*
Ясмин уже поднимается по узкой серпантинной лестнице, ведущей от пляжа к дому Ямита, чтобы сообщить мужу, что вернулся за потерянным телефоном. О, этот аппарат приносил ему только огорчения! А в этот раз всё гораздо хуже. — Анхар? — омега видит стоящего у террасы юношу, нервно сжимающего пальцы. — Что-то случилось? — Я не знаю. Салман сказал стоять здесь, и я стою. — Как же быстро приручил тебя шейх Саиди, — беззлобно смеётся Ясмин, подходя к юноше. — Знаешь, ты мне напоминал красивую, необъезженную кобылицу… — И ты туда же?! — вздыхает омега. И, возможно, их шуточный разговор продолжился бы, но громкие крики мужчин и слышимый плач омеги, заставляет их посмотреть вверх на террасу и быстро устремиться туда. То, что увидел Анхар, ему и в страшном сне не привиделось бы. Ниджат и Зейнал вцепились друг в друга, схватив за грудки, а Салман пытается развести их в стороны. — Повтори, что ты сказал, чтобы я смог вмазать тебе по твоей бесстыдной роже, — хрипит сквозь зубы Ниджат, сильнее сжимая ворот рубашки Зейнала. — Я сказал… и повторю ещё раз: я пришёл за своим омегой и без него не уйду. Ясир мой! Ниджат отбрасывает от себя невероятно спокойного альфу, и видно, что он уверен в своей правоте — смотрит дерзко с ухмылкой. — Зейнал, ты не можешь требовать чужого супруга, тем более супруга своего брата, — грозно рычит шейх, наступая на альфу. — Он ему не супруг! — ещё громче кричит Зейнал. — Что случилось? Все вокруг слышат ваши возмущённые голоса! — Анхар встаёт между альфами. — Анхар, твой брат незаконно удерживает возле себя омегу, который ему не принадлежит, — спокойно говорит Зейнал. — Что значит «незаконно»? Почему удерживает? — непонимающе смотрит омега, а Ниджат затихает, ошеломлённо смотря на Зейнала. — Ваши языческие обряды не имеют никакой юридической силы, так же как и никях за пределами мусульманского государства. Ниджат заставляет сожительствовать с собой Ясира без стыда совести, выставляя его перед всеми своим супругом. Сверкнула бы молния у них перед глазами, разрывая твердь земную, они не были бы так шокированы, как сейчас. Анхар смотрит на Ясмина, что от страха опустился на ступени, лицо его бледнее мертвеца. Юноша быстро переводит взгляд на своего брата, что тоже побелел и замер, не говоря ни слова. — Это правда? Ниджат, что говорит Зейнал-саби? Но альфа молчит, и Анхар впивается взглядом в Зейнала. Тот и глазом не моргнул, выпалил всё сразу: — Они развелись в тот же месяц, что и поженились. Твой брат не имеет ни стыда, ни совести. И если в Марокко они могли ещё считаться супругами по законам Всевышнего, то здесь они сожители… прелюбодеи, любовники — кто угодно, но не супруги. И он это прекрасно знает и осознаёт. Ты, — кричит в злобе альфа прямо в лицо Ниджату, — ты опозорил омегу выставляя его всему миру своим любовником! Зная, что не имеешь на него никого права, ты… бессовестно ложился с ним в постель! — Замолчи, Зейнал! Замолчи, умоляю тебя! — Анхар рыдает в голос и цепляется за руки брата. — Ниджат, скажи, что это не так! Такого не может быть! Ты не можешь так поступить с Ясири! Ясир, почему ты молчишь? — Анхар, успокойся, — Салман обнимает его со спины, мягко оттаскивая от брата. — Ниджат? Скажи… — Это правда. Мы с Ясиром разведены, — это всё, что может вымолвить мужчина. Он оборачивается, обнимая плачущего супруга. — Зейнал, это низко с твоей стороны. Зачем ты так? Не думаешь обо мне, подумал бы о нём, — кивает мужчина на юношу в своих объятиях. — Это ты поступаешь низко и подло, удерживая его. И сейчас я больше всего забочусь именно о нём. Почему ты не отпустишь его, раз развёлся? Почему не отправишь в родительский дом? Освободи его сейчас же, при нас, мы все будем свидетелями. — Ясир — мой супруг, которого я люблю, мой родной человек, которого я не отдам. И эту ошибку с разводом я исправлю в ближайшее время. — Ты опять лжёшь, — снова вскипает Зейнал, — знаешь прекрасно и лжёшь. Вас не поженят. Только если вы оба снова вступите в брак с другими и снова разведётесь. Это все знают! Освободи его сейчас! Я заберу его. — Замолчите немедленно! — теперь Ясир кричит сквозь слёзы. — Ненавижу вас, ненавижу. Вы не пожалели моего брата, сделав его игрушкой в ваших руках, принесли его в жертву, как барашка. Оставьте меня в покое. Я рядом с мужем потому, что сам этого хочу, и буду столько, сколько он пожелает! — Ясир, тебе будет лучше со мной. Я разведусь хоть сегодня же. — Сил моих больше нет! — Ясир срывается и пытается наброситься на альфу, но попадает в руки Анхара. — Пусти! Я расцарапаю лицо этому бесстыднику! — Идём, Ясир. Альфы разберутся без нас, — мягко обхватывает дрожащего юношу омега. — Ниджат… — Ясир протягивает руки к мужу, который в глазах других и не муж ему вовсе, и падает в его крепкие объятия. — Не отказывайся от меня, не отказывайся, — совсем тихо шепчет юноша. — Никогда! Никогда, любовь моя. А сейчас иди с Анхари. Я разберусь с безумием брата. Хотя… после такого я вряд ли смогу его так назвать. — И как мы будем это решать? — сразу выступает Салман, едва омеги скрываются с террасы. — Прости, Ниджат, но Зейнал прав: ты живёшь с омегой незаконно. — Нет… — Моё условие ты знаешь, Ниджат, — сразу заявляет Зейнал, — ты откажешься от Ясира! Иначе… — Иначе что? — рычит Ниджат. — Ты угрожаешь… пытаешься шантажировать собственного брата? — Иначе, — спокойно продолжает Зейнал, — я расскажу о твоём бесстыдстве дяде Алиму и родителям омеги. Потом обращусь к мулле о принудительном расторжении брака, а если он не согласится, в чём я сомневаюсь, ибо твой дядя никогда не позволит вам сожительствовать… — Замолчи, Зейнал! Клянусь именем Пророка, ты невероятно испытываешь моё терпение! — угрожающе хрипит Ниджат. — Так вот, — продолжает альфа, смотря прямо на друга, — если и так не получится, я обращусь в духовный суд кади. — Зейнал, остановись пока не сказал то, о чём пожалеешь, — встревает Салман, не выдержав напряжения между ними. — Я всё сказал. — Зейнал замолкает, выжидающе смотря на Ниджата. — А теперь слушай внимательно, — чуть наступает Ниджат. — Я не откажусь от Ясира, и ты его не получишь. Никогда. Можешь обращаться к кому угодно, хоть к Папе Римскому, — никто не заставит меня отказаться от собственного супруга. — Тебе придётся это сделать. Ты сам знаешь об этом. Ваш официальный брак уже расторгнут, а никях будет расторгнут через год после свадьбы, то есть через семь месяцев. А