Мактуб

             Тонкие пальчики сжимают красивый костяной гребень, проводя по мягким, шелковистым прядям раз за разом, пока светлые локоны не засияют в свете утреннего солнца. Пышные ресницы накрашены чёрной тушью, пухлые губы покрыты персиковым блеском, высокие скулы — нежными румянами. Зеркало показывает истинную красоту… Красоту омеги, сидящего за туалетным столиком.       Ясмин знает — ему не для кого наряжаться и красоваться, у него нет альфы, что любит его, нет мужа, что дорожит им. И всё же каждое утро омега прихорашивается: наносит лёгкий макияж, укладывает волосы, со вкусом подбирает одежду, потому что любит себя. Теперь юноша любит и себя. Нет, он не разлюбил, всё также любит альфу — его глаза этого не скроют, хотя бы перед самим собой. Но одержимость ушла. Пришло прозрение и уважение к самому себе, к своей любви. Теперь Ясмин отдаст свою любовь только взамен на любовь, ни на жалость, ни на привычку, только на любовь!       В отражении зеркала появляется альфа, но юноша не вздрагивает и не пугается — привык. Зейнал с самого приезда с острова на подавителях. Ясмин давно не чувствует его аромата, а уж на самом себе не ощущает и подавно. — Я же сказал не заходить ко мне в спальню, — через отражение в зеркале сверлит взглядом альфу, хоть сердце сжимается сладко-болезненно при виде мужа. — Это вместо доброго утра? — ухмыляется мужчина, скрестив руки на груди, но отводит взгляд в сторону, играя желваками под скулами. — Ты… пойдёшь к Гуламам? — Да. Меня пригласили. Сегодня помолвка Анхара, — омега не сводит потемневших глаз с мужчины: он всё ещё недоволен, что Зейнал в комнате. — Я подъеду туда. — Тебя на порог не пустят! — Знаю! — повышает голос мужчина, но тут же сникает. — Выведи для меня Анхара, я хочу поздравить его с помолвкой. А с Салманом я сегодня и так встречаюсь, поздравлю.       Ясмин смотрит пронзительно — ему одновременно жаль мужчину и в то же время смотрит без сожаления. Альфа лишился своих лучших друзей, своих братьев, и Зейналу действительно тяжело пережить эту потерю. Но больше всего омегу волнует одна мысль — жалеет ли Зейнал о своём поступке, стоил ли Ясир такой жертвы? И сердце подсказывает — если бы его брат ответил взаимностью, если бы Ясир допустил хоть крохотный проблеск надежды, для мужчины всё было бы не зря. Он видит тоску в глазах альфы и понимает, почему он принимает подавители — чтобы не чувствовать… не искать желанный аромат в каждом спектре запахов, чтобы не было так больно!.. — Хорошо, позвони мне, когда подъедешь, — Ясмин отворачивает взгляд, чтобы тоже не было так больно.

*

      Снова шумный праздник в доме Гулам, и какой праздник — помолвка Анхара Гулама и старшего шейха Саиди Салмана. Снова музыка, танцы, угощения, наряженные гости, счастливый жених, и посреди этого — Ясмин с красивой улыбкой на лице, но кровавыми слезами в сердце. Он вспомнил свою помолвку, свою свадьбу. О, как он был счастлив, как дрожали колени и сжималось сердце! И это невероятное чувство, что самое правильное, что может произойти в его жизни, — быть супругом Зейнала Ирфана.       Он смотрит на брата — непозволительно красивого и счастливого, пахнущего своим альфой и любовью, и вспоминает его тоскливую помолвку и горестную свадьбу. А теперь это самый счастливый омега в мире. О, как зло подшутила над ними судьба! Один был уверен, что, выходя замуж, будет несчастен до конца своих дней, другой — что станет самым счастливым. А жизнь всё расставила по своим местам. Всё и всех.       Ясмин вернулся домой поздно, проходит сразу в комнату, падает на свою широкую кровать и плачет — жалость к самому себе затопила его. Он знает, что за стеной находится альфа, который тоже не спит, и знает, что Зейналу тоже плохо и тоскливо. Но утешить друг друга они не могут — их боль такая разная: Ясмин оплакивает любовь, что умирает каждый день, как цветок без влаги, Зейнал тоскует по тому, чего нет и не будет. А Ясмину так хочется, чтобы его обняли, прижали к сердцу и шепнули тихо, что всё будет хорошо.       Но утром омега утирает слёзы и твёрдой походкой со вздёрнутым подбородком уезжает из шикарного особняка Ирфан. С тех пор как они с Зейналом стали жить раздельно, юноша не считал нужным докладывать мужу, куда он уезжает и чем занимается, да и мужчина, честно говоря, не интересовался жизнью супруга. По крайней мере, так казалось самому юноше. Весь его день проходит в заботах и встречах, в походах по магазинам и салонам, на выставках и презентациях — Ясмин ни в чём себе не отказывает. У него появилось много новых друзей-омег, благо места для знакомств он посещает регулярно. Его жизнь полна, насыщенна, интересна, но без любви и счастья.       Зейнал наблюдает за супругом: обо всех его передвижениях ему докладывает личный телохранитель омеги и прислуга в доме. Нет, он не контролирует его и не пытается вмешиваться, но знать, что с ним всё в порядке и Ясмин в безопасности, необходимо для альфы.       В один из дней, когда Зейнал находится в командировке в Хельсинки на ежегодном бизнес-форуме, уже вечером в отеле, уставший за день от шума и лиц огромного количества людей, ему вдруг захотелось узнать, как там Ясмин, всё ли у него хорошо. Но позвонить ему он так и не решается. Вместо этого звонит экономке, интересуясь, всё ли в порядке дома. Об омеге не спросил, да добрая женщина сама рассказала, что с омегой Ирфан всё хорошо и что он на благотворительном вечере со своим папой. Всё хорошо, значит. Но на следующий день до боли в голове захотелось услышать его голос хоть на секунду, и он позвонил. Удивлённый голос на том конце провода отвечает, что всё в порядке. Несколько странных, неловких секунд тишины повисли между ними, но всё же альфа находит в себе силы: — Скажи что-нибудь. — «Что ты хочешь услышать?» — Всё, что угодно. Просто хочу услышать твой голос. — «Ты его уже услышал. Отдыхай, Зейнал. Спокойной ночи.»       Из этой поездки мужчина возвращается быстро. Зейнал не захотел остаться ни на дополнительные встречи и брифинги, ни на закрытые приёмы и ужины. Дом встречает его такой тишиной, что в ушах режет. — Ясмин? — голос мужчины отскакивает от стен.       Его нет в доме. Странное чувство заставляет остаться и ждать, хоть мог уехать в офис и готовить отчёты для совета директоров, но он благополучно переложил это на своих заместителей. Чего он ждёт и сам не знает. Услужливая прислуга предлагает тёплый ужин, горячую ванну, но мужчина отмахивается от всего, лишь кофе просит и сидит в гостиной. Сердце как-то странно забилось, когда он слышит ритмичный и твёрдый стук каблуков по паркету. — Зейнал? Ты вернулся? Так рано? — Да, дел особых не было, вот и… вернулся, — тихо говорит мужчина, а сам глаз с юноши не сводит.       Альфа замечает, как изменился юноша. Нет, он всё так же красив… Очень красив. Но этот взгляд — этого взгляда карих глаз Зейнал никогда не видел. Как и великолепного брючного костюма от Chanel, длинной жемчужной серьги в левом ушке, свисающей до плеча, массивного жемчужного браслета, чёрного клатча, высоких каблуков… Он вообще когда-либо видел своего супруга? Зейнал не может вспомнить ни одного наряда юноши, даже свадебного. Не помнит ни одного дня, что они провели вместе. Но помнит глаза, когда Ясмин смотрел на него во время их свадебного танца. Помнит его взгляд, когда чуть не развёлся с ним в этой самой комнате. И точно не забудет, когда они потеряли ребёнка… А сейчас этот взгляд омеги ему не знаком. В нём столько… холода, отчуждённости и немного беспокойства. — Ты не ужинал? Мы могли бы сходить куда-нибудь, — Зейнал делает шаг ближе, Ясмин отступает на шаг. — Нет. Спасибо. Обойдёмся без совместных ужинов.       Зейнал молчит, но также смотрит, спрятав чуть подрагивающие руки в карманах: ему нечего возразить, и настаивать он не имеет права. — Дату свадьбы определили? — мужчина пытается удержать омегу разговорами. — Да, через три месяца, здесь, в Касабланке. Я приглашён со стороны Гулам, ты, я так думаю, со стороны Салмана.       Ясмин видит печальный взгляд, опущенный в пол, и поджатые в бессилии губы. — Ты сам в этом виноват, Зейнал. Во всём том, что сейчас происходит, и в том, где мы сейчас оказались, ты виноват. — Если б я мог, я попытался бы всё исправить. Я сожалею обо всём.       Ясмин подходит быстро, становясь почти вплотную, смотря таким хмурым взглядом, и Зейнал впервые жалеет, что не может ощутить его аромат. — Не смей попадаться на глаза моему брату, — шипит юноша, сузив глаза в злобе. — Иначе, клянусь, я лично убью тебя! — но потом отходит, выдохнув. — Дядя Алим спрашивал о тебе, хотел, чтоб ты приехал навестить его, а все мы ничего не можем поделать — как сказать этому достопочтенному альфе о твоём предательстве?! Хотя, мне кажется, он всё чувствует.       Зейналу и на это нечего возразить. Он и сам за эти дни истосковался по своим братьям. Ясир! Его имя до сих пор вызывает такой нежный трепет в сердце альфы, что он невольно вздрагивает от мысли о нём, и Ясмин это чувствует. Взгляд, полный презрения, говорит об этом. — Спокойной ночи, — омега уходит, оставляя мужчину тишине.       Снова Зейнал не спит, прислушивается, будто может услышать всхлипы и плач за стеной. Он снова думает о Ясире, снова сердце альфы сжимается от боли… и любви — он всё ещё его любит и, скорее всего, будет любить до конца своих дней. Но пусть эта больная любовь так и останется глубоко в его душе, больше он мучать своего любимого не будет, а он, судя по всему, делал именно это. И мучал не только Ясира, но и всех: Ниджата, Салмана, Анхара… Но больше всех он мучал Ясмина, и альфе никогда не искупить своей вины перед ним — он лишил его счастья, лишил покоя, убил их ребёнка. И всё же странная надежда поселилась в сердце мужчины, что всё ещё возможно. Но нужно сделать это прямо сейчас, иначе действительно будет поздно. Нет, он не пошёл ночью стучаться в дверь к супругу, но утром решительно отодвинул блокаторы в сторону и спустился к завтраку, где за столом в лучах утреннего солнца сидит белокурый омега. И пусть они и слова друг другу не произнесли, но робко пододвинутый ближе к омеге тост, добавленное рукой альфы молоко в кофе и взгляд, что чернее ночи, заставили появиться румянцу на щеках юноши.

