СМЕРТЬ АЛЬВЫ ЛОРЕНЦА: УБИЙСТВО ИЛИ СЛУЧАЙНОСТЬ?
Сегодня ночью в резиденции известного учёного случилось событие, которое навсегда отняло у нас его светлый ум.
По словам очевидцев происходящего, около полуночи в здании раздался взрыв, после которого мастерская почти мгновенно вспыхнула. Вызванные на место происшествия пожарные потратили около трёх часов на то, чтобы потушить огонь, однако спасти учёного не удалось, он скончался ещё до их приезда. Слуг в доме Лоренца уже в этот момент не было, и они не смогли дать показаний по этому делу, а на месте происшествия не было никого, кроме его молодого ученика, который получил серьёзные ожоги и лёгкое сотрясение мозга.
Инспектор, назначенный для расследования этого странного дела высказал предположение, что причиной взрыва мог стать один из научных экспериментов, над которыми в последнее время трудились Альва Лоренц и его молодой ученик, однако судя по всем записям, найденным на месте происшествия, он не назначал никаких опытов и исследований в столь поздний час. Все документы и бумаги были подписаны только учеником Лоренца — Лукой Бальзой, ответственного за проведение и наблюдением эксперимента.
Сейчас Лука Бальза находится в Больнице Святого Сердца, где проходит реабилитацию после взрыва, и не может дать комментариев на этот счёт, однако, по решению инспектора, он будет задержан и перевезён в темницу до выяснения обстоятельств по данному делу…
— Лука Бальза? — срывается хриплым шёпотом с бледных губ, когда Эндрю тянет ладонь ко рту. Его брови взлетают так высоко, что казалось, будто они вот-вот соскочат с его лица и заживут своей собственной жизнью. — Этого не может быть… — Вы его знаете? — спрашивает Вик осторожно и помогает мужчине присесть на рядом стоящий стул. Дом был маленьким, а потому стояло здесь всё очень близко друг к другу. Когда Гранц увидел его в первый раз, он подумал, что никакая жизнь здесь невозможна, но с течением времени он понял, что жить можно где угодно, если захочется. Кресс не торопится отвечать. Он перечитывает нелепый треугольник слов: «Альва Лоренц — убийство — Лука Бальза», — и не может поверить, что его друг — его лучший! друг, — смог опуститься до чего-то… ужасного, грешного. Эндрю перечитал выпуск несколько раз и так и не смог принять ту мысль, что Луку подозревают в убийстве. Нет, он не мог этого сделать. Бальза пусть и не был глубоко религиозным, но он очень уважал своего учителя. И одно только это чувство уважения заглушало в нём все иные мысли. Он прощал Альве незначительные обиды, порой очень колкие замечания. Он был для него почти отцом… и убить его. Пожалуй, Бальза был последним человеком, кто в самом деле был причастен к убийству Лоренца. Он был в ту ночь и получил тяжёлые ранения… да если бы он хотел, он бы придумал что-то… Кресс сжимает пальцами переносицу, чем прекращает поток безудержных мыслей. Нет, ему нельзя думать о том, что «было бы, если…» Сейчас он должен посочувствовать своему другу, возможно, даже навестить. Но когда? У него каждый день работы хоть лопатой отбавляй, а со смертью Альвы придётся сильно повозиться. Даже если его будут хоронить не на кладбище, а во дворе его собственного особняка, Эндрю будет в числе представителей от церкви. Петь поминальную песнь, читать молитву… Молитвы. Верно, он может помолится за Луку! Пожалуй, это один из немногих способов, которыми он может сейчас помочь Бальзе. Будь у него деньги или чуть больше влияния, его бы помощь была в разы существенней, но увы… единственное его богатство было в его веровании в Бога и в его справедливый суд. — Мистер Кресс, — тихо позвал Виктор, когда заметил, как глубоко погрузился в себя его собеседник. — Вы что-то о нём знаете? Вы хотите поделиться этим с полицией? — Что? — всё тем же хриплым шёпотом отзывается Кресс и хлопает подслеповатыми