Мрачный дебют

      Манеж манит своим кровавым кругом.       Жёлтый с бледным накрапом листок срывается с ветки и хватается за холодную ладонь порыва ветра. Они встречаются жгучими влюблёнными взглядами и расстаются так же быстро, стоит листу столкнуться с полосатой, хорошо натянутой тканью шатра. Ленты разноцветных флажков смеются над ним и замолкают, словно отвлекаются на вежливое приветствие гостя. Художник выходит из экипажа и сжимает пальцы на ручке сумки через плечо. В ней было не слишком много материалов, ведь в первый день работы от него требовались только эскизы, и всё же, каждая мелочь, что хранилась под прочной застёжкой и длинным клапаном, была ему дорога, а потому потерять ни одну из них не хотелось. И пусть пёстрый купол шатра не казался острым и устрашающим, от своей привычки «всё своё держать при себе» Эдгар не мог избавиться уже который год. Да и хмурое, затянутое бледно-серыми тучами небо лишь сильнее вводило в смятение и тревожно звенело редкими, глухими вспышками.       Вальден поправляет сумку на своём плече и чётким, как ритм, шагом идёт к основному входу. Конструкция была собрана неполностью, а потому с первого взгляда можно было заметить пустоту, на месте которой должны были быть лавочки со сладостями и игрушками. Также не хватало большой вывески над входом, но её Эдгар быстро отыскал глазами: она, немного облезлая, лежала на досках, которые были заготовлены под каркас. Здесь же лежал красный, почти бордовый брезент. Не хватало только ящика с инструментами, но его явно держали подальше от людских глаз. Мало ли, что взбредёт в голову мимо проходящим детям?       Единственное, что на данный момент украшало лик шатра, была парочка смотрящих друг на друга деревянных повозок. Они были высокими, резными, с треугольными и выкрашенными в красно-жёлтую полоску крышами; стояли на больших, с рябящими спицами колёсах. Маленькие квадратные окошки были завешаны изнутри, а к аркообразным дверям вели изогнутые приставные лестницы. Под самой крышей, вдоль расписанных незамысловатыми узорами стен тянулись ленты всё тех же разноцветных флажков. Со стороны повозки манили не только своей яркостью, но и уютностью, а тихая, но всё равно слышимая чья-то ругань лишь подпитывала мысль о том, что в них живут люди.       Художник осторожно приподнял одну из штор полосатого брезента и заглянул внутрь. Здесь его ждала ещё большая пустота, чем снаружи: единственным отгороженным местом оказался кабинет хозяина цирка, в то время как касса оставалась такой же кучей деталей, что и каркас для вывески. Проход на манеж был открыт, и глазам Эдгара предстал лишь одинокий кровавый круг, который окружали всё такие же вздыхающие от безделья доски и ткани. Около них толпилось несколько людей — актёров цирка. Все они выглядели уставшими, но опрятными, словно выряженные для какого-то мероприятия. Вальден коротко кашлянул, ощущая некую опустошённость на душе от столь печального вида, и повернулся к двери кабинета, за которой проходил громкий и довольно жаркий спор. — Мистер Дезольнье, я наслышан о Вас, как о мастере своего дела, но Вы должны понимать, что я — Ваш клиент. И в Ваших интересах, чтобы я им и остался, — мужчина выглядел весьма подобающе своему заведению: весь притягательный снаружи и с пустым, будто ещё несобранным взглядом. В его улыбке было что-то неприятное, а то, как уверенно он продолжал делать ошибку в ударении фамилии Джозефа, разжигало гнев фотографа до синего пламени. Сшитый складочка к складочке и аккуратно вычищенный пиджак придавали его виду строгости и важности, но глупое, словно созданное таковым самой природой лицо отзеркаливало все неприятные черты его характера: вредность, чванство… он был скуп не только на эпитеты, но и на компромиссы. Непонятно, стал он таким только после успеха своего цирка, или осторожная поступь его мерзкого нрава вела своими следами к детству, но Дезольнье не был бы собой, если бы так просто согласился на его идиотские речи в сладкой обёртке. — Тогда зачем Вам нанимать меня на всё время? Я могу просто выполнить Ваши заказы отдельно друг от друга. Вы же просто-напросто лишаете меня остальной работы! И я всё ещё не понимаю, почему нельзя сделать всё сразу или в самом конце.       Хозяин цирка лишь устало вздохнул и отрицательно покачал головой. Он сжал свои ладони в замок и положил их на стол. Он оценивающе скользнул своим пустым взглядом по фигуре фотографа, и с его губ вновь слетел тяжёлый вздох. — Мистер Дезольнье, — в который раз с ошибкой произнёс мужчина и посмотрел на лицо своего собеседника, — Вы, как человек искусства, должны меня понимать. Ну разве будут фотографии замечательными, если между ними не будет разницы? Вы думаете, мне нравится, как сейчас выглядит шатёр и моя труппа? Конечно же, нет. Но я и мои подчинённые знают, что смогут спокойно приступить к работе, когда будут сделаны первые фотографии. Это наша традиция, мистер Дезольнье, — он специально выделил последнее предложение, пытаясь вызвать в Джозефе чувство вины.       Но фотографу подобное чувство не было знакомо. Он всегда поступал по совести, его просто не за что было стыдить. — К тому же, не кажется ли Вам, что эмоции мои сотрудников и нанятых рабочих будут более искренними, когда они сблизятся? Посмотрите на эти снимки, на них ни одной фальшивой улыбки!       Джозеф не отвёл глаз. Он был брезглив до чужих работ, а потому предпочитал не тратить своё время и нервы. — Или Вы думаете, что оплата Вашей работы слишком мала, чтобы за неё браться?       Только теперь по лицу Дезольнье скользнуло что-то, кроме равнодушия. Его губы дрогнули в кривой улыбке, а брови слегка сомкнулись у переносицы. Он долго глядел на хозяина цирка перед собой и размышлял о его словах. Оплата была достойной. Подозрительно достойной. Он не верил, что у какого-то бродячего цирка могут быть такие деньги. Но стоило окинуть наспех собранный кабинет директора, как всё становилось на свои места: перетянутые верёвками стопки афиш, высокий, плотный шкаф, в котором наверняка хранились все сбережения, вырезки из газет и письма с благодарностями за визит от знатных и знаменитых людей. Этот цирк был известным, и обычным людям лишь оставалось гадать, сколько денег оказывалось в руках этого человека.       