Август, 2015 год.
Республика Ассирия, Лачин.
Шесть лет назад. Затхлый запах в тесной коробке подвального помещения. Сквозь маленькое прямоугольное окно, закрытое решеткой, пробиваются лучи солнца, в свете которых витают миллиард пылинок. Где-то там, за границами этих запертых четырех стен, что покрыты темно-красными разводами, неустанно слышится лишь один звук. Кап-кап. Владислава очнулась около получаса назад, и с того момента, внутренне преодолев себя, смогла только еле-еле пошевелить пальцами правой руки. Кап-кап. Этот звук сводит ее с ума. А еще хриплое дыхание другого человека, что в нескольких метрах точно также лежит на грязной картонке, не в состоянии сдвинуться с места и размять озябшие от сырости конечности. Кап-кап. Очередная слеза скатывается по лицу Влады. Медленно, через пульсирующую боль в висках, понимание приходит к ней. Ее похитили. — Влада, ну что?! Ты забрала ятаган? — Ты меня достал! — кричит она в трубку. — Я только прилетела! Дай хоть пожрать… Влада с лукавой улыбкой на губах спускается со второго этажа на кухню, где мама оперативно готовит быстрый перекус. «Пусть помучается», — думает Савицкая про своего брата, который звонит ей уже в третий раз с момента посадки самолета. — Ну сестре-е-енка… — Ты невыносим, Маркус. — А ты самая лучшая, знаешь? — Не подлизывайся! — вопреки всему на губах Владиславы расцветает широкая улыбка… Кап-кап. Монотонный звук разрезает обрывистое воспоминание на мелкие ошметки. На смену приходит звенящая пустота. Влада напрягается всем телом и в этот же момент морщится, прикусывая губу. «Больно…», — слабо проносится в ее разуме. Спустя несколько минут она делает вторую попытку. Сцепив зубы, чтобы стон из грудной клетки вырвался не так громко, Владислава переворачивается с левого бока на спину. Онемевшую руку начинает покалывать. Учащенное дыхание срывается с сухих губ еле слышимым хрипом. Каждый вдох и выдох раздирает и до того поврежденное горло. Кажется, она сорвала голос… Вот только совсем не помнит как. Кривясь от тяжести, навалившейся на веки, Савицкая медленно открывает глаза. Помутневший взгляд потускневших голубых глаз упирается в потолок из монолитного бетона. Напрягая боковое зрение, Влада снова морщится и понимает, что лучше пока не предпринимать никаких попыток к движению. Зацепив краем зрения обшарпанные стены, она приходит к мрачному выводу, что анализ не даст ей ничего полезного. Кап-кап. Савицкая неподвижно лежит так бесчисленное количество времени, чувствуя, что чем дальше, тем больше начинает замерзать. Кап-кап. Владислава все стремится восстановить в памяти полную картину произошедшего, но от множества попыток все сильнее раскалывается голова. Ее тело начинает мелко дрожать, а на щеках появляется нездоровый румянец. Кап-кап. «Маркус…», — безмолвный зов к братику тонет в вязком пространстве. На момент Влада приходит к мысли, что все это только реалистичный сон. Юное, не до конца окрепшее сознание, не видевшее в своей жизни ничего страшнее разбитых костяшек Маркуса и безжизненного взгляда Дамиана, цепляется за убеждение, как за спасательную палку, вытягивающую из гиблого болота. Все это сон. Возможно, она уснула в машине по пути в школу. Вот сейчас ее разбудит таксист, оглашая, что поездка окончена. Влада дернется, в испуге откроет глаза, в первые секунды не осознавая резкую смену обстановки. Потом немного нервно посмеется над бредовым сном, расплатится с водителем и на дрожащих ногах выйдет из машины… Болезненная вспышка разрезает сознание Владиславы. Тихий стон продирается через горло. Затхлый воздух не сменяется легким ветерком, дующим из открытого окна машины. Невнятное бормотание где-то сбоку окончательно возвращает к действительной реальности, вынуждая повторять про себя один и тот же факт: ее похитили и вместе с ней, в помещении, находится кто-то еще. Снова болезненная вспышка. За ощущением, что мозги сейчас расплавятся заживо, следует следующее воспоминание. Влада позволяла себе только мысленно признаваться в том, что при виде куратора каждый раз робеет. Этот седовласый дядька умело будил в ней нерасторопную девчонку, что каждый раз впадала в