глазами. — Нет, вовсе нет… он мой друг. И я очень волнуюсь за него… я знаю, что он никогда бы так не поступил и… надеюсь, что полиция найдёт настоящего преступника. — Так вы думаете, что в газете врут? — недоверчиво, но понимающе тянет Гранц и поправляет лямку сумки на своём плече. Он знал, что в газетах редко пишут что-то полезное и похожее на правду, но ему всегда казалось, что о подобных случаях не станут писать просто так. — О, друг мой, газеты — это последнее, чему людям стоит верить. Даже не всё, что пишут в книгах, является правдой. Люди очень много врут. Особенно друг другу. — В таком случае, не стоит верить даже Библии? — Вик наклоняет голову на бок. Он знал о том, насколько глубоко озеро веры, в которую был погружён Кресс, но ему всегда было интересно, способен ли он подняться со дна этого озера. Эндрю молчит несколько долгих секунд, после чего встаёт со стула и, взяв свои перчатки, произносит: — В ней написаны чудесные истины, десять замечательных заповедей, но… чтобы соблюдать их, нужно уметь мыслить. Человек, неспособный мыслить и правильно воспринимать поступающую информацию, обречён утонуть в нерадивом и, прости меня Господи, глупом обществе не только других, но и самого себя.***
Стеклянные грозди позолоченных, умытых воском ламп весело перекликались частой дрожью и шептались об украшениях и нарядах гостей. Они шумели, словно струи водопада, и хохотали звонкой трелью, стоило кому-то особенно высокому задеть их головой. Кокетливо подмигнув своему неожиданному соблазнителю, они продолжали свой тихий звон, будто ничего и не произошло. Филипп неловко улыбнулся хозяйке дома, вновь задев люстру, которая висела при входе, головой. Вообще, он был из тех, кто считал, что архитектура дома явно нуждалась в коррективах, ведь всё в ней было до ужаса нелепо и неудобно, но всё, что ему оставалось, это тактично молчать. Возможно, дама, которой принадлежал этот особняк, сама догадывалась обо всех нюансах, но не спешила что-либо менять. Ей это было совсем не выгодно, а потому частые гости были вынуждены тесниться в небольшом, полном духоты старины и спеси духов зале. Три центральные люстры, лепные окна и потолок, намытый и блестящий пол, белённые стены и обитые свежей кожей диванчики — всё это пусть и скромно, но величественно теснилось в торжественно украшенной зале и привлекало взгляд одной своей странной красотой. Возможно, хозяйка дома владела магией или гипнозом, но каждый, кто хоть раз побывал в этом доме, отзывался о нём исключительно положительно и лишь украдкой жаловался на духоту. Может, не будь здесь так много людей, тугие корсеты и плотно застёгнутые воротники не душили бы гостей? Но место пользовалось популярностью, а потому каждый новый посетитель мог найти себе компанию по интересам. Кто-то предпочитал обсуждать коней и скачки, другие были без ума от сплетен светского общества и последних писков моды. Иные же предпочитали искусство. Их было совсем немного — пять человек, — и все они сошлись благодаря общей идеи: «Искусство должно жить!» Они, как люди особенно тонко чувствующие, понимали, как важно не потерять эту часть общества, когда оно так высоко взобралось на гору прогресса: последние несколько лет их местный учёный трудился над «секретом» создания электричества, которое уже обрело известность в других странах и городах. Не все из них спорили, что этот прогресс очень опасен, но все, как один, были уверены — без искусства не бывать будущему человечества. И, наверное, не будь этого убеждения, они бы так и не сошлись в интересах: совершенно непонятно откуда в их рядах появился молодой, но уже выдающийся фотограф, который был лучшим из тех, кто продвигал всё ещё новомодное искусство в их небольшом городке. По своей натуре он казался чересчур высокомерным и неразговорчивым — он вряд ли терпел людей и скорее