Джозеф фыркнул. Он подошёл к столу директора и, взяв перьевую ручку, обмакнул её кончик в чернильницу, чтобы аккуратным почерком вывести свою подпись. — Если я останусь без денег, я подам на Вас в суд. — Ваше желание — закон.       Дезольнье не сдержал ещё одного раздражённого вздоха и вышел из кабинета, не желая задерживаться в нём ещё дольше. Нужно было подготовить камеру и попытаться успокоиться перед работой.       Столкнувшись в дверях с Эдгаром, он задержался на мгновенье, чтобы, не касаясь, склониться над ухом друга и прошептать короткий, но очень едкий комментарий: — Этот человек ужасно упрямый и непростительно глупый. Даже глупее Филиппа.       Вальден улыбнулся уголками губ на подобное заявление, найдя в нём что-то смешное, и осторожно постучался, перед тем как войти. В глаза тут же бросилось неприятное лицо с широкой улыбкой: кончики словно тянулись к ушам, а среди желтоватых, но ровных зубов сверкало два золотых. — Мистер Вэльден! Я очень рад Вас видеть! Примите мою благодарность за то, что Вы согласились с нами работать, — мужчина встаёт из-за своего стола и подходит к художнику, чтобы сжать его ладонь в рукопожатии. — Это будет интересный опыт. И моя фамилия произносится, как «Вальден», — отвечает Эдгар и замечает, как широкая улыбка превращается в обычную. — Я могу ознакомиться с объёмом работы и приступить к ней? — Конечно-конечно! — хозяин цирка часто закивал головой и вернулся к своему столу, чтобы достать из него картонную папку. В ней хранились письменные и неровно нарисованные наброски, а также договор, в котором не хватало лишь подписи художника. — Вот, это Вам для работы, а здесь я попрошу Вас оставить автограф.       Вальден кивает и, быстро пройдясь глазами по строчкам договора, берёт ручку. Левая рука вырисовывает подпись, а улыбка на лице хозяина цирка вновь растягивается до ушей. — Ваше место работы — повозка Майрона. Она находится слева от входа в цирк. Думаю, Майрон успел всё подготовить к Вашему приходу. Сейчас, я дам Вам ключ, и Вы сможете приступить к работе.       Эдгар с опаской покосился на то, как спокойно мужчина вытягивал из нижнего ящика стола запасной ключ, но в силу своего тихого нрава решил не задавать лишних вопросов. Когда же ключ оказался в его ладони, он откланялся — по ушам вновь неприятно скользнуло «Вэльден» и пожелания удачи.       Однако, стоило Вальдену оказаться возле самой повозки, как множество вопросов вновь заполонило его голову. Они словно плотной тканью опутывали каждую извилину и не желали отпускать, как влюблённые друг друга перед разлукой. — Это немыслимо, — на выдохе произносит художник и поднимается по узорчатым ступеням. — И неприлично, — добавляет он шёпотом, когда вставляет ключ в замок и поворачивает его от себя. Дверь щёлкает, и за ней, к удивлению и некой радости, никого не было.       Эдгар закрывает дверь, и в его нос тут же ударяет сладковатый запах. Он не был похож на духи или сладости, но казался очень знакомым. Будто баночка с бежевой пудрой упала где-то в середине небольшой комнаты и, рассыпавшись, смешалась с воздухом, таким колючим, отчего-то острым именно здесь. Наверное, так пах грим, который лежал на гримировальном столике в нескольких аккуратных с утончённым шрифтом упаковках. Или флакончики с заспиртованными цветами, которые стояли рядом. Здесь же были и пудреницы, кисти и пара тюбиков помад. Тихо торопились деревянные часы. На самом краю стояла раскрытая деревянная шкатулка — в неё художник не смотрел, специально обходя глазами.       На квадратном с закруглёнными углами зеркале висело несколько фотографий и вырезки из газет. Почти на всех снимках была цирковая труппа, а в желтоватых рамках статей упоминались города, в которых проходили гастроли. Конечно, здесь вряд ли были все, но каждая фотография была скреплена с определённой статьёй, будто неся в себе особый смысл. Но от художника он был скрыт, а потому после недолгого рассматривания он отвернулся от зеркала и поглядел на неширокий, но занимающий большую часть комнаты стол. На нём уже лежало несколько свёртков бумаги, а все прочие вещи, которые были здесь изначально, разместились тесными рядами на низком комоде. Пара книг, керосиновая лампа, ваза с засохшим букетом цветов, жестяные кружки, стеклянная баночка с пуговицами и бусинами, фотография в рамке, чернильница с пером, стопка писем, игольница и коробчонок с нитками, — всё это казалось таким нелепым, будучи не на своём месте. Хотелось поставить всё обратно, так, чтобы дно каждой мелочи коснулось своего незапылённого отпечатка, встало ровно в маленькие зазубрины на деревянной крышке. Каждая эта деталь должна была быть на своём законном месте, а не лишней.       Единственный, кто был лишним в этой комнате, это Эдгар. И пусть он не был в этом виноват, гнетущее чувство скребло по его совести и душе словно железными напальчниками, которые сверкали возле чернильницы. Хотелось выйти, извиниться перед хозяином повозки, стереть из памяти его быт и никогда сюда больше не возвращаться.       Но обстоятельства связали его где-то в районе локтей и всё, что остаётся Вальдену, это опуститься на низкий стул, положить на стол свою сумку и достать из неё карандаши, блокнот, нож и кубик стиральной резинки. Из неё же он вытащил пару грузил, которыми обычно прижимал края полотна, и свечи. За ними последовали глиняные подсвечники и коробок спичек. Эдгар медленно, очень сосредоточено расставил предметы для работы, раскрыл папку с заметками и пожеланиями и, внимательно проведя пальцами по каждой строчке, развернул свой блокнот, чтобы начать делать первые наброски. Он расчертил несколько окошек, вдохнул через нос остро-сладкий запах грима, прислушался к тихому треску горящих свеч, и длинные пальцы, крепко сжавшие карандаш почти у самого кончика, повели лёгкие, прыгающие к самому потолку линии. Они сплетаются, расстаются, смеются, словно живые.       «Искусство должно жить»…       Эдгар нажимает на карандаш сильнее и толстый, тёмный штрих обозначает первую тень. Как порой приятно осознавать, что в твоих руках сосредоточено то, что способно изменить весь мир…       Уголки его губ дёргаются в едва заметной улыбке, и художник, вновь утонув в сладковатом запахе комнаты, погружается в его глубь окончательно. Он достигает самого дна в тот момент, когда часы на гримировальном столике отбивают следующий час, а расписанная даже изнутри дверь дёргается от чужой руки.       Комната словно сотрясается. Вошедший молодой человек выглядел подавленным, его завитые к концам волосы растрепались, грим на лице заметно потёк, а с одежды срывались капли воды. Только сейчас до ушей художника донёсся шум частого дождя. Ему стоило догадаться, что погода испортится, ведь сизые тучи заволокли всё небо над их городком.       Они глядели друг на друга как-то удивлённо, словно не понимали, почему должны быть здесь. Вместе с тем, в мутных глазах читался некий интерес и даже увлечённость: Эдгар не опускался ниже вытянутого, с красивыми скулами и ровным носом лица, дорисовывая в своём воображении спрятанные под гримом родинки и пятнышки; вошедший же затаил дыхание, стоило ему увидеть перепачканные в грифеле руки и тёмное пятнышко на щеке незнакомца. Он явно был увлечён своим делом, потому не заметил такой мелочи.       Как и юноша не заметил, что на застланный сшитым вручную ковром пол падали белые капли, а на нижних веках уже не было милых вытянутых треугольников — лишь тёмные полумесяцы, утяжелявшие весь образ. — Простите, — первым сорвался звонкий голос, который не совсем подходил своему обладателю. Ему бы подобал спокойный, немного сглаженный. Этот лишь придавал некую нелепость, делал юношу похожим на мальчишку. — Я отвлёк Вас от работы… — Это мне стоит извиняться, — качает головой художник и встаёт со стула. Он тянется к сумке и достаёт из неё небольшую тряпочку. В пару ловких движений он стирает грифель со своих рук. — Ворвался в Ваш дом без Вашего ведома. Стоило попросить Вас сопроводить меня… или Вашего директора…       Юноша, стоявший в дверях, неуверенно кивнул и сделал один шаг вперёд. Только теперь он почувствовал, как воздушные рукава липнут к его коже, и что волосы на его голове заметно потяжелели. — Меня зовут Майрон, — он протянул влажную ладонь и неуверенно улыбнулся. — Эдгар Вальден, — кивнул художник и сжал руку парня в ответ. — Ваша фамилия?.. — Это неважно. Зовите меня просто Майроном, — улыбка на лице клоуна стала чуть шире, но лишь на миг. — Вы закончили свою работу? — Ещё нет, но если я доставляю Вам неудобства, то я могу продолжить работу в своей мастерской. — Нет, что Вы! — Майрон тут же захлопал длинными ресницами и вытянул ладонь, чтобы положить обе руки на плечи гостя и усадить его обратно на стул. — На улице дождь, Вы можете промокнуть и заболеть. Работайте, не обращайте на меня внимания. Не хотите чаю? И, может… мне зажечь лампу? Ваши свечи почти сгорели…       Эдгар хотел бы вставить хоть одно слово в этот небольшой монолог, но воспитание не позволяло ему. Он молча кивнул, не зная даже, что ещё можно ответить, и вернулся к наброскам. Карандаш вновь оказался в левой руке и спокойные линии продолжили свой бег по бумаге.       Майрон же слабо улыбнулся и повернулся к своему гримировальному столику. Как только ему на глаза бросилась открытая шкатулка, он захлопнул крышку и в два-три шага оказался возле комода. Он вытащил полотенце и сменную одежду и, отвернувшись от незнакомца, принялся переодеваться. Для него, как для актёра, это не было чем-то странным или неправильным. Тело осталось обыкновенной оболочкой, которая скрывала нечто более интимное и ценное — душу.       Клоун накинул на мокрые волосы полотенце и опустился на стул перед зеркалом. Он выдвинул длинный узкий ящик столика и вынул из него тряпочку и баночку с прозрачной, немного желтоватой мазью. В несколько лёгких движений вместо печальной маски лицо юноши обрело приятный розовый оттенок, густые брови дрогнули расслабленно, а серые глаза словно стали больше, ярче. На миг в них скользнул живой блик, словно солнечный зайчик пробился сквозь скрученные и мрачные тучи. Но он быстро потух, стоило Майрону перевести взгляд на уже закрытую шкатулку. Рассматривал ли этот человек её содержимое, или он оказался более воспитанным? Спросить очень хотелось, но робость характера не позволяла.       Настольные часики продолжали тихо отбивать минуты, растворяя тишину повозки. Как только грязная от грима тряпочка оказалась в жестяном тазике, который служил вместо раковины, клоун вновь подошёл к комоду и снял с него лампу. Стукнув медным дном рядом с глиняным подсвечником, он вернулся к столику и вытащил из ящика коробок спичек. Лампа загорелась, и в комнате стало немного светлее. Майрон одарил художника слабым кивком и повернулся к плите: она была похожа на маленький, чугунно-железный шкафчик с узкой, изогнутой трубой, которая упиралась в зашторенное окошко. Шторки распахнулись, деревянные задворки за ними. Закинув парочку деревяшек, которые лежали рядом, и подпалив их всё теми же спичками, парень заглянул в небольшой круглый чайник. Он слабо кивнул и поставил коптильничек на железную поверхность плиты. — Что вас заставило попасть под дождь и так промокнуть? — подаёт голос художник, который уже пару минут не мог сосредоточиться на новом наброске и вырисовывал одну и ту же часть несколько раз. — Повозка находится совсем близко к шатру, вы не могли промокнуть, если шли из него…       Парень удивлённо посмотрел на своего собеседника, а когда понял, что его рассекретили, немного помрачнел и пожал плечами. Он опустил глаза в пол и некоторое время просто рассматривал свои босые стопы. Казалось, будто неровные костяшки пальцев нервно дрогнули в этот момент. — Вы правы, — с печальной улыбкой говорит клоун и опускается на кровать. Вернее, на