*
Анхар почувствовал их сразу, едва супруги выходят на террасу, где накрыт чудесный завтрак. Ниджат лишь проводил юношу; для альф султан Саиди устроил отдельный завтрак перед выездом на охоту, поэтому мужчина тепло поздоровался с омегами и на глазах у всех, расцеловав руки своего прекрасного супруга, уходит. — Ты так пахнешь, Ясир! Так невыносимо хорошо! — откровенно принюхивается юноша, получая замечание от Зухры, и тут же умолкает, но всё же не выдерживает и шепчет совсем тихо: — Ты пахнешь братом. Ясир ожидаемо вспыхивает смущением. — Нет, не сандалом, — восторженно продолжает Анхар, — а именно альфой. Ваши ароматы стали абсолютно едины, и больше в мире такого аромата точно нет. Мне кажется, я даже могу определить, как будут пахнуть ваши дети. Ясир давится чаем, чуть закашливаясь, и теперь оба получают гневный взгляд старшей омеги. — Мне кажется, аромат Ниджати тоже стал другим. Боюсь, от его феромонов все альфы сложат послушно лапки, скуля от зависти, — широко улыбается Анхар, а Ясир снова замечает, что юноша также зажат и сдержан, и даже то, что сейчас он улыбается, а не хохочет от души, настораживает. К султанше Лалле быстро подбегает юная служанка, с поклоном сообщая о чём-то, на что женщина оживает на глазах, и радостный возглас слетает с её губ: — Сабири! И действительно, по широкой лестнице, ведущей к террасе, поднимается младший шейх в окружении охраны и нескольких малознакомых людей. — Здравствуй, мама. Я скучал по тебе, Всевышний да продлит твои годы на радость нам! — целует руки женщины молодой альфа, улыбаясь лучезарно. — Здравствуй, сынок. Не скучал, не лги, — беззлобно ругает сына мать, не отпуская его руки. — Скучал бы, приехал раньше. Ты совсем не вспоминаешь о доме, мой мальчик. Сабир виновато улыбается, всё ещё не отпуская рук матери: — Никакие дела не заставят меня забыть о родном доме. — Кто это с тобой, Сабири? Представь нам своих друзей. Шейх выставляет перед собой юношу — омегу, смущённо опустившего глазки в пол. — Это Анхар… Кан Анхар, — альфа обхватывает плечи юноши, робко посмотревшего на султаншу. — Анхар, это моя мама Лалла Сальма. Все находящиеся на террасе замерли, смотря на юного омегу. Юноша очень мил и явно смущён. — Моё почтение, султанша Саиди, — лепечет нежным голоском омега, склоняясь в неловком поклоне. — Для меня честь быть представленным Вам, — юноша нервно сцепляет пальцы, опуская голубоглазый взгляд в пол, но потом, словно опомнившись, снова говорит: — Ох, да продлит Всевышний Ваши дни, достопочтенная, и не оставит в своём благословении Ваш дом. Лалла тихо смеётся, протягивая руку к юноше: — Подойди ко мне, мальчик мой. Добро пожаловать, Анхар, — и мягко обнимает взволнованного юношу. «Надо же, а меня не обняла. Приняла, как чужого, а этого… Анхара прижимает к себе, как родного, и улыбается ему ласково», — мысли Анхара, видимо, написаны у него на лице, поскольку он чувствует прикосновение к своей руке маленькой ладошки Ясира. Отчего-то Анхару становится ещё горше от всего этого — от этих непонятных смотрин, на которых на него никто и не смотрит даже, только хмурый взгляд Салмана, ни разу не заговорившего с ним с момента приезда. Может, шейх десять раз пожалел о своём решении и не знает, как сказать об этом самому Анхару? Наверное, поэтому здесь ему не рады и холодны с ним. Что ж, это было вполне ожидаемо — его не за что любить, и Салман это в конце концов тоже понял. И раз альфа не может сказать об этом открыто, Анхар это сделает сам. Нынче же вечером. Сабир, сияя широкой улыбкой, подходит к ним, тепло приветствуя Зухру и Ясира, а к Анхару обращается запросто: — Привет, Анхари. Знакомьтесь, это Анхар, — улыбка у младшего шейха странная, а в глубине чёрных глаз — огонь, когда он смотрит на Анхара, пристально следя за его реакцией. Но юноша остаётся безучастен, и ему глубоко плевать, кого с собой привёл Сабир. — Привет, Сабир. Очень приятно, — это всё, что говорит юноша, отворачиваясь и тем показывая, что не намерен продолжать знакомство. — И мне очень приятно, — слышится тонкий голос голубоглазого омеги, чей сладкий аромат персика доносится до юношей. — Я очень много слышал о Вас от Кукки… то есть шейха Саидиа, ох. Анхар смотрит удивлённо: — Надо же, — смотрит он поочерёдно то на Сабира, то на юного омегу. — И что, интересно, тебе обо мне рассказывал Кукки? — делает акцент на ласковом прозвище юноша. — Может, как мы с господином младшим шейхом весь Абу-Даби на уши ставили? Или как альфи бои посещали и гоняли по ночным трассам Сир-Бани? У голубоглазого омеги лицо вытягивается и пухлые губки округляются, а Анхар довольно ухмыляется: «Выкуси, Сабир Саиди!» — Н-нет, — заикается от волнения омега, хлопая пышными ресницами. — Говорил, что вы самый л-лучший друг, что прекраснее омеги нет и что хочет нас познакомить, вот. — Оу, — теперь Анхар теряется, немного удивлённо смотря на помрачневшего шейха и растерянного юношу. — Анхар, присядь с нами, — приглашает юношу Ясир. — Позаботьтесь о нём, — улыбается шейх Ясиру и, ещё раз взглянув на Анхара нечитаемым взглядом, уходит к альфам. — Откуда ты, Анхар? — интересуется Ясир, пока старшие омеги тихо обсуждают разные заботы. — Давно дружишь с младшим шейхом? — Я из Манама… — Оу, Бахрейн, — многозначительно вскидывает брови Гулам-младший. — Д-да, — снова теряется юноша, опасливо смотря на тёзку. — Мой отец Кан Салман ибн Хамад ибн Иса Аль Халифа, — без запинки диктует омега, и Ясир понимает, что перед ним сын премьер-министра Бахрейна. — А твои родители знают, что ты катаешься с младшим шейхом Саиди в Марокко? — почему-то голос Анхара отдаёт язвительностью. — И сколько тебе лет, деточка? Ты хоть совершеннолетний? — Анхар, что с тобой? Прекрати, — голос Ясира чуть строг, но он волнуется за своего деверя — с ним явно что-то не так. — Мне… восемнадцать, и папа меня отпустил. Кукки… то есть ш-шейх Саиди пригласил меня и моего брата. — Всё в порядке, Анхар, не волнуйся. Конечно же, твои родители знают, где ты, раз ты получил приглашение от члена династии. Ты же в курсе, что мы выезжаем на соколиную охоту? — Я никогда не присутствовал на таком невероятном мероприятии и в таком дворце никогда не был, хоть дворец моего дядюшки, короля Хамада, тоже очень красив, но здесь просто волшебно. — Юноша впервые улыбается, чувствуя расположение Ясира. Сам Ясир подмечает, что юноша действительно очень мил: нежные голубые глаза в обрамлении пышных ресниц, изящный тонкий носик, прямой разлёт бровей, впалые щёки, высокие скулы и очень чувственные, идеально очерченные губы, а когда он