ступор от строгого взгляда учителя или же очередного выкрика на уроке физкультуры, которую бывший спецназовец решил превратить в силовую тренировку. Сейчас так вообще при одном представлении, что придется к нему самой подходить, первой здороваться и формулировать объяснение, мол, вместо бедового брата ятаган пришла забирать она, ее коленки уже начинают истерично подрагивать. Оттягивая неизбежное, она решает сначала заскочить в кофейню рядом. Апельсиновый раф, дополнительно с двумя ложками сахара, должен немного успокоить нервишки, которые начинают натягиваться тонкими струнами, когда Влада проходит мимо ворот школы. Отвлекаясь, оглядывает маленькую парковку и взглядом цепляется за затонированную большую машину. Благодаря матери, ассоциации у нее с такими махинами исключительно одни — фантазия красочно рисует, как в микроавтобусе сидит взвод симпатичных мужчин, облаченных в спецназовскую форму. Савицкая фыркает от дальнейших картинок в голове и минует переулок. Она перепрыгивает ступеньки через одну и бодро влетает в кофейню. Молодой бариста тепло улыбается постоялице и без лишних слов делает давно заученный им заказ. Они перекидываются парой короткой фраз и Савицкая, забирая горячий напиток, выходит из кофейни. Стаканчик согревает руку Владиславы. Август сдает позиции и погода определенно становится холоднее. На мысли, что в сентябре возможно будет бабье лето, она вновь возвращается к главной задаче: необходимо забрать этот чертов ятаган. — И зачем я только согласилась… — Влада задает себе риторический вопрос, понимая, что перед просьбами братика устоять невозможно. Особенно, когда он перед ней делает такие жалостливые глазища, что хочется как кота погладить его по короткому ежику волос и милостиво сдаться в плен обаяния молодого сердцееда. Ворота школы оснащены автоматическим пропускным пунктом. Достаточно приложить карту учащегося к панели и железный забор отъедет в сторону, открывая путь. Савицкая копошится в своей сумочке, обнаруживает, что карта куда-то запропастилась. Досадливо хлопнув себя по лбу, она мысленно воспроизводит дальнейший план действий: придется ехать домой, тратить время на поиск этой пластиковой фигни и потом снова возвращаться в школу. Владислава поднимает голову к камере, висящей на вершине ворот, всей душой желая показать парочку красноречивых жестов… — Извините! — окликает ее кто-то сзади. Слышится хлопок дверной машины. Влада оборачивается на мужской голос, молчаливо приподнимая бровь в вопросительном выражении. Она автоматом отмечает восточную внешность незнакомца, как и то, что он вышел прямиком из той машины, о которой успела нафантазировать более симпатичные картинки. Натянутая на самые глаза кепка скрывает верхнюю часть его лица, от чего ей становится неуютно на душе. — Школа временно закрыта, — равнодушно оповещает он с легким акцентом в речи. — Но… — Савицкая мнется, нащупывая телефон в сумочке. — Мне нужно срочно забрать одну вещь… — У куратора? — бородатое лицо окрашивается слабой улыбкой. Он приближается к Владиславе на несколько шагов. Та в свою очередь начинает задумчиво хмуриться, однако все же неуверенно кивает в ответ, немного дрожащей ладонью доставая телефон. Незнакомец чувствует исходящее от девчонки подозрение и мысленно забавляется, понимая, что внезапно проснувшаяся интуиция ей уже ничем не поможет. «Если он зовет куратора именно куратором, значит, зря я волнуюсь, наверное…», — лихорадочно начинает размышлять Владислава. — «Позвонить маме на всякий случай нужно. Слишком нехороший у него взгляд». Незнакомец делает еще шаг. Влада дергается от него в обратную сторону, попутно разблокировав телефон. Ей не хватает всего лишь нескольких секунд, чтобы попасть по кнопке вызова контакта. Мужчина больше не медлит и подлетает к ней, вырубая Савицкую с одного четкого удара в шею… Протяжный скрип режет слух, доставляя новую порцию боли, к которой Владислава, кажется, начинает потихоньку привыкать. Звук шагов возвращает ее обратно в сырой и холодный подвал. Мужские голоса, раздающиеся будто со всех сторон эхом, заставляют Владу инстинктивно сжаться. Она не понимает, о чем они