подобие кровати — в каждой повозке вдоль задней стенки был выступ, на который сваливали матрасы, подушки и одеяла. — Есть одна девушка… которая мне не безразлична… и она попросила меня после фото сходить за цветами для неё…       На его глазах тут же навернулись слёзы, и Эдгар впервые видел, чтобы кто-то плакал в его присутствии. Ни его родители, ни сестра, ни друзья, ни даже Эзоп, с которым они были довольно близки, не проявляли перед ним подобных чувств. Он и сам никогда не поддавался им. Но Вальден растерялся всего на миг. Он вернулся всё к той же сумке и вытянул из неё платок. — Возьмите, — художник сделал осторожный шаг, чтобы не напугать своего собеседника, и замер, когда печальные глаза вновь столкнулись с его. По спине, вдоль лопаток пробежало какое-то волнительное чувство, заставившее его сглотнуть, но Эдгар тут же выпрямился и пришёл в себя. — Вам не нужно рассказывать о том, что причиняет Вам боль.       Майрон удивлённо распахнул длинные ресницы и поглядел на незнакомца немного пусто: он был настолько потерян и не знал, что делать, что на миг его сознание связалось с чем-то возвышенным, неземным, божественным. Он робко кивнул и принял платок. Белую ткань тут же окропили несколько слезинок, а длинный, немного заострённый к концу нос, слабо дёрнулся, будто у зайца. Да и сам юноша был немного похож на зайчика, если бы не его фигура и увлечения.       Воспитанный, сдержанный, вежливый, преданный… нет, своими чертами характера он явно не походил на столь пугливое и прыткое животное. Скорее на волка, на волчонка. Ещё неокрепшего, а потому боязливого, но уже с задатками если не вожака, то первого воина стаи. Смелого, сильного, сумевшего сдержать слёзы в самый ответственный момент. Да именно таким когда-нибудь станет Майрон. Этот… печальный клоун. — Благодарю Вас, — тихо произносит он и поднимает покрасневшие глаза на собеседника. — И всё же, позвольте дорассказать… — Как изволите, я обязательно выслушаю Вас, — кивает Эдгар и берёт свой стул, чтобы приставить его ближе и сесть.       Клоун оторопело кусает нижнюю губу и долго выдыхает через нос. Он смахивает влагу с щёк и кладёт ладони на колени — воздушные рукава вздымаются и опускаются, словно грудная клетка. — Та девушка… она замужем, но она не запрещает мне ухаживать за ней. И она попросила принести для неё цветы, ведь она их очень любит. Но сегодня вышло так, что её муж… он увидел меня с цветами для неё и осмеял. Забрал букет и толкнул в лужу… это так… некультурно и нечестно с его стороны. У него просто ужасный характер, и ему досталась такая чудесная девушка… она ведь не любит его, он жизни ей не даёт… но куда ей деться из этого места…       Художник сочувственно кивает и следит за тем, как юноша вновь смачивает платок слезами. Ему хотелось сказать, что девушка, которая находится в браке и позволяет ухаживать за собой другому мужчине, далека от эпитета «чудесная», но он смолчал. Понятия Высшего света и их традиции сильно разнились с представителями иных сословий: пока одним претили измены из-за мнения общества, другие искали истинную любовь, не стесняясь множества отношений. Конечно, и среди небогатых были семьи, которые почитали брак и презирали всевозможные вмешательства в него, но чем дальше они были от окружения, тем шире открывались их души.       Эдгар осторожно касается ладони Майрона, и вдоль лопаток вновь бежит волнительное чувство. Оно прокатывается жаркой волной к самым кончикам пальцев и заставляет на миг затаить дыхание. Казалось, что всё вокруг нереальное, иное, будто вся повозка — скромно увешенная афишами, редкими пластинками и лентами, — другой мир, такой непонятный, но манящий. Маленький творческий рай… — Вам не стоит уподобляться её мужу, будьте выше этого, — говорит он медленно и пространственно, словно на его голову надели шлем водолаза. Все звуки в миг стали громче, острее, слаще — как грим из аккуратной коробочки. — Вы можете подарить ей цветы позже, просто так… но я, на Вашем бы месте, не стал бы продолжать ухаживать за ней. Вдруг её муж поступит с Вами намного грубее? Вы ведь можете даже погибнуть… — Тогда я предпочту погибнуть от любви, чем от её отсутствия, — уверенно говорит клоун, и что-то в комнате хлопает.       Тишина разбивается так громко, что на мгновенье теряется свист чайника. Оба молчат, не в силах разнять рук или произнести что-то ещё. В этот момент становится ясно одно: они разные. Вся романтичность и воздушность первой встречи скручиваются болезненным комом в горле, как при ангине, и Эдгару приходится его сглотнуть. Как было глупо и наивно с его стороны погружаться в эту лёгкую и мечтательную негу цирка. Да и так быстро, словно он — мальчишка лет пятнадцати…       О чём он вообще думал, чувствуя бег мурашек по спине? О том, что он нашёл родственную душу? Такую же тихую и невзрачную? Или о том, что это любовь с первого взгляда?       Как жаль, что он не способен влюбиться в кого-то, дрейфуя на линии грустных серых глаз. Как глупо, что он вообще об этом размышляет. Глупее Филиппа. — Вы можете меня не слушать, — кивает Вальден и убирает ладонь, после чего встаёт со стула и возвращает его на место, — простите, что влез не в своё дело. Чайник нагрелся, давайте пить чай?       Майрон не торопится перед тем, как кивнуть, и пытается понять, что он сказал такого, раз так задел своего собеседника. Он был искренен в своих чувствах и в критике не нуждался, но на сердце почему-то было неспокойно. — Давайте, — кивает клоун и, сняв чайник с плиты, потянулся к жестяным кружкам.