улыбается, обнажаются белоснежные ровные зубы с чуть выступающими клыками — это придавало юноше изюминку. И пахнет он очень нежно — розовыми персиками, немного напоминая франжипани, — аромат Ясмина! — Это правда. Мы сами под большим впечатлением — дворец просто великолепен! — с улыбкой отвечает Ясир, краем глаза замечая, что его деверь всё мрачнее и мрачнее. — Вы так пахнете!.. — резко выпаливает Кан, тут же прикусывая язык. — Простите, просто… Я ещё издали почувствовал этот аромат… Словно дурман, простите… И я не могу понять, что это, ещё раз простите, — окончательно тушуется юноша. — Любовь!.. — с улыбкой вставляет Анхар, смотря на растерянного зятя. Ясир краснеет от смущения, но глаза горят счастьем, и тут не нужно ничего говорить. Вскоре сообщают о подготовке к выезду, и омеги покидают террасу. Ясир думал, что они поедут на внедорожниках, но, когда видит осёдланных великолепных скакунов, замирает в восхищении — они поедут на лошадях! И Ясмин, и он сам прекрасно ездят, папа записал их в ездовую школу с тех пор, как они могли себе это позволить. И он любит этих прекрасных животных, а сейчас он просто в нетерпении. Когда юноша видит костюм для верховой езды, приготовленный для него в комнате, сердце заходится в восторге. — А все так будут одеты? — спрашивает он прислужницу, помогающую ему одеваться. — Да, господин. Ваш муж тоже надел традиционный для соколиной охоты костюм. — О-о-о! — в нетерпении теребит край тончайшей ткани белоснежного маркизета юноша, обмотанного вокруг его головы. — Мне нравится. — Вы прекрасны, господин, — улыбается ему девушка, приглашая к выходу. Ясир спешит к мужу, ждущему у широкой лестницы, и падает в раскрытые объятия. — Ниджат! — Мой бог, я не видел тебя чуть больше часа, а тоскую немыслимо. Что ты делаешь со мной, Ясир?! — шепчет задушенно мужчина, сжимая любимого. — Люблю! — смеётся юноша, чуть отстраняясь и рассматривая мужа, одетого в белый джеллаб из мягкого хлопка и такие же белые льняные шаровары. На голове у альфы вязаная шапочка, а с плеч свисает синий хлопковый платок, который потом тоже окажется на голове, — в пустыне только такой наряд и возможен. — Ты как принц из сказки, мой дорогой муж. Ниджат улыбается широко, чуть прикрывая глаза, когда слышит: «Замри!», — и мужчина застывает непонимающе. Но когда чувствует, как юноша целует ямочки на обеих щеках, буквально стонет от счастья, улыбаясь ещё шире. — О-о-о, Всевышний! Да сколько можно?! — недовольный возглас Анхара доносится с лестницы. — Всё! Я съезжаю от вас! У меня зубы сводит от всей этой… вашей этой… — Любви, Анхари! Любви! — громко смеётся Ясир, направляясь к нему, а за ним идёт довольный Ниджат. — Анхари? Мне кажется, или ты действительно раздражён чем-то? — голос альфы спокоен, но взгляд мужчины пытлив. — Всё в порядке, Ниджат, — отводит глаза юноша, понимая, что не может сдержать свой пылкий нрав, хоть и обещал Искандеру быть покладистым. — Идёмте, нас ждут. — Зухра здесь останется? — интересуется Ясир, на что получает короткое «Да», и сердце его тревожно сжимается: с Анхаром явно что-то не так! — Анхар-и? Мы можем поговорить, мой хороший? — и получая вопрошающий взгляд, Ясир продолжает: — Что с тобой происходит? Я волнуюсь, ты сам не свой с тех пор как мы здесь. Скажи, что-то случилось? — Всё в порядке, Ясир. Не волнуйся обо мне. — И всё же, Анхар… — Давай не сейчас. Я… Я кое-что решил. Думаю, скоро вы все узнаете об этом, но не сейчас, прошу. — Конечно, Анхари, конечно, — радостно улыбается юноша, едва поспевая за спешащим деверем, в полной уверенности, что омега объявит о своём согласии на брак.*
Внутренний двор Оазиса полон людей, лошадей и машин. От белоснежных одежд охотников рябит в глазах. Альфы с восторгом осматривают жеребцов, хвастаясь друг перед другом и красуясь перед омегами, а омеги в свою очередь красуются перед альфами. Анхара чуть передёргивает, когда увидит Сабира, помогающего седлать коня юному Кану, мягко придерживая за лодыжку, а голубоглазый омега смотрит на шейха сверху вниз нежным взглядом и лёгкой улыбкой на пухлых губах. Он быстро отводит взгляд, сразу же натыкаясь на нахмуренного Салмана. Потом он видит сияющего ярче солнца Ясира, сидящего на великолепном гнедом жеребце, прижавшись спиной к груди мужа; Анхар знает — они не поедут вместе, и это всего лишь лишний повод коснуться друг друга, но даже счастье самых близких людей прямо сейчас раздражает. На периферии возникает высокая фигура Искандера, чье бледное лицо излучает невероятное счастье, и глаза сияют, когда к нему подходит Хэсан, целуя чуть подрагивающую от волнения руку и прикладывая её к своему сердцу. Анхар почему-то не удивлён их вновь обретённому счастью, это было неизбежно, и они не смогли бы друг без друга! Но даже это заставляет закипеть кровь в жилах от раздражения. На террасе мелькают рыжие волосы, засиявшие на солнце красным золотом, и бесящий синий взгляд «фаворита» почему-то обращён совсем в другую сторону. Вот только на кого смотрит взволнованным взглядом Шейл, юноша так и не может понять. Вокруг образцовая суета, всё вокруг шумит в азартном ожидании, непринуждённых разговорах, тихом смехе и ярких улыбках… в любви, в раздражающей, бесящей любви вокруг. Все слегка притихли, когда старший шейх подходит к Анхару, а конюший ведёт на поводу великолепную белую кобылицу, чьи хвост и грива, как дым, переливаются серебром при дневном свете. Салман чуть склоняется перед равнодушным взглядом юноши, сам беря под уздцы кобылу и подводя к омеге. — Её зовут Лабелла. Это мой подарок тебе, прекраснейшему из омег. Анхар молчит, чуть моргая увлажнившимися глазами. Он не хочет и не может ничего говорить — всё и так понятно. — Анхар, — Салман смотрит умоляюще, шепчет тихо: — прими мой подарок… от всего сердца. — Благодарю, — выдыхает омега и улыбается широко, — играть, так до конца, а завтра утром ноги его здесь не будет! Анхар тянется к седлу, так и не взглянув в лицо мужчине. Шейх помогает ему оседлать Лабеллу, всё пытаясь заглянуть в глаза, но Анхар закрывает лицо краем чалмы. Почему-то Салману кажется, что Анхар прощается с ним, и сердце падает в бездну от понимания: он действительно прощается с ним, он откажет ему… Не согласится стать его супругом!*