*

      День за днём, неделя за неделей Зейнал проявляет спокойную настойчивость и мягкое внимание. Они также живут отдельно, уезжают и возвращаются домой порознь и большую часть времени проводили вне стен дома. Но чем дальше, тем всё чаще Ясмин возвращается, когда Зейнал уже дома, словно он ждёт его? И аромат мужчины с каждым днём становится ярче и гуще, выбивая из колеи. Ясмин замечает, что альфа будто принюхивается, ловит феромоны омеги в воздухе. Это волнует, но ещё больше пугает, потому что видеть разочарование в глазах альфы ещё больнее, ведь он не пахнет, как Ясир, а омега уверен — альфа ищет белую розу.       В тот вечер Зейнал при полном параде, ослепительно красивый и вкусно пахнущий ждёт его в доме. — Пожалуйста, — настойчиво просит альфа, смотря на супруга. — Для меня это очень важно. Да, это деловой ужин, но эти партнёры могут сыграть большую роль в моём будущем проекте. — А я здесь причём? Езжай на свой деловой ужин. — Не совсем. На таких встречах обычно присутствуют с супругами. Это помогает настроиться на позитивный лад при переговорах, да и общее впечатление складывается больше в положительную сторону. Прошу, поехали со мной. Обещаю, мы не задержимся надолго.       Юноша в сомнениях: ехать с мужем в одной машине, дышать его ароматом, сидеть близко, быть рядом с ним весь вечер, как любящий супруг, а после снова рыдать в подушку от боли и разочарования? — Ясмин, пожалуйста, — чёрные глаза смотрят так… нежно? — Дай мне полчаса, — слова срываются с губ быстрее, чем он может обдумать своё решение, и Ясмин скрывается в своей спальне.       Все слова «деловой», «партнёры», «благоприятное впечатление» исчезли, остались только «вечер», «ужин», «Зейнал»… Он едет в ресторан с мужем, его увидит весь вечерний Марокко! Он должен блистать, сиять и пахнуть рядом с мужем! Глаза блуждают по роскошным тканям, пальцы — по восхитительным украшениям, да только сознание вмиг напоминает: это всего лишь на один вечер, не по-настоящему, это не свидание. Пусть! Пусть на один вечер, пусть не по-настоящему, но он пойдёт в этот чёртов ресторан и будет рядом с Зейналом, как самый образцовый и любящий супруг!       Когда Ясмин спускается к мужу в гостиную, Зейнал застывает от красоты омеги, чьи белые пряди мягко обрамляют прелестное лицо. Стилизованный наряд традиционного кафтана из нежного, матового атласа изумрудного цвета вышит золотыми нитями, но выполнен в сдержанном стиле и просто великолепно сидит на юноше. Золотые нити без камней опоясывают шею, обвивают запястья, тонкие колечки окольцовывают пальчики. Ясмин сияет спокойным счастьем, словно идёт к любимому мужу, и это всего лишь очередной красивый вечер, которых у супругов много. — Ты прекрасно выглядишь. Воистину титул самого красивого омеги Касабланки принадлежит тебе по праву, — мужчина галантен и улыбается довольно. — Мы знаем, кто самый красивый омега этого города, так что не будем об этом. Но спасибо. Я надеюсь, тебе хватит ума не целовать мне руки перед всеми и касаться меня собственнически, иначе тебя ждёт скандал «при всём честном народе», как ты любишь говорить, русские словечки.       Зейнал лишь кивает с улыбкой и протягивает руку, остающуюся проигнорированной.

