Мактуб

       — Анхар? Ты не готов? — мягкая, грациозная поступь омеги отражается в зеркале, куда смотрится другой омега, расчёсывая свои каштановые кудри. — О, Анхари! Какой же ты красивый! Просто неотразимый! Все альфы падут к твоим ногам! — взмахивает изящно руками Ясир, обнимая за плечи своего друга. — Не преувеличивай, Ясири. Кто красивый, так это ты, и никто не может сравняться по красоте с тобой! Всевышний воистину наделил тебя добродетелью радовать глаз любого, кто посмотрит на тебя! Ниджат видел тебя уже? — Нет, — смущается Ясир. — Ты сведёшь его с ума! Боюсь сегодня мы задохнёмся от силы его феромонов, а все альфы в доме будут задавлены его зверем, чтобы глаз не смели на тебя поднять, — но Ясир лишь смеётся в ответ, сильнее обнимая друга. — Идём, Анхар. Надо гостей встречать, — и двое ослепительных юношей спускаются в общую гостиную. * Салман волнуется, ёрзает на кожаном сиденье представительного Rolls-Royce GHOST, что рассекает вечерний воздух Касабланки. Никогда мужчина не испытывал такого волнения, ибо ему незачем было — он наследный шейх, нефтяной мульти-миллиардер, получающий в этой жизни всё, что захочет. Но сегодня, кажется, он хочет недостижимого — омегу, прекраснее которого нет на земле! — Да что ж ты дрожишь, как красна-девица?! — смеётся Зейнал, похлопывая его по спине. — Спокойнее, спокойнее! — Ну и нахватался ты словечек в своей России, Зейнал, — чуть нервно отвечает шейх. — Это что ещё означает? — Как пугливая омега на выданье. — Скорее, как испуганный альфа, — бурчит Салман, но вздыхает обречённо. — Ты ведь знаешь, чего я боюсь, Зейнал. Не отказа, нет, а признания, что в сердце уже другой. И ты понимаешь меня, как никто. — Понимаю. Но мои чувства обречены, а у тебя есть надежда. Ты сам как надежда. Твоё второе имя Амал (надежда). Если уж и ты отчаешься, то мы все и подавно. — Вручаю свою судьбу Всевышнему. Пусть исполнится воля Его! — Аминь! Я буду рядом, мой дорогой брат! — И я, Зейнал. Верю в тебя, в то, что сможешь устоять, что смиришся и покоришся воле судьбы. Мактуб… — но Зейнал не продолжает, не озвучивает слова покорности року судьбы, лишь сильнее сжимает зубы и от горечи морщит лоб. Шейх смотрит внимательно, и даже его волнение и мысли уходят на второй план, понимая, что внутри его друга сидит демон — шайтан, сжимающий его сердце, не дающий прийти к смирению, нашёптывающий харам — поддаться соблазну, пойти против воли Всевышнего. — Зейнал? Брат мой, прошу тебя, поговори с муллой. Это поможет тебе понять и принять, смириться, — Салман шепчет тихо, а сам видит, как искажается лицо альфы, как он обхватывает себя руками и прячет лицо в ладонях. — Салман! О, Салман, кого я обманываю, ведь прекрасно осознаю, что еду туда, чтобы хоть раз увидеть его, посмотреть в глаза, вдохнуть аромат. И не скажу, что это последний раз, потому что обманываю… тебя и себя. — Я прикажу развернуть машину… — Не смей! Сегодня твой день, Всевышний благословил его. Повернёшь обратно — не будет тебе благословения. Обещаю — я буду держать себя в руках, не опозорю имени своего, открыто любуясь чужим омегой. Салман снова мелко дрожит, волнение накатывает по новой, но уже и за друга, и за себя.