Кавалькада во главе с султаном Саиди и его сыновьями выезжает из Оазиса под мерный стук копыт и оживлённые переговоры всадников. Впереди и позади них едут внедорожники охраны, которых действительно большое количество. Поездка по оазису словно путь через сказочный мир: вокруг шумят водопады со скалистых выступов, тянутся гибкие ветви лианы, пальмы уходят пышными кронами ввысь. Буйство зелени и цветов поражает воображение. Огромное озеро оазиса открывается перед ними, сияя синевой глубоких вод. Райские птицы порхают в изумрудных ветвях, утренняя роса ещё не сошла с широких листьев дикого гибискуса, чьи огромные лиловые цветы свисают, как гроздья. Но оазис кончается резко, открывая глазам всадников огромный огненно-жёлтый Эрг-Шеш. юноши охают ошеломлённо: в лучах утреннего солнца цвет пустыни меняется на глазах — от рыжего до охристо-розового. Даже Анхар забывает обо всех своих переживаниях, пытаясь охватить всю необъятность барханов. В самом начале Эрга их ожидает караван осёдланных верблюдов, главный сокольничий и распорядитель соколиной охоты поджидают всадников, чтобы сопроводить на место состязания. Их жёлтые и зелёные знамёна развеваются на песчаном ветру, а горбатые животные приветствуют охотников, неуклюже поднимаясь на свои мозолистые длинные ноги и глухо рыча, на что разгорячённые скакуны отвечают громким ржанием и беспокойным фырканьем. — О, Анхари, ты только посмотри вокруг! — восторженно шепчет Ясир. — Ты видел что-нибудь подобное? — Нет, ни разу, но мне всё это невероятно нравится, — так же восторженно отзывается юноша, слегка приподнимаясь над седлом, словно ему не хватает обзора. Мгновенно рядом оказывается Салман, чей вороной чистокровный скакун черкесской породы заржал в попытке привлечь внимание Лабеллы. — Эрг прекрасен. Тебе нравится, Анхар? Просто Анхар. Не «синеглазый», не «мой прекрасный», ни тем более «синеглазая звезда». Но даже сейчас омега не проявляет возмущения, а ведь некоторое время назад шейх за это мог получить хорошую порцию взбучки. — Нравится… Очень. Просто волшебное место. Салман молчит, опустив взгляд на свои руки, держащие поводья, — его любимый так непривычно тих, несвойственно ему покорен и безропотен, и шейху это совсем не нравится. — Анхар, я сделал что-то не так? Теперь Анхар молчит — не сейчас он намеревался поговорить, но… — Нет, Салман, ты всё всегда делаешь правильно. Это я делаю всё неправильно, и, видимо, я сам неправильный… — Анхар?! — голос мужчины звучит строго, даже как-то зло. — Не получается из меня послушного омеги, мой дорогой принц. Я не смогу быть тем, кем вы ожидаете видеть меня. Нет во мне той покорности и кротости, что хочет видеть во мне твоя мать. Вон даже Сабир привёз специально показать всем, вот каким должен быть омега наследного принца: нежным цветочком, гибким и послушным. — Что? — шейх от изумления аж натягивает поводья, резко останавливая своего скакуна, но быстро поправляется, становясь ещё ближе к омеге. — Кто тебе это сказал? — И так всё понятно. Я… Я правда очень старался: хотел понравиться твоим родным, стать таким, каким ожидают меня видеть, но… Салман, — и юноша смотрит прямо в глаза шейху, снимая платок с лица. — Завтра утром я уеду. Можешь объявить, что смотрины не состоялись и ты передумал засылать сватов. Прости, что разочаровал вас всех. Анхар замирает, не дыша, он ожидает подтверждения своих слов, хоть сердце бедного юноши страстно желает, чтобы его уверили, что всё не так, что его любят, но мужчина заговорил совсем о другом. — Мы с тобой сейчас в пустыне, — как-то обречённо звучит голос альфы. — Это другой мир… не такой, в котором мы живем. Это мир, в котором преображается сущность всего, меняется световое восприятие всего окружающего, начиная от того, что под ногами, и до самого горизонта. Это как другая планета, а на самом деле — другое лицо планеты. Анхар смотрит непонимающе, но слушает внимательно, чуть поглаживая серую холку Лабеллы. — При всём, казалось бы, унынии, звучащем в слове «пустыня», — это место, которое отличается от остальных самым невероятным своим разнообразием: цветов, форм рельефа, температур и всего прочего. Здесь всё меняется, Анхар. — Я думал здесь жарко и днём, и ночью, — откликается юноша, пытаясь улыбнуться. Мужчина улыбается мягко, и сердце омеги простреливает — он видит эту улыбку последний раз, больше они вряд ли увидятся. — Нет, по вечерам и особенно ночью знобит неслабо, так что придётся кутаться в одеяла и греться у костра. Взгляни на эти песчаные жилы, — указывает рукой альфа на выступающие дюны высотой в полторы сотни метров, медленно меняющие положение своих краев и поверхностный рисунок под воздействием ветра. — Ничто не отвлекает глаз. Только бескрайнее голубое небо и пески вокруг. Ты можешь сказать, какого они цвета? Анхар забыл, о чём они говорили до этого, забыл все свои заскоки и шебуршащиеся тараканы в голове — он видит перед собой бескрайний горизонт… Он видит перед собой вечность, а песок, что, казалось бы, должен быть просто жёлтым, переливается всеми оттенками, и он не знает, какой цвет выхватить. — Вот здесь он белый, — указывает юноша под ноги, — а там, наверху бархана, рыжий. Как такое возможно? — широко улыбается юноша, смотря на альфу. — Ты ещё много раз удивишься за этот день, — ласково смотрит мужчина. — Уверяю тебя, ты не пожалеешь, что приехал сюда. — Я не жалею, — затихает юноша, отворачивая взгляд. — Анхар, посмотри на меня, — и лишь после того, как омега вновь смотрит ему в глаза, продолжает: — Ты можешь уехать завтра утром, если ты этого так желаешь, но я хочу попросить: проведи этот день рядом со мной, только этот день до самой ночи. Большего я не попрошу, — и смотрит так выжидающе, тоскливым взглядом, что юноша соглашается. Он сам этого хочет невероятно… в последний раз.*
Огромные шатры возникают сразу за барханами, едва караван верблюдов поднимается на вершину песчаного холма. Развевающиеся знамёна в пламени утреннего солнца колышутся бликами жёлтого с зелёным. Костры горят меж шатров, на которых готовят еду для участников охоты: в котлах варился кускус, который будет подаваться с сочным мясом барашка, на вертелах жарятся тушки куропаток и шашлык из вырезки говядины — самые мягкие куски для прекрасных омег. Пар исходит от ароматных напитков в высоких чанах, меж которых бегают и суетятся повара и их помощники. Но охотникам не до еды, когда перед глазами огромное поле Эрга с редкими и куцыми кустами тамариска, одинокими стволами финиковых пальм и тёплым ветром, мягко бьющим прямо в лицо. Гончие псы, привязанные к жердям у шатров, подвывают от нетерпения умчаться с этим ветром наперегонки. Но главные лица этого волнующего мероприятия находятся в самом центре: соколы с кожаными колпачками на холках, окольцованные тонкими серебряными цепями, сидят на высоких насестах, временами раскрывая крылья в широком