говорят. Незнакомый язык с резкими свистящими звуками отнимает у нее последнюю надежду на спасение. Совершенно незнакомое ей место, собственное бессилие и чужая обстановка вселяют в Савицкую такое дикое отчаяние, что ей остается только невероятными усилиями воли давить рыдания в грудной клетке и чувствовать, как горячие слезы скатываются по вискам. Ей страшно даже открыть глаза. Открыть глаза и встретиться лицом к лицу с людьми, которые точно не желают ей ничего хорошего. Снова фраза на незнакомом языке. Звук шагов. Следом страх парализует все тело. Влада чувствует, как ее несколько раз слабенько толкают ногой в бедро, проверяя в сознании ли она. По интонациям говорящего слышится короткий приказ. Скрип двери. Новые шаги, более легкие. Короткая вспышка боли во всем теле. Савицкая перестает что-либо ощущать, паря будто в невесомости. Утопая в вязкой пелене, она понимает, что ее куда-то несут. Когда сквозь веки пробивается желтый свет, Владислава прикладывает остатки сил, чтобы не зажмуриться еще больше. У нее банально не остается энергии на дальнейшую борьбу. В сознании начинает постепенно мутнеть, а слабенький внутренний голос перестает твердеть о том, что это сон. Все вокруг постепенно замолкает, и Влада погружается в желанную темноту, которая не таит в себе ни страхов, ни надежд.***
Темноволосая девушка в форме медсестры, не глядя на пациентку, молча выкладывает одежду на стул. Владислава наблюдает, как она механичными движениями поправляет выбившуюся простынь из-под матраса, забирает недоеденный завтрак и направляется к двери. У самого выхода медсестра рукой указывает на одежду и следом на Савицкую. Языковой барьер не позволяет объяснить ей напрямую простой приказ: одеться в принесенное платье. Влада продолжает неподвижно полулежать в кровати. Прошло уже несколько дней, как ее положили сюда. Сегодня третий. Когда сильное недомогание отпустило и осталась только слабость в теле, она от отсутствия дел, подпитываемая тревогой от неизвестности будущего, начала изучать обстановку. Через зарешеченные окна выбраться невозможно. Если и удастся как-то снять эти железки, то внизу поджидают двое мужчин с автоматами на перевес. Дверь в палату всегда заперта на замок. При очередном утреннем осмотре медсестра один раз забыла прикрыть ее, и Савицкая заметила такую же «охрану», как и под окном. Других вариантов нет. Попытки заговорить с персоналом не увенчались успехом. Больше ее, собственно, никто и не посещает. В первый день утешающим фактором стало убеждение, что ее обязательно отсюда вытащат. Ворота у школы, где ее похитили, оснащены камерами, машина, в которую Владу затащили уже без сознания, должна пробиваться по номерам… Мама точно расследует все необходимые детали и выйдет на след. Она спасет ее. Под вечер первого дня к Владиславе пришло запоздалое понимание, что вид из окна совсем не похож на местность Интара. Больница будто находится… Посреди пустыни? Да и больницей это назвать трудно. Явно по строению бывший жилой дом, который по минимуму оборудовали под подобие лечебницы. В попытке заснуть, она все продолжала твердить себе, что мама сможет узнать местоположение похищенной дочери, даже если ее перевезли через границу в другую страну. Второй день начался с пробуждения от кошмара, который перерос в сильную истерику. Сотрясать хрупкие стены криками и рыданиями Савицкой дали недолго. Усилиями охраны у дверей, ее привязали к кровати, в то время как медсестра пыталась вколоть успокоительное со снотворным. Проснулась Влада когда уже стемнело. Первая мысль слабо зажглась в уставшем сознании. Ее не найдут. Смысла бороться нет. Равнодушно оглядев остывший ужин на подносе, она прикрыла налитые тяжестью глаза и позволила себе утонуть в внутренней пустоте. Позволила себе полностью отключиться от мира, не задаваясь лишними вопросами. Ничего больше не имеет значения. Завтракать на третий день пришлось под внимательным наблюдением медсестры. Сквозь тошноту Савицкая проглотила несколько ложек водянистой каши, и упрямо отложила железную тарелку обратно на поднос. Силы в полной мере еще не вернулись, однако их хватило, чтобы раздраженно