*

Дом Гулам снова полон гостей, музыки и танцев, веселья и радости. Алим Гулам встречает дорогих гостей — своего хорошего друга, господина Хадиа, его супруга и самых близких родственников. Все богато, пышно разодеты и украшены сверкающими драгоценностями. Рядом с пожилым альфой его названые сыновья - Зейнал Ирфан и шейх Салман ибн Саиди, а его родной племянник, его наследник — Ниджат Гулам, стоит по правую руку. Омеги его дома позади них, выстроившись по старшинству, тоже приветствуют гостей. Невероятное волнение царит в душе каждого, но стоит тихому, чуть скрипучему голосу Алим зазвучать в молитве, прося Всевышнего о благословении, и мудрым взглядом приласкать каждого, опускается покой и умиротворение. В радостной и неспешной беседе сидят гости в общей гостиной. Ясир сразу утягивает брата, что разодет в невероятно дорогой кафтан из шёлка изумрудного цвета, расшитого золотыми нитями, и они садятся рядом на низкий, резной диванчик. Всех сразу поражает их сходство, но со временем многие понимают, что они совсем разные. Они чуть жмутся друг к другу в радостном нетерпении, и Ясир ловит нежный взгляд мужа, устремлённый на него, смущаясь перед всеми. Зейнал в недоумении — омега, которого ему показывали на свадьбе, родной брат Ясира! Он, конечно, узнал его и поразился их схожести, но всё равно не может отвести глаз со старшего. Как и Ниджат, что, казалось, не дышит с момента, как увидел своего супруга, спускающегося в гостиную. Кафтан, нежно-оливкового цвета, расшитый по вороту, груди и рукавам золотыми нитями, струится по фигуре омеги. Широкий пояс, расшитый золотом, обхватывает тонкую талию. Мягкие бархатные сандали выглядывают из-под полов кафтана. Но не это поразило сердце альфы — Ясир надел платок, скрывая свои золотистые волосы перед чужими альфами, подчёркивая свой статус замужнего омеги. Ниджат был польщён этим жестом и благодарен, ведь никто из омег, даже родной папа Ясира, не надел платка, видимо, считая это пережитком или уделом простых омег, не таких богатых и знатных, как они. И пусть вокруг сидели родственники, друзья и родители омеги, он ничего не мог с собой поделать, взгляд всё равно тянулся к нему. Салман боится поднять взгляд, ибо все сразу поймут, по кому бьётся его сердце. Анхар столь восхитителен сегодня — алый кафтан, расшитый серебром и жемчугами, рубины в ушах и на запястьях. Мягкие, каштановые кудри густой волной струятся по плечам, а глаза сияют синими звёздами. Внутренний карман пиджака альфы отягощён подарком, до поры скрывающийся в бархатном футляре, а за бархатной коробочкой бьётся сердце, выстукивая имя омеги. Вскоре всех омег приглашают на другую сторону дома, ведь для них будет отдельный праздник, а Ясмин сразу же утягивает брата в укромный уголок. — Ясири! Ты просто сияешь счастьем! О, Всевышний услышал мои молитвы! Я так рад за тебя, за вас! Твой муж так смотрит на тебя, мой драгоценный брат. Я счастлив, что он оказался любящим и заботливым альфой. — И невероятно добрым! — с восторгом шепчет Ясир. — Ты не представляешь, какой подарок он мне сделал! — и, видя вопрошающий взгляд Ясмина, выпаливает: — Он разведётся со мной! Даст мне свободу! — Что-о?! Как разведётся?! Почему? — младший бледнеет заметно. — Я не понимаю! — Ясмин, он сказал, что даст мне свободу и что передаст меня в руки Азиза, альфы которого я люблю… — Замолчи немедленно! — и Ясмин судорожно накрывает ладонью губы старшего. — Не смей произносить это имя! Для тебя оно харам! Но всё же, я не понимаю — почему? — Он видел его на свадьбе, видел мои слёзы. В ту ночь, вместо того, чтобы вернуть меня с позором родителям, или приказать высечь плетьми, он обещал, дал слово, что отдаст меня ему! Мой муж невероятно добрый альфа! — Он невероятный идиот! — в сердцах шипит Ясмин. — А ты, ещё хуже! Что за бред?! Мы в средневековье живьём? Почему ты — добропорядочный омега, воспитанный в истинной вере, в любви своих родителей — допустил такое?! Почему не уверил мужа в своей покорности, в то, что принял его, и смиренно положился на волю Всевышнего? Ясир смотрит непонимающе, чуть испуганно: — Ты не рад за меня? Не рад моей свободе, моему будущему счастью? — Чему радоваться, Ясир?! Тому, что ты покинешь эту чудесную, всеми уважаемую семью? Тому, что станешь разведённым омегой? Или тому, что станешь мужем вонючего рыбака, бороздящем на утлой лодочке море днём, а вечерами пропадающий в ближайших портовых барах? — Не смей так говорить о нём! Он лучший мужчина, которого я знаю, любящий меня всем сердцем! — Может быть и любит, но деньги любит больше! Клянусь, я бы унёс эту тайну с собой в могилу, если бы понадобилось, но промолчать сейчас не могу! — и младший смотрит прямо в глаза брату. — Папа предложил ему деньги, чтобы он исчез из твоей жизни, и он согласился. — Ты лжёшь! — Но когда этот голодранец узнал о твоей помолвке, пришёл и потребовал ещё денег… за молчание. Сказал, что ославит тебя, расскажет, как ты бегал к нему на берег по вечерам, как сидел с ним на парапете, провожая закаты, как в море ходили на лодке… одни! — Не правда! Не правда! Всё ложь! Тебе папа велел так сказать?! — Папа велел мне молчать, а я рассказываю всё тебе, находясь в шоке от твоей и, прости Всевышний, твоего мужа, тупости, — Ясмин затихает, видя текущие по щекам брата слёзы, и обнимает его крепко. — Не плачь! Не плачь, родной! Прости меня. Я… я так радовался за тебя, так был счастлив, когда господин Гулам сосватал тебя, от того, что ты попадёшь в такую хорошую семью. И сейчас я просто разозлился, не сдержался, прости! — Он не любил меня никогда? Как он мог так поступить? За что? — рыдает Ясир, уткнувшись в плечо брата. — Не знаю… Может из ревности или злости. И наверное любил тебя, вон как бегал за тобой, ракушки таскал, — слабо улыбается Ясмин, утирая слёзы старшему. — Но никакая ревность, или бессильная злость, не оправдают его алчности и жестокости. Почему он пришёл на твою свадьбу — я не могу этого понять?! Чего он добивался? И не говори, что попрощаться! Он «простился» с тобой, — снова злится Ясмин, — сразу после помолвки, доведя тебя до слёз и отчаяния, внушая чувство вины, что якобы бросаешь его ради богатого альфы. Всё! Не хочу о нём говорить! И тебе запрещаю! — Ясмин… — Что, мой хороший? — Что мне делать? — Для начала — успокоиться. Ты весь заплаканный. Что мы скажем гостям, когда вернёмся к ним?! Твой красивый деверь меня придушит, скажет, что я тебя растрогал до слёз. Кстати, не вижу его… ушёл куда-то? А вашу старшую омегу я не боюсь, она кажется мне очень хорошей женщиной, — и будто услышав его слова, к ним подходит Зухра, расплёскивая пухлыми руками воздух. — Сыночек мой, да что ж с тобой? Что за слёзы? Небось, детство своё вспоминали, и про дом свой, про родителей и вольную жизнь незамужнюю. — Зухра… — только и может вымолвить юноша, как снова плачет, теперь уже утыкаясь в плечо женщины. — Что, мой золотой? Не плачь. Разве в нашем доме тебе живётся хуже, чем в родном? Разве тебе с нами плохо? — Нет, Зухра. Мне хорошо здесь, и с вами… со всеми вами! Прости меня. — Достопочтенная Зухра, можно мы посидим ещё немного одни? Ясир немного успокоится, и мы подойдём к вам позже. — Хорошо. Ждём вас на празднике. Ясир? Всё хорошо? Юноша лишь кивает, пряча заплаканное лицо — так становится ему стыдно: он снова плачет из-за другого альфы — неблагодарный и в конец запутавшийся. — Ясир? Ничего нельзя сделать? Твой муж не откажется от своего слова? Ясир молчит, а слёзы безмолвно текут по щекам. Он не слышит вопроса, заданного братом, в голове лишь «Согласился взять деньги… Потребовал ещё…», и сердце бедного омеги сжимается от боли такого жестокого предательства. — Как он мог? За что? Он же любил меня! Смотрел своими глазами, цвета моря, словно я величайшая ценность на земле! Дышать боялся рядом со мной! — Конечно величайшая ценность, раз за твоими плечами многомиллионное состояние и немалое приданное! Не дышал, потому что боялся упустить такого выгодного супруга! — Но как так? Ведь я видел его чувства, слышал его слова нежности и любви. Почему, Ясмин? — Не мне его судить, мой драгоценный брат. За свой обман и ложные надежды, он будет отвечать перед Всевышним. И мне его судьба не интересна. Только то, что он разбил не только твоё сердце, но и судьбу, я ему не прощу. И пусть его небеса накажут! — Не нужно. Не проклинай его, забудь, — омега столь удручён, что головы не может поднять, всё сидит, прислонившись к плечу брата, глаза прячет. — Мой драгоценный братик, мне так жаль! Положись на волю Всевышнего. Всё, что ни делается, то к лучшему.