размахе. Ястребы, сапсаны, балобаны, кречеты, канюки… Гордый разворот крыльев, острые коготки, сжимающие жёрдочки, и главное оружие хищной птицы — клюв, несущий смерть для своей жертвы. Рядом с птицами — сокольничие, держащие наготове специальные нарукавники для господ. Ясир визжит в восторге, прижимая кулаки к лицу, когда видит этих пернатых, видит весь этот антураж, словно в какой-то восточной сказке. — Ниджат! — пищит он в нетерпении, когда мужчина помогает ему спешиться с коня. — Хочу к птичкам! Мужчина лишь хохочет громко, абсолютно не скрывая своего восхищения и любви к своему омеге. — О, мой нежный, это не птички, а хищники. И к ним нельзя подходить просто так. — Но я попробую, я буду слушаться тебя, — настаивает юноша, подпрыгивая от азарта, а Ниджан залипает на золотые пряди из-под белого платка, немного приглаживая их рукой. И всё же уводит омегу к птицам. — Наши — вон те сапсаны, — указывает рукой мужчина на двух серых одинаковых соколов. — Самые быстрые птицы на свете, быстрее них только ветер, и то можно поспорить, — тихо смеётся альфа. К ним сразу же подходит сокольничий, предлагая нарукавники. Ниджат сам надевает его юноше, а потом подносит сапсана. Тот от движения пытается взлететь, взмахнув крыльями, на что Ясир охает восторженно. Птица послушно садится ему на руку, чуть ёрзая головой под колпаком с наклювником. — Подними и опусти руку, — предлагает Ниджат. Ясир выполняет бесстрашно и ещё больше охает от восторга, когда серая маленькая птичка распускает просто огромные крылья. — Ниджат! — восторженно смотрит на мужа омега. — Я бы хотел поохотиться вместе с тобой, — на что получает кивок мужчины и довольную улыбку. Все снова в сёдлах, готовые выезжать на песчаные просторы. Салман не отходит от Анхара, оставаясь возле него. — Анхар, посмотри — мой сокол, — шейх поднимает на руке белого кречета. Юноша смотрит изумлённо то на птицу, то на мужчину, медленно разворачивает ладонь с рисунком белой хны, и словно молния проходит через тело юноши. «Я как посмотрела на Вас, сразу эта прекрасная птица перед глазами встала», — голос юной мастерицы звучит в голове, и если это не знак Всевышнего, тогда что? — Это мой кречет, — тихо говорит альфа, и в голосе его гордость и восхищение. — Самая красивая и ценная птица в мире! — так пристально смотрит на юношу, что Анхар снова сжимается от непонятного волнения. — Ты приручил её? — робко спрашивает его омега и удивляется, когда альфа с улыбкой отрицательно качает головой. — Она меня приручила, и я подчиняюсь ей, — и видя непонимающий взгляд любимого, продолжает тихо: — То, что она сидит тихо у меня на руке, послушно сложив крылья, принимая от меня дары, не означает, что она моя, как мне хотелось бы. Она свободна. — Но цепь, и колпак… — Анхар не понимает о какой свободе говорит альфа. — Едва я только сниму всё это, она упорхнёт и никакие силы её не удержат. — Но ведь возвращается же?! — Мне очень хочется верить, что она возвращается не из-за награды, а из-за моей заботы и тепла, — улыбается мужчина, ближе поднося птицу к юноше. — Зачем тебе она — непокорная, свободолюбивая, такая, в которой нет веры? Отпусти, найди другую, что поддаётся дрессировке или уже выдрессирована. — Мне не нужна другая. Мне нужна только она, только такая — сильная и смелая, живая, настоящая, не отказывающая своим желаниям, свободно порхающая в небе и показывающая всему миру, что значит жить со свободным сердцем. Салман стоит непозволительно близко, чуть задевая плечом руку омеги, и Анхар молится Всевышнему, чтобы в этой суматохе их никто не заметил. Да куда там — Ясир с них глаз не спускает, и Ниджат нет-нет да смотрит с улыбкой. Свободной рукой шейх обхватывает пальцы юноши, сжимая нежно, и жмётся еще ближе, словно показывает птицу во всей её красе. — Смотри, Анхари, смотри, мой прекрасный, мой синеглазый омега, моя любовь. Анхар ощутимо дрожит, сам крепко обхватывая руку шейха от прошибающей всё тело слабости — его назвали любимым! Всё ещё любимым! И единственным, и сильным, смелым, настоящим!.. — Салман?.. — Что, мой прекрасный? — Тебе действительно нужна… такая? — Всем сердцем нужна, так что без неё не жить. И мне не нужна дрессированная, мне нужна строптивая, упрямая. Красота необъезженной кобылицы именно в её дикости, в её непокорности. — Салмани-и? — взгляд юноши меняется в ту же секунду, и пальцы так сжимают руку шейха, что суставы белеют. — Ты назвал меня кобылой… в очередной раз?! — Да, — широко улыбается мужчина, умирая внутри от огня глаз своего омеги. — Да, мой строптивый. — Шейх ибн Саиди! — Анхар сильно жмурится, пытаясь сдержаться. — Сам напросился! Пеняй на себя! — юноша отпихивает руку шейха так, что кречет взлетает испуганно и резко разворачивается, направляясь к Лабелле. Он идёт, а внутри него всё клокочет и бурлит… От счастья, от невозможного счастья, разрывающего его всего, — Салман любит его! И он нужен альфе… Своему альфе! Улыбка не сходит с его лица, хоть он и пытается спрятать её, и колени чуть дрожат от нахлынувшего чувства. Кобыла пугается его решительности, когда юноша с ходу запрыгивает на лошадь, беря того под уздцы, и она чуть встаёт на дыбы. Альфа в восхищении смотрит на омегу, Анхар зыркает синими глазами на него, сжимая губы в бешенстве. — Мы будем сегодня охотиться или нет? — не сдерживаясь, кричит Анхар. — Да, — всё так же восторженно улыбается шейх, направляясь к нему. Яркое солнце золотыми лучами бьёт прямо в глаза… Горящие чёрные глаза альфы, сияющие надеждой и любовью, а в синих омутах омеги невероятный огонь, сжигающий сердце мужчины. И оба понимают: они любят невозможно, и друг без друга жизни не будет!*