*

      Всё так, как и опасался юноша: тёплый вечер, сияние луны, кокон салона машины, увозящий их в нежную марокканскую ночь, мягкий бит музыки и аромат… Невероятный аромат шафрана сладкими сгустками опускается в лёгкие омеги, дурманя голову, волнуя всё нутро, заставляя сжиматься сердце от невероятного предвкушения. Ясмин боится смотреть на мужа, боится вздохнуть глубоко, боится, что просто заскулит сейчас, уткнувшись в плечо альфы. Знал бы Ясмин, что творится в этот самый момент с самим мужчиной. Нет, его не скручивает от желания, не дурманит голову, но сердце странно отбивает ритм, а сознание в который раз на грани шока — его зверь затих и пытается почуять омегу, разложить его аромат на спектры: сладкую сердцевину, чуть кислую пыльцу, душистое семя и лёгкий шлейф плодов «цветка бога» — франжипани.       Ресторан европейской кухни «Brasserie La Tour» сияет в свете хрусталя и белоснежного интерьера. Это дорогой и изысканный ресторан с французскими и ливанскими блюдами, никакой легкой небрежности и домашнего интерьера, только шик и красота. Богатые посетители в вечерних нарядах, костюмах и галстуках, даже омеги разодеты на западноевропейский манер. И среди всего этого лёгкого консерватизма Ясмин выделяется невероятной экзотичной красотой с налётом таинственности Востока — он сияет, как звезда. Но не меньше пленяло и то, насколько подходили друг другу Зейнал и Ясмин, словно половинки символа мироздания — чёрного и белого. Омега явно произвёл неизгладимое впечатление как на деловых партнёров мужа, так и на посетителей ресторана.       Неспешная беседа о разном перетекает в чисто деловое обсуждение, в котором омеги должны были почувствовать себя немного глупыми и затихнуть, уткнувшись красиво накрашенными глазками в тарелки с изысканными французскими блюдами, и улыбаться мягко, дожидаясь десерта. Но и здесь Ясмин блистает, не уступая сильным альфам в познании тонкостей экономической географии и конструкционного производства, благо профессора одной из лучших геммологических школ мира, где обучается юноша, всё это преподают с первого курса. Когда Зейнал и Ясмин смотрят друг на друга, впечатление от их идеальной супружеской пары вызывает у присутствующих умиление и тихий восторг. Так что к концу встречи потенциальные партнёры альфы, один из которых египтянин, с нескрываемым восторгом смотрит на Ясмина, а другой канадец, крупный инвестор, задаёт ненавязчиво вопросы о них: как они познакомились, где у них прошла свадьба и прочее. — О, не представляете, как романтично всё было, когда Зейнал впервые увидел меня, — умилённо рассказывает Ясмин, театрально прикладывая руки к сердцу и смотря нежным взглядом на мужа. — Мой родной брат — супруг господина Ниджата Гулама, именно на их свадьбе мы увидели друг друга. Вокруг был шумный праздник — музыка, танцы, веселье, — а мы просто сидели через весь зал, смотря друг на друга.       Сидящие за столом заулыбались ещё шире, ожидая продолжения истории. — Господин Гулам, мой зять, устроил наши смотрины. Зейнал был столь внимателен и так робок, будто он и не покорял моё сердце с первого взгляда. Не прошло и недели, как он прислал сватов, — ослепительно улыбается юноша, смущённо опуская глазки. — Мой альфа оказался столь нетерпелив, что свадьбу назначили через два месяца.       Ясмин легко вздрагивает, когда ладонь мужчины накрывает его руку. — Я был ослеплён красотой омеги, — неожиданно доносится низкий и хрипловатый голос мужчины, и ладонь сжимает пальцы чуть сильнее. — Пусть тогда всё это было немного поспешно, но сейчас я уверен — так было предопределено судьбой. Я возношу благодарственную молитву Всевышнему, что благословил меня, сделав твоим мужем.       Ясмин всё понимает — альфа не жалеет, что всё так сложилось. Но жалеет сам Ясмин, жалеет, что встретил, что полюбил, что согласился стать супругом Зейнала. Пальцы легко выскальзывают из-под руки альфы, словно для того, чтобы потянуться и поправить ворот рубашки мужа. — Я тебя предупреждал? — тихое шипение сквозь зубы прямо в ухо альфе. — Ещё раз коснешься меня и всей этой сказочке конец, — яркая улыбка освещает красивое лицо. — Не волнуйся ни о чём, — странный ответ мужа заставляет опешить, но альфа всё также спокоен и выглядит таким… счастливым?       Их отвлекает официант-омега, стройный и смазливый, плотно затянутый в облегающую форму обслуживающего персонала, у которого обворожительная улыбка на лице, обнажающая идеальные белоснежные зубы… Которые так хочется выбить Ясмину, ибо этот омега, так низко склонившийся к плечу его мужа, пытается выпустить феромоны, хотя по правилам официанты на подавителях. Тот давно пытается привлечь внимание Зейнала — с тех пор, как они зашли сюда, — задерживается около него дольше всех, тихо, почти интимно, рекомендует на выбор блюда, а когда становится напротив альфы, то наклоняется над столом, и глаза, хочешь не хочешь, падают на острые ключицы в белой рубашке, распахнутой на одну пуговицу.       Ясмина это сначала забавляло, потому что все усилия смазливого официанта были напрасными — Зейнал не обращает на него никакого внимания. Но теперь юношу начинает всё это подбешивать, и раздражение сменяется откровенной ревностью, хоть на красивом лице Ясмина не дрогнул ни один мускул.       Снова юркий официант подходит плавной кошачьей походкой, грациозно обходит стол, гибко прогибается, расставляя тарелки с нежной мильфей, а когда доходит до Зейнала, делает вид, что поправляет приборы, и невесомо проводит мизинцем по руке альфы. И это было зря. Не успел омега с победной улыбкой обойти Ясмина, как тот резко спихивает бокал, с силой швыряя его об пол прямо перед ногами официанта, разбивая его вдребезги. Блестящие осколки разлетаются, как и звон от хрусталя, и испуганный омега подскакивает, вскрикивая громко. — Ох, простите, — начинает оправдываться официант. Он прекрасно знает: в заведениях такого типа всегда виноват обслуживающий персонал, а не клиент. — Я сейчас всё уберу, простите, — омега присаживается, подбирая осколки. — Всё в порядке? — подбегает администратор в зале, сверля гневным взглядом несчастного официанта. — Нет, — вдруг резко отвечает один из омег за столом, что тоже заметил, как официант подбивал клинья к Зейнал. — Ваш сотрудник слишком близко вертится вокруг альф. Это недопустимо, — а сам подмигивает Ясмину: — Молодец, детка! — доносится тихое одобрение до юноши. — Ты не поранился? — голос альфы спокоен, и руки, какими он обхватил пальцы юноши, тёплые, чуть шершавые, мягко обволакивающие, а взгляд такой довольный, с прищуром, и улыбочка, скорее ухмылка, как у кота, объевшегося сметаны. — Ты так красиво ревнуешь, — шепчет он у самого уха омеги. — Не сейчас. А дома я тебе задам жару, — шепчет Ясмин и только потом понимает двусмысленность своих слов, неконтролируемо краснея от стыда.       Весь вечер, до конца ужина и всю дорогу в машине Зейнал то смотрел на Ясмина огненным взглядом, то опускал глаза с такой хитрой полуулыбкой, что в конце юноша не выдержал. — Хватит, Зейнал. Это не ревность, — сам себе врёт омега. — Ты мой пока что законный муж, и я не позволю… — Мне понравилось, — мужчина не даёт договорить супругу, — и я польщён. Только тебе не нужно беспокоиться о подобном — я не смогу смотреть на других. — Ты успешно делал это до сегодняшнего дня, — резко парирует юноша, в упор смотря на мужчину. — И не обольщайся, моя ревность не имеет ничего общего с любовью!       Зейнал умолк, отводя взгляд, и ему не хотелось обсуждать это в машине, но, зайдя в дом и уже расходясь по комнатам, альфа всё-таки говорит. — Ты меня больше не любишь?       Ясмин смотрит резко и даже как-то зло. — А ты меня теперь любишь, что ли?       Мужчина застывает, как вкопанный, перед дверью, ему от этого вопроса не по себе. Они оба знают: Зейнал не сможет ответить на этот вопрос, а Ясмин не хочет слышать ответ. — Спокойной ночи, — и омега исчезает за дверью.       Уже в темноте комнаты, утопая в мягкой перине, смотря остекленевшим взглядом в потолок, Ясмин мысленно отвечает на вопрос мужа: любит, безумно любит. Так любит, что вздохнуть не может, и что думать о поведении мужа за последний месяц, он сам ещё не знает. Но сердце омеги не может не реагировать на заботу и внимание со стороны альфы, а что ему дальше делать — отпустить всё и будь что будет или продолжать сопротивляться своему чувству и дальше — он ещё не знает.

*

      Запах мужа не отпускает, забивает все рецепторы, оседает в лёгких, волнует до невозможного, а в последние дни особенно. И юноша знает, почему, но так упрямо не признаётся даже сам себе, будто, не произнеси он это вслух, ничего и не случится. Случится, и очень скоро — в следующем месяце у Ясмина течка. Блокаторы в этот период ему никто не продаст — это запрещено законом в стране. Замужний омега не имеет права провести течку вне дома: ни в доме родителей, ни в снятом домике, и что делать Ясмину в данной ситуации, он тоже не знает. Остаётся лишь надеяться, что Зейнал сам не захочет провести её с ним, и что-то подсказывает юноше, что придётся баррикадировать двери. Но наступившее утро даёт надежду. — В начале месяца я выезжаю в Японию. Не хочешь поехать со мной? Это удивительная страна, мы можем посетить Киото… — Нет, конечно, никуда я не поеду. Я был с тобой в двух странах, и ничего, кроме плохих воспоминаний, я оттуда не привозил. Хватит, — Ясмин обрывает его на полуслове, смотря хмурым взглядом, но всё же уточняет с бьющимся от волнения сердцем: — Сколько тебя не будет? — Сам форум длится три дня, потом у меня пресс-конференция в Осаке, а затем ещё вылет на Якусима. У нас там реализация проекта туристического кластера. Очень интересного, между прочим, тебе бы понравилось. Возможно, для твоей курсовой работы… — Я сказал — я не поеду! — отрезает строго юноша. — И вообще, хватит играть в заботливого мужа, Зейнал. Мне это совсем не нравится, — Ясмин затихает резко, выдыхая как-то обречённо, и продолжает уже тише. — Я хочу развестись. Пожалуйста, не мучай ни меня, ни себя. — Нет, — голос альфы решителен и громок, но и он тоже сникает, словно соглашается с омегой. — Мы можем начать с начала… — Не можем, Зейнал. Я не хочу!.. Я не смогу забыть того, что было. Зейнал, я… Я ведь знаю, что ты не любишь меня и не полюбишь никогда, а то, что ты можешь мне дать, я не приму, — и смотрит решительно на мужчину. — Мне не нужна твоя жалость, мне не нужна вся эта показушность, мы с тобой больше не супруги, отпусти меня. — Ты даже не пытаешься дать нашему супружеству и шанса! — Как и ты когда-то. Зейнал, хватит. После твоего возвращения из Японии я обращусь к кади за расторжением никяха и подам на развод. Если не хочешь позора на свою голову — сам подай документы. — Ясмин, прошу, может, этот месяц изменит что-то, не торопись, не делай этого, потому что я сам точно не подам на развод.       Юноша ничего ответил, просто ушёл, оставив мужчину одного. О, как бьётся сердце омеги от невозможного томления и волнения, если бы только Зейнал испытывал к нему хоть что-то, близко похожее на любовь или страсть, а не чувство вины и угрызения совести. Но то, как альфа относится к нему сейчас, за эти последние дни, так похоже на нежные чувства, что были у них до свадьбы, до всего этого. Зейнал просил месяц, и юноша ему его даст… В последний раз.