***

      Вечернее солнце, которое только-только вырвалось из-за туч, уже медленно окрашивало мостовую перед больницей Святого Сердца в знакомые огненные тона, оттесняя скучный серый цвет стен. Здесь было довольно оживлённо для данного времени: в честь хорошей погоды пациенты, которым позволили выйти на прогулку, с радостью воспользовались возможностью. Они собирались небольшими группами — одни между собой, а другие с друзьями и родственниками, — и обсуждали всё подряд. Бытовые вопросы о здоровье, жаркие рассуждения о вышедших в газетах новостях — особенно приезд известного цирка и громкое убийство Альвы Лоренца, — всё, словно песчинки в песочных часах перетекало из уст в уста. Ни для кого не было секретом, что подозреваемый по делу находился в больнице, но кроме медперсонала и следователей никто не имел права приходить к нему.       Ближе к вечеру, когда время посещений подходило к концу, некоторые из постояльцев заметили странного мужчину, спешно направляющегося в больницу. Некоторым он был хорошо знаком как частный детектив, чья контора устроилась всего в паре улиц от лаборатории мёртвого учёного. Твидовый плащ в дымчато-голубую клетку был расстёгнут и развевался на ветру, под ним проглядывалась белая рубашка и тёмно-синий жилет. Неброская шапка с козырьком того же оттенка так и норовила слететь с его головы, но держалась благодаря чуду. Монокль на левом глазу запотевал, и мужчина раздражённо протирал его перчаткой, не заботясь о разводах на стекле. Он так сильно торопился, что едва не сбил с ног медсестру, за что получил с её стороны осуждающий взгляд. Быстро бросив слова извинения, он вошёл в полный прохлады холл и направился к регистрационной стойке, снимая с рук дорожные перчатки и убирая внутрь пиджака трубку. — Добрый вечер, — он сдержанно кивнул девушке, сидящей на дежурстве, и снял монокль с глаза, чтобы на сей раз тщательно его протереть. В душе он ликовал о том, что его трость осталась дома, ведь она только бы мешала. — Мистер Субедар? — медсестра удивленно моргнула. — Добрый вечер! Чем могу вам помочь? — Подскажите, где находится палата Луки Бальзы? — спросил Наиб, возвращая стёклышко на привычное место. — Мне необходимо с ним увидеться. — Ох… — она смутилась. — Извините, но к подозреваемому велено никого не пускать. Это распоряжение… — Я знаю, что он находится под следствием, спасибо. Однако я представляю его как сторона защиты в этом расследовании.       Данный аргумент заметно смутил медсестру. Они получили все подробности касаемо обычных посетителей, родственников и репортёров. Естественно, если бы в больницу прибыл отец подозреваемого, то его бы допустили, но насчёт адвокатов и частных детективов никаких указаний не было. И пока она задумчиво перебирала варианты действий, вопрос решился сам собой, когда со стороны лестницы, ведущей на второй этаж, послышался знакомый голос: — Наиб? А ты что тут делаешь?       Субедар слегка улыбнулся уголками губ и внутренне поблагодарил своего ангела-хранителя за помощь. Он не ожидал, что столкнётся здесь с самим инспектором, но похоже удача была сегодня на его стороне. Этому офицеру уже давно перевалило за четвёртый десяток, на его висках пробивалась седина, а густые усы непослушной метёлкой растрепались под носом. Чёрное дорожное пальто и цилиндр он держал в левой руке, а правой опирался на походную трость. Пиджак был расстёгнут, и под ним проглядывалась белая рубашка. На брюках и обуви были заметны капли дождя — мужчина давно прибыл в больницу, когда небо ещё хмурилось над городом. И несмотря на столь строгую и серьёзную внешность, это был справедливый человек с добрыми, почти смеющимися глазами, которые так часто внушали надежду и успокоение. — Рад вас видеть, инспектор! Даже хорошо, что вы находитесь здесь, — воодушевлённо произнёс Наиб и уверенной походкой двинулся к своему другу. — Дела обязывают, сам понимаешь, — мужчина вздохнул. — Пресса как с цепи сорвалась. Ещё бы, такой повод! Охрана сказала мне, что сегодня задержали троих любопытных, которые пытались пробраться в палату к Бальзе. Так им хочется узнать правду! — К слову о нём, — Наиб старался сохранять спокойное выражение лица. — Я бы хотел навестить его. У меня имеется расписка, что мистер Бальза может воспользоваться моими услугами, как частного детектива, в случае, если его жизни или свободе будет угрожать опасность. — Эвона как, — инспектор лишь усмехнулся. — И ты, конечно же, держишь её при себе? — Извольте.       Наиб вытащил из внутреннего кармана пальто небольшой, сложенный вчетверо лист, заверенный печатью и подписями. Быстро пробежавшись глазами по тексту, инспектор лишь одобрительно кивнул — документ был составлен верно, никаких подозрительных пунктов и пометок в нём не было. — Повезло парнишке, у него теперь есть хоть какая-то защита и шанс, — мужчина бережно завернул бумагу и убрал её уже в свой карман. Он улыбнулся и быстро проверил время на карманных часах, — второй этаж, тринадцатая палата. До конца посещений у вас есть ещё полчаса, так что ты успеваешь. — И что, не будет никаких вопросов, мол, «Зачем мне это надо?» — или: «Зачем я опять вмешиваюсь в расследование?» — колко спросил Субедар, не скрывая ухмылки. — Ой, брось, Наиб, я давно тебя знаю. Ты славный малый и берёшься только за то, что способен выполнить, разве нет? И хотя я мало верю в то, что нам удастся что-то раскопать по этому делу, учитывая, что единственный свидетель ничего не помнит о событиях, произошедших накануне, и фактически является подозреваемым, но у тебя особое чутье. Убийства в Уайтчепеле тому доказательство, разве нет? — Жаль, что по итогу Джека-Потрошителя мы так и не нашли, — вздохнул Наиб. — Спасибо большое, инспектор! — Иди-иди! — он дружески похлопал детектива по плечу. — Я скажу медсёстрам, чтобы тебя пропускали к нему. Хотя не знаю, сколько ещё парень тут пролежит, возможно его скоро перевезут в тюрьму.       Вдоль позвоночника детектива пробежал озноб. — Тут уж как врачи скажут, будем решать, — поспешил его успокоить инспектор. — А теперь прошу меня извинить. Работа.       Водрузив цилиндр на голову и накинув пальто, инспектор неторопливой походкой двинулся к стойке регистрации, чтобы переговорить с медсёстрами. Часы в холле отбили половину восьмого, и детектив бегло побежал по лестнице, чтобы не потерять ни минуты драгоценного времени.       