Всадники несутся по песчаной долине так, что ветер свистит в ушах. Лица прикрыты чалмой, а одежда развевается от скорости белыми и синими всполохами. Меж тонких ног скакунов мелькают гончие, по скорости не уступают этим грациозным животным, но быстрее всех несутся серые и белые зайцы, выпущенные из клеток, спасая свои крохотные жизни от охотников. Да только смерть настигает с неба, когда тень от пикирующей птицы накрывает их, и шелест перьев — это последнее, что слышат в своей жизни пугливые животные. А далее по долине разносится победный клич того, кому принадлежит сокол, — это его победа! Гончие тут же обхватывают мёртвую тушку, несут её к ногам охотника, и охота продолжается. Рыжими огоньками вспыхивают драгоценные шёрстки лисиц, выпущенные вслед за зайцами, — это крупная добыча, и все жаждут её. У Анхара к крупу Лабеллы привязаны четыре серых зайца, больше, чем у кого бы то ни было, а аппетит у юноши только разгорается. Он взглядом ищет шейха. А его и искать не надо — он всё время рядом, скачет на своём вороном черкесе, улыбается глазами, а его белый кречет кружит над ним, грациозно опускаясь на его руку. Серый беркут Анхара тоже наготове, и, когда доносится клич загонщика, оба устремляются к выпущенной лисице. В следующее мгновение кречет, освобождённый от колпачка, устремляется в безоблачное небо, поднимаясь на головокружительную высоту, но едва замечает жертву, издаёт хищный клич и складывает крылья, белой стрелой устремляясь вниз. Лисица, почувствовав хищную птицу, готовится встретить её прямо в беге острыми зубами, но кречет клювом вырывает кусок шерсти с мясом прямо на загривке. Он находит соперника в виде серого беркута, тоже целившегося в голову лисице. Оба сокола так вцепились коготками в мех лисы, что буквально поднимают её, брыкающуюся и кусающуюся, в воздух. Анхар визжит от восторга, чуть ли не отпуская поводья, и несётся к месту жестокой схватки. — Салман! Смотри, смотри! — омега смеётся громко, замечая, что шейх устремился вперёд него. Когда юноша, запыхавшийся и пылающий азартом, догоняет альфу, рыжая тушка падает к ногам его скакуна. Сердце омеги замирает, и в тот же миг стучит бешено, когда Салман снимает с лица край чалмы и смотрит невозможным взглядом: огненный, полный желания и восторга, и Анхар понимает, что всё отдаст за этот взгляд.*
Приятная усталость разливается по телу, ноги чуть дрожат от долгих скачек на резвых скакунах, а сердце всё также бьётся сильно от пережитых эмоций. Ясир столько улыбался за день, что щёки болят, но всё равно без улыбки смотреть на своих родных людей не может. Он утопает в объятиях Анхара, прижимаясь к нему, уложив голову ему на грудь, хоть глазами пожирает своего мужа, сидящего напротив, среди альф, и невозможно хотелось прижаться к нему, греться в его объятиях, вдыхать его аромат, но нельзя. Ниджат и сам глаз с омеги не сводит, обжигает чёрным огнём поверх кубка с шербетом, улыбается многозначно и ждёт… с невероятным нетерпением ждёт, когда они исчезнут за плотной тканью шатра, и ночь укроет их. А пока они сидят в шумной компании охотников, вокруг жарких костров, вкушая еду и распивая прохладные напитки, горячо обсуждая итоги соколиной охоты. Сами главные герои торжества мирно сидят на жёрдочках, распушёвывая перья на пустынном ветре. А вокруг праздник, настоящий — берберский, с глухими ритмами барабанов, с улетающим ввысь плачем зурны и столь волнующими переливами ребаба. И танцы… танцы на горячем песке, тонкоруких одалисок в завораживающих монисто на талии и звонким смехом омег. Анхар тоже наслаждается вечером, кутаясь в тёмное покрывало, грациозно вытянувшись у костра, сияя своими каштановыми локонами, в свете пламени, переливающиеся медовым оттенком, а синие глаза блуждают среди огней. Он вмиг напрягается, чувствуя за спиной мужчину и дурманящий масляный аромат ореха. Анхар делает глубокий вдох, втягивая этот желанный аромат. Ясир что-то шепчет ему на ушко, но он не слышит ничего, не видит, не чувствует, кроме этого пульсирующего аромата и тепла, исходящего от альфы. Омега вздрагивает, когда чувствует руку Салмана на своих пальцах и сам неосознанно переплетает их. Ниджат мягко покашливает, приводя их в чувство, а сам улыбается, подманивая к себе Ясира, и оставляет их одних. Анхар чуть в обморок не падает, когда слышит голос мужчины за спиной. — Я приду к тебе сегодня ночью, мой прекрасный… — Что-о??? — громко и изумлённо шипит юноша, пытаясь обернуться к мужчине, забывая о переплетённых пальцах. Он слышит тихий смех шейха, чувствует силу его рук. — Ты не так подумал, мой синеглазый. Хочу показать тебе кое-что. — Да что я там у тебя не видел… Ох, чёрт!.. Это не то… Салман, я придушу тебя! — мужчина за спиной сильнее хохочет, еле сдерживаясь от громкого смеха. — Хочу сделать кое-что вместе с тобой, Анхари. Возможно, ты это делал уже… один… Кхм. Но я очень хочу, чтобы ты впервые сделал это вместе со мной, мой прекрасный. — О, силы небесные! Альфа, перестань сейчас же, иначе я за себя не ручаюсь! — возмущённо шепчет юноша, всё пытаясь заглянуть за спину. — Жди меня, — так проникновенно шепчет альфа у самого уха. — Будешь ждать? — Пошёл к чёрту, Салман Саиди, — тихо выстанывает омега и всем своим существом чувствует, как улыбается альфа. — Любимый, — снова шёпот у самого уха заставляет сжаться сердце сладко. — Буду, — и юноша срывается с места, горя огнём смущения.*
Ночь… Волшебная ночь накрывает Эрг, словно мягкое кашемировое покрывало. Окутывает своей темнотой барханы, гладит ласково каждый изгиб земли, словно тело любимого. Высыпает бриллианты звёзд на небосклоне, зажигает луну и совсем тихо нашёптывает ночным ветром слова умиротворения. Как уснуть в такую ночь, когда сердце замирает от любви и так хорошо и страшно одновременно? Как пережить эту ночь, не сгорев от поцелуев и рук любимого? О, сердце, не стучи так сильно, не выдавай своего нетерпения. Но все сомнения тают вмиг, когда глаза альфы смотрят и руки тянутся навстречу, и сердце больше не скрывает своего счастья, бьётся сладким ритмом на всю Вселенную. — Мой нежный, — шепчет мужчина, скользя губами по розовым от смущения скулам, а сильные руки прижимают трепетно. — Ясир, любовь моя. Ниджат утягивает его на мягкую перину и пышные подушки, разбросанные вокруг, прямо посреди шатра. Свечи отбрасывают золотистые тени на их тела, что жмутся друг к другу в поцелуе, но мужчина отодвигается с улыбкой на губах и смотрит взволнованно. — Смотри, — шепчет тихо Ниджат и сам откидывается на спину, а у юноши глаза распахиваются от изумления, когда крыша шатра начинает двигаться наподобие складного зонта. — Что? Как… — но всё становится понятным, когда Ясир видит пульт управления в руках мужа, чуть ли не смеющегося с лица юноши. — Смотри, — вновь шепчет он, глаз не спуская с омеги, и Ясир смотрит… И мир кажется совсем другим с этого момента, ибо то, что он видит, нельзя назвать просто звёздами. Это бездонное небо с мириадами звёзд, и оно не чёрное, оно невероятно прозрачное, с сизыми туманностями, лиловыми всполохами галактик, золотыми солнцами далёких миров, и звёзды… Звёзды столь близкие, столь яркие, что кажется, можно коснуться рукой, только протяни… Что Ясир и делает — вытягивая вверх тонкое запястье, трепетно поводив пальцами, будто под ними действительно звёзды, то горячие, то холодные. — Ниджат? Как такое возможно? Так близко и ясно… Я никогда не видел ничего подобного. — Потому что такое возможно только здесь, мой