*

Музыка льётся шумной рекой. Звонкая и нежная речь омег услаждает слух не хуже красивой музыки. Их яркие наряды, словно пёстрые цветы в саду, их аромат, как сладкая амброзия. Но для альфы, что притаился у решётчатого проёма омежьей половины, лишь один цветок самый дивный, лишь один аромат самый сладкий. Он смотрит, любуется, вдыхает… пока ещё можно, пока окончательно не утонул в грехе. — Зейнал? — глубокий голос за спиной заставляет альфу вздрогнуть. — Что ты здесь делаешь, мой дорогой брат? Зейнал молчит, медленно оборачиваясь к Ниджату. Он пойман с поличным, что он ещё должен сказать?! — Признавайся, ты ведь пришёл, чтобы полюбоваться им? Глаз с него не сводишь, с тех пор как увидел его. Я же вижу, как он понравился тебе. — Да. Любуюсь. И больше, чем нравится, — сразу признаётся альфа, он не будет лгать своему брату. Скрывать — это одно, лгать — это грех! — А-а, мой дорогой брат, как же я рад этому! Как я рад, хвала Всевышнему! — радостно улыбается хозяин дома, заключая друга в крепкие объятия. Зейнал застыл непонимающе, смотрит растерянным взглядом на Ниджата, пытаясь понять, не заболел ли тот. — Что-о? Почему… рад? — Как не радоваться, Зейнал?! Наконец-то твой взгляд притянул прекрасный омега! И видимо, он запал тебе в сердце, раз ты нарушаешь традиции, любуясь чужим омегой в чужом доме. Но этот дом такой же родной для тебя, как и для меня. Я буду счастлив, если здесь ты встретил свою судьбу… и любовь. — Ниджат, ты видимо не так всё понял… — А что тут понимать, Зейнал?! Ты глаз с этого омеги не сводишь, дышишь через раз судорожно — твой зверь признал его! И я очень рад, что это родной брат Ясира. Зейнал вскидывает испуганный взгляд на друга: — Что? — и замолкает. Что он должен сказать своему другу — «Прости, ты не прав. Я глаз не свожу с твоего супруга, а не с его брата»? Как упасть в глазах друга, что ближе родного брата? Он не знает, что сказать, и впервые в жизни говорит неправду: — Да, мой друг… ты прав. Но я пока не готов об этом говорить. Для меня самого это что-то новое, — слабо улыбается альфа. — Конечно, мой друг. Не волнуйся. Да я и сам не смог удержаться, — смущённо опускает глаза Ниджат, улыбаясь до сияющих ямочек. — Прихожу сюда иногда… посмотреть, полюбоваться, будто мне не хватает всех дней и ночей рядом с ним. Ниджат поворачивает голову к проёму, издали смотря, как его прекрасный супруг сидит в объятиях своего брата, и не видит, как искажается болью лицо друга. Зейнал отворачивается стремительно в полном отвращении к самому себе, к своей неправильной любви. Он ненавидит своего друга в этот самый момент. О, как он жалок в собственных глазах — трус и лжец, недостойный друг, презренный брат, ничтожный альфа! И такая горечь затапливает мужчину, что он уходит, оставляя Ниджата, не прощаясь с дядей Алимом, не думая о Салмане. Пусть темнота поглотит его, потому что сердце его залито чернотой — чёрной любовью, подпитываемой чёрной ревностью, потому что в тот самый момент альфа пожелал увидеть своего друга мёртвым!

*

Хэсан смотрит вслед отъехавшей машине, понимая, что с господином Зейналом что-то не так, и высылает пару ребят за ним — проследить и доложить. Почему-то альфа уверен, что здесь замешан омега. Он сам помешан на омеге… одном конкретном, что не отвечает на звонки, блокирует, близко не показывается. Но сегодня он не сможет уйти от него. Лёгким кивком головы, альфа указывает другим оставить их одних, сверля стальным взглядом фигуру «беты». Но стоит обернуться главе охраны шейха лицом к нему, как сердце простреливает восторгом и ноги не держат от красоты того, кто стоит перед ним. Пусть лицо его непроницаемо, но внутри всё трепещет и скручивает. Перед глазами, как вспышки — их ночи, их страсть, любовь, нежный шёпот… Но тот ли этот омега, что сейчас стоит перед ним — с холодным, насмешливым взглядом, снисходительной улыбкой, весь такой далёкий и чужой. Тот ли этот омега, что целовал его, смотрел глазами полными любви, стонал его имя в порыве страсти. — Ты, видимо, ждёшь объяснений, как жених, которого бросили накануне свадьбы? — Иса откровенно смеётся над ним. — Я не спрашиваю, почему ты ушёл. Не спрашиваю, почему избегал. Спрошу лишь — что это было для тебя? — голос альфы спокоен, но взгляд горит, и руки, спрятанные в карманах брюк, подрагивают. — Вполне приятное времяпрепровождение, — снова насмешливый тон омеги. — Такое приятное, что шептал мне нежные слова, идущие из самого сердца? — альфа делает шаг ближе. — Ну-у, я был под дурманом твоего гона. Под таким «кайфом» и не такое скажешь, — скептично пожимает плечами Иса. Хэсан молчит несколько секунд, опустив взгляд. Он не верит ему, ни одному его слову, но омега, почему-то, предпочитает играть сейчас перед ним. — Джэнэт… — и альфа видит, как вздрагивает легко омега, а глаза прячут вмиг загоревшийся взгляд. — Не нужно играть со мной. Я сказал тогда, скажу и сейчас — ты мой омега, и ты нужен мне! Прошу… сегодня, сейчас — идём со мной, стань моим. Я не знал большего счастья, чем то время, что был с тобой! — Уйти с тобой? В твой дом? И что я там буду делать? Жить как… омега? Стирать, готовить, убирать? Ждать тебя с работы по вечерам? — чуть ли не хохочет Иса. — Любить меня… остальное не важно! Ты можешь даже работать и дальше, но не среди альф. — Оу, благодарю Вас, мой господин, что столь добры ко мне. Но, пожалуй, я откажусь. Хотя признаю — более заманчивого предложения я ещё не получал, — омега смеётся, чуть откидывая голову назад, прикрывая нежные глаза под длинными ресницами, рассыпая короткие, чёрные пряди по плечам. — Ты же омега! Как ты можешь не желать этого — иметь семью, своего альфу… — Я не омега! — жёстко перебивает его Иса. — Не был им и не буду! Да если б я знал, что ты так серьёзно воспримешь… это… снятие напряжения, ни за что бы не приехал к тебе в ту ночь. — Снятие напряжения? — рычит альфа, вплотную подходя к омеге. — Значит для тебя это было лишь… плотской разрядкой? На тебе моя метка… — Временная! Она сойдёт быстро. — Тогда скажи, почему ты плакал в моих объятиях, из-за того, что не можешь родить мне ребёнка? Доли секунды, и рука Хэсана зажата в болевом приёме в тисках Иса. Пухлые губы оказываются у самой мочки уха альфы: — Хоть раз напомнишь мне об этом, и в следующий раз, это будет твоя шея. Запомни раз и навсегда — между нами ничего нет и не будет. И все твои альфьи потребности в виде семьи, детей и тому подобное — это твои проблемы, и на меня их не распространяй. Иса откидывает от себя альфу, смотря жёстким взглядом, сощурив глаза и плотно сжав губы. Но через мгновение, черты его лица смягчаются и насмешливая улыбка, вновь появляется на дивном лице. Хэсан стремительно подлетает, блокируя руки омеги за спиной в считанные доли секунды, и целует опешившего мужчину в губы. Целует страстно и нежно, сминая пухлые губы, проникая во влажный рот горячим языком, сталкиваясь с чужим, и увлекая обоих в столь сладкий, огненный танец. Целует упоительно, передавая через него всё своё чувство, свою любовь, своё желание, до тех пор, пока не почувствует, как руки омеги в сильной хватке, не расслабляются и лёгкая дрожь проходит по его телу. Альфа разрывает поцелуй резко, смотря как жадно вдыхает воздух омега и чёрные расширенные зрачки перекрывают светлую радужку. Иса смотрит чуть расфокусированным взглядом, непонимающе. В момент, Хэсану кажется, что омега вновь тянется за поцелуем, но отталкивает от себя его. — Это на прощание, — хрипит альфа, дыша глубоко и судорожно. — Между нами ничего нет, и не будет. Почему ему показалось, что увидел в глазах омеги лёгкое разочарование и будто в бессилии опущенные плечи… но, показалось. Ибо на прекрасном лице омеги беты вновь холодный взгляд и насмешливая улыбка.