взглянуть в ответ на выжидающее выражение лица незнакомки в белом халате. Спорить с упрямой пленной не стали и просто молча отвели в подобие бани. Владе позволили смыть с себя всю грязь, привести себя в порядок. Натирая тело мылом с резким запахом чего-то хозяйственного, она ужасалась количеству синяков, расцветающих на ее бледной коже. Попытки вспомнить и восстановить полную картину произошедшего все еще не удавалось. А неизвестность пугала больше всего. Несмотря на бурную фантазию, не вселяющую никаких хороших ожиданий, короткая прогулка за пределы «палаты» закончилась только приемом душа. Владиславу снова окружали четыре стены выцветшего желтого оттенка, изученные до последнего сантиметра. При взгляде на прикроватную тумбочку, ей резко захотелось вылить недоеденную кашу на головы тем мужикам, стоящим под ее окном. Однако разум возобладал. Пришлось просто смиренно лечь в кровать, ожидая неизвестное. От того, что ей позволили банально помыться становилось страшнее. И вот сейчас, смотря диким взглядом на простенькое длинное платье, Влада окончательно убеждается: чтобы дальше не произошло, ей необходимо набраться побольше сил, она обязана выстоять. Выстоять ради того момента, когда мама приедет и заберет ее. Мысль, что выхода из плена нет, Владислава старается больше не допускать. «Не хочу как Маркус быть хныкалкой-сопелочкой», — подбадривает себя Савицкая, вспоминая смешную обзывалку, которая прицепилась к брату еще в детстве. Все потому что он чувствительнее ее и до определенного момента Маркус слишком часто плакал по любому удобному поводу. От отголосков прошлого, которые в обычной жизни приносят ей теплую ностальгию, Владиславе становится только хуже. Отчаяние топит ее с головой и остаток времени уходит на то, чтобы взять себя в руки и надеть это несуразное платье, слишком свободно сидящее на тонкой фигуре. Без нижнего белья юной девчонке становится совсем некомфортно. Она старается не поддаваться панике, принимая факт отсутствия необходимых вещей. Возможно, просто забыли выдать… Когда дверь в палату открывают, и вместо медсестры ей указывает выйти из комнаты охранник, Влада послушно следует указаниям. Очень простую вещь Савицкая уяснила в самом начале: пытаться выбраться самой пока бессмысленно, все сложится только хуже. Необходимо сохранять здравый рассудок и наблюдать. «Не зря же я выросла в больной семейке военных, помешанной на дисциплине», — грустно усмехается про себя Влада, осознавая еще одну важную вещь. Как бы ее свободу не ограничивали дома, как бы она не упрямилась попыткам контролировать настоящее и будущее… Савицкая готова сейчас покориться любым планам мамы, только бы выбраться из этого места, где палящее солнце и песок беспощадно пытаются выжечь любые проблески надежды на выход. Они отводят ее к бронированной машине, крепко держа за руки с обеих сторон, будто она способна в любой момент вырваться и сбежать. Владиславе повязывают на глаза черную, практически непроницаемую, ткань. Требовательно толкая ее в спину, мужчина усаживает пленную на заднее сидение, связывая потом руки и ноги. Веревки давят на нежную кожу, Савицкая молча терпит все условия. Машина трогается с места, а ей остается лишь слушать гудящий звук мотора и рассекаемого песка.***
Владиславу около получаса назад заперли в комнате, так и не сняв с ее лица повязку. Руки и ноги тоже оставили обездвиженными. Она разводит плечи в стороны, выпрямляет спину, пытаясь хоть как-то размять тело, которое все еще ноет от долгой поездки в машине. По внутреннему подсчету Влада понимает, что уже примерно вечер. Невыносимая жара, от которой не спасло даже легкое платье, словно выжгло весь воздух в автомобиле и усилило запах пота, исходящий от двух мужчин, что везли ее. К счастью, Савицкой хватило выдержки не вывернуть на их спинки сидений жалкий завтрак. Она сжимает тонкую ткань платья в руках и закусывает губу. Ей осточертело ожидание. Мысленно Владислава тысячу раз успела признаться себе, что готова ко всему. Лишь бы эта неизвестность прекратилась. Савицкая слышит тихий звук открывающейся двери. Тяжелые шаги раздаются по комнате, с каждой секундой все