нежный. Только в пустыне, где нет ни единого постороннего всполоха искусственного загрязнения на многие километры вокруг. Над Эргом не летают самолёты, нет труб и машин, а песок не поглощает свет. — Это невероятно! Это так волшебно красиво и так волнующе, будто видишь то, что закрыто от других, — совсем тихо шепчет омега, словно боится, что их услышат другие. — Я помню, как впервые заночевал в пустыне, — шепчет альфа глубоким, проникновенным голосом. — Под такими звездами просто невозможно заснуть в первую ночь, всё смотришь и смотришь на них. Ясир поворачивает голову к мужчине и понимает, что он ни разу глаз с него не сводил. — Так ты ж сейчас не смотришь? — смеётся тихо юноша, сияя улыбкой и глазками-щёлочками. — Мне этого больше не надо, — тихо шепчет альфа, смотря прямо в глаза, пальцами касаясь щеки любимого. — Потому что моя самая яркая звезда рядом со мной. Юноша замирает, и сердце его в сотый раз останавливается, чтобы в следующую секунду забиться в сладком ритме. Он сам тянет руку к лицу альфы, так же мягко проводя по скулам и виску, зарываясь в густые волосы, сжимая их. Ясир приподнимается над мужчиной, седлая его бёдра, упираясь ладонями в широкую грудь мужа, и смеётся тихо. — А вот так можешь смотреть и на меня, и на небо, — улыбается юноша, ладонями обхватывая лицо мужа, но чувствует, как медленно альфа мотает головой, накрывая ладони юноши своими и опаляя горящим взглядом. — Нет в мире ничего прекраснее и ярче тебя, мой золотой. Ничто не заставит меня оторваться от лица твоего дивного, от глаз твоих нежных, от губ твоих сладких… — Ниджат… — Я люблю тебя, Ясир. Весь этот мир для тебя, всё вокруг — и звёзды, и солнце кружатся лишь для тебя. Все закаты и рассветы, все мои дни, вся моя жизнь только для тебя, мой прекрасный омега. Ясир не дышит, смотрит с мягкой улыбкой на своего альфу, понимая, что этот момент теперь принадлежит им навечно, и эти звёзды, миры и галактики видят их сейчас. Они теперь свидетели их единения души, их любви, их поцелуя… и страсти. Омеге не нужно признаваться в любви словами, он всё говорит своими ласками и стонами, его тело словно «поёт» в эту ночь для своего альфы, гибкой струной отзываясь на каждое прикосновение, каждое судорожное движение бёдер, каждый жадный поцелуй… О сердце! Стучи сильнее, не скрывай своего нетерпения! Нетерпения любить.*
— Всё в порядке? Все на местах? Датчики включены? — Хэсан слушает отчёт от помощников, также как и Джибейд рядом, и отдаёт распоряжения. К нему подходит таинственного вида бета, о чём-то совсем тихо докладывая, и альфа довольно улыбается. — Джибейд… — Да понял я, понял! Иди уж, Ромео, — откровенно смеётся альфа. — Спасибо, — смущённо и счастливо улыбается альфа, — Всевышний воздаст тебе за всю твою доброту. — Иди уже, — с довольной улыбкой смотрит он вслед альфе и молится, чтобы ему воздалось в этой жизни… синими глазами и медовыми локонами прекраснейшего. — Аминь! Иса смотрит непонимающе, когда прислужник передаёт просьбу выйти из шатра. Он поспешил, думая, не случилось ли чего… И чуть не падает на песок от ослабевших вмиг ног — Хэсан верхом на великолепном гнедом скакуне, в чёрном шёлковом кафтане, с сияющими глазами и улыбкой, в которой столько счастья, что впору жмуриться от её света. Все застыли вокруг, смотря с открытыми ртами на то, что происходит сейчас у них на глазах: альфа протягивает руку, а омега, как под гипнозом, идёт к нему. Хэсан усаживает любимого на коня перед собой, обнимая за талию, целует ему руки и увозит в ночь. Отмирают лишь, когда влюблённые исчезают в бархатной темноте, накрывшей Эрг. Оба молчат, да и не нужно здесь ничего говорить, когда волшебная ночь говорит за них — теплотой объятий, сиянием серых глаз альфы, жаром алых губ омеги. Он увозит своего любимого подальше от шатров, людей и суеты: туда, где для них горит костёр, а под раскидистой акацией разложено мягкое покрывало, где только необъятная пустыня, бездонное небо и вечная любовь! Любовь альфы к своему единственному омеге, которого так ждал, так искал, и которого теперь никому не отдаст — ни сомнениям, ни времени и расстояниям… Никому. — Хэсан… мой альфа, — шепчет омега, пальцами зарываясь в чёрные волосы, а розовый бриллиант сверкает лучом в свете костра, пока с него медленно снимают всю одежду, губами выжигая чувственные следы. — Хэсан! Мой любимый! — стонет омега в темноту ночи, пока горячие бёдра альфы мягко раздвигают колени. — Хэсан… Хэсан, Хэсан — тихим шёпотом, с пылающих губ, как в бреду, как под дурманом сладости лимона, под невозможным сиянием серых глаз. Тела дрожат от одновременной эйфории, губы то целуют, то шепчут столько нежности, что Иса плачет совсем тихо, умирая от беспомощности перед своими собственными чувствами. Он сжимает его в себе сильнее, чувствуя узел и волны экстаза. Жмётся так трепетно и молится. Молится всем известным и неизвестным ему богам, всем силам небесным и земным, даровать ему силы и смирения, сделать своего альфу самым счастливым на земле. Молится о надежде, что всё же не оставляет его — стать для альфы чем-то большим, чем просто спутником жизни, будто не знает, что он для него весь смысл. — Джэнэт! Ты мой рай!.. — шёпот мужчины тонет в бархате ночи, в треске жаркого костра, в поцелуе, что нежнее ночи и жарче огня.*
— Ты что здесь делаешь? — возмущённо повышает голос Анхар, смотря на задрожавшего омегу. — Мне сказали, что я могу переночевать в этом шатре, — робко отвечает другой Анхар, от волнения загущая феромоны и обволакивая персиковым ароматом. — Кто это сказал? Кто тут такой смелый? — наступает на взволнованного омегу Анхар, зыркая глазами недобро. — Кукки… — Ах, Сабир, значит! Я покажу этому паршивцу, что он тут раскомандовался?! — Но… Ведь вы же… Друзья? И разбушевавшийся Анхар замирает: «Да, друзья. Конечно, друзья, с самого детства друзья». Да, видимо, он не только плохой омега, но и плохой друг. Сабир, по сути, доверил ему своего омегу, а он… Анхар смотрит на своего тезку, зажавшегося в углу, хлопает ресницами испуганно, сжимая пальчики нерешительно. — Я пойду, наверное, к брату, — пытается незаметно проскользнуть к выходу Кан. — Куда? Стоять! — резко командует Анхар, а потом выдыхает медленно и направляется к взволнованному омеге. — Если Сабири привел своего омегу ко мне и доверил, значит, я его не подведу. — Правда? — голубые глаза смотрят так взволнованно, и судорожный выдох срывается с пухлых губ. — Что? — недоумевает Анхар. — Вы правда думаете, что я… Что я… омега Сабири? — и юноша смотрит таким пронизывающим взглядом, с