я подожду. Ниджат кидается на альфу, но его удерживают сильные руки Салмана. — Чего подождёшь, неверный? Тот, кого я называл своим братом, тот, с кем я был единым целым практически с рождения, чего ты будешь ждать, презренный? Моей погибели? Смерти моего сердца? Ибо только тогда Ясир станет свободным от меня! Ты… предал меня, нашу дружбу, которой столько лет, что я не помню, был ли хоть день в моей жизни без тебя! Зейнал, опомнись! У тебя же есть супруг! Как ты можешь требовать чужого омегу, когда сам не свободен?! — Моя свобода — это дело времени, как и твоя, — усмехается альфа, смотря потемневшим взглядом на бывшего друга. — Тогда это всё, конец! Конец всему, Зейнал! Отныне двери моего дома закрыты для тебя. Не смей и близко показываться рядом с Ясиром. Попробуешь ещё раз пробраться в мой дом — поверь, у меня хватит духа отдать приказ охране. — А у самого кишка тонка? — смеётся Зейнал, заставляя Ниджата вырваться из рук друга и наброситься на него. — Придушу, — хрипит альфа, сжимая ему горло. Подоспевший Хэсан точечным ударом заставляет обмякнуть взбешённого альфу, а охрана оттесняет Зейнала. — Всё, хватит! Глаза б мои не видели того, что здесь произошло. Уши б мои не слышали всего того, что здесь говорили эти безумцы! О, Всевышний, пощади братьев моих! Ты возложил на них слишком тяжкую ношу! — кричит Салман, пытаясь образумить в конец обезумевших альф. — Зейнал, ты невыразимо виноват, но и твоя вина, Ниджат, неоспорима! Вы оба — глупцы! Мужчин с трудом, но всё же разводят в разные стороны. Спускаясь с террасы, Салман замечает сидящего на ступенях юношу, и чуть не седеет от ужаса, когда понимает, что всё это время Ясмин сидел здесь и слышал всё. — Ясмин? Ты… это… давно здесь? — Я всё слышал, если вы про это, господин Салман, — безжизненно говорит юноша. — Ты в порядке? — Нет. — Тебе сейчас лучше вернуться и успокоиться. Думаю, это недоразумение прояснится, и всё не совсем так… — Куда? — Что? — Куда мне возвращаться, шейх Саиди? — юноша медленно поворачивает голову к мужчине, смотря такими больными глазами, что у альфы сердце обрывается. — К мужу, которому я не нужен? В дом, которого у меня нет? Или к брату, что отнял у меня и мужа, и дом? — Не надо так. Ясир… — Я знаю, Ясир не виноват. Я виноват. Это я полюбил того, чьё сердце занято другим. Я хотел этой свадьбы, хотел в мужья Зейнала. Так сильно хотел, что стал и слеп, и глух. — Ясмин, я не силён в утешениях, но давай вы поговорите с Зейналом. Уверен, всё образуется. — Зейнал сам признался, что не любил меня никогда, что пытался заменить мной того, «другого». Ещё тогда я должен был понять, что это мой собственный брат, на которого я так похож. Но ведь я же другой!. — О, Всевышний! Мой брат безумен! Как он мог признаться собственному супругу в измене? Пусть даже и в мыслях, но это всё равно измена. Ясмин, идём, останешься на ночь у Ямита. — Нет. Спасибо, но я не пойду ни к брату, ни к мужу, — отвечает юноша и встаёт решительно, но ноги его тут же подкосились, заставляя опереться на протянутую руку шейха. — Я хочу попросить. Помогите мне покинуть этот остров как можно быстрее. Мне это очень нужно. Пожалуйста. Мужчина думает несколько долгих секунд, смотря на сломленного и бледного омегу: — Самолёт будет готов через час. Тебя отвезут в аэропорт. — Спасибо. — Ясмин пытается сделать шаг, но получается неуверенно. — Подожди здесь. Думаю, будет лучше, если кто-то тебя сопроводит. Ты плохо выглядишь. Мужчина устремляется в дом Ямита. И застаёт там рыдающего Ясира у ног пожилого омеги и притихшего в углу Анхара. — Анхари, — тихо зовёт его шейх. — Побудь с Ясмином, он плохо выглядит. Боюсь, не случится ли с ним что-нибудь. — О, Всевышний! Ясмин! Я забыл о нём. Он же там один остался. — Анхар в ужасе закрывает лицо руками. — Как Ясир? — шёпотом спрашивает альфа. — А сам не видишь? — шипит омега, кивая на юношу. — Я… я не знаю, что сказать, Салман. Для меня это дикость. Я так разозлился на них в тот момент, что готов был придушить обоих. Что за бред с разводом? Что за грех они творили, живя без брака? Я не знаю, как смотреть Ясиру в лицо. — Не спеши, Анхари. Ты не знаешь всего, а когда узнаешь, всё поймёшь. Не торопись осуждать их. — Ещё скажи, не такому, как мне, их осуждать! — дерзит омега, чуть повышая голос. — Мы сейчас будем ссориться? — Салман смотрит внимательно на вспыхнувшего омегу, что вздыхает и сникает сразу. — Не будем. Прости, Салман. Я просто на нервах. — Всё хорошо, мой прекрасный, — приобнимает любимого мужчина, — сейчас нужно нам всем сохранять спокойствие. Только помоги Ясмину: сопроводи его в аэропорт, мне будет так спокойнее. Юноша кивает, выскальзывая из комнаты, а вслед за ним выходит и шейх. Лишь после того, как омеги покидают двор и уезжают в аэропорт Фира, он возвращается к Ниджату, что, как провинившийся мальчик объясняет, всё родным. Салман всё знал. Да, он не одобрял действий друга, но и порицать за то, что альфа не отказывался от своего омеги, он не мог. В этом Ниджата он оправдывал и винил во всём Зейнала. Не прошло и получаса, когда раздался звонок. — Анхар? — Салман… с ним что-то не так! Ясмин… он, кажется, без сознания. Не могу его растормошить! — Где вы? — Мы на подъезде к Фира. Салман, он весь горит… у него жар! С ним точно что-то не так. Это не просто обморок! — Немедленно езжайте в больницу. Я обо всём договорюсь, вас встретят. — Хорошо, — спокойно отвечает юноша, но в следующий момент визжит истерично: — У него кровь, Салман! Он истекает кровью! — Что-о-о? — Что мне делать? У него ноги в крови! Всевышний, смилуйся. Салман, что мне делать? — Быстро в больницу! К вам навстречу вышлют скорую. Всевышний да не оставит его. Салман пару секунд кидается из стороны в сторону, не зная к кому идти первым: — к Ясиру или к Зейналу — и принимает за знак свыше идущих к нему навстречу супругов. — Ясир, мне жаль, но твой брат, к сожалению, всё слышал. Юноша вскрикивает, зажимая ладонями рот, и трясётся от нового приступа рыданий. — Это всё долго объяснять, но не это важно, — продолжает Салман. — С Ясмином что-то случилось, его везут в больницу Фира. Так получилось… он попросил, чтобы я помог ему покинуть остров… с ним Анхар… Сбивчивый рассказ шейха прерывает Ниджат: — Едем, быстро, — и мужчина хватает невменяемого юношу в охапку, сажая в машину. Всю дорогу он сжимает рыдающего супруга в объятиях, обволакивая своим ароматом, шепчет утешения, но Ясир буквально грызёт себя изнутри. — Я виноват. Я во всём виноват… Из-за меня всё. Я убил своего брата. — Ты не можешь быть ни в чём виноватым. Кто виноват, так это тот презренный, имя которого я произносить больше не хочу, — шепчет мужчина, краем уха слыша, как Салман разговаривает по телефону с Зейналом. Когда мужчина слышит от своего друга, что Ясмин в больнице и он обо всём знает, из его груди вырывается горестный вздох и лишь одно слово: — Чёрт! Конечно, Зейнал понимал, что Ясмин и так бы узнал, кого на самом деле любит альфа, но он намеревался сам ему сообщить об этом. Ему всё ещё жаль этого бедного юношу, что, надо признать, действительно был принесён им в жертву собственных чувств, и Зейнал не хотел, чтобы всё закончилось именно так, но… Придётся ехать в больницу и объяснять всё там. Чёрт!*