Искомая палата быстро нашлась в конце коридора второго этажа. Это была отдельно выстроенная комната, ранее предназначенная для подсобного помещения, но потом её переделали в своеобразную камеру для подозреваемых. Она даже на ключ запиралась при необходимости. Но сейчас пациент был не в лучшем состоянии, а потому прибегать к крайним мерам никто не собирался.       Из палаты лёгкой походкой вышла медсестра, что-то ласково говоря находящемуся внутри, и уже собиралась закрыть дверь, когда к ней подошёл Наиб. Он слабо кашлянул, привлекая внимание девушки, и коротко поклонился ей. — Добрый вечер. Я к мистеру Бальзе. — Вы кто? — она удивлённо моргнула. — Я вас раньше здесь не видела. Да и к тому же, в палату можно только… — По распоряжению инспектора, всё верно, — детектив снова улыбнулся уголками рта. — И могу вас заверить, я только что с ним столкнулся на лестнице и получил от него разрешение. — Правда? — девушка всё ещё сомнительно смотрела на мужчину, выцепляя внимательным взглядом мелкие детали. — А кем вы приходитесь больному? Родственником? — Моё имя Наиб Субедар, я частный детектив, — он слегка приподнял козырёк шапки. — Мистер Бальза нанял меня для расследования его дела. — Эмили? Кто там?       Из палаты послышался слабый голос. Всё ещё настороженно поглядывая на настойчивого гостя, девушка приоткрыла дверь. — К Вам посетитель, Лука, — уже более ласковым голосом сказала она. — Мистер Субедар.       Наиб не видел, но судя по звукам, донёсшимся из комнаты, пациент попытался сесть. — Эмили, впустите его, пожалуйста! Это мой друг. Он детектив. — Хорошо-хорошо, не волнуйтесь. Время приёма ещё не закончилось, вы сможете побыть наедине.       Когда она вновь повернулась к Наибу, то одарила его более дружелюбной и приветливой улыбкой и жестом указала детективу, что тот может пройти. — Но только на полчаса, мистер, — предупредила она. — Время посещений подходит к концу, да и вечерние процедуры никто не отменял. — Я понял, мисс. Всё учту.       Волнуясь, Наиб вошёл в палату и прикрыл за собой дверь. Сняв шапку, он повесил её на небольшой крючок у дверей и повернулся к лежащему в кровати парню, глаза которого горели от счастья.       Лука действительно сильно пострадал при взрыве: больничная рубашка не могла скрыть все бинты, что покрывали его шею; на левой щеке вырисовывался неприятный след, напоминающий узор молнии. Ладони изобретателя были почти полностью покрыты бинтами, а на голове всё ещё была повязка, из которой неряшливо выглядывали слегка опалённые волосы. Присев на край кровати, Наиб осторожно притянул его к себе и обнял, с нежностью коснувшись ладонью одного из кончиков «молнии». — Как ты? — тихо спросил он, с сочувствием глядя в тёмные дымки глаз. — Ну… могло быть и хуже, — Лука выдавил бледную улыбку. — Ожоги на руках со временем затянутся, но останутся шрамы. Наверное я никогда больше не смогу работать без перчаток. — А голова? — с беспокойством спросил Наиб. — Как сказал врач — лёгкая черепно-мозговая травма. Скорее всего при падении я ударился головой об что-то, но я не помню. Я… я вообще весь тот вечер не помню.       Улыбка пропала так же быстро, как и появилась. Наибу пришлось собрать всю силу воли, чтобы в его голосе не прозвучало жалости: он знал, что Лука этого не потерпит. — Ретроградная амнезия? — Да.       Наиб почти ощутил, как камень разочарования проваливается куда-то вглубь его души. Это было очень плохо. Именно показания Луки о том вечере могли стать решающей уликой, однако амнезия поставила крест на этой надежде. И тем не менее, он всё равно был рад. Хотя бы тому факту, что парень выжил, что сидит сейчас перед ним и с упрямством сжимает одеяло своими обожжёнными руками, пусть это и причиняет ему боль. Наиб осторожно берёт родное и покрытое пыльной усталостью лицо в ладони и заставляет Луку перевести на него взгляд, полный печали и едва пробивающегося страха. — Хорошо, давай спокойно. Ты помнишь что-нибудь о том вечере?       Лука вновь чуть сжал одеяло в руках и поморщился. Они отзывались тупой болью каждый раз, когда он пытался что-то сжать или держать. В такие моменты в его голове скользила неприятная мысль, что Эмили опять будет ругать его. Однако, вся эта боль была мелочной, по сравнению с той, что ожидала его впереди. С той, о которой его предупредил инспектор минут десять назад.       И всё же, он честно попытался вспомнить хотя бы крупицу из того вечера. Лука прикрыл глаза и глубоко вдохнул, пытаясь сосредоточиться на одном-единственном отрезке памяти, который был так важен. Но спустя несколько томительных минут он лишь дёрнулся и грустно покачал головой. — Нет… — пробормотал он. — Я ничего не помню… словно из памяти лист вырвали. Что было до взрыва, что после него, как вообще это вышло — ничего. — Понятно… — Субедар немного хмурится и кусает щёку с внутренней стороны. — Ладно, не суть. Лаборатория опечатана, так что обследовать её — дело времени. Думаю, инспектор не будет меня останавливать.       Покрытые бинтами ладони отпускают скомканное одеяло и ложатся поверх его рук, а на губах изобретателя слабо мелькает улыбка. Та самая, которая заставляла душу Наиба трепетать всякий раз. — Моё последнее адекватное воспоминание о том дне — наш с тобой разговор.       Наиб едва заметно сглатывает и осторожно утыкается лбом в чёлку своего собеседника. Не сдержав короткого выдоха, он проводит большим пальцем по здоровой скуле и мутно заглядывает в дужки глаз напротив. — О моём переезде к тебе, да? — спрашивает он тихо, словно их мог кто-то подслушать.       Он мог и не узнавать об этом, так как ответ был очевиден, но где-то глубоко в его душе была малая толика сомнений. Он хотел убедиться, что столь ценное воспоминание не было забыто и не ушло под покров амнезии. И он был счастлив, словно маленький ребёнок, когда Лука согласно моргнул ресницами. Почти никто не знал об их отношениях, ведь из-за огласки могло возникнуть множество ненужных проблем. Пожалуй, не стали скрываться они только от Альвы и Эдгара Вальдена — художника, которого Бальза называл своим лучшим другом. И пусть было удивительно, как два таких совершенно разных человека умудряются дружить, в их дуэте царила своя гармония. Не та, что была между ним и Субедаром.       