такой надеждой, что Анхар испуганно сглатывает. — Ну да. Он же тебя привёз в Оазис, в свой дом, познакомил с родителями. Разве это не показатель того, что он признал в тебе своего омегу? Но его тёзка сникает заметно, опуская плечи, пряча потухший взгляд. — Я так не думаю, — признаётся он. — И вряд ли и Кукки так думает. — Почему такие сомнения? Он что-нибудь говорил тебе? Признавался в чувствах? Кан снова зажимается сильнее, почти отворачиваясь от Анхара. — Говорил, что я красивый, что прекрасный омега, такой, каким и должен быть настоящий омега… Что очень хочет познакомить нас с Вами. — Сколько вы знакомы с Сабиром? — подозрительно смотрит Анхар. — Я знаю его четыре года, но… Познакомились мы только четыре месяца назад, — Анхар быстро высчитывает, — четыре месяца, то есть через месяц после их ссоры. — Он приехал в мой университет за своими друзьями и увидел меня. Так и познакомились. — Оу, знаешь, «университет» и «Сабир Саиди» настолько несовместимые понятия, — поражается Анхар. — А я думал, вы на вечеринке или в казино познакомились, — смеётся юноша, но, увидев жутко испуганные голубые глаза, умолкает. — Кхм… И что дальше? — Ничего. Мы… гуляли, ходили… — На вечеринки? — Н-нет!.. В кино, в парк и в ка… — Казино? — О, нет! В кафе, — в ужасе шепчет юноша. — И всё время только с моим братом. — Оу! Прости, но этот Сабир мне не знаком. Видимо, ты говоришь о ком-то другом, не о моём друге Сабире Саиди. У Кана глаза на лоб полезли, и вздыхает он судорожно, а Анхар понимает, что перегнул палку. — Тихо, тихо. Я пошутил, это была шутка. Сабир — замечательный альфа, просто иногда самую малость усердствует с увеселениями, совсем чуть-чуть. А так он очень хороший, добрый и в каком-то смысле ответственный. — Правда? — Сущая! «Прости, Всевышний». А чем он объяснил, что везёт тебя сюда? Он не говорил, что здесь проходят смотрины? — Что-о-о??? — Кан готов упасть в обморок. — Какие смотрины? Чьи? Мои? — Ну не мои же. «О, прости Всемилостивейший!» — Анхар не может отказать себе в удовольствии немного подшутить над пугливой птичкой Кан Анхаром, но, чувствуя, как в его руках обмякает юное тело, сжалился, смеясь громко. — Да шучу я, шучу. Что ж ты слабый такой? Мои! Мои смотрины, не пугайся ты так! Кан лежит на полу, дыша глубоко, прикрыв глаза: — Папа меня убьёт! Кукки сказал только об охоте, ни о каких смотринах и речи не было. Иначе бы меня, незамужнего омегу, ни за что не пустили бы. О, Всевышний! Что подумает обо мне султанша и старшие омеги?! — убивается юноша. — Что ты самый красивый и прекрасно воспитанный омега, вот что! Не волнуйся, а Сабир за свою выходку ещё получит, уверяю тебя. — Так это твои смотрины? — оживает Кан, переходя на «ты», загоревшимся взглядом смотря на Анхара. — Ну да, — садится рядом синеглазый омега. — Для старшего шейха Саиди? — ещё больше загорается Кан, пододвигаясь ближе. — Да, — чуть улыбается омега. — А я заметил! Заметил! Это просто невозможно не заметить! — Что? — смущается юноша. — Как он смотрит на тебя. И пахнет так вкусно… И ты пахнешь! Да вы все так пахнете вокруг, что я теряюсь просто! Анхар смеётся тихо, приобнимая одной рукой юношу. — И ты пахнешь, маленький. Очень сладко пахнешь, и твой аромат прекрасно сочетается с пряной гвоздикой. Кан смущается и улыбается одновременно, тоже обнимая крепко Анхара. — Кукки прав, ты самый лучший на свете Анхар. — Чего? — снова смеётся юноша, — лучший Анхар? — Да. Он столько рассказывал о тебе, столько хорошего. — Поподробнее, — театрально сжимается юноша в нетерпении. И омега рассказывает с горящими глазами всё-всё, что слышал от своего альфы: об их дружбе с детства, об учёбе в школе и походах в горы, даже о проделках и розыгрышах, о наказаниях и подзатыльниках, что получали от старших братьев, о попытке создать рок-группу. Анхар смеётся ещё громче: «Да! Так и было! О, Всевышний, чего только мы не вытворяли!», и мыслями в теплом детстве, в Старой Медине, босоногой Анфа… И рядом Сабири, и Ниджат, и Зейнал… И Салман. Салман! Он сказал, что придёт! Анхар испуганно озирается по сторонам, ведь Кан здесь, а если альфа зайдёт сейчас?! Но заходит прислужник, кланяется и что-то тихо шепчет на ушко омеге, лицо которого вытягивается от удивления. Тот непонимающе подходит к плотной ткани шатра и прочищает горло: — Кхм… Салман? — Я здесь, Анхари, — и юноша смущённо отходит чуть назад, откуда доносится голос мужчины. — Ты… типа, пришёл? — Да, мой прекрасный, — приглушённый смех мужчины доносится через плотную ткань, а Анхар кидает быстрый взгляд на Кана, уронившего челюсть на пол. — Ты вроде как хотел что-то… показать? — голос странно срывается, когда омега озвучивает вопрос, а смех за тканью становится ещё громче, и понятно, что альфа пытается сдержаться. — Так ты принёс или нет? — злится юноша. — Хватит ржать, Салман, я ведь могу и через эту ткань придушить. — Да, моя синеглазая звезда, принёс, — и юноша слышит тихие шорохи, и видит, как колышется драпировка входа в шатёр. Снова заходит прислужник и снова с поклоном протягивает лист бумаги, очень похожий на какую-то грамоту, и крохотную трубочку, покрытую позолотой. Анхар вертит всё это в руках, непонимающе рассматривает, подносит ближе к глазам, принюхивается. — Ты типа наградил меня какой-то почётной грамотой султаната и орден вручил? — смех мужчины больше не удерживается ничем, как и писк Кана в углу, зажимающего рот рукой. — Салман? Я сейчас выйду и наваляю тебе! — Анхари, там в шатре есть пульт управления. Он раскроет купол, и я смогу показать свой подарок. — Какого чёрта, Салман? — шипит омега. — Где я этот пульт среди разбросанных подушек… Но купол начинает сдвигаться под тихое, мерное жужжание, и Анхар смотрит на притихшего Кана, зажимающего пульт в пальчиках. Он виновато пожимает плечами, но улыбается хитро и успевает уклониться от летящей в него подушки от шипящего ругательства омеги. — Мой прекрасный, — голос альфы за плотной тканью становится мягким и глубоким. — Ты… Ты можешь прилечь на подушки? — Зачем это? — У тебя в руках не орден. Это электронный оптический телескоп, чтобы смотреть на звёзды. — Оу, ладно, — Анхар ложится, аккуратно приглядываясь к телескопу. — И куда мне смотреть? — Там есть кнопка. Если нажать, то телескоп покажет заданные координаты. — Ай, Салман, он правда показывает, — взвизгивает омега, чуть ли не топая ногами от восторга. — Таак, прямое восхождение 13 часов и 25 минут, склонение 11 градусов… Что это, Салман? Тут всё высвечивается, как в шпионских игрушках Джеймса Бонда. — Это координаты звезды, мой