Ясир влетает в больничный коридор перед операционной, над входом в которую горит красная лампочка, а за ним спешат, накидывая больничные халаты, Салман и Ниджат. Но увидев стоящего каменным изваянием Анхара, находящегося в состоянии шока, они застывают. — У него выкидыш, — это всё, что говорит юноша, побелевшими губами, смотря огромными глазами на вошедших. Мир рухнул в тот миг для Ясира, чей сломленный крик отражается от белоснежных стен. Руки мужа снова удерживают его от накатывающей истерики. Ясир так плачет, что один из медбратов в больнице ставит ему укол успокоительного. Анхар всё ещё не может проронить ни слова: картина истекающего кровью бессознательного омеги так и стоит у него перед глазами. Когда Зейнал входит в предоперационное помещение, ни Салман, ни Анхар не могут сообщить о случившемся: не хватает смелости. А Зейнал и сам не ожидает, что всё настолько серьёзно. Он смотрит непонимающе на врача, вышедшего из операционной, и слова доносятся до него, как сквозь толщу воды. — Вы альфа Ясмина Ирфана? Зейнал кивает заторможено. — Мне жаль, но плод сохранить не удалось. Видимо, пережитое эмоциональное потрясение повлекло за собой дальнейшее отторжение. Да и срок был слишком мал. Примите мои соболезнования. Зейнал всё ещё не осознаёт, что произошло, потому задаёт глупый вопрос: — Мой супруг беременный? Врач смотрит понимающе. Он часто видит перед собой такие растерянные лица. — Был. Ваш ребёнок не выжил. Ещё раз прошу простить меня. Всего доброго. Вы сможете забрать своего супруга через час. Врач отходит. Все молчат. Лишь Салман сильнее сжимает руку на плече альфы. Зейнал слышит шум за дверью операционной: лязг металла, шуршание ткани, хлопки, тихие переговоры медсестёр, а затем двустворчатые двери приоткрываются. Словно ворота в Ад разверзлись для него, дав посмотреть на несколько секунд, что ждёт альфу. Но он не увидел ни адского пламени, ни смога, ни пепла искорёженной земли, не увидел демонов с шипообразными хвостами и клыками. Ад для Зейнала ослепительно белый. В аду белые стены, яркий электрический свет, отдающий белёсым свечением, белоснежные простыни, которыми накрыт юноша с белокурыми локонами. В аду ходят медсёстры в белых больничных халатах и лишь одно пятно — ярко-красное — указывает, что это действительно персональный Ад для Зейнала Ирфана. Всего лишь доли секунды, но альфа узрел смерть — сгустки крови на металлической решётке, которую тут же накрыли колпаком, а рядом — окровавленные изогнутые щипцы, ножницы, шприцы и огромные иглы. Их тоже накрывают стерильными бинтами и откатывают на тележке к смывочному аппарату и дезинфекционному боксу. Что-то лопается в мозгу альфы от понимания, что его ребёнка сейчас будут смывать. Ребёнка, которого он сам убил. Кровь идёт через нос мужчины, горячей чёрной каплей скатываясь по подбородку, с шумом капая на белый кафель пола. Хоть Зейнал видит, как шевелятся губы Салмана, как трясут его руки Анхара, он ничего не слышит. Что-то говорит в ответ, рыдая, слёзы безостановочно текут по щекам юноши, но ничего не слышит… кроме шума смыва. Аппарат гудит методично, как пылесос, чуть хлюпающими звуками смывает жизнь, что должна была стать его ребёнком. Почему-то Зейнал поворачивает голову, ищет глазами Ниджата и сразу натыкается на его взгляд, полный ненависти и презрения. Он утирает капающую из носа кровь рукавом и почему-то говорит: «Всё в порядке». Все смотрят на него странно и понимают: ничего не в порядке.***
Ясир истощён морально и физически, и, кажется, не он один. Едва их самолёт садится в аэропорту родного города, он выдыхает с облегчением, надеясь, что родная земля поможет побыстрее пережить кошмар последних дней. Анхар почти с ним не разговаривает, так же как и с братом, но поддерживает Ясира из-за случившегося с Ясмином, ибо сам переживает невероятно. Едва они переступают порог родного дома, оба падают обессиленно в объятия Зухры, а Ниджат направляется к дяде Алиму. — Господин Гулам почти не встаёт с постели в последнее время, — чуть скорбно сообщает Зухра притихшим юношам. — Болезнь всё более берёт его, трудно ему, а без Ниджата совсем плох становится. Пусть они поговорят одни, а потом мы все вместе посетим его. Хорошо, Ясири? — пожилая омега мягко треплет золотистую макушку юноши, а Анхар почему-то вскипает. — Думаю, нам всем тоже нужно о многом поговорить, не так ли, Ясири? — криво пародирует голос Зухры юноша. — Ты чего, паршивец такой? Давно веником по спине не получал? Я это быстро исправлю! — Нет, Зухра, — мягко останавливает её Ясир. — Нам, правда, нужно поговорить, но я невероятно вымотан и перенести ещё один тяжёлый разговор не смогу. Простите, я ухожу к себе в комнату. — К себе или в вашу комнату? Ты будешь жить с Ниджатом? — слишком громко и зло звучит это из уст Анхара. Так, что даже прислуга смотрит удивлённо, а Зухра аж давится воздухом. Ясир застывает растерянно, бегло смотря на вытянувшиеся лица вокруг. — Как скажет мой муж. А пока отнесите мои вещи в гостевую, — тихо шепчет поникший юноша, словно приговор сам себе выносит, и под изумлённые взгляды поднимается в гостевую. — И как это понимать? — Зухра не знает, как реагировать на услышанное и увиденное. — А сейчас ты всё узнаешь. Ясир со стыда не смог всё открыто сказать, а я скажу. Да простит меня Всевышний, но большего идиотизма и бесстыдства я ещё не видел! И Анхар рассказывает Зухре о разводе супругов, оставшись с ней наедине. — Значит, Ниджат не согласился, — сокрушается пожилая женщина. — Ты знала?! — поражается юноша. — Ясир рассказал мне о своих