*

Дивная музыка льётся по большой комнате омежьей гостиной. Здесь всё по-другому, чем в других частях дома — яркие занавеси лёгких, полупрозрачных тканей, пышные букеты цветов в широких вазонах, мягкие ковры на полу, повсюду пёстрые подушки, низкие столики, пуфы и диваны с резными ножками. Здесь омеги отдыхают. А сегодня особенно — весело, шумно и ярко. Музыканты-беты за ширмой играют ритмичные мелодии, прекрасный певец-омега Шериф Кассем услаждает их слух зажигательными песнями, а нежные одалиски кружатся для них в танце. Омега Хади скептично осматривает дом — лепной потолок, резные карнизы, фарфоровые вазы — всё красиво, но очень простое, по сравнению с его домом. И он немного разочарован. Омега Хади ожидал большего от дома богатого зятя. — Это у вас единственный дом, что принадлежит семье Гулам? — осторожно спрашивает он у главной омеги в доме. — Да, — непонимающе отвечает Зухра. — Хотя нет, у Ниджата, Вашего зятя, есть ещё дом в Хаббасе. Но там мы не живём. Даже не знаю зачем он его купил?! — Это замечательно. Молодая семья, наверное, переедет туда? — с зародившейся надеждой спрашивает омега Хади. — Упаси Всевышний! Что Вы?! Конечно нет! Этот дом словно сердце для Ниджата. Здесь всё, что дорого ему — и люди, и вещи. Смотрите, те резные карнизы из красного дерева — все до единой изготовлены собственными руками покойного отца Ниджата, да пребудет душа его в Раю! — Аминь. — А вон тот проём между омежьей и общей частью дома, поставил дедушка Вашего зятя! Ох, столь искусный был резчик по дереву. Каждый узор, каждый завиток собственноручно вырезал. — Мда? Хорошо. Замечательно, — одними губами улыбается омега, отмечая в своей голове, что Гуламы либо страшные жмоты, не любящие тратить деньги на обустройство дома, либо скупердяи те ещё. — Я Вам даже больше скажу, — продолжает Зухра, не замечая ставший чуть брезгливым взгляд нового родственника. — Когда будете проходить через большие двери нашего дома, взгляните наверх, и Вы увидите пластины из ствола пальмы — священного дерева Пророка, с изречениями Священной книги, дающие благословение и оберег всем живущим и находящимся в этом доме. Ниджат изготовил каждую букву священного писания собственными руками! — Оу, великолепно… просто, — и омега Хади, криво улыбаясь, обращает свой взгляд на танцующих.

*

Анхар так же улыбается, но искренне, ярко, хлопает в ладони в такт ритму мелодии, мягко покачиваясь — сам бы подпрыгнул и станцевал, но позориться перед новыми родственниками своими неумелыми движениями не хочет. Юная служанка склоняется к уху омеги, шепча приглашение тихо, и Анхар, с лёгким недоумением, выходит из омежьей гостиной. В конце прохода, у подножья широкой лестницы ведущей наверх, стоит альфа, сжимая руки в нерешительности и волнении, но расправляет плечи и выдыхает, едва завидев омегу. — Салман?! — омега подходит стремительно, улыбаясь, чуть склонив голову вопрошающе. — Что случилось, мой дорогой брат? Что-то не так? — Хотел видеть тебя, — голос альфы спокоен, красивое лицо немного серьёзно, чёрные глаза горят нежностью. — Обнял бы тебя, да тут чужие, — снова не подумав выпаливает омега, глазами указывая на телохранителя и служанку, стоявших в отдалении по разные стороны комнаты. — Я специально их оставил. Хочу чтоб были свидетелями. — Свидетелями чего? — смеётся тихо омега не понимая, хотя даже служанка, затаившаяся в углу, всё поняла — альфа будет просить о благосклонности в любви. Длинные изящные пальцы альфы достают футляр из чёрного бархата, раскрывая его перед омегой, являя его взору золотой браслет. — О, как красиво! Всевышний! Салман, для кого оно? Большей красоты я не видел в своей жизни! — ухоженные пальчики омеги скользят по холодным камням бриллиантов, меж которых, в дивном сплетении сияют синие сапфиры, а в центре — огромный камень драгоценной огранки «сердце». Глубокая, искрящаяся, волнующая синева сапфира переливается бликами даже в сумраке комнаты, и у омеги дыхание спирает от восхищения. Но осознание кому и для чего этот подарок предназначен наступает мгновенно, и Анхар испуганно вскидывает глаза. — Оно для тебя, Анхар. В знак моего восхищения… И моего чувства к тебе, — альфа замолкает, видя как стремительно бледнеет омега, застыв на месте. — Я не стал засылать сватов сразу, знаю — мне не откажут. Но сделаю это завтра же вечером, если увижу в глазах твоих дивных, хоть искру ответного чувства. Потому что люблю тебя, Анхар! — Нет! Умоляю, Салман, нет! — Не отвергай меня, моя синеглазая звезда. Пощади раба, пленённого твоей красотой. Нет мне без тебя жизни… — Салман, замолчи… не надо… не делай этого, умоляю! — слёзы выступают на глазах омеги, и сам он дрожит мелко. — Салман… Шейх затихает, но глаз не сводит с любимого и понимает, что не сможет назвать его своим. Он видит, что омеге страшно, что то, что он слышит, пугает до смерти. Но если не скажет… не покажет глубину и трепет своего чувства сейчас, он потеряет его окончательно! Навсегда. — Я люблю тебя… — повторяет Салман, а слёзы срываются из глаз омеги, текут по щекам, и Анхар прячет лицо. — У меня нет никакой надежды? Ни одного шанса? Анхар мотает головой отрицательно, не в силах произнести ни слова. Шейх снова замолкает, продлевает свои мучения, но добивает себя же вопросом, на который и так знает ответ: — Ты отвергаешь меня, потому что сердце твоё занято другим альфой? Омега всё так же прячет лицо, но медленно кивает согласно. Что делать альфе, которому дали понять — не нужен. Склонить голову и принять? Смириться прямо сейчас? Но всё же надежда не умирает, всё ещё бьётся в сердце влюблённого шейха. Он медленно берёт руку омеги, мягко оплетая запястье браслетом, защёлкивая, и прикрывает рукавом кафтана. — Не нужно плакать, Анхар. Об этом никто не узнает, всё останется так, как и было. Пусть я потерял тебя как омегу, но не как друга. Посмотри на меня, Анхари! — Салман, прости меня… — Тебе не зачем просить прощения. Я буду счастлив, если ты снова назовёшь меня братом. — Салман, мой дорогой брат, прости меня, но я не могу. Я… я так испугался, что ты потребуешь моего согласия. Спасибо, что дал мне возможность самому решить свою судьбу. Ты бесконечно добр ко мне, — омега утирает слёзы, всхлипывая, но успокаиваясь. — Ну что ты?! Разве я могу обидеть брата моего лучшего друга. Твоя судьба важнее всего для меня. Я сделаю всё, ради твоего счастья, твоей улыбки, — альфа шепчет тихо, успокаивает, а у самого сердце в клочья разорвано, и зверь его кровью захлёбывается. — Спасибо, Салман. Я не забуду твою доброту ко мне. — Позволь мне сделать для тебя ещё один подарок. Любое твоё желание, только скажи и оно будет исполнено! Омега прячет загоревшийся взгляд, сжимая пальчики немного нервно и выдыхает: — Я сам хотел… попросить тебя. Поговори с братом, пусть отпустит меня к Сабиру. Он ждёт меня в Абу-Даби, — и омега смотрит с мольбой в глазах, а в глубине затаённое счастье. Пусть земля разверзнется и поглотит его, пусть он оглохнет прямо сейчас и не услышит того, что говорят губы любимого, пусть он ослепнет и не увидит, как горят счастьем глаза любимого из-за другого альфы. «Не делай мне так больно, Анхар!» — кричит его истерзанное сердце. — Хорошо. Ты полетишь к Сабиру, обещаю, — шепчут вмиг обескровленные губы альфы и чёрные глаза затухают, словно их лишили жизни. — С тобой полетит глава моей безопасности. Он бета, и ему я доверяю. — Спасибо, — улыбка омеги ярче солнца, и глаза, сияющие от выплаканных слёз, смотрят радостно. Он порывается обнять шейха, но застывает, сделав шаг, и отступает смущённо.