*

      Снова дни летят за днями, Зейнал всё внимательней и нежней, всё больше времени проводит дома. Несколько раз мужчине удалось уговорить супруга съездить в пару отличных ресторанов на берегу океана, а один раз посетили вместе дом Хади, где альфа заново покорил сердца родителей омеги. В один из вечеров, когда они сидели в уютном ресторанчике близ побережья, происходит то, чего так опасался Ясмин, — Зейнал увидел Ясира.       Ясир вошёл в ресторан под руку с мужем, сияющий, до безумия красивый, до неприличия счастливый, пахнущий невероятно сладко и волнующе. Его аромат настолько изменился, что даже Ясмин его не сразу узнал. Они сели за дальним столиком, но всё равно увидели друг друга, да и как тут не увидеть — Ниджат почувствовал бывшего друга сразу. Его тяжёлый, хмурый взгляд не сулил ничего хорошего, а Ясир не знал, что делать — пугаться Зейнала или улыбнуться брату. Ниджат принял решение сразу — они просто встали и ушли, но застыли перед выходом, когда Ясир прошептал мужу что-то, и нежные глаза цвета чистого золота ожидающе посмотрели на брата. — Я поздороваюсь с ними, — тихо обращается к слегка нахмуренному мужу Ясмин, вставая из-за стола. Зейнал лишь кивнул согласно. — Ясири, родной мой, как ты? Здравствуй, Ниджат, — омега обнимает обоих. — Не стоило уходить из-за нас, мы бы ушли сами. — Ну что ты, Ясмин, — Ниджат тепло смотрит на родственника. — Отдыхайте, мы поедем в другое место, не волнуйся ни о чём. Не здесь, так в другом месте мы всё равно бы столкнулись. — Ясмини, заедешь к нам на той неделе? Анхар вернётся из Милана, ему там свадебный кафтан шьют, — мягко улыбается Ясир, сжимая руки брата. — Ты такой красивый… И волнительно пахнешь, — юноша слабо принюхивается. — Вряд ли получится. Я потом приеду, — виновато улыбается в ответ омега, замечая, как Ниджат снова хмуро косится на Зейнала. — Ясмини, — Ясир чуть взволнованно притягивает брата к себе, шепча тихо: — У тебя скоро течка, мой хороший? — Увы, да, — краснеет юноша. — Почему «увы»? Это замечательно, это очень хорошо! Вы, — ещё тише шепчет Ясир, — сможете стать ближе, познать друг друга лучше, открыть сердца друг для друга… — Зейнала не будет в это время, чему я очень рад, ибо не хочу становиться ближе, познавать его и уж тем более открывать ему своё сердце. — Ясмин? — Всё хорошо, мой дорогой брат. Нам обоим это не нужно, — но, видя опечаленный взгляд юноши, улыбается ободряюще, ещё и кивает для большей убедительности. — Всё точно хорошо, уверяю тебя.       Но родного человека не обманешь, Ясир всё и так понимает. — Может, всё-таки дашь ему шанс? Ты же любишь его, Ясмин. — Ниджат, увози своего прекрасного супруга, дай гостям ресторана поесть спокойно, а то все скоро шеи вывихнут и челюсти растеряют, — шутит юноша, так и не ответив на вопрос брата, и они тепло попрощались, но волнующийся взгляд Ясира долго ещё стоял перед глазами.       За весь вечер ни Зейнал, ни Ясмин не проронили ни слова — сидели, уткнувшись в тарелки, рассматривая интерьер, смотря на тёмные волны океана, шумевшего за панорамными окнами ресторана. Да и что тут говорить — Ясмину и так всё понятно, очередное доказательство собственных убеждений. Достаточно было Зейналу один раз увидеть Ясира, чтобы понять весь этот самообман, весь этот фарс, игры в заботливого мужа и семьянина. Лишь раз омега поднял глаза на мужа, и мир его рушится в очередной раз — в глазах альфы отчётливо читалось: он бы всё отдал, чтобы сейчас рядом с ним сидел не Ясмин! Что ж так больно-то? Словно заново сердце разбивается, словно вновь впервые теряет любовь, сколько можно? И наконец, оказавшись дома, омега и не сопротивлялся, когда альфа отводит его за руку в свою комнату, усаживая на край постели, а сам садится перед ним на колени. — Он такой счастливый, — тихо начал альфа, не поднимая глаз, но всё также держа его руки в своих, — такой прекрасный, — брови мужчины болезненно изламываются, а Ясмин не сопротивляется, сидит безвольной куклой. — Ясмин, я… правда не люблю тебя. То, что я к тебе испытываю, это совсем другое — нужность, я не знаю, как по-другому это назвать. Я не смогу без тебя, Ясмин! Без Ясира смогу, без тебя — нет. — Это подло, Зейнал. Ты меня используешь, чтобы чувствовать себя живым. — Хочу стать для тебя таким же — чтобы и я был нужен тебе, — альфа поднимает свой больной взгляд, сильнее сжимая пальцы юноши. — Ясмин, позволь быть рядом с тобой, не бросай меня, — юноша вздрагивает, вспоминая, как сам просил о том же, говоря альфе те же слова. — Зейнал, — омега смотрит прямо в глаза мужчине таким холодным взглядом, сам сжимая руки альфы. — Я люблю тебя, хоть не хочу этого и сопротивляюсь всеми силами, ибо понимаю: одной моей любовью я не справлюсь. Мы сломаем друг друга, мы уже сломаны, нам лучше расстаться и жить своими жизнями. — Он в моём сердце и останется там до конца моих дней. Но не как омега, что сжигает меня, ласкает мой взгляд, дарит покой и счастье, а как призрачное воспоминание, лёгкий аромат, хрупкий образ… Любовь, которой никогда и не было. Я не скажу, что не буду вспоминать о нём, не скажу, что сердце моё тихо не затрепещет, когда почувствую его аромат, но это совсем не то! Не так, когда я смотрю на тебя и вдыхаю твой аромат! Моё сердце рядом с тобой бьётся совсем по-другому — по-настоящему, без боли и сожаления, без страха, что я делаю что-то не так. С тобой я честен, Ясмин, даже перед самим собой честен, как перед ликом Всевышнего. Я уже давно чувствую тебя, Ясмин, как омегу, и принимаю тебя таковым — своим омегой. Я хочу прожить с тобой всю свою жизнь. — Ты не смог прожить со мной полгода, а хочешь всю жизнь. — Ясмин! — Ты просил этот месяц. Он у тебя есть… У нас с тобой есть, Зейнал. Но знай — вся эта игра закончится в тот момент, когда ты снова увидишь моего брата. Так надо ли нам заново разбиваться, заново рвать сердца в клочья, понимая, что всё напрасно? Самообман — не лучший выход. — Я не обманываю тебя, малыш, — омега вздрагивает оттого, как легко альфа назвал его таким ласковым словом. — Я абсолютно честен с тобой. Моё сердце открыто для тебя, только примешь ли ты его таким — выцветшим и больным?       Ясмин молчит, но рук так и не отнимает, даже жмётся ближе, вздыхая тяжко. — Тебе надо поспать. Ложись, Зейнал. Мы оба устали, — и тянет мужчину вверх, на постель.       Зейнал наваливается сразу, прижимая к перине юношу, но не зажимает, просто ложится сверху. — Останься со мной, — совсем тихо шепчет мужчина, утыкаясь носом в изгиб шеи юноши. — Просто полежи рядом. Я не трону тебя. — Я и не позволю, — также тихо говорит омега, сам сжимая мужчину в противовес своим словам. — Я останусь с тобой, Зейнал, — и мужчина хочет верить, что останется на всю жизнь. Но последующие слова юноши возвращают с небес на землю: — Только на эту ночь.       Пусть так, пусть только на одну ночь всего лишь, но уже то, что они лежат, прижавшись друг к другу, находя в этом утешение и призрачный покой, уже даёт надежду, что, может быть. В ту ночь Зейнал клянётся сам себе, что не отпустит Ясмина, что полюбит его, что сделает его счастливым… И самого себя тоже. Они оба заслуживают этого. Даже то, что Зейнал проснулся один в постели, а омеги поутру уже нет дома, не омрачило его настроения и какого-то предвкушения, ожидания, что между ними теперь всё будет по-другому, и мужчина лежит с глупой счастливой улыбкой, уткнувшись носом в подушку, где спал его прекрасный супруг.