страхах, и о том, что пожалел о своём поступке. Это я посоветовала ему попросить мужа не разводиться с ним. — И что теперь? — Подождём решения господина Алима. Но вряд ли он отправит Ясира к родителям. — Да мой брат по уши в своём супруге! Он за него глотку любому перегрызёт, чуть Зейнала не придушил… — распаляется Анхар, но поняв, что сказал лишнего, юноша тут же прикусывает язык. — Что? А ну рассказывай! Не молчи! Что глаза прячешь? И пришлось невнимательному омеге всё рассказать под громкие вздохи и охания Зухры. А когда он поведал о потере Ясмина, пожилой женщине сделалось дурно, и пришлось откачивать её нашатырём. Зухра плакала и причитала о несчастной судьбе бедного Ясмина и горемычного Ясира, а Анхар в сотый раз проклинал свой длинный язык. — А я, значит, не бедный? Со мной, значит, ничего важного не случилось, да? — злится юноша, обмахивая женщину платком. — А ты — дурной паршивец, если после такого так груб с зятем. Вот сейчас встану и точно огрею тебя веником. Перепалка между омегами продолжается, и оба не знают, что в пустой комнате горько плачет юноша, стоя перед чужой постелью и виня лишь себя одного во всех бедах. Он просит прислугу не раскладывать вещи, ибо ожидает, что его сегодня же отправят в родительский дом, и стоит, не смея даже присесть. Но вскоре усталость всё же берёт верх, и омега ложится на край широкой холодной постели. Ясир почти провалился в целительный сон, отходя от рыданий, когда альфа, словно вихрь, ворвался в комнату, громыхая дверями. В мгновение он оказывается у постели, одним движением сгребая омегу в объятия: — Никогда!.. Никогда не смей уходить из нашей спальни от меня, — говорит мужчина и сжимает юношу так, словно нашёл давно утерянное сокровище. — Твоё место здесь, в моих объятиях! — сипло шепчет альфа, смотря, как вспыхивают счастьем заплаканные глаза омеги. Сердце срывается вниз, когда нежные пальцы обхватывают его так же сильно, голос омеги проникает в самое сознание. — Не уйду. Пока сам не прогонишь. — Ясир, — и голос альфы ломается от чувства, охватившего его. Что-то переклинило у него в мозгу, когда Ниджат, не обнаружив Ясира в спальне, спросил о нём у прислуги. Он сорвался, узнав, что омегу переселили в гостевую комнату, раскидал вещи и, сшибая двери, устремился к нему. Никогда в жизни он не испытывал столь сильных эмоций! Словно потерял самое важное в своей жизни, и сердце билось как бешеное от мысли, что Ясира не будет рядом хоть минуту. Он относит его на руках в спальню под удивлённо-восхищённые взгляды прислуги и взволнованной Зухры, укладывает на мягкую постель. Медленно стягивает одежду и накрывает одеялом. Сам ложится рядом, не спуская горящего взгляда. Ладонь юноши ложится на грудь альфы, и он чувствует, как бьётся его сердце. Глаза омеги загораются ещё ярче, когда тот шепчет: — Я знаю, что ты любишь меня. Я чувствую это. Но судьба моего несчастного брата не даёт мне покоя, и мне стыдно быть таким счастливым сейчас, рядом с тобой. Если этот презренный разведётся с ним, я не знаю, что мне делать, Ниджат. Как мне посмотреть в глаза Ясмину? Ведь из-за меня… — Не говори так. Мы знаем, из-за кого всё это. — И всё же… Я не могу. Завтра я поговорю с Зухрой и буду ожидать решения дяди Алима. Но, да простит меня Всевышний, впервые в жизни я не хочу мириться! Не хочу покоряться судьбе и слепо следовать воле рока, — горячо шепчет омега, сильнее цепляясь за плечи альфы. — Не хочу терять тебя! — слёзы вновь скапливаются в уголках глаз. — Не потеряешь, Ясир. Никогда. — Хочу быть рядом с тобой, мой дорогой муж. Хочу улыбаться и радоваться. Хочу быть красивым для тебя, танцевать для тебя… готовить тебе сладкий кофе, быть для тебя самым лучшим супругом. — Ты и есть самый лучший для меня, только мой. Не думай ни о чём плохом. Всё пройдёт, как эта ночная мгла.***
Рассвет в очередной раз встаёт над городом, и в тишине раннего утра волнующее пение азана разносится над Анфа, приглашая правоверных на «разговор» со Всевышним. Зейнал чувствует себя вероломцем, когда впервые после возвращения с острова встаёт босыми, омытыми ступнями на молитвенный коврик для намаза, но по-другому он не может. Он так боится своей собственной вины, что еле выполняет фаджр, а после — идёт в комнату к Ясмину. Омега болезненно переживает потерю ребёнка: перелёт, жаркий климат и тяжёлое моральное состояние усугубили последствия выкидыша. С ним круглосуточно сидит медсестра, ему вводят большое количество препаратов… В комнате больше пахнет лекарствами, чем самим омегой. Зейнал помнит и никогда не забудет, что сказал Ясмин, когда он впервые зашёл к нему в больнице: «Прости, что не сберёг твоего ребёнка». Зейнал был шокирован словами омеги, осознавая, что для Ясмина нет понятий «мы», «наш», что даже в том, что произошло, он винит лишь себя одного. — Твоей вины здесь нет. Такова воля Всевышнего. Будь сильным, мы переживём это. Наверное, это прозвучало глупо, но это всё, что смог сказать альфа тогда. С того дня прошло две недели, в течение которых Зейнал регулярно посещал юношу, справляясь о его здоровье, интересовался, не нужно ли что-нибудь, на что получал удивлённый взгляд и отрицательное покачивание головой. Но в один из дней Ясмин ждал его в гостиной с более здоровым цветом лица и решительно сияющими глазами. — Я готов, господин, и уже попросил собрать мои вещи. Вы можете начать процедуру развода. Я могу позвать свидетелей. Зейнал опешивает и не знает, чему удивляться сильнее: официальному обращению супруга или тому, что от него требуют развода. — Зачем? — спрашивает альфа непонимающе. — Я знаю, вы пожалели меня, как жалеют больную собаку, не выгоняя на улицу в холод. Но сейчас я в порядке. Вам не о чём волноваться. — Я не собираюсь с тобой разводиться, Ясмин. Теперь омега смотрит крайне удивлённо, но взгляд его не выражает радости. — В смысле не собираетесь разводиться? Разве вы не ждали моего выздоровления, чтобы расторгнуть никях? В чём же теперь дело? — голос омеги отдаёт раздражением и злостью. — Я не разведусь с тобой. Ты будешь и дальше жить рядом со мной, как и прежде. И что за официоз? С каких пор мы на «вы»? Ясмин подходит ближе, и Зейналу кажется, что тот сейчас ударит его. — Как и прежде? Вы сейчас серьёзно мне это говорите? Как и прежде я буду жить один в этом огромном доме? Как и прежде ждать непонятно чего, сидеть за столом, на котором один прибор, засыпать одному и