*

Ночь рассыпается над городом, такая тёплая, мягкая, звёздная. Иса думает, что в такую ночь нужно отдаться любви и любить самому, да только он, с парой бронированных джипов и десятком ребят охраны, несётся по ночному шоссе, вслед за чёрным Ferrari. Едва шейх выскочил из дома Гулам, перед этим рыкнув по связи «Мою машину, быстро!», Иса понимает, что снова что-то не так. И снова интуиция подсказала ему, что и тут замешан омега. Он видел, как пулей убегал господин Зейнал, а теперь и старший шейх. И вот — ночь, пустое шоссе, уже мельчают редкие дома пригорода, а дальше лишь пустыня. Но чёрный спорткар разгоняется, несясь по блестящему асфальту скоростной автодороги. Иса видит, как бледен альфа, как горят безнадёжностью и отчаянием его глаза, как сжимаются и разжимаются длинные пальцы в нахлынувшей ярости. Внутри — ураган, бушующий, разрушающий, разрывающий всё в клочья, и только скорость, дающая адреналин в крови, способна погасить его на время. Уже далеко от города… Темнеющие в ночи барханы и чёрная стрела дороги ведёт в самую темень, в густоту ночи. Иса думает не вызвать ли ещё охраны, как резкий скрежет шин об асфальт и дым из-под колёс дрифтующей машины, заставляет резко притормозить и их. Ferrari застывает поперёк дороги, но мотор не глохнет — ревёт, как зверь внутри самого альфы. Салман не выходит, снова газует, вжимая педаль газа в пол, выскакивая на обочину, поднимая фонтаны песка, что облаком оседает в воздухе. Машина срывается с места, но не проехав и ста метров, тормозит с характерным визгом, оставляя черные следы жжённой резины на асфальте. Альфа выскакивает, снова не глуша мотора, и судорожно вдыхает, глотает воздух, словно задыхается, и оседает в песок, упав на колени. — Внимание! По позициям! — Иса выскакивает первым, несётся в шейху. Он видит сгорбленную спину, руки альфы сжимающие песок, и осыпающийся меж его пальцев. — Всем стоять. Окружить периметр. К шейху не подходить, — все застыли, а Иса медленно идёт к альфе. Что чувствует омега, когда видит, как плачет альфа? Как смотреть на мужские слёзы, стекающие по подбородку в песок? Иса не знает. Он растерян. Но подходит близко, дотрагивается до плеча, сжимая легко. И он понимает — это плачет сердце альфы. Сердце которое разбили вдребезги! Он смотрит на Салмана, что разминающего шею в отчаянной, бессильной ярости, пыльными пальцами сжимающего тёмные волосы, в попытке успокоится. И омегу вмиг простреливает осознанием, как молнией — он сам сделал тоже самое этой же ночью: рассмеялся в лицо, презрел искренние чувства, оттолкнул… Перед глазами лицо Хэсана, его взгляд, то нежный, то яростный, но любимый бесконечно. Иса сам не понимает, что делает, когда достаёт телефон и дрожащими пальцами, снимает блокировку с контакта сероглазого альфы. Три секунды, и зажигается зелёный огонёк онлайн — Хэсан точно так же смотрит на экран телефона, держа такими же дрожащими пальцами, находясь за десятки километров от него. И словно весь мир стал оффлайн, словно нет никого и ничего, только альфа и омега, и эта зелёная точка… подарившая надежду. О, если бы зелёная точка зажглась и для альфы, чьё высыхающее от слёз лицо, устремлено в темноту пустыни, словно нет больше света на земле. Если бы зажглась для омеги, чьи синие глаза горят счастьем, когда подрагивающими от нетерпения пальчиками, набирает сообщение — «Я прилечу к тебе». А может зажжётся для широкоплечего альфы, что снова, как влюблённый дурак, прячется за резным проёмом и не насмотрится, не надышится на златовласого омегу. Кто знает?