*

      Ясмин очень старался не попадаться на глаза мужу в последние перед течкой дни и даже стал пользоваться парфюмом, стараясь перебить сгустившийся запах. Но всё же, когда альфа прощался с ним перед выездом в аэропорт, Зейнал взволнованно посмотрел на него, чуть втягивая воздух, но у юноши ни один мускул на лице не дрогнул, а расцеловать себя в щёки, как хотел мужчина, он не дал.       Температура выжигает тело омеги, боль скручивает не только внутренности, но и разум, заставляя бредить в лихорадке. До замужества течки у юноши проходили не так болезненно и мучительно. Но с тех пор, как Ясмин познал своего альфу, как вдохнул его аромат, наверное, всё же природа взяла своё, требуя от тела омеги выполнения его прямого назначения — зачатия здорового потомства от альфы. И это стало сейчас жизненно необходимо. Ясмин тысячу раз пожалел о том, что не сказал Зейналу, что не оставил его в эти дни рядом с собой. Но как только невыносимый жар чуть стихал, а сознание возвращало способность мыслить, он убеждал себя, что всё правильно, ибо абсолютно уверен, что в дурмане течки альфа будет представлять рядом с собой совсем другого омегу.       Два дня невыносимой боли и мучений, жара и невероятного желания оставили юношу без сил. Уже под вечер, распластанный на постели и утирающий слёзы боли и отчаяния, он бездумно зовёт мужа, шепча его имя тонким голоском, зажимая одеяло меж мокрых бёдер. Лихорадка подбрасывает иллюзии, что альфа рядом, и окутывает своим ароматом. Кожа горит от фантомных прикосновений, мурашки идут от хриплого шёпота, звучащего в голове, и пальцы сильнее комкают простыни, когда Ясмин, всхлипывая, зовёт его. — Зейнал… — Я здесь, малыш, я рядом. — Зейнал, — омега жмётся, что есть силы, сразу утыкаясь в ароматные железы на шее мужчины, и скулит жалобно: — Мой альфа, мой любимый! Зейнал!.. — Маленький, всё хорошо. Поспи немного.       Но не проходит и минуты, как чуть прояснившееся сознание юноши в панике заставляет оттолкнуть мужчину. — Что ты здесь делаешь? Ты должен быть… — Я вылетел обратно, как только сел в аэропорту, а надо было развернуть самолёт в воздухе. Я чувствовал… Чувствовал тебя, мой маленький. Почему ты не захотел, чтобы я остался? — Остался? Чтобы я слышал, как ты называешь меня чужим именем в пылу страсти? Ведь знаю же — ты хочешь видеть под собой другого! Уходи! — Нет, я не уйду! Ни за что! Я буду рядом… Я ведь нужен тебе! — Но я не нужен тебе. Уходи, не хочу… Не хочу тебя. — Нужен. Больше жизни нужен, — и руки мужчины гладят заплаканное лицо, губы покрывают поцелуями щёки и лоб, чувствуя жар. — Я помогу тебе.       Ясмин сопротивляется, хоть сил почти нет, пальцами впиваясь в лицо мужа, коленями упираясь ему в живот, пытаясь выползти из-под него. — Уходи, Зейнал. Не делай мне ещё больнее, чем есть.       Но мужчина не отступает, даёт себя исцарапать всего, сам снимая с себя одежду, лаская напряжённое тело юноши. — Можешь хоть разорвать меня на куски, только не гони, маленький мой. Скажи, что я нужен тебе. — Нужен, — Ясмин плачет, не скрывая слёз. — Очень нужен, — но всё также сопротивляется, цепляясь за волосы альфы, пытаясь оттянуть от себя. — Я так люблю тебя, Зейнал. Так люблю, что ненавижу. Тебя ненавижу, что не любишь. Себя ненавижу, что люблю. Ненавижу…       Но все остальные слова тонут в поцелуе, на который омега отвечает пылко, ногтями оставляя красные полосы на спине альфы. Он сам целует страстно, зубами вгрызаясь в губы мужчины, хоть одновременно бьёт кулачками в его грудь. — Мой дикий котик, иди ко мне, — альфа вмиг его раскладывает на развороченной постели, поджимая колени омеги к его животу. Ясмин принимает его с утробным стоном, сразу, без растяжки и подготовки, выгибаясь от пронзившего всё тело наслаждения, шире разводит ноги, двигаясь навстречу судорожным движениям мужчины. Слёзы льются из-под закрытых век, всхлипы и стоны срываются с пухлых губ юноши. Их соитие как буря, как цунами, накрывает с головой, и оба тонут в страстных движениях, в шёпоте пылких признаний, которые Ясмин слышит сквозь пелену жара. Он закрывает лицо ладонями и, оставшись без опоры на постели, содрогается от сильных толчков. — Не закрывайся от меня, малыш, — альфа хрипит над ним, переходя на плавные движения. — Ты прекрасен в своей страсти, — но слышит рыдание, приглушённое ладонями: — Маленький, я сделал тебе больно? Посмотри на меня.       Ясмин лишь качает головой отрицательно, продолжая рыдать, пока альфа отнимает его руки от лица. Заплаканный омега, бледный от столь продолжительной боли, со спутанными белыми прядками и слипшимися мокрыми ресницами, но всё же прекрасный в своём страдании, шепчет так тихо-надломлено: — Всё равно ты хочешь видеть другое лицо.       Зейнал замирает, выдыхая судорожно, отпуская руки омеги. Он сам весь горит от страсти, и тело покрылось испариной от жгучего секса. Но сердце останавливается вмиг, когда он слышит слова своего омеги. Он всё также молчит, чуть дрожащими пальцами касается скулы юноши, нежно проводя по ней, по впалой щеке, едва касается губ, а под горящими подушечками солёная влага, что разъедает само сердце альфы. — Глаза — нежный янтарь с золотыми вкраплениями, губы — розовый цветок, цветущий лишь для меня, кожа — нежный шёлк под моими пальцами, брови — идеальный разлёт, ресницы — как крылья бабочки, носик — кнопочка, — и мужчина улыбается, по-детски чмокая плачущего юношу в кончик носа. — И вся эта красота — ты, Ясмин! Лишь ты у меня перед глазами уже давно. Лишь тебя я вижу и днём и ночью и хочу видеть до конца моих дней.       Ясмин молчит, даже взгляд заплаканный не поднимает, но слёзы более не льются из прекрасных глаз, а совсем тихий вздох смешивается с горячим дыханием мужчины, наклонившегося для поцелуя. — Малыш, забудь обо всём сейчас, — так нежно шепчет Зейнал, губами проводя по скулам, касаясь мочки уха. — Подари мне эти дни и ночи, позволь мне сделать их незабываемыми для нас.       Нежность — лучшее признание в чувстве, чем любая страстная клятва, и именно это и делает сейчас альфа, действительно любя в этот невероятный момент омегу и телом и душой. Он не позволяет юноше отдаляться от себя, крепко сжимая юное тело, и пылко поощряет каждый страстный порыв омеги. И целует!.. Целует до одури, до удушья, и ласкает руками, пока Ясмин жадно вдыхает воздух, кончая бурно и долго, выплёскивая весь нерастраченный за эти дни жар любви. И когда сам альфа доходит до пика страсти, замирает, всё ещё находясь внутри, сжав челюсти от напряжения, — он ждёт разрешения кончить в него. — Нет. Не смей, — хрипло, но решительно заявляет омега. Даже в невероятном пылу страсти Ясмин понимает, что не время для ребёнка, что это сделает его только ещё уязвимее и слабее перед своей любовью, а удерживать мужчину нежеланным ребёнком он не собирается. Зейнал хочет сцепки, хочет ощутить наполненность от узла, но в глубине души понимает: Ясмин не готов к этому. Слишком мало времени прошло с того дня, как они потеряли ребёнка. Но потом они обязательно сделают это. Он будет ласкать и любить омегу бесконечно много раз, до тех пор, пока они не родят хоть десять детей — столько, сколько им позволит Всевышний.       Пережитый оргазм позволяет омеге уснуть на некоторое время, забывшись глубоким, безмятежным сном, а альфа лежит рядом, вдыхая аромат, который прямо сейчас становится совсем другим — пряным и густым коктейлем шафрана и франжипани, в который вплетаются другие, еле уловимые нотки, и мужчина счастливо улыбается, когда его феромоны улавливают лаванду и белый виноград — так будут пахнуть их первые дети.       Инстинкты мутят разум, ароматы дурманят, разжигая огонь страсти в крови. Мужчина покрывает лёгкими поцелуями тело омеги, чувствуя, как просыпается Ясмин и улыбается сладко. Юноша знает, что его муж — страстный мужчина, но не знал, что настолько чуток. Порой его нежность и забота доводили до слёз, а то, сколь пылко он брал его раз за разом, заставляло забывать обо всём, даже собственное имя. Течка, что должна была продлиться три дня, растянулась на невероятные пять дней и ночей, полных любви и страсти, признаний и принятия, раскаяния и прощения. Их страсть давно перекочевала из спальни в другие места, пробуя на прочность разные поверхности. Ясмин никогда ещё не видел так близко кафель в ванной, глазами следя за золотистым узором мраморных прожилок, пока муж властно брал его, прогнув низко, да только досмотреть весь узор невозможно, ибо глаза омеги закатываются от нестерпимого блаженства, и трясущиеся колени не держат под струями воды. Когда он обнаруживает себя распластанным на кухонном столе, с закинутыми на плечи мужчины ногами, короткими стонами отвечая на каждый глубокий толчок, понимает, что вряд ли теперь сможет смотреть на эту поверхность спокойно. Видимо, Зейнал хотел покормить его, и омега не помнит, ел ли он что-нибудь, но помнит каждый поцелуй, каждый взгляд, прожигающий душу, каждое хриплое «детка», нежное «маленький мой», трепетное «Ясмин» и бесконечное «люблю!».       Странное ощущение накрывает омегу где-то к концу четвёртого дня, когда он сидит на коленях мужа с накинутым лёгким покрывалом на плечах, прижавшись к обнажённой груди альфы, понимая, что что-то не так. Они затихли в большом плетёном кресле на балконе, любуясь закатом, но рука мужчины, ласкающая бедро омеги, красноречиво говорит о том, что они запомнят этот закат вовсе не из-за его красоты. Медленное осознание заставляет мурашкам пуститься по коже и коротким волоскам на затылке встать дыбом — у него закончилась течка и по ощущениям уже давно. Возможно, больше суток. Он уже не ощущает жара, не чувствует дурмана пьянящего аромата, да и смазка стала умеренной. Так почему же они до сих пор одержимы страстью? Почему Зейнал не уходит, а обнимает также сильно и трепетно? Ясмин смотрит в глаза мужчины, что в лучах закатного солнца сияют красными всполохами в чёрных омутах, пытаясь найти объяснение… И находит — в ласковом взгляде, в мягкой улыбке, в объятии столь нежном, что слёзы выступают на глазах. — Зейнал!.. — Всё хорошо, малыш, я с тобой, — и этого достаточно, чтобы растроганный омега расплакался, сильнее рыдая оттого, как трогательно утешает его мужчина.       И нужно ли говорить, какой особенной была эта ночь, когда любовь говорила их губами, растворялась в их крови, топила в нежности. О, как сладки были слова любви, что срывались с уст омеги! Как давно он хотел высказать их своему альфе, прижимаясь к его сердцу, чувствуя, как оно бьётся от счастья! И лишь одно сказанное альфой «Я тоже» заставляло верить, что счастье реально. Тогда Ясмин заснул самым счастливым омегой на земле, а проснулся… тоже самым счастливым, в объятии мужа, под лёгкие поцелуи-бабочки и ласковое «Малыш».