прекрасный. — Да? А как она называется? Кажется я поймал её… Вот… Ох, она такая синяя! — Анхар. — Что? — Звезда называется «Анхар». Омега замирает в ту же секунду и вздрагивает от острого удара прямо в сердце, глаза распахиваются ошеломлённо, и он забывает, как дышать. Звезда носит его имя. Он впивается взглядом в красивую бумагу, где, как оказалось, записаны те же координаты и название… Имя звезды — «…Анхар». — Ты… назвал звезду в честь меня? — Я ведь не просто так называл тебя синеглазой звездой, Анхар, — голос мужчины чуть приглушённый, но глубокий и пропитан нежностью. — Потому что ты и есть звезда — прекрасная, сияющая, волнующая, недосягаемая. Кажется, ты рядом… Только руку протяни, и можно поймать, зажать в ладони. Но ты столь далеко от меня, и до тебя, мой прекрасный, до твоего сердца никак не дотянуться. Ты ускользаешь от меня, Анхар. И каждый раз, теряя тебя… я смотрю в небо, храня в сердце надежду, что, может, в следующий раз? Но ты всё столь же недостижим для меня. Слёзы скапливаются в уголках синих глаз, и юноша кусает губы, пытаясь не всхлипнуть и не разреветься. Кан мышкой замер в углу, тоже не дышит, слушая чужое признание, видя чужую боль, но так сопереживая своим сердцем, молясь Всевышнему о благословении для этих двоих, что в этот миг стали для него самыми родными. — Это твоя звезда, Анхар. Она в созвездии Девы и считается самой постоянной, звезда, которая не сходит со своей траектории, — синяя звезда «Анхар». Анхар откровенно плачет, также как и другой Анхар, тихо утирая слёзы с лица, и сердце разрывается от боли и разочарования от самого себя — он самый недостойный омега, заставляющий страдать самого лучшего альфу на земле. — Здесь… здесь н-не записана фамилия, — выдыхает юноша, сжимая бумагу в руках, и он жмурится сильно, выдавливая слёзы из глаз. — Её допишут завтра же утром… Ту, которую выберешь ты. О, Всевышний, лучше умереть, чем слышать в голосе любимого столько горечи и обречённости… Столько безнадёжности, и омега рыдает сильнее, едва представляет глаза альфы перед собой. — Салман, — омега плачет, уткнувшись в подушку, заглушая свои подвывания, и не видит, как быстро исчезает Кан из шатра. Он находит альфу, сидящего понуро у тента шатра, и падает перед ним на колени. — Идите к нему! Умоляю Вас, идите. Он плачет… и зовёт Вас. Пожалуйста! — а у самого слёзы катятся по щекам. Альфу не нужно просить дважды. Он устремляется ко входу, подлетая к рыдающему юноше, бросаясь перед ним на колени и обхватывая заплаканное лицо. — Анхар!.. — Я люблю тебя, Салман! Люблю тебя, мой альфа! — Анхар, любовь моя! — мужчина сжимает его в объятиях, щекой прижимаясь к каштановой макушке. — Я такой дурак, Салман. Большего дурака ты нигде не найдёшь! — Не говори так, мой прекрасный. — Буду. Прости меня, мой хороший, за всё прости: что мучал тебя, что не понимал своей любви к тебе… — Не тебе просить прощения. Я должен был проявить больше решимости. Я виноват. — Ладно, ты виноват, — сквозь слёзы бурчит омега, сильнее прижимаясь к своему альфе. — Что-о? — Салман не может сдержать смеха, взволнованно укачивая юношу в своих руках. — Да, конечно. Как мне искупить свою вину, любимый? — с улыбкой шепчет альфа. Анхар затихает, рукавом утирая слёзы с подбородка, и отстраняется мягко, смотря на мужчину заплаканными глазами из-под мокрых слипшихся ресниц. — Ты исполнишь три моих желания, — альфа кивает в знак согласия и ждёт, не смея вздохнуть. — Моё первое желание — хочу твоего кречета, и ты подаришь мне его! — С великой радостью. Он твой! Какое второе твоё пожелание, мой омега? — Ты женишься на мне и подаришь свою фамилию! — Анхар смотрит дерзко, но пальцы в руках мужчины подрагивают. — Ты сделаешь меня счастливейшим из смертных, позволив мне сделать такой подарок, — шепчет проникновенно альфа, целуя руку омеге, а после смотрит невозможным огненным взглядом. — Твоё третье желание, прекраснейший. — Хочу, чтобы ты заключил меня в свои объятия, мой альфа, и подарил мне… свой поцелуй. О, сердце, что в груди альфы бьётся сильнее, а ритмом отдаётся в груди омеги, — теперь оно одно на двоих! О, миг, что застыл в вечности, ибо оно теперь тоже одно на двоих и будет повторяться в каждом их взгляде, вздохе, прикосновении; в их детях и внуках, в их долгой и счастливой жизни. Глаза прикрыты в жажде ожидания, руки сжимают, не веря самим себе, ресницы дрожат, и влага на них сияет бриллиантами — вся эта красота покорно льнёт к груди своего альфы, прося лишь одного — поцелуя! Нет меж них больше ни воздуха, ни земли, ни мира, лишь сладость губ, коснувшихся друг друга, лишь аромат, что дурманом оседает в лёгких… Лишь синяя звезда над ними. Салман дарит ему больше, чем поцелуй, — мужчина дарил жизнь, полную счастья, лишённую сомнений и неуверенности, без страхов и призраков, наполненную заботой. И в этот миг, когда каштановая макушка покоится на груди альфы, Анхар поднимает глаза, сияющие ярче небесной тёзки, и шепчет тихо: «Спасибо». Он знает, эта волшебная ночь сделала счастливым не только его, но и сердца его родных и близких — столько любви и страсти Эрг ещё не видел! И великая пустыня застыла в этот миг, замерев в каждой песчинке барханов, к каждой жиле ребристых дюн, в горячем выдохе ветра! Эрг запомнил горящие сердца и сияющие глаза, запомнил шёпот и стоны, запомнил любовь!***
Караван охотников благополучно вернулся в Оазис, где султан Саиди объявил о предстоящей помолвке старшего шейха Саиди и омеги дома Гулам, сваты прибудут в дом Алима Гулама нынче же вечером. Дворец сияет счастливыми улыбками и радостным смехом, тёплыми объятиями и слезами счастья. Едва шейх Салман объявил о роспуске гарема, перед ним, к его полному изумлению, опускается на колени широкоплечий Джибейд, смиренно и с волнением в сердце, прося руки прекраснейшего омеги, без которого его жизнь больше невозможна. И радости присутствующих нет предела, когда шейх объявляет о предстоящей скорой свадьбе. Нужно ли говорить, что творилось в сердце Джибейда, когда он впервые смог заключить в объятия своего возлюбленного, жавшегося к нему рыжей гибкой кошкой. А может, лучше рассказать, что творилось с сердцем сероглазого альфы, прощавшегося со своим Раем, целуя его руки, лицо, губы и не в силах оторвать его от себя, цепляющегося отчаянно тонкими пальцами и карими глазами. Любовь живёт в этом дворце. Ясир это точно знает. Живёт в сердце каждого, кто был здесь, увозя с собой даже не частичку — необъятные чувства, такие же, как песчаный Эрг, как бескрайнее небо над ними, как вечность в глазах любимого! Мактуб!