ближе и ближе. Ее ноздри расширяются, улавливая запах мужского одеколона. На миг наступает оглушительная тишина. Владислава шумно сглатывает, отклоняясь на стуле чуть вбок. Подальше от вошедшего. Легкое касание к ее лодыжкам. Она дергается, стул протяжно скрипит под весом. — Тихо, — чистая интарская речь, которую уже не было слышно несколько дней, вводит Владу в ступор. Голос ей кажется отдаленно знакомым. Несмотря на родной язык, доверие говорящий пленной не внушает. Леденящие интонации словно берут в тиски ее душу, не позволяя даже шевельнуться, допустить шальную мысль о сопротивлении. Веревки спадают на пол, оголяя покрасневшую кожу ног. Следом незнакомец развязывает ей руки. Савицкая все еще не осмеливается даже сжать руки в кулаки, чтобы скрыть нарастающую дрожь. Она буквально кожей ощущает, что над ней сейчас выжидающе нависают и наблюдают, как за диковиной зверушкой. Секунды, растягивающиеся в пытку, проходят в звенящем напряжении. Запах одеколона становится слабее. Приглушенный шорох… Будто кто-то садится в пружинистое кресло. Влада расслабленно выдыхает через приоткрытый рот. — Снимай повязку, — новый приказ. Непослушными руками она пытается развязать слишком крепко затянутый узел на затылке. С четвертой попытки у нее получается ослабить его. Плотная ткань спадает на шею, а сама Владислава морщится от яркого света в помещении. Растирая глаза руками, Савицкая старается не поддаваться внутренней панике. Перед глазами проясняется и Влада наконец видит сидящего напротив нее мужчину. Блестящая лысина в свете ламп, короткая борода, колючие глаза. Его размеры помимо первоначального страха внушают лишь одну мысль: сопротивляться точно смысла нет… — Встань, — тихо проговаривает он, не отрывая от нее взгляда. — Что… — хрипло запинается она, непонимающе озираясь по сторонам. Савицкая отмечает, что ее привели в богато обставленный кабинет. Единственный способ выйти отсюда — через приоткрытое окно. За дверью наверняка стоят люди, так что если рисковать, то через более надежный вариант. Владислава снова смотрит на мужчину. Холодная улыбка на его губах и слабое покачивание головой заставляют снова сжаться. Он только что безмолвно дал ей понять, что путей отступления нет. Ее не отпустят. В то время, как разум упорно ищет выход, сердце трусливо сжимается от одного вида этого человека… — Ты мой подарок. Я тебя заказал, — обыденном тоном объясняет он, располагая свои руки по обе стороны кресла. — Вставай и раздевайся. По сменяющимся эмоциям на тонком лице девчушки можно понять, что в ней сейчас происходит борьба. Узнавание сквозит в растерянных голубых глазах. Она помнит его. Это он в том подвале проверял ее состояние. Бояться Савицкая так и не разучилась. Однако обстоятельства часто вынуждают ее идти вперед, несмотря на опутывающий ноги и руки страх. На подгибающихся ногах Влада медленно поднимается со стула. Мужчина задирает подбородок, довольно откидывается чуть назад всем телом. За краткий миг в ней загорается неистовое желание стереть с лица этого ублюдка победное выражение. «Сейчас!», — проносится сигнал в ее голове. Она срывается к окну, подавляя в себе любые сомнения. Даже если там не первый этаж, Савицкая переломает себе ноги, но попытается выбраться отсюда. Даже если у нее получится отбежать от дома хотя бы на несколько метров, пока ее не поймают или не застрелят с автоматов в спину — это уже маленькая победа. Даже если побег имеет больше вреда, чем здравого смысла — она не сдастся просто так в плен к нему. Она тянется рукой к оконной ручке. Кончиками пальцев успевает почувствовать холодный пластик… И не успевает. Тело Влады под давлением дергается назад. Мужчина грубо хватает Владиславу за шею, буквально оттаскивая ее от приоткрытого окна. — Со мной играть в догонялки бессмысленно, Владислава, — он смакует имя по слогам, как змей шепчет в ухо пожизненный приговор к заключению. — Иди, — разворачивая Савицкую, мужчина толкает ее к большому дубовому столу. — Садись, — очередное болезненное нажатие на шею, он заставляет рухнуть почти обессиленное тело в кресло. — Иди… К черту! — она пытается подняться. С побледневших