***

Словно призрак бродит по дому Ясир — прячется, не показывается на глаза, скрывается на омежьей части почти весь день. Страшно омеге… Страшно и стыдно. Страшно, потому что не знает чего ожидать в будущем, стыдно от того, что был столь наивен. Он доверился альфе, которого, как оказалось, и не знает вовсе, хоть они и были рядом с детства. Азиз — сильный и смелый альфа, бесстрашный моряк, что мог выйти в море в грозу; нежный и романтичный, что мог принести жемчужину со дна морского; красивый мужчина, что вдохновенно пел о любви. И тот алчный и корыстный альфа, о котором говорил Ясмин, не имеет с ним ничего общего. — Ясири? Вот ты где сынок, — мягкий голос Зухры доносится до юноши, что на этот раз спрятался в беседке, увитой глицинией. — Я ищу тебя по всему дому, мой драгоценный мальчик. — Что-то случилось, Зухра? Я сейчас приду в дом… — Нет, останемся здесь. Так даже лучше, никто не помешает. — Чему не помешает? — уже пугается юноша. — Не смотри на меня такими большими глазками, мой мальчик. Не съем я тебя, — тихо смеётся женщина. — Мы поговорим, Ясири. Что происходит? Что с тобой происходит, мой хороший? — Со мной ничего не происходит, всё хорошо, — стыдливо тупит глаза юноша. — Ты сейчас будешь лгать мне? Прячешь свои глаза и говоришь, что всё хорошо. Откройся мне, Ясири. Не бойся ничего. Всё, что ты мне скажешь, останется между нами. Скажи сейчас, — мягко настаивает старшая омега. — А потом мы решим, что делать дальше. Ясир смотрит огромными глазами, в которых уже стоит влага, и выдыхает: — Мне ужасно стыдно, Зухра… — и рассказывает всё без утайки, не скрывая ни своих чувств, ни своего отчаяния, ни открывшейся перед ним надежды, а после, когда рассказывает о предательстве любимого, и вовсе рыдает на плече у пожилой женщины. — И меня сжигает горечь, душит стыд перед родителями, перед моим мужем, перед самим собой! Я противился воле родителей, не желая брака с господином Гуламом. Я заставил мужа своими глупыми слезами по другому альфе дать обещание, унижающее его достоинство. Я сам себя загнал в тупик, радуясь своей свободе, а теперь плачу, потому что получу еë, ибо не знаю, что дальше. — Всевышний! Я ожидала что угодно, но не того, что услышала сейчас. Значит, Ниджат разведётся с тобой? — Да, — еле слышно шепчет юноша. — И насколько я поняла, вы не были близки в постели? — Нет, — ещё тише говорит молодой омега. Зухра молчит, обдумывает в голове что-то, потом смотрит пристально, и спрашивает мягко: — Что ты чувствуешь к Ниджату, мальчик мой? Теперь Ясир молчит, понимая, что никогда не задумывался над этим. Что он чувствует к своему мужу — доброму и сильному человеку, красивому альфе, чьё благородство несомненно. — Благодарность! Он невероятно добр и терпелив со мной. И мне немного жаль его. Почему-то он кажется мне одиноким, хотя его большая семья рядом с ним. — Он тебе кажется одиноким, потому что рядом с ним нет любящего сердца. Кто знает, может оно и рядом, но только оба слепы и не видят очевидного? А то, что испытываешь благодарность к мужу, это хорошо. Пока и этого достаточно, а любовь придёт, никуда не денетесь. — Какая любовь?! — испуганно распахивает заплаканные глаза юноша. Зухра смеётся тихо, мягко трепля молодого омегу за щёчку: — Сильная, трепетная, красивая! Ясир всё ещё смотрит непонимающе, не верит, разве можно полюбить омегу, от которой лишь проблемы. — Ну что ты так смотришь, мой хороший? Думаешь любовь это когда увидел и сердце затрепетало птичкой в груди? — Да, — кивает растеряно юноша. — Я… я понял, что люблю Азиза, когда увидел его два года назад. Он только вернулся из Испании, где жил пять лет, но до этого мы знали друг друга практически с детства! Он был таким сильным, красивым, — стыдливо опускает лицо Ясир. — И я… сразу… О, Всевышний, прости мне слова греховные! — Нет, мой золотой сыночек, — мягко притягивает к себе юношу женщина. — Любовь это не только восхищение красотой, что снаружи. Это восхищение сердцем и душой человека. Любовь — это забота! Не потакание страстям и прихотям, а забота о комфорте и спокойствии дорогого тебе человека. Любовь — это единение души, когда его боль — твоя боль, его печаль — твоя печаль, и радость его тоже на двоих! И сам скорее сойдёшь в могилу, чем допустишь хоть одну пролитую им слезинку! — Правда? — Правда, — улыбается женщина. — Ты знаешь об этом, потому что сама любила? Сильно и красиво? Зухра вздыхает, крепче прижимая к себе юношу: — Я слишком стара, чтобы всё это вспоминать. Но… да, я любила… Сильно. — Что с твоим любимым случилось, милая Зухра? — Ничего. Он жив и здоров. И очень счастлив. — Что-о? — юноша отпрянул взволнованно. — Как это? Он не любил тебя? Бросил одну? — Любил. Очень. На руках носил. И не бросал меня никогда. — Но почему тогда вы не вместе? Что случилось с вами? Зухра затихает снова опуская взгляд — горько ей от этих воспоминаний, но рассказывает всё же: — Когда он сосватал меня, родители были счастливы, и я была счастлива, но, к сожалению, не его родители. Ведь ты же знаешь, понимаешь — я неполноценная омега, без запаха, без возможности родить детей. Но он всё равно меня любил, дышать без меня не мог. И жениться хотел. А его родители пригрозили мне, что лишат его наследства, выгонят из дома как собаку, и проклянут, если я, такая бессовестная, войду в их дом. — Зухра?! — юноша прикрывает лицо руками в ужасе, и глаза снова наполняются влагой. — Он пошёл против родителей, против их воли, а это харам, допустить который я не могла. Он не бросал меня. Это я его бросила. Оставила, сбежала, спряталась, так далеко, что меня никто не нашёл — ни он, ни родители. — Зухра… — рыдает юноша, прижимая кулаки к лицу. — Как же так? — А вот так, мой мальчик. Любовь это жертвенность! Когда вырвешь собственное сердце и выбросишь, ради его счастья. — Нет! Нет… — мотает головой омега. — Как ты могла так поступить? Откуда ты знаешь, что он был счастлив без тебя? Кому нужна была твоя жертва? Твоему возлюбленному, что страдал потеряв тебя, или тебе, что осталась одинокой?! — Он стал гораздо счастливее без меня. Несколько лет назад, я видела его здесь в городе — он был со своей семьёй. У него прекрасный супруг-омега, дети, внуки… Да и я не одна — я живу в большом доме, полном добрых людей, внимательных ко мне, а Ниджат и Анхар, как мои родные внуки. Не плачь, мой мальчик. Не стоит переживать о том, что утекло, как вода в реке. — Мне жаль, Зухра… — Я знаю. И мне тоже. Но я смирилась, произнеся слова рока судьбы и более не жалею о том, что было. Мактуб… — Наверное и мне придётся смириться, стать одиноким, потому что я ни за что не уйду к Азизу, а муж меня не оставит с собой. — Нет, мой хороший, ты не останешься один. А теперь, послушай меня внимательно — возможно Ниджат хоть и связан словами обещания, что так неосмотрительно дал тебе, но ничто не помешает тебе самому попросить не разводиться с тобой! — Попросить не давать мне развода?! Да я в жизни не смогу сказать о таком! Ниджат, наверное презирает меня. Я сам себя презираю. Нет, Зухра, я не смогу… Я со стыда сгорю. — Не спеши, сынок, не торопись. Подумай ещё раз. Я-то вижу, как на тебя смотрит твой муж. — Как? — изумлённо спрашивает юноша. — Восторженно и нежно! Спрячется порой у проёма на омежью сторону, и любуется. Думает, я этого не замечу, — тихо смеётся женщина. — Правда? Смотрит на меня… восторженно? Так вот почему, я ощущаю его там, — Ясир задумчиво отводит взгляд, не решается, но тёплое прикосновение руки заботливой женщины к его плечу заставляет всё же слабо улыбнуться. — Я положусь на волю Всевышнего! И пусть всё будет, как и должно быть! Я попрошу господина не разводиться со мной! — Молодец, мой мальчик. Это правильно, это хорошо. А Ниджат от тебя точно никуда не денется! Улыбнись, мой красивый. Твоя улыбка делает этот мир светлее, — и губы юноши расплываются в нежной улыбке.