Их случайное знакомство на одной из встреч Высшего общества, куда Наиб пришёл вместе с инспектором, а Лука с учителем, стало поворотным в их жизнях. И поначалу всё действительно выглядело, как дружба: встречи в случайных местах, долгие разговоры на различные темы, юридические вопросы и консультации. Изобретатель даже как-то помог детективу с починкой оборудования в его агентстве. А потом всё закрутилось с такой силой, словно жизнь — карусель на одной из ярмарок. Они были вместе уже почти год, и в тот злополучный день, перед тем, как Лука уехал в мастерскую, Наиб предложил ему съехаться, чтобы не отягощать друг друга расставанием «до следующей назначенной встречи». — Я ведь потому в тот вечер и задержался у Альвы, — Лука вздохнул. — Ты знаешь, я ухожу от него после десяти. Но мне нужно было с ним поговорить об этом. Вот только я не помню, успел или нет. Хотя… какая теперь разница… — Ты хотел с ним просто поделиться этой новостью? — уточнил Наиб. — Или попросить его, чтобы он передал её твоему отцу? — Нет… не знаю… Хотя.       На секунду Лука замер и зажмурился. Сквозь пелену забытья словно начало пробиваться что-то: медленно в голове начали всплывать обрывочные и расплывчатые воспоминания и образы, словно художник-интригант набрасывал первые мазки на большом, покрытом только туманным слоем грунта холсте. — Да, точно! Чтобы он передал отцу. Я же с ним не общаюсь, сам знаешь. Это Альва продолжал с ним сотрудничать и часто консультировался по поводу наших изобретений. Он даже несколько раз передавал мне письма от него, но встретиться мы оба не решались. — У вас слишком свежа в памяти причина, по которой вы не общаетесь, — детектив сочувственно улыбнулся и вновь провёл по не раненой коже большим пальцем. — Прости меня за настойчивость, но ты точно больше ничего не помнишь? Попробуй успокоиться. Я понимаю, что сложно заново переживать весь тот ужас, но вдруг…       Наиб запнулся, когда заметил, как часто задрожали тёмные ресницы, пытаясь скрыть слёзы. Холодный озноб пробежался по телу, а сердце гулко застучало в груди. Он знал, что Лука не из тех, кто станет грустить, но сейчас он просто не мог контролировать свои эмоции, и потому продолжал сидеть и слабо улыбаться, в то время как его усталые глаза наполнялись слезами. — Боже, Лука, прости! Пожалуйста, не плачь. Не вспоминай ничего, не надо, — тут же быстро произносит он и аккуратно проводит у краешка век большим пальцем, смахивая пока невидимые слёзы — Прости меня… давай просто посидим так? Тебе ведь не было одиноко все эти дни?       Изобретатель словно в трансе покачал головой. Проклиная себя за излишнее любопытство и слепоту, детектив долго вдохнул через нос и крепко обнял своего возлюбленного, удерживаясь от желания сжать больничную рубашку на его спине. Он обещал себе быть нежным ещё в самом начале их отношений, когда этот учёный непонятным образом вскружил ему голову. С тех пор он всегда контролирует свой тон, жесты, слова… ему претит одна только мысль, что Бальза увидит ту жестокую часть в нём, которая не уходила даже в мирной жизни. Лука уткнулся ему в плечо и Наиб чувствовал, как его тело пробивает дрожь, как страх рвётся наружу подобно чудовищу, запертому глубоко в тёмных подземельях замка, именуемого разум. Первые дорожки слёз очертили бледные щёки и закапали на твидовый плащ. — Наиб… мне страшно… — Я рядом, — тут же отвечает Субедар. — Успокойся, слушай мой голос. — Я не могу! — а вот и первый крик отчаяния. — Я просто… не знаю… что чувствую сейчас. За что мне такое наказание? Всего за одну ночь я потерял память, человека, который практически заменил мне отца, и свободу. Меня ещё и в убийстве обвиняют! Я… я чувствую себя таким жалким. Все документы были подписаны мной, да, это верно! Но мы планировали этот эксперимент на следующей неделе! А этот вечер… а что если я и правда…?       От отчаяния Лука вцепился в края его пальто и дал волю эмоциям. За эти несколько дней томительного пребывания в больнице ему пришлось пережить множество неприятных вещей: диагнозы, лечение, бесконечные допросы и потоки других пациентов и любознательных, которые желали пробраться в его палату, чтобы узнать всю правду. Чувство незащищённости и ненависти настолько опутало комнату вокруг него, что лишь разговоры с медсёстрами и врачами помогали не забывать о том огоньке человеческого, что всё ещё теплился в его душе. О том чувстве страха и подсознательной невиновности, которые всячески старались замарать самыми грязными словами.       Наиб уткнулся носом в кончик уха возлюбленного и оставил робкий поцелуй на его виске. Он словно пытался успокоить, усмирить весь тот ураган мыслей, что так и норовился выскочить наружу и смести всё на своём пути. — Я рядом, — тихо повторил Субедар и всего на миг, но прижал ладони к дрожащим лопаткам сильнее. — И я останусь на твоей стороне, кто бы что ни сказал. — А вдруг я и правда виноват? — И с чего тебе делать что-то такое? — мужчина вопросительно выгнул бровь и слабо фыркнул, отказываясь верить в произнесённое. — Лука, ты самый добрый и самый чистый человек, которого я знаю. Я уверен, что ты бы не смог поступить с ним так. Даже если бы вы в тот вечер поссорились, я знаю, что ты бы просто ушёл, не желая всё портить ещё сильнее. Так же, как было и раньше…       Лука робко кивнул и медленно, но прикладывая все силы, начал успокаиваться. Тихие, но такие нежные и чётко подобранные слова Наиба действовали лучше всяких лекарств, которые назначали ему врачи. Он просто сидел, прижавшись к своему самому дорогому человеку и чувствовал, как постепенно сомнения и страх уходят. Он и правда так долго держал в себе все эти эмоции и боль, что не мог не сорваться. И в этот час стыд нетерпеливо окрасил его щёки и шею. Однако спокойное выражение лица Наиба и его полный любви и сострадания взгляд доказывали, что ничего страшного не произошло: в палате никого, кроме них, не было, даже медсестра вышла.       