просыпаться так же? Жить? Как и прежде? Вы это хотите назвать жизнью? Ну уж нет. С меня хватит, господин Ирфан! Я требую развода! — Нет. Я не дам развода. Мы попытаемся всё наладить… — Что наладить? У нас нечего налаживать! Не было никогда! Я ухожу сегодня же! — Ты не выйдешь из дома. И успокойся, мы поговорим нормально. — Зейнал смотрит прямо в глаза омеги, решительно подходя ближе, но юноша отступает назад, выставляя руку перед собой. — Не подходите. — Не буду, успокойся. Мы просто поговорим. — Я вас слушаю, — в упор смотрит юноша. И Зейнал замирает. Что он хотел сказать? Вроде как продумывал дальнейшие действия, слова извинений, но всё забылось. — Что? Ведь нечего же сказать, — с горечью замечает омега. — Нам не о чем говорить. И я всё ещё жду, что вы освободите меня. — Дай мне время, шанс. Я попробую… я постараюсь… Но смех юноши заставляет его замолкнуть. — Ты помнишь, — омега снова переходит на «ты», но от этого становится почему-то ещё хуже, — как я умолял тебя дать мне шанс, дать нам время? Здесь, в этой самой комнате. И только звонок Ниджата спас меня от разрушения моей жизни. Тогда ты тоже обещал попробовать, попытаться… И к чему мы пришли? Ты опозорил меня перед всеми родными и близкими, при мне, при живом супруге требуя чужого омегу. Опозорил моего брата, выставив его товаром для торга — я слышал, как ты шантажировал собственного брата. Ты клятвопреступник, предатель и трус. Видимо, поэтому Всевышний наказал тебя, лишив нас ребёнка: ты не достоин быть отцом. — Замолчи сейчас же. Видит бог, как я пережил этот момент… — Не замолчу! Я сказал: с меня хватит! — Ясмин смотрит стальным взглядом и дышит судорожно. — Как ты пережил этот момент, да? Несчастный альфа страдал? Ты ни секунды не задумывался обо мне, никогда. Ни о моей боли, ни о моих переживаниях, даже о моей любви! Хоть раз ты подумал, каково было мне, когда я слышал, как ты зовёшь Ясира к себе, как говоришь, что любишь его? Думал о том, что творилось со мной, когда из меня выскабливали нашего ребёнка? — Думал! И мне жаль! Мне жаль тебя, жаль, что всё так случилось, жаль, что мы потеряли ребёнка! Их разговор на повышенных тонах слышит весь дом, и слуги затихли по углам, не смея носа высунуть: решили, что супруги должны разобраться сами меж собой. — Значит так! — голос Ясмина звучит столь грубо, что Зейнал застывает как вкопанный и умолкает ошеломлённо. — Не желаете разводиться со мной — дело ваше, господин Ирфан. Но запомните: отныне моя жизнь — это моя жизнь, и вас в ней будет очень мало. Не ждите от меня былой покорности и смирения. Я не буду больше ждать вас, и мои дни больше не будут одинокими. Не смейте заявляться ко мне в спальню, для вас там двери закрыты. Попробуете меня принудить — пожалуюсь родителям о семейном насилии. Как вы будете жить, меня не интересует, можете любить кого хотите, сколько хотите. Вы всё поняли, господин Ирфан? — омега смотрит на шокированного альфу, видя, как закипает медленно кровь мужчины и глаза сверкают недобрым огоньком. — И не смотрите на меня так, — шипит тихо омега, — больше не смейте смотреть на меня так… никогда. А сейчас я хочу видеть своего брата. Из-за вашего низкого поступка мой бедный брат считает себя виноватым во всём. Я его знаю: его сердце слишком доброе и мягкое, чтобы винить кого-то ещё. Счастливо оставаться, господин Ирфан, — заключает юноша и твёрдым шагом направляется к дверям, мерно отстукивая каблуками по паркету, оставляя шокированного альфу стоять истуканом посреди комнаты. Зейнал словно припечатан к полу — так выбили его из колеи слова Ясмина. Он слышит краем уха, как омега требует подготовить ему машину и заказать столик в ресторане на вечер. Ну что ж… альфа будет пожинать то, что посеял.***
Дни идут медленно, тягуче-противно, и отношение Анхара к Ясиру становится всё настороженнее: — омега действительно не знает, как теперь относиться к юноше: вроде как зять, но нет. И тогда Анхар принимает единственно правильное, как ему кажется, решение — относиться к Ясиру просто как к другу, хорошему и самому доброму другу, о чём он и сообщает ему, искренне прося прощения за своё поведение. — Мне стыдно, Ясири. На самом деле я был очень зол на вас обоих, разочарован. Хотя, знаешь ли, не мне говорить о разочаровании, — горько говорит юноша, сидя рядом с ним в один из вечеров. — Ты защитил меня перед братом, не побоявшись разъярённого альфу… — Ну что ты, Анхари… — Не перебивай. Я не привык извиняться, поэтому могу что-то забыть, так что лучше не останавливай меня, — пытается шутить юноша, вызывая лёгкую улыбку у Ясира. — Я буду на вашей стороне. Если дядя Алим хоть чуточку послушает наше мнение, я буду просить его за вас. Боюсь, если тебе придётся покинуть наш дом, мы просто потеряем Ниджата. Но, Всевышний, я всё еще не понимаю, зачем он так сделал?! О чём он думал, когда подписывал развод? — Обо мне… Он думал обо мне. О моём спокойствии, о том, чтобы я без тревоги за своё будущее, смог прожить этот год в вашей семье. — Всевышний! Как же он любит тебя! Я думал, что нет на земле такой любви, такой силы чувства, как у моего брата к тебе, и это просто невероятно, это прекрасно! Не смущайся, Ясири, — радостно пищит омега, обнимая юношу. — Ты ведь тоже его любишь, и это тоже прекрасно! — Да… — тихо шепчет юноша, пряча своё лицо в ладонях. Анхар смотрит подозрительно, притихнув, а потом догадка осеняет его лицо и синие глаза распахиваются изумлённо. — Ты сейчас сказал это… впервые? — Да, — отвечает Ясир, всё еще не открывая пунцового лица. — То есть, мой брат не знает об этом? О том, что ты его любишь? — Нет, — судорожно выдыхает юноша, и Анхар теряет дар речи на несколько долгих секунд. — О-о Всевышний, дай мне сил! Дай мне сил и терпения не задушить этого нерадивого омегу! Ясир, ты вгонишь меня в гроб раньше времени! Немедленно скажи ему об этом, сегодня же! — кричит Анхар, сжимая в объятиях улыбающегося и розового от смущения омегу, когда к ним заходит Зухра. — У нас гость, мои хорошие. Ясир, смотри кто пришёл. А юноше и смотреть не надо. Едва он чувствует нежный аромат франжипани, то вскакивает, встревоженно смотря за спину пожилой омеги. — Ясмин! Родной мой! — омега срывается к нему. — Ясири, здравствуй, мой хороший. Как я скучал по тебе! — Добро пожаловать, Ясмин. Как ты? — мягко обнимает омегу Анхар. — Со мной всё в порядке, не волнуйтесь обо мне. У меня теперь всё будет хорошо. Я