предпочёл бы им одиночество, — но стоило в его бокале оказаться чему-то увеселительному, и он оказывался вполне интересным и остроумным собеседником. Мог даже ввязаться в спор, который обязательно закончился бы ничьёй. Неизвестно, как среди них оказалась цветущая юностью и всё ещё детской наивностью скульпторша. Руки её, худые и немного сухие, словно были созданы для того, чтобы вести утончёнными пальцами по выточенному камню и находить все неровности и шероховатости. Сама она часто шутила про то, что скульптура была её призванием ещё до её рождения, ведь вся её семья посвятила себя этому делу: отец и мать, её любимый и, к сожалению, ныне покойный дедушка. Но пусть с виду эта милая особа и казалась воспитанной по всем канонам покорных жён, характер её был твёрд и остёр так же, как и долото. Не стоило даже и пытаться навязать ей свои убеждения и вкусы — она с милой улыбкой пресечёт всё, что вы ей скажете. В противовес ей был человек, деятельность которого делала его совершенно далёким от искусства. Это был грамотный и ответственный врач, который проходил практику в их краю и был примерно их возраста. Он совсем недавно закончил обучение, но уже имел опыт с несколькими тяжёлыми случаями. У него была лёгкая рука и расчётливый ум, потому многие сложные операции выходили у него без преувеличения замечательно. Как он оказался в кругу столь творческих людей? Ох, всё очень просто: он всегда интересовался различными видами искусства, будь то живопись, архитектура, музыка или литература. Он много знал и умело этими знаниями пользовался, покоряя сердца неравнодушных своим кругозором, а покладистый и спокойный характер лишь сильнее располагал к себе собеседников. Так, его очередной, успешно пойманной мишенью, оказалось сердце ранее упомянутого фотографа: пусть тот и не любил излишнее общение, пройти мимо такой необычной, а потому интересной личности он просто не мог. Однако, их дружба ознаменовала не только вступление врача в «творческую коалицию», но и начало множества нелепых и вздорных слухов. Ох, сколько слухов расцветало за спиной Эзопа, стоило ему в порыве очередного спора положить ладонь на руку Джозефа и привлечь его внимание к своей персоне. Поговаривали, что фотограф принимает этого доктора в своей спальне даже не будучи больным! Филипп на это только смеялся. Он был тем, кто упускает из виду множество вещей, и именно поэтому попадал в различные неприятные ситуации. Так, однажды, он совсем не заметил невысокого молодого человека и, как бы смешно это ни звучало, врезался в него. Рубашка юноши намокла и потемнела от шампанского, а мужчина принялся судорожно извиняться. Он обещался отвести незнакомца в уборную, чтобы помочь ему с оттиранием одежды, но совершенно не подумал о том, что о нём подумают со стороны. Филипп был слишком добрым и, в редких случаях, чересчур глупым и наивным, потому не сразу понял, почему его одежда тоже промокла. Он опустил глаза вниз и увидел, как по белому рукаву растекается шампанское. В его глазах горела дымка непонимания. Филипп посмотрел на юношу, а тот строго, словно отец ругает сына, проговорил, что справится без посторонней помощи. После он извинился за пролитый бокал и удалился в уборную, лишь бы больше не видеть этого бестолкового и неуклюжего человека. Кто бы мог подумать, что Эдгар не только встретится с Филиппом вновь, но и окажется его коллегой по ремеслу? И пусть он совсем ничего не понимал в энкаустике, картины его не очень приятного знакомого всегда впечатляли и заставляли затаить дыхание. Было в них что-то живое и невероятное: все эти пузыри и разводы. А запах! Эдгар очень любил, как пахнут масляные краски, но этот ни на что не похожий запах воска… казалось, что именно он погружает зрителя в картину, помогает проникнуться атмосферой и почувствовать дуновение ветра, что гуляет в