***

      Сегодняшний день выжал из омеги все силы, да и предыдущие дни были не менее напряжёнными. Оазис Саиди бурлит и кипит подготовкой к свадьбе века, иначе это действо не назовёшь. Султанша лично встречалась с дизайнерами и стилистами, обсуждала каждую деталь, созванивалась с Анхаром, наверное, каждый час. Два месяца непрерывной беготни и поездок, шумных встреч, а Иса практически в эпицентре всех событий. И он устаёт, сильно, так что порой одышка появляется и покалывания в боку. «Старею», — думает омега, всё-таки двадцать восемь лет.       По вечерам, когда удавалось выкроить несколько спокойных минут, Иса звонит своему альфе, тихим и нежным голосом рассказывая, как прошёл его день, но умалчивая, что с каждым днём чувствует себя более уставшим и разбитым. Голос Хэсана придаёт ему сил вставать по утрам и провести очередной суматошный предсвадебный день. Стоило только услышать: «Мой Джэнэт, я жду тебя дома», и, казалось, он всё преодолеет, всё выдержит, но отслужит до конца контракта и вернётся к своему альфе, в их дом.       За месяц до церемонии семья Саиди переезжает в королевский дворец в Хаббасе, где должна пройти сама свадьба. Сердце омеги трепетало: он смог бы видеть своего альфу хоть изредка, но, как оказалось, работы у него прибавилось ещё больше, поскольку султанша Лалла Сальма не успокаивалась ни на минуту, контролируя всё и вся. Да и невозможно было оставлять некоторые моменты на помощников: на свадьбу были приглашены более двух тысяч человек, для которых были забронированы три лучших отеля Касабланки, огромное меню, пять автопарков для поездок гостей, лошади для кортежа и даже слоны! Чего уж говорить о таких «мелочах», как оформление, украшения, калым и прочее. Искандер откровенно выдыхался, и его бледный цвет лица стал бросаться в глаза всем. В одно утро его просто стошнило, и ещё мутило в течение всего дня. В желудке словно камень лежит, а в глазах то темнело, то звёзды сыпались. Лалла приказала отдыхать своему телохранителю и обязательно пройти осмотр, отослав в медблок гарема.       Искандера приветствует средних лет бета, которого он хорошо знал уже давно. — Неужто нашего железного омегу болезнь подкосила? — откровенно смеётся доктор, приглашая Иса на кушетку. — Раздевайся по пояс и ложись, пощупаю тебя, — подмигивает он ему, на что омега начинает раздражаться. С тех пор как все узнали, что он омега, реакция большинства неоднозначна, но языки попридержали от сплетен, ибо Иса обладает немалой властью и влиянием в своих кругах. — Есть небольшое уплотнение справа. Возможно, печень воспалилась. Что ты ел в последнее время? Жареным не злоупотреблял? Острыми блюдами? Аллергии не наблюдалось? — врач всё сыплет вопросами, на которые мужчина отвечает односложно и отрицательно. — Сейчас у тебя возьмут кровь на анализы.       Вокруг Искандера суетится юный медбрат-омега, натягивая жгут на предплечье и прося его сжимать и разжимать кулак, и уже из напряжённой вены высасывает кровь шприцем, отчего Иса чуть морщится. — Но я всё-таки сделаю обследование на ультразвуковом оборудовании, — бойко продолжает врач. — Посмотрим, что за вздутие в области таза, а потом ты пойдёшь и поспишь хорошенечко. Могу дать снотворное, если трудно засыпаешь. — Засыпаю легко. Просыпаюсь трудно, вообще в сон клонит весь день.       У омеги не было привычки жаловаться, но почему-то захотелось немного покапризничать, пока бета размазывает прохладный гель на коже живота. — Так, посмотрим… Посмотрим… Желудочный тракт в норме, поджелудочная в норме, печень всё-таки немного увеличена, — скорее сам себе бубнит врач, чем рассказывает омеге, спокойными движениями водя датчиком аппарата по животу. А потом он замирает, уставившись в монитор нечитаемым взглядом, и чем дальше он смотрит, тем сильнее вытягивается лицо и округляются глаза. — Иса? Я… э-э-э… Могу спросить? У тебя течка была? — доктор сглатывает взволнованно, переводя взгляд на пациента. — Нет, конечно. Ты ведь сам знаешь, что нет. Мы же каждые полгода проходим обследования. — Ну-у, тогда… Мне, наверное, надо прямо сейчас поверить и признать, что чудеса на свете случаются, или сдать обратно мою лицензию врача… Ибо… — Что? — Иса смотрит нахмуренным взглядом. — Я умираю? — Н-нет, наоборот, ты более чем жив, даже в каком-то двойном размере. — Говори нормально! — Ты беременный!       Странное ощущение от этих слов у омеги, ведь знает же, что такое невозможно. Ощущение, будто говорят не ему, а кому-то другому, и он словно видит себя со стороны: как раскрываются губы в немом вопросе, как округляются глаза и закашливается от застрявшего в горле воздуха. — Это невозможно! — Ну вот же, смотри, — уже спокойнее говорит доктор, поворачивая монитор к омеге, снова проводя датчиком по животу. — Смотри, это твой ребёночек, крохотный, не больше виноградинки, но уже человек. Анализ крови покажет точнее, но, судя по всему, срок девять недель, и никаких отклонений и патологий я не вижу. — Это невозможно, — повторяет Иса, хоть и видит собственными глазами эмбрион, сжавшийся в комочек, будто ему холодно, и омега интуитивно обхватывает свой живот руками, размазывая липкий гель, будто пытается согреть. — У него и сердечко есть, — продолжает доктор. — Хочешь послушать, как оно бьётся внутри тебя?       И тут же нажимает на кнопку на панели аппарата, а омегу просто оглушает — сердце его ребёнка бьётся на всю Вселенную! Грохочет, отскакивая от белых стен медкабинета! Сердце его ребёнка! — Я беременный? — так наивно-трогательно спрашивает он доктора, что тот улыбается широко и кивает одновременно с ответом. — Да! Поздравляю, Иса! Это просто чудо какое-то! Хоть я врач и не должен такое говорить, но так оно и есть. — Спасибо. Это правда… мой ребёнок? Это ведь не розыгрыш? — Нет, конечно! Какие могут быть розыгрыши в кабинете врача?! Хотя это ещё не всё, — но, видя стремительно бледнеющее лицо омеги, продолжает сразу: — Он не один, смотри сюда, — и врач направляет датчик чуть левее, а из динамика начинает стучать ещё одно сердце.       Иса уже не может сдержаться и плачет тихо, закрывая ладонью рот, — он беременный! Он всё также плачет, вполуха слушая поздравления от врача и медсестёр, пока его приводят в порядок и помогают одеться. Плачет, пока дрожащими пальцами набирает заученный наизусть номер, и ещё сильнее заплакал, когда через секунду слышит любимый голос. — «Джэнэт?»       А омега молчит, ком стоит в горле, не продохнуть, слёзы душат. — «Что случилось? Где ты? Ты в порядке? Не молчи, любимый, скажи что-нибудь!» — Я беременный, — это всё, что смог выдавить из себя омега, сжимая телефон в руке. — «Что-о? Как? Иса? Где ты? У нас будет ребёнок?» — Два. — «Что два? Любимый, с тобой всё в порядке? Я… я приеду сейчас!» — Два ребёнка… У нас будет два ребёнка! — Иса и плачет, и смеётся одновременно. — «О-о, Всевышний! Я умру прямо сейчас от счастья! Иса, любовь моя, я приеду сейчас же! Ты меня слышишь?»       На что ослабевший омега лишь кивает согласно, будто альфа видит его на другом конце провода. — «Ничего не делай! Ничего не трогай! Ни о чём не думай! Я приеду и заберу тебя!» — Хорошо, — тихо всхлипывает омега, оседая по стенке на пол. — Я жду тебя… Мы ждём тебя! — рыдает сильнее, совсем по-омежьи, подвывая немного, но всё же губы растягиваются в счастливой улыбке.