больше волнуюсь за Ясири. Как он тут у вас? — А ты догадайся, — театрально злится Анхар. — Хандрит, винит себя во всех грехах мира, почти не улыбается, плохо ест… — Я так и знал. Поэтому я и здесь. Ясир, посмотри на меня, мой хороший. — Ясмин, твой муж разведётся с тобой? Что он сказал? — Нет. Зейнал не желает разводиться со мной, — устало выдыхает юноша, смотря в пол и пряча злые глаза. — Я сам настаивал, но он отказывает мне, и я не совсем понимаю — почему. — Совесть заговорила, — зло выпаливает Анхар, но тут же прикусывает язык. — Я не хочу говорить об этом сейчас. Меня не интересует Зейнал. Я пришёл к тебе, Ясир, потому что знаю: ты считаешь себя виновным в случившемся. Но твоей вины здесь нет, это всё — последствия наших с Зейналом ошибок. — Но Ясмин… — Никаких «но», Ясир. Да, я пережил большую потерю, такое и врагу не пожелаю. Но ещё никогда я не чувствовал себя так легко, так свободно, словно избавился от сжимающих оков, от боли сердца. Не смей винить себя ни в чём. Ясмин крепко обнимает брата, когда к ним подходит Зухра, что до этого тихо переговаривалась с прислужницей. — Сынок, дядя Алим сказал подготовить ужин, потому что ждёт гостей, и просил передать, чтобы вы с Ниджатом присутствовали. Думаю, он скажет своё решение. Сердце юноши падает куда-то в ноги, и взгляд его полон тревоги, когда он смотрит на пожилую омегу. — Ясмин, прошу, останься, — судорожно сжимает руку брата Ясир. — Останусь, мой дорогой брат. Не волнуйся, всё будет хорошо, вот увидишь. Анхар, скажи ему. — Конечно. Дядя ни за что не отправит тебя в родительский дом, потому что мой брат пойдет вслед за тобой! И трое юношей, прыская со смеху, сгибаются в тихом хохоте.***
Когда пожилой альфа спускается в гостиную, Ясир сразу замечает, как осунулся и похудел дядя Алим за дни, что не видел его. Нет в нём больше былой силы и яркости взгляда, но он всё так же улыбается и приветливо протягивает руки к юноше. — Обними старого дядюшку, мой дорогой мальчик. Я скучал по тебе больше, чем по ком-либо. Твой прекрасный лик озаряет наш дом своим светом. — И я по вам скучал, дядюшка. Очень, — улыбается омега, хоть волнение не отпускает его сердце. — Вернулся ли Ниджат? — громко спрашивает старший у присутствующих, и, кажется, что он даже вытягивается, расправляя плечи. — Вот-вот подъехал к воротам, господин. — Всё ли готово, Зухра? — ещё громче спрашивает альфа, и тусклые глаза загораются озорным блеском. — Всё как вы и сказали, господин Алим, не волнуйтесь, — широко улыбается омега, а у Ясира ещё сильнее бьётся сердце. Когда входит Ниджат, юноша готов упасть в обморок от волнения, но увидев идущего за ним муллу, передумывает. — Подойдите, дети мои, и вы, все присутствующие, подойдите, — громко зовёт супругов Алим. — Достопочтенный мулла согласился ответить на мой вопрос о возможности продолжения вашего брака. Не так ли, уважаемый? — Всё верно, господин Алим, всё верно. Но прежде вы должны ответить на несколько моих вопросов и к каждому ответу представить свидетелей. Алим согласно кивает. — Был ли брак заключён без согласия родителей омеги? — Нет, — отвечает Алим, — призываю в свидетели брата омеги. — Подтверждаю, достопочтенный, — сразу говорит Ясмин. — Является ли этот брак временным? — Нет. Привожу в свидетели старшую омегу Гулам, что забирала жениха из родительского дома. — Подтверждаю, — согласно кивает Зухра. — Был ли трёхкратный развод между супругами? — Не было. Здесь я буду свидетелем. — Кто ещё это может подтвердить? — Я подтверждаю, — громко заявляет Анхар. — В таком случае право на возобновление брака считается действительным до годового срока никяха. Альфа и омега являются супругами с соизволения Всевышнего и милостью его. Да будет так. Аминь. — Аминь, — одновременно и облегчённым голосом несётся эхом по комнате. — Все ли слышали слово достопочтенного муллы? — спрашивает альфа и, получив утвердительные ответы присутствующих, продолжает: — Ясир останется в доме Гулам как супруг моего племянника Ниджата Гулама, таково моё решение. Да благословит Всевышний брак сей и супругов этих, и всех кто живёт под крышей дома нашего. Да осветит своей благодатью помыслы наши и не покинет нас мудрость Его. Аминь. — Аминь, — снова вторят все присутствующие, и дрожащий голос юноши, что до конца не верит услышанному, теряется среди них. Ясир смотрит на мужа, тут же утопая в огне его глаз, и улыбается ему нежно — он не в силах скрыть своего счастья! Брат обнимает его, шепчет: «Я же говорил, всё будет хорошо», а Анхар обнимает Ниджата, что тоже смущённо улыбается, поглядывая на своего супруга. Зухра радостно причитает, хлопоча о чём-то, гоняя прислугу по всему дому, говоря о каком-то празднике, который действительно начинается вместе с громкой музыкой и танцами. Столы наполняются угощениями и одалиски кружат по комнате в зажигающем танце. Давно не было праздника в доме Алима Гулама, а теперь он искрится и льётся рекой. В общей гостиной все — и альфы, и омеги — радостно переговариваются меж собой, поздравляя супругов, словно это их свадьба, и Ясир смеётся над собой: это их третья свадьба! Ясмин сидит рядом с ним, искренне счастливый за брата, хоть в сердце его — печаль о потерянном ребёнке и разбившихся надеждах. Но об этом он не будет думать сейчас. Сейчас — только его прекрасный брат и счастье вокруг. Он снова молится Всевышнему, прося, чтобы эта радость в жизни Ясира не кончалась никогда, чтобы она удвоилась появлением маленького счастья — ребёночка, чтобы жизнь их была долгой. В самый разгар праздничного ужина, прислуга сообщает о прибытии новых гостей, и все немало удивлены видя перед собой главного евнуха гарема султана Саиди, с поклоном обращающегося к старшей омеге дома Гулам, Зухре. — Всемилостивейший султан ибн Саиди и супруга его, её высочество Лалла Сальма, приглашают достопочтенную госпожу, а так же омегу дома Гулам и их зятя в Оазис Саиди на праздник в честь предстоящей соколиной охоты наследных принцев, — произносит евнух и застывает в поклоне. В этот момент, кажется, даже музыка перестаёт звучать, настолько все шокировано притихли. Краем глаза Зухра видит склонённого перед дядей Алимом главного сокольничего султана, что так же приглашает альф дома Гулам на соколиную охоту. А это означало только одно — смотрины омеги! Ибо потенциального жениха-омегу приглашают во дворец султана под предлогом какого-либо события вместе с