расплывчатом, ленивом небе. Что до художника, то он был во много похож на фотографа и доктора: такой же молодой, полный амбиций и талантов. Говорил он немного, но всегда по делу. Шутил и пил мало, как и вдавался в подробности собственной жизни и увлечений. О нём знали немного, но это не делало его каким-то чужим в их кругу. Скорее наоборот, его уважали за то, что его язык намного короче, чем у Филиппа, и всегда находился за неприступными стенами в виде задумчивой улыбки и белоснежных зубов. Однако этот вечер не оставил никого равнодушным и молчаливым. Уже при входе в залу до ушей мастера по воску стали доносится удивлённые вздохи и заговорщетский шёпот. С одной стороны активно спорили о том, что же произошло на самом деле, пока с другой многие сочувствовали виновнику и оплакивали потерю такого гениального ума! Конечно, смерть Альвы не только потрясла общество, но и стала настоящей катастрофой. Как теперь быть их городу без его научных трудов? И что же им делать дальше, если единственный его ученик — первый подозреваемый в убийстве Лоренца? Общественность была напугана, и не каждый был готов спокойно принять уход из жизни такого невероятного человека. Не каждый, кроме всё того же круга творческих людей. Со стороны могло показаться, что подобная новость не всколыхнула их сердца, а потому некоторые гости постепенно уходили от обсуждения нашумевшей трагедии к осуждению «равнодушных деятелей». Кто-то не стеснялся и говорил свои мысли о них громче, но никому из четверых не было дела до клевет в их адрес. Они не были виноваты в том, что большинство светского общества, окружающего их, было предельно глупым и невоспитанным и кичилось лишь о своём состоянии и происхождении. На самом деле, они были заинтересованы в смерти Альвы не меньше остальных. Просто у них не было привычки обсуждать одну и ту же тему десятки раз. Поэтому всё то время, что они ждали последнего участника их круга, Галатея говорила с Эдгаром о своём новом наряде, к которому она сама приложила не мало усилий. Он был лишён излишеств и больше походил для бракосочетания, но милая шляпка с цветами и нечастные оборки придавали образу летнюю лёгкость. Эзоп же украдкой обращал на них внимание, будучи полностью поглощённым тихим рассказом Джозефа. Тот говорил о недавнем заказчике и о том, как им было тяжело прийти к компромиссу. Карл, как и всегда, положил ладонь на его запястье и с улыбкой на губах прошептал, что порой люди бывают очень сложными, и что он, как врач, прекрасно понимает своего друга. Филипп прошёл к их углу в тот самый момент, как Дезольнье взял новый бокал вина и ответным шёпотом на аккуратное ушко пообещал Эзопу выпить за его умение сочувствовать. Он одарил присутствующих своей уверенной улыбкой и опустился на стул рядом с художником, чтобы после, тихо хлопнув ладонями, чётко произнести давно вертевшийся на его языке вопрос: — Кто убил Альву Лоренца? Все присутствующие тут же обращают на него свои взгляды. Джозеф молчит пару долгих секунд, после чего пожимает плечами и отпивает из своего бокала. — Не кажется ли Вам, что будь это информация нам известна, у полиции и газетчиков не было работы? — с милой улыбкой на губах спрашивает Галатея и поправляет шляпку на своих коленях. Сегодня она предпочитала не пить, а довольствоваться лишь разговорами, поэтому в её руках была чашечка с чаем, который заварили по её скромной просьбе. — К тому же, какая разница, кто будет настоящим убийцей, если все подозрения пали на его ученика? — А мне кажется, что виноват не он, — тут же возражает Филипп, но делает это мягко, почти ласково. Ему не хотелось спорить с Клод, ведь та явно нравилась ему, но и отступать от своих принципов он не спешил. — Его кто-то подставил, ведь не мог этот парень так глупо подорвать не только Альву, но и себя. — Вот как раз-таки потому, что