*

      Ниджат видит, как его начальник охраны судорожно с кем-то говорит по телефону, дрожащими пальцами зарываясь в волосы, то бледнея, то покрываясь красными пятнами. — Я отъеду по срочному делу, меня заменят, — альфа явно нервничает, видно, что чуть ли не прыгает от переполняющих его эмоций. — Не уедешь, пока не расскажешь, что случилось, — спокойно обращается Ниджат к взвинченному мужчине. — И мы вместе решим проблему, если она есть. — Я… Я поеду за своим омегой. Я должен забрать его. — С ним всё в порядке? — Да… То есть нет, вернее… — Хэсан выглядит ещё более радостным и одновременно потерянным. — Я стану отцом, Ниджат! Мой омега беременный! — Хэсан! Это невероятная новость! Мои поздравления! Всевышний благословил тебя. Да прибудет это счастье с вами до конца ваших дней. Но, — Ниджат крепко обхватывает плечо альфы, — просто так своего омегу ты не заберёшь. — И, видя темнеющий взгляд Хэсана, добавляет: — Мы поедем вместе, как сваты, и заключим никях согласно обычаю, а потом и свадьбу устроим. — Мой единственный родственник живёт в Фесе, а родителей давно нет в живых, и Вы знаете об этом. Я не могу ждать и не хочу… — Ты окажешь мне честь, позволив стать сватом и заключить от твоего имени брачный договор и разрешив омегам дома Гулам забрать твоего супруга из дворца Саиди. — Но… — Никак «но», Хэсан! Ты мой друг, это меньшее, что я могу сделать для тебя. — Благодарю, Ниджат, — альфа улыбается так счастливо, сам цепляясь за широкие плечи мужчины. — Но я поеду к нему сейчас, иначе сойду с ума, — и Хэсан, словно пьяный, шагает к выходу.

*

Телефон вибрирует входящим и Салман принимает его сразу: — Ниджат? — «Готовься к свадьбе, Салман». — Так вроде как… Чья свадьба? — странное подозрение вспыхивает в сердце шейха. — «Ждите сватов, мой дорогой брат. Мы приедем за омегой!» — Неужели Хэсан? — «Да, наш нетерпеливый альфа уже едет, но сватовство к вечеру, нужно успеть всё организовать». — Всё будет по высшему разряду, мой дорогой друг! — радостно восклицает шейх, смеясь тихо. — Ждём вас!       Звонок немедля переадресуется домой, и уже тихий голос пожилой омеги радостно и взволнованно причитает, но клятвенно обещает, что всё будет готово к свадьбе. А затем сам альфа влюблённым котом мурлычет в трубку, говоря своему прекрасному супругу, чтобы готовились забирать омегу из дворца Саиди. Визг Анхара на фоне тихого голоса Ясира режет уши, но тоже оба обещают, что всё будет готово.       Ниджат улыбается ярко, смотря на темнеющий дисплей экрана, всем сердцем находясь сейчас не здесь, а рядом с любимым, и даже представить себе не может, что переживает сейчас Хэсан. Всевышний благословил этот день, и альфа сделает всё, что в его силах, чтобы сделать этот день незабываемым, а более всех для Хэсана и его прекрасного омеги.

*

      Секунды промелькнули перед глазами Хэсана вспышками. Он не помнит ничего: ни дороги, ни ворот, ни лыбящихся во всё лицо Закира и Джибейда, их крепких пожатий рук и объятий, ни поздравлений от старшего шейха.       Всё замерло вмиг, мир застыл, планеты остановили своё движение — Вселенная в ожидании, когда альфа подойдёт к своему омеге, не дыша, посмотрит в глаза его нежные, сияющие от пролитых слёз и упадёт перед ним на колени. — Хэсан, — голос омеги дрожит от пережитых эмоций. — Я правда не знаю… Как так… Не понимаю… — пальцами зарываясь в густые волосы мужчины. — Я знаю, Джэнэт, — задушенно шепчет альфа, лбом прижимаясь к животу омеги, руками трепетно обхватывая талию. — Потому что Всевышний благословил меня тобой. Потому что сама судьба подарила мне тебя, мой нежный.       Пальцы мужчины легко тянут мягкий хлопок рубашки, высвобождая ткань из брюк, и судорожно выдыхает, невесомо касаясь оголённой кожи под ямочкой пупка. «Мои», — шепчет альфа, губами припадая к месту, где зародилась новая жизнь… «Две жизни», — мысленно поправляет себя альфа, вновь целуя живот омеги, а Иса снова плачет, обхватывая за плечи альфу: «Твои… Только твои».

*

      Всё так стремительно закружилось, что Искандер даже и не понял, как всё случилось: как султанша, шутя, прогнала Хэсана, сказав, что без калыма не отдаст; как дворцовые омеги забрали его самого, хлопоча и кружась над ним, а его испуганный вопрос: «Мне придётся надеть кафтан?» — получил не менее удивлённые взгляды и безапелляционное синхронное «Да!». И его взволнованное: «Но я омега лишь только полгода! Я ещё не привык!» — осталось проигнорированным.       И вот он сидит перед своим альфой, наряженный, накрашенный, весь в жемчугах, в невероятно красивом кафтане жемчужного цвета (подарок султанши), смиренно сложив ладони на коленях, пока мулла трижды спрашивает у старшего шейха, согласен ли он отдать Искандера замуж, и трижды у Ниджата — принимает ли он омегу как представитель жениха.       Иса поднимает глаза, медленно и робко, словно боится того, что может увидеть, сразу же утопая в сером омуте восхищённого взгляда альфы, и больше не смог отвести глаз. Что может сказать глубоко любящее сердце зеркалами души своей, смотря на мужчину, что стал теперь роднее и ближе, больше и важнее, чем весь остальной мир? Что любит невыразимо, что умирает от разлуки, что вся жизнь теперь лишь в нём! И когда читает в глазах серых не меньший пыл и восторг, мир становится другим — цельным и гармоничным, а душа обретает покой, но сердце… сердце разрывается от переполняющего его трепета, волнения, ожидания…

*

      Свадьба льётся шумной и яркой рекой. Дом Гулам оглашает ритмичная музыка, танцы одалисок зажигают сердца гостей, ладони пылают от бесконечных похлопываний, и улыбки не сходят с лиц. Воистину, праздник для Хэсана и Иса получился ярким и радостным, хоть и был организован буквально за несколько часов — благо имена Ниджата Гулам и шейха Салмана Саиди открывали невероятные возможности и просто творили чудеса. Сам дядя Алим в наиприятнейшем расположении духа пританцовывает в кругу, приглашая Зухру, вызывая шквал аплодисментов. — Клянусь именем Пророка, эта уже третья свадьба за этот год, на которой я вижу, как танцует Анхар! — возмущённо причитает Салман рядом с другом. — Все вокруг переженились друг с другом, я остался один холостяком! — О, мой дорогой брат, это настолько временное явление, — тихо смеётся Ниджат, похлопывая друга по плечу. — Очень скоро твоей холостяцкой жизни конец! — Скорее бы! Всевышний, дай сил и терпения прожить этот месяц! Ниджати, мы с тобой теперь будем самыми близкими родственниками, братьями! — Мне кажется, что мы всегда были таковыми, хотя кровных уз между нами и нет, в отличии от… — но альфа умолкает сразу, и сам хмурится оттого, зачем он вообще вспомнил о Зейнале. — В отличии от Зейнала? Ты ведь это хотел сказать? — Салман смотрит серьёзно, и продолжает чуть тише: — Ниджат, признайся — ведь тебе его не хватает, ты скучаешь по нему. Так может… — Скучаю — это не то слово, чтобы выразить, как мне его действительно не хватает, — перебивает друга альфа, но голос его строг и отдаёт холодом. — Но я никогда не прощу ему содеянного. Когда он публично требовал расторжения брака между мной и моим супругом, он прекрасно знал, на что идёт, и что потеряет от этого. Для меня он потерян. — Я всё-таки попытаюсь помирить вас. Это нужно и вам обоим, и всем нам: дядя Алим по нему скучает, а Зейнал не может даже навестить его. — Нет, Салман. Не вмешивайся! Я сказал: лишь отчаянное обстоятельство заставит меня вновь заговорить с ним! Как ты не понимаешь?! Ясир мог из-за него пострадать! Я чуть не потерял его!       Шейх умолк, несколько долгих секунд рассматривая носки своих дорогих туфель, но всё же не смог удержаться. — Я понимаю, то, что я скажу, ты не хочешь слышать. И, возможно, сейчас не время и не место, но ты ведь понимаешь… То есть я хочу напомнить тебе, что через четыре месяца годовщина вашей свадьбы. Что ты собираешься делать тогда? — Отметить её шикарным праздником среди близких и родных, — как-то зло отвечает Ниджат, на что шейх лишь качает головой понуро.       Оба альфы умолкают, и каждый думает о своём: Ниджат — о том, что Салман прав… во всём; Салман — о том, как помочь своим братьям; и оба не знают, что в это время за ними пристально наблюдает Алим Гулам, и у старшего были свои собственные думы.