родными. Зухра смотрит на Анхара, что сидит так прямо, будто палку проглотил, а потом, опомнившись, быстро возвращается в ожидающему евнуху. — П-передайте его высочеству султану Саиди и достопочтенной султанше нашу благодарность за приглашение, которым мы воспользуемся с огромным удовольствием. Мы обязательно приедем на праздник соколиной охоты. И получивший ответ главный евнух тотчас же удаляется. — Анхар? — все смотрят на юношу, что сглатывает шумно и лихорадочно смотрит сияющими глазами на Ниджата. Тот сидит с невозмутимым видом, серьёзно разговаривая с дядей и главным сокольничим, но когда через несколько секунд телефон альфы загорается входящим звонком, губы мужчины расплываются в хитрой улыбке и глаза горят от озорства. О, Анхар знает, кто звонит его брату! — «Чёртов Салман, получишь у меня ещё, подожди…» — ругается про себя омега, но когда Ниджат смотрит прямо на него, вспыхивает алым цветом. Альфа смеётся достаточно громко, что-то с довольным видом рассказывая телефонному собеседнику. Вскоре юноше становится не до Ниджата и его «таинственного» друга, ибо его просто затискивают в объятиях оба брата Хади, хотя один из них уже Гулам, а другой Ирфан. — На свадьбе погуляем, Анхари, — визжит Ясир. — Всевышний! Мало свадеб тебе? Да у тебя одного их целых три! Ещё хочешь? — злится юноша, хоть у самого внутри всё трепещет и скручивает. — Хочу твою свадьбу, Анхар! — Понятно. Хотите сплавить меня, гоните из дома. Глаза вам всем мозолю, одни проблемы от меня. Ну давайте, давайте… — ворчит он с недовольным видом, уворачиваясь от объятий, но сердце его бьётся так радостно, как никогда в жизни. Никто и не думает обижаться на него, в этот вечер все счастливы и довольны. И вскоре расходятся, сытые и уставшие. Перед самым уходом Ясир расцеловывает брата в щёки, обнимая крепко. — Знаю, в мой дом ты точно не придёшь, но я буду приезжать к тебе, и мы можем видеться в других местах. Навестим родителей вместе. — Хорошо, Ясмини. И всё же я надеюсь на лучший исход для вас. Я буду молиться о благословении Всевышнего и спасении вашего брака, может, всё и наладится. — Не знаю, Ясир. Я ведь не скажу, что разлюбил его, нет. Но и топтать свою собственную любовь не дам. Наверное… я устал бороться и впервые пускаю всё на самотёк. Пусть всё будет так, как и должно быть. Мактуб, — и юноше остаётся лишь улыбнуться, мягко сжимая руки брата.*
Анхар ловит юношу почти у самых дверей. — Ты ведь помнишь, о чём я тебе говорил, Ясири? — довольно строго спрашивает он испуганного омегу. — Ты должен сказать Ниджату о своих чувствах сегодня же! — Анхар, я не уверен… — Иначе за тебя это сделаю я. И тебе не понравится то, как я это сделаю, — ещё строже настаивает юноша. — Как ты можешь скрывать такое от собственного мужа? Пожалей его! Он же твой альфа! — и новая догадка вновь осеняет Анхара, заставляя волоски на затылке встать дыбом и мурашкам пробежаться по загорелой коже. — Всемогущий боже! Вы не были близки в постели?! Ты… до сих пор девственен? Побледневший от страха юноша весь дрожит и под стальным взглядом деверя сжимается, втягивая голову в плечи. — Говори сейчас же! — Да, — тихо отвечает юноша. — А течку провели в разных комнатах? — Да, — ещё тише шепчет юноша. — Ясир, как же так? Зачем ты так с моим братом? Разве он не достойный альфа, что заслуживает любви и ласки? — голос Анхара сразу же меняется на обеспокоенный и руки мягко обхватывают ладони омеги. — Я не могу говорить и решать за вас, но вы так прекрасны в своих чувствах друг к другу! Так в чём же дело? Ясир давится воздухом, то краснея, то бледнея, и все же выдавливает из себя: — Ниджат — лучший мужчина на земле, самый достойный, кого можно пожелать. И он сказал, что всё будет тогда, когда я сам скажу, когда сам захочу этого. Но, Анхар, как сказать такое? Как признаться, не сгорев от стыда? Всевышний, я скорее в обморок упаду, чем осмелюсь озвучить такое! — А разве только словами можно сказать, что любишь? Ясир, мне ли говорить тебе, как признаться любимому, что твоё сердце замирает рядом с ним, а огонь в крови сжигает? Да ты одним лишь взглядом, одним плавным взмахом руки можешь пленить мужчину. Ты — халиджи, Ясири! Ты помнишь об этом? — Ох, Анхар, я… — юноша запинается от смущения, но понимает, что дальше так нельзя: это уже невыносимо. — Ты поможешь мне? — неуверенно смотрит юноша на синеглазого омегу. — Да, — мягко улыбается в ответ Анхар. — Тогда… — тихий шёпот прямо в подставленное ушко заставляет юношу хихикать с довольным лицом, медленно потирая ладони.***
— Куда направился? — альфа останавливается, как вкопанный, услышав голос брата за спиной, но не успевает он среагировать, как тот продолжает: — Тебя ждут. Видимо, лицо мужчины выражает откровенное недоумение, поэтому юноша передумывает мучить бедного альфу и сразу поясняет: — Сходи к резному проёму на омежью сторону. Он ждёт тебя, — а затем тепло обнимает брата. — Будь счастлив, Ниджат, хотя… куда уж больше? — и быстро исчезает в полутьме лестницы. Звуки дивной музыки доносятся до альфы, когда он приближается к заветному месту. Праздник продолжается? Он не слышит громких разговоров, весёлого смеха, да и мелодия — лиричная, нежная, под такую не веселятся на шумных праздниках. Но всё становится понятным, когда мужчина встает у проёма: там нет ни омег, ни прислуги, лишь один юноша сидит в окружении мягкого свечения ламп. Ясир! Один, в омежьей гостиной, одетый в невероятно красивый бедлех из золотистой ткани. Едва почувствовав альфу, он медленно встаёт с тугой подушки, подходя к настольной лампе, отдающей мягким, золотистым свечением — увеличивает яркость, делая комнату светлее, давая альфе возможность увидеть его как можно лучше. Ясиру так страшно оттого, что он собирается сделать, что пальцы дрожат и сердце стучит под горлом, но он не отступит, не сейчас, ибо желание его разрывает изнутри — он невероятно хочет, чтобы альфа узнал, как сильно он любит его. И омега будет признаваться каждым жестом, каждым взглядом и вздохом, каждым движением своего тела, что жаждет альфу. Мелодия знакома ему с детства — она особенная для юноши, и теперь, когда он под неё танцует для своего мужа, история этой мелодии становится ещё более значимой, ещё более душевной. Тонкие золотые браслеты на запястьях переливаются тихим звоном от плавных взмахов и мягких разворотов. Босые ступни неслышно ступают по пышному ворсу ковра и каждое