Поддавшись искушению, изобретатель слабо поднимает голову и оставляет робкий поцелуй на скуле детектива. — Спасибо, Наиб… за то, что веришь мне. Даже если я сам сомневаюсь, — его глаза всё такие же жидкие, но уже не от слёз, а от чувства благодарности, что разливается в его душе. — Только вот как доказать мою невиновность? У нас ведь ничего нет… — Я найду способ, — обещает Субедар и чувствует, как его сердце успокаивается после этого поцелуя. — Я твой частный детектив, это моя работа. — Я с тобой никогда не смогу расплатиться за это, — тихо усмехается Лука и не может убрать лёгкой улыбки с губ. — Тебе не нужно волноваться о расходах. Пусть это станет моим подарком на наше новоселье.       Наиб снова кусает щёку с внутренней стороны и осторожно берёт подбородок Бальзы жилистыми пальцами. На розовых щеках всё ещё сверкали влажные дорожки, а затуманенные серые глаза начали проясняться. В них просыпалась надежда.       Он думает всего секунду перед тем, как потянуться к любимому и накрыть его губы своими. Сухими, искусанными от волнения, чтобы встретиться с такими же истерзанными, словно пленниками. Миг близости слепит своим светом и счастьем, накрывает с головой. На пару секунд Бальза забывает обо всём на свете и отдаётся чувствам, которые переполняют его в этот миг.       Жаль, что всё хорошее заканчивается так же быстро, как и начинается.       Едва слышимый скрип двери привлёк внимание обоих, и Наиб быстро отстранился, словно желая сохранить их маленькую тайну. Он повернулся к двери, чтобы посмотреть кто их прервал, но это была лишь Эмили, плавно вошедшая в палату. Лука быстро отвернулся и вытер слёзы, чтобы не было заметно перемены в его настроении. — Извините, время посещения вышло, — тихо произнесла медсестра, словно извиняясь за прерванный покой. — Вам нужно покинуть палату. К подозреваемым и так не принято пускать, сами понимаете, только исключительные случаи. — Да, я понимаю, — Наиб послушно кивнул. — Но я могу прийти ещё раз? — В часы приема посетителей, — Эмили тепло улыбнулась. — Инспектор оставил распоряжение относительно Вас, мистер Субедар. Всё равно Лука ещё пару дней будет здесь находиться. Вы сможете навестить его в любой день. — Хорошо.       Детектив встал и напоследок одарил возлюбленного ещё одним взглядом, полным нежности. После он прошёл к дверям, не забыв свою шапку, и вышел за порог, наблюдая, как Лука снова осторожно ложится на подушку. — Наиб! Сообщай мне, как продвигается расследование, хорошо? — попросил он Субедара. — Не хочу оставаться в неизвестности. А я, если что-то вспомню… тоже попытаюсь сообщить. — Конечно. Об этом можешь не переживать.       Он покидает палату вместе с Эмили и закрывает дверь. Медсестра словно ничего и не заметила между ними, сохраняя маску равнодушия и спокойствия. — Луке повезло, что у него есть такой хороший друг как Вы, мистер Субедар, — сказала она. — Позвольте я вас провожу? — Премного благодарен, мисс.       Он последовал за медсестрой к выходу, понимая, что часть его сердца и души осталась в этой маленькой палате, рядом с человеком, которого ему предстояло спасти от самого страшного наказания, что существовало в их городке. Согласно законам их страны, преступники уличённые в убийстве отправлялись на смертную казнь через повешение, если не было доказательств обратного. И чем скорее Наиб сможет найти эти самые доказательства — тем лучше для него и для Луки. — Знаете, — неожиданно заговорила медсестра, когда они с Субедаром оказались на первом этаже. Она несколько секунд поджимала губы, думая, стоит ли о подобном рассказывать, и с тяжёлым мычанием выдыхает через нос. — Когда мистер Бальза прибыл в больницу, — продолжила она шёпотом и для отвода глаз поправила прядь волос, — рана на его голове отличалась от остальных. Пусть в документах и прописано, что он получил травму в результате падения, его лечащий врач сразу понял, что это не так. Понимаете, следствию выгодно сделать его виновным, — отметила она ещё тише и немного покраснела, делая вид, будто она смущена своим флиртом по отношению к детективу. — Рана действительно есть, но её сложно получить при простом падении. Вероятно, его кто-то или что-то ударило по голове. Какой-то предмет прилетел ему в голову во время взрыва, или… — Или в ту ночь был кто-то ещё, — перебивает хриплым шёпотом Наиб и быстро хмурится. Если эта теория подтвердится, значит достаточно просто найти истинного виновника. Того, с кем Альва был не в ладах. — Но зачем следствию делать его виновным? — Вам ли не знать, как работают наши служители порядка, — грустно вздыхает Эмили и вновь поправляет прядь своих волос. — Благодарю, что выслушали. Мне пора. Да и Вам тоже.       Наиб молча кивнул: сперва согласно, во второй раз — в знак прощания. Поправив своё пальто, он направился к главному выходу из больницы. Что ж, теперь у него есть хоть какая-то зацепка. Но кому и зачем понадобилось подставлять Бальзу? Или…       Мысль о том, что настоящий убийца мог спокойно избавиться от обоих изобретателей, неприятно пробежалась по вискам томительной болью. Думать об этом не следовало, ведь что было, то осталось в прошлом, но миг осознания всей гениальности и продуманности действий заставляет детектива ненадолго остановиться. Человек, с которым он имеет дело, явно не глуп, раз сумел обыграть ситуацию в пользу сокрытия своей личности.       Тогда… кто мог знать, что Альва и Лука планировали эксперимент? Верно, кто угодно в Высшем свете, ведь ни учёный, ни его ученик не скрывали своих намерений перевернуть очередную страницу книги науки. Да и в газетах ни раз писали догадки о том, что скоро эти двое совершат невероятное открытие. — Чёрт.       Субедар достал трубку и, немного повозившись с её набитием, сжал губами мундштук. Паршиво признавать, что твои догадки ничтожно малы и не обоснованы никакими фактами. Но Наиб верит, что это только сейчас ему тяжело. Дело Луки ещё не решено, и у него, детектива, есть время, чтобы разобраться в этой гадкой клевете и найти истинного преступника.