*

— Ясири, твой муж ходит нахмуренным на такой красивой свадьбе, что ты с ним сделал, признавайся? — Анхар шутя бранил своего прекрасного зятя, уперев руки в бока. — Плохо кормишь? Мало целуешь? Не обнимаешь и не говоришь, какой он лучший альфа на земле? — а потом юноша и вовсе смеётся громко, ибо знает, Ясир делает всё это с лихвой, и пунцовое от смущения лицо омеги — полное тому доказательство. — Я не знаю, Анхари, может, что-то случилось, — выдыхает юноша, всё же тревожно косясь в сторону мужа. — Ты же знаешь, как поднять моему брату настроение, правда, Ясири? — растягивает его имя Анхар, подмигивая. — Но здесь столько людей!.. — И ни одного чужого, только родные, — хитро улыбается юноша. — Давай, Ясир, порадуешь всех нас, — и утаскивает несопротивляющегося, но немного застывшего зятя в комнату.       Все тревожные думы об их будущем и смятение души альфы исчезают в тот миг, когда он видит, как грациозной гурией вплывает в зал его невозможно прекрасный супруг под оглушительные улюлюканья омег. Его чёрный шёлковый бедлех с золотыми нитями струится по восхитительному телу, колыхаясь от каждого шага босых ножек. Распущенные волосы золотым каскадом струятся по спине, запястья усыпаны браслетами, на тонкой талии переливающаяся изящная золотая цепь. Он весь сияет — не золотом, а счастьем! Глухой звук барабана задаёт ритм, ребаб тягуче растягивает струну, приглашая на танец, а юноша, что буквально плывёт в походке, подходит к старшему Гуламу, целуя ему руку и улыбаясь мягко, пока пожилой альфа проводит по его шелковистым волосам. — Станцуй для меня, мой мальчик, в последний раз. Дай насладиться моему сердцу истинной красотой гармонии тела и души. Будь и дальше так же благословен Всевышним, неся радость в сердца людей. Аминь!       И Ясир упархивает в танце, задавая ритм похлопываниями ладоней, кружась возле молодожёнов, жгучим танцем поздравляя с обретённым счастьем.       Иса впервые видит такое. Нет, конечно, в гареме были и танцы, и праздники, но такой красоты и изящности не видел нигде. Он с застывшей улыбкой смотрит на прекрасного омегу, что гибкой струной извивается и колышет бёдрами, рассыпая волосы по плечам. Восторгается искренне такой красотой тела и лица, изумлённо округляя глаза и губы, и лишь позднее замечает выражение лица мужа, неотрывно следящего за плавными и полными неги движениями халиджи. Но тоже замирает, когда рука супруга прикрывает ему глаза. Вокруг столько смеха от решительного жеста Исаа, даже сам танцовщик смеётся звонко, чуть откидывая голову назад, и плывёт дальше по залу. Но теперь его движения невероятно быстры в кружении и ритме грациозных рук, а когда в его ладошке появляется платок из золотистой ткани, все заулюлюкали ещё громче. Платок точёным движением отправляется в полёт, опускаясь плавно на лицо альфы, что давно в огне от невероятного омеги, от его пылкого танца. Сердце мужчины разбивает грудную клетку, стоит только подумать, что этот восхитительный юноша принадлежит только ему, а дарованный ему платок обещает незабываемую ночь! Такую же, как и предыдущая. Как и десятки предыдущих ночей.       Салман хохочет во всё горло, тыча локтем в бок друга, подмигивая озорно: «Тебя пригласили на хальвет?», и ржёт ещё сильнее, но быстро ретируется с места, пока не получил от друга. — Ты тоже станцуешь для меня? — шепчет шейх на ушко своему омеге, совсем легко и незаметно обнимая со спины. — О, Салман, вряд ли тебе понравятся мои дрыгания бёдрами. Танцы — это не моё, — с улыбкой отвечает синеглазый юноша. — В первую же нашу… кхм, ночь я покажу тебе пару плавных движений и покачиваний… — Что-о? Всевышний! Салман Саиди, ты говоришь непристойности пока что незамужнему омеге! Гореть тебе в огне за бесстыдство! — Я имел в виду танец кавалли, — удивлённо поясняет альфа. — А ты о чём подумал? — и снова смеётся громко от пылающих щёк Анхара.

*

      Ночь плывёт над Касабланкой, а в большом доме Гулам свадьба радостным шумом оглашает всю округу. Все взбудоражены — скоро передача жениха омеги своему мужу, а Иса упирается, не слушаясь ни Ясира, ни Анхара. — Я тяжёлый, меня не поднимут! — Вздор! Ты просто высокий. — Меня уронят, а я беременный! Они возьмут ответственность за три жизни?! — Тебя понесут, как пёрышко. — Я не залезу на паланкин!       Казалось, это всё — Иса больше не сдвинется с места, но Ясир обхватывает его руки, заглядывает прямо в взволнованные глаза и шепчет проникновенно: — Ты только представь, Иса, тебя, как райского принца, понесут прямо к твоему прекрасному альфе, а он будет провожать тебя влюблёнными глазами, пока все гости любуются тобой, твоей красотой и нежностью. А потом он протянет к тебе руки, принимая тебя как бесценный дар, как величайшую драгоценность, и трепетно заключит в свои объятия. И отныне ты принадлежишь только своему альфе, а он принадлежит лишь тебе! — Ясир смотрит, как затих мужчина, заворожённо слушая его, и говорит резко: — И ты хочешь лишить себя всего этого? — Чёрта с два! Сажайте меня в паланкин! — и под звонкий смех омег, жениха усаживают в усыпанные стразами носилки.       Его не уронили, даже ни разу не покачнули неловко, но всё это перестаёт волновать Иса в тот момент, когда он видит глаза своего мужа. Дрожь проходит по телу омеги только оттого, что он мысленно назвал Хэсана своим мужем. Он смотрит на него так, словно нет в мире ничего и никого, кроме него, словно сам мир перестал существовать — только лицо любимого, только сияние его нежных глаз. Иса улыбается так, как умеет только он — мягко, сладко, глазами и губами, а сердце мужчины падает в бездну от трепета и счастья, когда видит руку омеги, совсем легко поглаживающую свой живот, там, где теперь весь смысл жизни для альфы.       Всё было так, как и сказал Ясир: трепет и волнение, протянутая рука мужчины и полное счастье, что они теперь вместе… Навсегда. — Ясири, как же это трогательно! — театрально всхлипывает Анхар, прижимаясь к плечу юноши. — Ведь ты то же самое испытывал, да? — Нет, мне было страшно и одиноко, и я не хотел своей свадьбы. — Ясир? — Анхар смотрит взволнованно, но юноша улыбается. — Всё в порядке, Анхар. Если бы… — и юноша смотрит на своего мужа, стоящего рядом с Хэсаном. — Если бы наша свадьба была сейчас, если бы только можно было вернуть всё вспять, всё было бы по-другому.

*

      Позади шумный праздник, веселье и танцы, и чёрный автомобиль унёс их по узким дорогам Касабланки туда, где теперь живёт их сердце — домой. Они не зажигают света — столько свечей вокруг! А ещё цветов, подушек, сладостей, фруктов… Иса смеётся тихо — снова проделки Анхара и Ясира. Но он им бесконечно благодарен, мальчикам, ставшим для него такими близкими и родными, и то, что их судьбы в надёжных руках их любимых мужчин, вселяло уверенность, что всё у них будет хорошо. А пока его альфа заносит его на руках в их дом, смотря в глаза, словно в саму душу, мягко усаживая на край пышно убранной постели. Дрожь и трепет охватывают омегу, когда его ноги омывают тёплой водой из кувшина в чеканном серебряном тазу, сильными и гибкими пальцами проводя по белоснежным ступням и тонким щиколоткам. С губ альфы срываются признания, как давно он мечтал об этом и что благословлён самими небесами, даровавшими ему любовь всей его жизни. И всё же слёзы счастья в который раз появляются в уголках ореховых глаз, когда альфа произносит священную молитву над их брачной постелью, прося Всевышнего даровать им благодать и защитить их и их потомство от зла и скверны. — Не плачь, — шепчет Хэсан, в который раз мягко утешая своего омегу. — Даже от счастья столько не плачут, — тихо смеётся мужчина, утирая слёзы с бледных щёк. — Я беременный, мне можно быть плаксивым и капризным, — улыбается в ответ омега. — Всё только для тебя, моя райская гурия, мой Джэнэт! Вся моя жизнь отныне только для тебя и наших детей, — так тихо и проникновенно шепчет альфа, что мурашки бегут по телу омеги, и он снова плачет от слов «наших детей». — Наконец-то я дома… Мы дома, Хэсан. С тобой я обрёл дом, которого у меня не было столько лет, — и оба понимают, что имеется в виду под словом дом — пристанище их сердец, место, где душа обретает покой и тихое счастье — семью. — Мы дома, — тихим шёпотом доносится в ответ, и целомудренный поцелуй в лоб омеги пробирает сильнее любого страстного проявления любви.       Мактуб.