всё выглядит таким глупым, мне и кажется, что виноват никто иной, как Бальза, — произносит девушка и отпивает свой чай. Она, как и её собеседник, не собиралась сдавать позиции, пусть и сама не до конца верила в то, что было написано в газете. — А может, именно потому, что Бальза глупый, он бы до такого никогда и не додумался бы? — встревает фотограф и делает ещё один глоток из своего бокала. — Сколько появлялся здесь с Альвой, постоянно тупостью от него и веяло. — Мистер Дезольнье, успокойтесь, — тихо зовёт Эзоп и дарит другу слабую улыбку. — Мне тоже не кажется, что мистер Бальза был способен на это. Мне бы очень хотелось осмотреть его и, возможно, расспросить, но он находится под наблюдением полиции, меня не пустят к нему, каким бы хорошим врачом я ни был. Между тем, — Карл слабо прикусывает губу и незаметно хмурится, пытаясь сформулировать мысль, — этот юноша казался весьма вдохновлённым и добрым. Я не думаю, что он и вправду был способен бы на убийство… — Всем нам кажется, что никто не способен на убийство, но того гляди, кто-нибудь среди нас им и окажется, — невесело усмехается Филипп и отпивает немного алкоголя из поднесённого бокала. Все вновь погружаются в недолгую тишину, размышляя над словами друг друга. Джозеф фыркает и допивает своё вино, пока Галатея кокетливо вытирала рот от остатков чая. Эзоп неловко теребил воротник своей рубашки, всё чаще затрагивая верхнюю пуговицу, которая была застёгнута. Филипп хмурился, думая о том, что похожий разговор ожидает его ещё и дома с сестрой — его единственным родственником и самым близким человеком. Эдгар медленно отставляет свою чашку и поправляет бантик из завязок его накидки. Он видел эту картину сотни раз: его друзья о чём-то жарко спорили, пока в какой-то момент кто-то из них не скажет оглушительную правду. И он, как и все те сотни раз, спокойно выдыхает и негромко кашляет, чтобы привлечь к себе внимание. — Кстати, мистер Вальден, что об этом думаете Вы? — спрашивает Филипп и поправляет свои круглые очки. — Да, насколько мне известно, Вы, Эдгар, дружили с Лукой, — кивает Эзоп и складывает руки на коленях. — Он не делился с Вами никакими переживаниями? — Я уверен, что это не он, — Эдгар качает головой и наливает себе и Галатее ещё немного чая. — Лука очень уважал мистера Лоренца и относился к нему, как к родному отцу. К тому же, все те разы, что мы с ним сталкивались, он говорил о том, что хочет когда-нибудь стать таким же, как и он. — Может, он этими словами ловко прикрывал свои истинные намерения? И на самом деле, он просто хотел занять его место, — острит Клод и берётся за свою чашку. — Не знаю, — Вальден пожимает плечами и несколько секунд просто смотрит на чай в своих руках. — И всё же, я не думаю, что это был Лука. Я скорее поверю в то, что его кто-то подставил. — Эта мысль тоже имеет место быть, — соглашается Филипп и делает глоток шампанского. — Так можно объяснить, почему Бальза сейчас в больнице. Вероятно, от него тоже хотели избавиться, как от свидетеля! Если так, то преступнику крупно повезёт, когда врачи поймут, что у Бальзы потеря памяти. Если она будет, конечно же. От сотрясений же бывает потеря памяти, мистер Карл? — Да, это довольно частое явление… Все вновь замолкают, не зная, что ответить. Каждый хотел поделиться собственными мыслями, но ни у кого из них не было желания спорить и подвергать своё мнение сомнениям. — Не могу знать, — Эдгар вновь пожимает плечами и отставляет чашку. Чай в горло совсем не лез. — И, если честно, у меня нет сил обсуждать всё это. В последнее время голова забита приездом цирка. — У меня тоже, — тут же кивает Эзоп, и вся атмосфера вокруг них вновь обретает светлые тона, словно он светился изнутри. Карл слишком очевидно, но неосознанно кладёт ладони на предплечье Джозефа и обращает его глаза на себя. — В письме, которое