*

«О, лишь бы он улыбался так! Лишь бы сердце его радовалось! Всё сделаю ради этого, даже если придётся вырвать своё собственное и выбросить!» — альфа смотрит, стоя в тени раскидистого инжира, надеясь, что аромат плодов перебьёт его собственный, и прекрасный омега не почувствует его. Он не слышит о чём говорят Зухра и его супруг, но видит боль и слёзы на лице любимого. Уже несколько дней Ясир прячется от него — не смотрит с улыбкой в глаза, почти не разговаривает, и его любимый кофе теперь приносит прислуга — омега наверное устал играть в доброго и любящего супруга. И альфа уже стал ему противен, раз даже по ночам подолгу сидит в ванной, и тихо ложится на самый край постели. Что ж, это было ожидаемо. Но альфа сделает так, чтобы улыбка снова засияет на прекрасном лице омеги. И именно поэтому, наступив на собственную гордость, заставив замолчать вой своего зверя, Ниджат едет в небольшое портовое кафе… навстречу с тем, кого хочет видеть меньше всего. С тем, кому принадлежит сердце его любимого.

*

Здание отцеплено, посетители мягко выпровожены. Позади альфы сидят юрист и нотариус, а перед ним — тот самый недоальфа. Презренный, недостойный… какими только словами не наградил его Ниджат, хотя понимает — как он его не назови, это ничего не изменит — Ясир принадлежит ему, так пусть он будет с ним, а безопасность и комфорт он ему обеспечит. Азиз сидит тихо и смотрит непонимающе. Его просто забрали с пристани и привезли сюда. Посадили перед богатым, дорого одетым, сильным альфой, и он чуть со стула не упал, поняв, что это муж Ясира. — Что Вам нужно от меня? Ниджат тоже смотрит, хочет понять, что в этом моряке пленившего сердце прекрасного омеги, такого особенного. Он видит широкие плечи, сильные руки, жёсткий взгляд голубых глаз. Видимо, не так прост, этот альфа, раз смотрит дерзко, с вызовом. — Лично мне от тебя — ничего. Но есть кое-кто, кто нуждается в тебе. — И кто же? — криво усмехается альфа. — Я ни в ком не нуждаюсь. — Даже в Ясире? Оскал появляется на лице моряка, глухой рык застревает в горле: — Особенно в нём! Лучше не стоит произносить его имени при мне. Ниджат недоумевает, но виду не показывает, а Азиз выпаливает в тихой ярости: — Не хочу слышать о том, кто променял меня на богатый кошелёк, предал чувства. Мозг альфы лихорадит, мысли, что молнии вспыхивают — что если встать сейчас и уйти, оставить всё, как есть? Пусть этот альфа и дальше думает, что Ясир предал его. Но тут же перед глазами лицо, прекрасней которого нет на земле, и слёзы капающие из дивных глаз — А если я скажу, что его заставили выйти замуж за меня? — «Я идиот!» — сам себе кричит альфа и видит, как меняется взгляд голубоглазого. — Я так и знал!.. Чувствовал, что что-то не так! Не зря мне его папаша деньги предлагал, чтобы я свалил куда подальше. Теперь у Ниджата меняется взгляд и вопрос слетает с губ сам собой: — Вы взяли деньги? — От чего ж не взять, раз сами предлагают! С них не убудет, — дерзит альфа, но потом сникает, пряча взгляд. — Я думал, он бросил меня. Разозлился, много чего наговорил, — Азиз смотрит пристально, и волнение скользит в его взгляде. — Он говорил про меня? — Нет. Я сам всё понял, когда ты пришёл на нашу свадьбу и видел его слёзы. И теперь я хочу знать — зачем ты пришёл тогда? Ты ведь знал, что подвергаешь его опасности. Азиз молчит, снова глаза прячет, но Ниджат ждёт, сверлит чёрным взглядом. — Я не знаю… — тихо шепчет альфа. — Так хотел увидеть, хоть раз, хоть издали. Знаю, что поступил опрометчиво. Но меня душила ревность, ярость… обида. Вы не поймёте этого. Мы с Вами разные. «В этом мы схожи — оба сходим с ума, обоих душит ревность и обида» — Ниджат ухмыляется горько, но Азиз понимает его ухмылку по-другому. — Да, мы разные, — голос Ниджата спокоен и лицо — каменное изваяние. — Ты — эгоист! Бесится от того, что тебя оставили. Ты не смог отпустить человека, к которому, как ты говоришь, есть чувства. Истинность любви в том, что отпустишь, освободишь от любых оков, в том числе и от себя, если ему будет лучше от этого. Ты не смог, я смогу. Поэтому я здесь. Азиз напрягается, поворачиваясь боком, словно ожидая удара, бегло разглядывая охрану у входа в кафе. — Не бойся, — смеётся альфа. — Если бы я хотел решить проблему таким образом, твой труп давно лежал бы на дне моря, — но мужчина затихает, и взгляд становится жёстче. — Я отдам тебе Ясира, — словно ножом резанули по сердцу, и Ниджат сам не верит, что смог произнести эти слова. — Что? — на лице Азиз за секунды целый спектр эмоций: изумление, неверие, радость, подозрение. — Что с ним не так? Теперь Ниджат изумлён: — Не так?! — Ну раз собственный муж отдаёт своего супруга другому, значит с ним что-то не так. «Это со мной что-то не так, раз сижу перед тобой и предлагаю такое!» — Ниджат думает, почему он не встаёт и не уходит, размазав этого недоальфу по стенке, плюнув в это наглое голубоглазое лицо. — Он любит тебя! Вот, что с ним не так! Ты презренный человек, лишённый благодетели! Не достойный ни одной его слезинки, не достойный и пыли из-под его ног. Но он любит тебя! Поэтому отдам его тебе! — И что Вы мне предлагаете? Я не могу просто так прийти к Вам и забрать его. — Не торопись. Сначала ты подпишешь соглашения, о том, что после моего развода ты берешь на себя ответственность за Ясира. Всё имущество омеги, останется лишь его имуществом — дом, что я ему купил, счёт в банке, машина. На тебя, презренного, я тоже оформил ежемесячно пополняемый счёт, и он будет открыт только до тех пор, пока Ясир с тобой. Хоть один волосок упадёт с его головы — лишишься и денег, и его. Ниджат видит, как загораются нездоровым огнём глаза Азиза, и плечи, что трусливо сжались, распрямляются горделиво. Альфа понимает, что отдаёт своего любимого ничтожному человеку, но хотя бы так он сможет обезопасить будущее омеги. — А калым? — хриплым голосом спрашивает Азиз. — Он оформлен на Ясира, и ему решать, что с ним делать, — больше альфа не может смотреть на этого человека, ярость и презрение клокочут внутри него. Ниджат оставляет юристов заканчивать дела с договорами, и стремительно покидает кафе. Вечером он обрадует своего супруга — теперь Ясир точно будет уверен, что Ниджат не передумает.