волнующее движение бёдер, покачивание округлых плеч, разворот груди, укрытой золотистым шёлком, отдаются в сердце альфы бешеным ритмом. Мерцание нежной кожи, что всё ещё хранит тёплый загар средиземноморского солнца, в отражении сияющих ламп сводит с ума. Колыхание золотистого водопада волос омеги в такт чувственным движениям, и глаза… глаза, что сияют ярче любых звёзд, заставляют альфу верить в то, чего невероятно желает его сердце, всё его существо! Музыка стихает. Лампа гаснет и золотой омега растворяется в темноте, но аромат его дурманом оседает в лёгких мужчины, который ещё долго стоит, не смея пошевелиться. Ниджат в прострации добирается до спальни, бездумно стягивает одежду, и в этот момент для мужчины перестаёт существовать абсолютно всё. Он так и стоит, обнажённый, посреди комнаты, когда чувствует омегу за спиной. Нежные руки обнимают его за поясницу, тёплая щека жмётся к спине, и судорожное дыхание обжигает кожу. Мужчина разворачивается в объятиях, ладонями обхватывая прекрасное лицо юноши, что тоже обнажён перед ним. Ясир обхватывает его запястья, чуть отступая, и тянет за собой к постели, укладываясь сам и маня к себе альфу. Золотистая макушка медленно ложится на грудь мужчины, позволяя сильным рукам сжимать тело, и сам он прижимается нежно. — Ты танцевал для меня, — не вопрос и не утверждение, а словно признание срывается с губ мужчины. — Танцевал для меня так, словно… — а дальше продолжить страшно, этому сильному и большому альфе страшно, что он может ошибаться. — Мелодия, под которую я танцевал для тебя, — её сочинил мой отец, когда не мог признаться папе что… любит его. Он музыкой сказал то, чего не мог сказать словами. В сердце мужчины от этих слов кольнуло так остро, так сладко, что он жмурится бессильно, понимая, что не в силах вынести этого. — Я люблю тебя, Ниджат. Люблю тебя, мой альфа! — Ясир… Но губы мужчины быстро накрываются нежными пальчиками, глаза омеги мерцают невообразимым сиянием. — Ты признаёшься мне в любви каждый день, каждую минуту и секунду, что я рядом с тобой, мой любимый. И тебе необязательно говорить это вслух: свет твоих глаз, теплота и нежность твоих рук, глубина твоего голоса, каждая клеточка твоего тела признаётся мне в любви. Вся твоя забота обо мне — это и есть любовь. А сейчас позволь мне сказать, как я тебя люблю. Юноша медленно приподнимается над мужчиной, ладонями упираясь в крепкую грудь, смотря в глаза ошалевшего от счастья супруга, готового лужей растечься под ним. — Я не знаю когда именно полюбил тебя. Может, на острове, когда ты прыгнул со мной на руках в морские волны; может, в Милане, когда под нашим окном играли гитары и ты впервые поцеловал меня, — Ясир улыбается нежно, зная, что эти воспоминания у них теперь навсегда. — А может, в ту ночь, когда ты позволил мне обнять себя, — я не знаю… Но сейчас я чувствую это так, словно люблю тебя всю свою жизнь. Прости меня, мой любимый… — За что? — еле хрипит мужчина, обхватывая ладонь юноши, сильнее прижимая к своему сердцу. — За то, что мучил тебя. Что был слеп и глух. Что так глупо повёл себя, не признавая очевидного, что плакал на нашей свадьбе… Мужчина резко опрокидывает юношу, нависая над ним. — Ради этого… ради твоего признания, я готов умереть тысячу раз и столько же возродиться, готов гореть и пылать в безответной любви, готов вынести все муки ревности, если в конце услышу от тебя одно единственное слово. — Люблю… И отныне так будет всегда. Мактуб! И если есть счастье земное в этом мире, то в этот самый момент оно поселилось в их комнате, забралось в их сердца, засияло в их глазах, утонуло меж губ в поцелуе. Ночь нежности, ночь страсти… Первая ночь любви. О, сколько ночей было меж них: наполненных слезами и горечью, принятием и прощением, признаниями и ласками. Но эта — первая ночь близости, когда альфа и омега открывают друг друга для себя, отдавая всего себя без остатка. Руки обжигают огнём ласки, а губы непрестанно ищут чужие, и всё меж них жарко и трепетно. Ясир сам льнёт, сам целует и ласкает, словно пытается искупить боль, что причинял своему альфе, восполнить нежность, что недодал своему мужчине. Стройные ноги оплетают бёдра альфы, а руки тянутся к пояснице, нажимая, делая ближе, заставляя сладкой дрожи охватить их тела от соприкосновения пылающей плоти. Смущение и страх за собственную смелость охватят влюблённого юношу, но то будет утром, а сейчас — любовь разрывает его, придавая смелость и решительность раздвинуть колени шире, выгнуться навстречу трепещущим пальцам. Собственная смазка, что всегда казалась чем-то слишком интимным, тем, что надо прятать, теперь, на пальцах любимого альфы, кажется самым правильным. Нет боли, нет слёз, ибо всё так желанно между ними, всё столь долгожданно, что каждый добавленный палец, каждое мягкое и глубокое проникновение вызывает лишь тихие вздохи и слабое царапание по влажной коже. Поцелуи становятся всё жаднее, трение друг о друга всё напористее, требовательнее… Верх бесстыдства — Ясир сам направляет плоть альфы в себя, не разрывая поцелуя, но всё же со вскриком откидывает голову на шёлковое покрывало, чувствуя первый толчок. Теперь каждое движение альфы отдаётся громким стоном и тяжёлым дыханием омеги. Колени омеги крепко прижаты к животу, а стопы подрагивают тихо на плечах альфы. Горячо возбужденный юноша изнывает от ласки рук мужчины — Ясиру невыносимо хорошо, и он не может это скрывать, выдавая себя сиянием распахнутых глаз и блуждающей улыбкой на губах. — Ниджат… альфа… Имя мужчины звучит в тишине, как молитва, а нежные ладони тянутся к скуластому лицу, зарываясь в густые волосы. Если бы он только знал, как сводит с ума своего мужчину, как делает пьяным без вина, счастливым до одури одним только своим взглядом. Он чувствует горячие капли омежьего семени в своей ладони и слышит трепетное «Я люблю тебя, мой альфа», и выгибается дугой, чувствуя пульсацию нутра, которое наполнит своим семенем. Его самого сжимают, принимая до конца, трепетно ластясь к сильному телу, подставляя лицо для коротких, невесомых поцелуев. Дыхание всё так же сбито и тела всё ещё в плену оргазменной дрожи, когда они смотрят в глаза друг другу. Что есть мир теперь для них? Эти глаза, эти руки, этот голос, шепчущий «Люблю»… Мир теперь состоит только из них двоих — альфы и омеги, мужчины и юноши, Ниджата и Ясира. И, кажется, никакая сила не изменит этого никогда! Мактуб.