пришло мне этим утром, они просили меня стать их врачом на время пребывания. Оплата не самая большая, но там много интересных случаев! Жонглёры, дрессировщики, воздушные гимнасты… я верю, что все они мастера своего дела, но будет очень интересно поработать, если с ними что-то случится. Кстати, мистер Дезольнье тоже приглашён к ним на работу! В этот момент Эзоп переводит глаза на друга и неловко смеётся, понимая, что всё это время Джозеф смотрел исключительно на него. Фотограф тихо выдыхает через нос и принимает новый бокал вина от молодой служанки, которая всё это время сновала с подносом различных напитков по залу. — Да, они просили сделать для них несколько фотографий их труппы. И стоило мне подумать о том, что мои услуги обойдутся им дороже, чем у любого другого местного фотографа, как в конце письма заметил приписку. В ней говорилось, что порекомендовали именно меня. Кто — неизвестно, да и мне нет до этого дела, — Дезольнье отпивает немного вина и отставляет бокал, чтобы в следующий момент осторожно поправить волосы его друга. Эзоп слабо улыбается и убирает одну из ладоней, чтобы повторно заправить прядь за ухо. — Моей работы там не требуется, но я бы хотела посетить их представление. Не часто к нам приезжают цирки. А ещё я бы хотела прикупить у них мастики. Иногда камень не слушается и с ним возникает множество трудностей за работой, — Галатея вновь допивает чай и переводит взгляд на художника. — Вас попросили заняться оформлением, верно? — Да, мне сегодня тоже пришло письмо. Узнав о том, что в последнее время я без заказов, они попросили меня заняться их цирком вплоть до их уезда. Плакаты, листовки, манеж… я никогда не занимался чем-то подобным, но не думаю, что возникнут трудности. К тому же, после росписи Вашего особняка, мисс Клод, я уверен, что ничего сложнее уже не будет. — Не забывайте о том, что как только у моей близкой подруги появится достаточная сумма, она тоже обратиться к Вам с росписью её дома. А она, мой милый друг, ещё капризнее, чем я. — Вы преувеличиваете, мисс Клод, — встревает Филипп, который опустошал уже второй бокал шампанского. — Вы очень милы и воспитаны. Не стоит так строго к себе относиться. — Благодарю за комплимент, но боюсь, узнай Вы меня так же хорошо, как мистер Вальден, то поймёте, как сильно Вы ошибаетесь, — тихо, но весело хохочет Галатея и оставляет свою чашку, чтобы смущённо поправить волосы. — В таком случае, разрешите пригласить Вас на прогулку, — Филипп улыбается в ответ и убирает бокал, чтобы с доброй искрой в глазах посмотреть девушке в глаза. — Я буду очень рад лицезреть Вас в этом чудесном наряде на лоне природы. — Вы разрешите мне подумать над Вашим предложением? — интересуется Галатея и вновь поправляет волосы. — Конечно, мисс Клод. Я буду ждать Вашего ответа с нетерпением. Но торопитесь: очень скоро погода совсем испортится, — мужчина не сдерживает лёгкой улыбки и вновь поправляет круглые очки. — Не волнуйтесь, я успею дать Вам ответ до того, как это случится. Она дарит ответную улыбку, и весь оставшийся вечер проходит за обсуждением их любимых тем: поэзии местных авторов и рассуждениях о будущих работах. Галатея вновь шутит про капризный характер своей подруги, а Эдгар лишь успокаивает её тем, что у него уже были невыносимые заказчики. Тут в их разговор встревает Эзоп, который просит рассказать Джозефа историю, которую он рассказал ему ещё в самом начале вечера, но Дезольнье соглашается не сразу. После колкой шутки Филиппа фотограф всё же хмурится и, допивая очередной бокал вина, принимается за рассказ, не забывая вставлять острые фразочки. Карл всё это время глядит на него чересчур увлечённо, но все присутствующие не придавали этому значения. За их спинами вновь поползли слухи, а за широкими окнами, скрытыми пышными шторами, на пылающий город падала тень.