*

Почему омега весь день сидит у зеркала? Прихорашивается, волосы гладкой волной укладывает, украшения прикладывает, то одно, то другое, смотрит, какое лучше подходит? Почему раз десять перемерил кафтаны, не зная, что выбрать? И вот он сидит в белоснежном одеянии из тонкого льна, с красивой вышивкой из белых шёлковых нитей, одел изумруды, что подарил ему муж, смотрит на себя в зеркало — красиво, он доволен. Ясир вздыхает, волнение накатывает: пальчики слегка дрожат и нежный румянец выступает на щеках. Он сегодня попросит не разводиться с ним, оставить в этом доме. Омега попробует стать действительно любящим и заботливым супругом. Теперь Ясир бледнеет от страха — как он осмелится, как сможет озвучить такое. Но ещё страшнее от того, как отреагирует альфа. Едва Ниджат переступает порог дома, Ясир чувствует его. Омега идёт к нему навстречу, и сам не осознаёт как сияет, улыбаясь мягко, ступая грациозно, чуть ли руки не тянет для объятия. — Господин, добро пожаловать домой! Вы устали? Я могу приготовить для Вас сладкий кофе. — Спасибо, я не устал, — тихо говорит альфа, хотя весь его облик говорил об обратном. Он бледен, русые волосы, что всегда лежали в аккуратной укладке, чуть растрёпаны, даже галстук ослаблен, словно ему не хватало воздуха. — Я хотел поговорить с тобой, Ясир. Посидишь со мной? — Конечно, — улыбается юноша. — По правде, я тоже хотел поговорить с Вами… попросить кое о чём, — вспыхивает омега, опуская глаза. Ниджат усаживает супруга в кресло в их гостиной, сам садится напротив на узкий диванчик с шёлковой обивкой. — Я слушаю тебя, Ясир, — безучастно выдыхает мужчина. — Ну что Вы, господин?! Супруг раньше мужа не имеет права говорить. О чём Вы хотели со мной поговорить? — нежным голосом говорит юноша. — Что ж, как хочешь, — и мужчина достаёт из кожаной папки три документа, выкладывая их на кофейном столике перед омегой. Ясир смотрит непонимающе, и почему-то холод пробегает по спине от подступающей тревоги. — Это документы по нашему разводу. Ты станешь свободным ровно в годовщину нашей свадьбы. Со своей стороны я их уже подписал, это будет достаточной гарантией того, что я не переменю своего решения. Ты можешь подписать их в любое время, но юридическую силу они будут иметь лишь в указанные сроки, — альфа замолкает смотря на застывшего юношу, что протягивает дрожащие руки к бумагам. Он встаёт с дивана, отворачиваясь к окну — смотреть на то, как светится радостью лицо омеги, он не в силах. — Второй документ — это соглашение с этим… — Ниджат скрипит зубами от вновь подкатывающей ярости, но сдерживается, — …твоим альфой. Я передам тебя ему лично в руки, в тот же день развода, и он примет на себя обязательства твоего мужа, — альфа снова затихает. Каждое слово, сказанное таким холодным, злым тоном, продиктованно его ревностью и отчаянием. Он всё так же не смотрит — гордость не позволяет показать своё искажённое болью лицо. — В третьем — реквизиты счёта в банке на его и твоё имя. Я знаю, он не сможет тебя содержать — навёл о нём справки и понял, что за душой у него ничего нет, ни гроша. — Этого не нужно, господин, — безжизненный голос раздаётся за спиной, и альфа не может сдержаться. — Не нужно?! Не нужно тебе, а этому презренному шакалу очень даже, — альфа разворачивается стремительно, впиваясь горящим яростью взглядом в омегу. — Знаешь, что этот недоальфа спросил, когда узнал, что отдам тебя ему? Что с тобой не так… Он сказал, что с тобой не так, раз я отказываюсь от тебя! Ясир не поднимает головы, желает провалиться под землю, умереть на месте, сгинуть без следа — такой страх и стыд накрывают его. Он застывает так, что дрожать не может, вздохнуть не может, глаза жжёт слезами! «Позор! Позор! Я опозорен в конец!» — мысли стягивают голову обручем, давя на виски. — Но это ещё не всё! Этот паршивый пёс спрашивал о твоём калыме, и глаза его горели алчным огнём, когда узнал о деньгах! Я разочарован! Никогда я так не ошибался в человеке, как сегодня! Но ты можешь быть спокоен! И можешь любить своего альфу до конца своих дней! — альфа снова отворачивается, тяжело дыша, сглатывая горечь, что скопилась от обиды, ревности, от дикой боли разрывающей сердце. Он пытается успокоиться, прячет дрожащие руки в карманы брюк, дышит глубоко. — Я могу… идти, мой господин? — тихий, бесцветный голос, заставляет сердце альфы сжаться. — Иди. Нет, постой. Ты хотел попросить меня о чём-то? Несколько секунд тишины и снова, словно из-под толщи воды, голос: — Я хотел… увидеться с братом, с Вашего позволения. — Хорошо. Тебя отвезут к нему. Ты можешь видеться с ним в любое время. — Благодарю, господин. Пустота окружает альфу, сдавливая со всех сторон. Лишь позднее, время спустя, Ниджат поймёт свою грубость, попросит прощения и его простят, конечно. Но ни один из них не простит самого себя!

***

Белоснежный частный самолёт, поднимается в небо, оставляя за собой сизый дым, похожий на звёздную пыль. Внутри самолёта прекрасный омега, с ног до головы в Dolce & Gabbana: узкие брючки и приталенный пиджак, подчёркивают прекрасную фигуру, модные солнцезащитные очки, прикрывают синие глаза, цветастый шёлковый платок закрывал каштановые кудри. Рядом сидит мужчина — бета, в строгом костюме бодигарда, тоже в чёрных очках. И даже в сумраке шикарного салона авиалайнера, они не снимают их. Возможно, прячут глаза? Не хотят показывать того, что не может скрыть их взгляд? Не хотят показывать тревогу, что застыло в глазах синеглазого за своего прекрасного зятя, что бледнее призрака, и своего брата, что мрачнее грозовой тучи. А может они скрывают волнение и смущение, что испытал омега, едва увидев шейха, ждавшего его в аэропорту. Но всё же, омега силится больше всего скрыть радость и трепет, что охватывают его, стоит ему только подумать, кто ждёт его на берегу Персидского залива. Анхар счастлив, так счастлив, что даже немножко стыдно. Об остальных проблемах он подумает потом, когда вернётся, когда насладиться своим чувством, когда согреется в объятиях Сабира! Иса смотрит в иллюминатор, и кажется, что цвет облаков под ними переливается серебром, как и глаза альфы, которого он оставил внизу. Он привёз этого прыткого омегу, передал в руки и улыбался ему серыми глазами, в которых Иса утонул давно, и оставил на дне своё сердце. Самолёт всё выше и дальше уносит их, от волнений и страхов, от отчаяния и безответных чувств — здесь на небе им не место. Всё это будет ждать их на земле… И всему свой срок. Мактуб…