полных губ срывается вскрик, когда большая ладонь сжимает шею Влады сильнее. — Смотри, строптивая, смотри, — шипящими интонациями приговаривает мужчина, включая ноутбук. Владислава отрицательно мотает головой. Она ничего не видит перед собой из-за застилающей глаза пелены. Слезы скатываются к подбородку непрекращающимся ручьем, срываются в отсутствующее открытое декольте и исчезают под платьем. «Скоро все закончится», — мысленно старается Савицкая успокоить себя. — «Скоро меня заберут отсюда. Нужно немного потянуть время… Чтобы… Чтобы до меня не дотронулись». — Думаешь тебя вытащат отсюда? — он словно читает ее мысли. — Твоя мать, сидящая в своем рабочем кабинетике, действительно ищет тебя. Она даже успела задержать нескольких моих агентов, — снова смешок в ухо, Савицкая дергается в сторону. — Тише-тише… Не хочешь смотреть, строптивая, тогда слушай. Клик клавиши. — Мы не ведем переговоры с террористами, — до боли родной голос заполняет комнату. Владислава не сдерживается от всхлипа и широко распахивает глаза. Смуглое лицо дяди смотрит с экрана ноутбука прямиком на нее. Карие глаза не излучают ничего, кроме равнодушия, натянутая бандана не позволяет разглядеть остальные черты. — Псы войны скорбят вместе с остальным Интаром. Мы не простим боевикам похищение детей. Каждому будет выложена раскаленная дорога в ад, — Януш протягивает руку к петличке, подносит ее ближе ко рту, делая короткую паузу… — Аль-Джамал, я лично похороню главный дворец под трупами твоих собратьев. Конец записи. — Тебя никто не спасет, Владислава. Как видишь, они заживо тебя похоронили, — снова повторяет Джамал. — С нами переговоры не ведутся, — он отталкивает от себя уже завывающую девчонку и отходит к креслу. Оглушительный крик проносится по кабинету, ударяется о стены, которые услышали бесчисленное количество женских рыданий, отчаянных предсмертных молитв и равнодушных приказов об очередных подрывах общественных мест. Владислава сползает на пол, прислоняя руку к груди. Глухой стук. Она лбом упирается в холодный паркет. Снова крик, переходящий в надрывный хрип. Мир шестнадцатилетней девушки трещит по швам. Влада отказывается верить в то, что спасения нет. Отказывается верить в то, что Януш ее не вытащит… — Раздевайся, — повторяет один из глав террористической группировки «Аль-Хамар». Приказ повторяется до тех пор, пока слезы не высыхают на побледневшем лице Савицкой. Пока силы не иссякают окончательно и из разодранной глотки вырывается слабый хрип. Пока она не перестает ощущать холод паркета и ей становится все равно на то, что окно остается все еще открытым. Когда долгожданная пустота крепко обнимает обмякшее тело, когда из головы исчезают хаотичные мысли, на смену которым приходит полное безразличие, Савицкая поднимается. Механичным движением Влада стаскивает лямки платья с плеч. Иллюзия барьера, защитной стены спадает к ногам. Больше она ни на что не надеется. Джамал подходит к ней. Чувствуя, как он трогает и оглядывает ее со всех сторон, Савицкая запрещает себе сопротивляться. Голубые глаза стекленеют, уставляются в пространство перед собой. Август должен был закончиться не так.***
Пустая оболочка, некогда являющаяся Владиславой Савицкой, неподвижно лежит в кровати. Словно натянутая бледная струна, облаченная в бордовую кружевную сорочку. Красивая, но такая пустая кукла. Глаза уставлены в одну точку, а руки безвольно раскиданы по сторонам поверх одеяла. Русые волосы растрепанными волнами струятся по подушке, оголяя четко очерченные ключицы. Разбитая губа подрагивает в такт синей жилке на тонкой шее. «Не надо! Умоляю!», — хриплый вскрик еще не восстановившимся голосом выдает Владу с головой. Мужчин в ее постели еще не было. Она игнорирует нарастающую боль в промежности, и то как с каждой секундой простынь под ней становится влажнее. Она смиренно ждет своего конца и упорно не желает обращать внимания на жжение в задней области шеи. Это чувство — словно маленькие комарики, которые упрямо и беспрестанно вонзают в нее свои иглы. Вонзают прямиком в татуировку. В бабочку. Символ свободы. Ей не интересно оглядывать мебель и стены, что оформлены под тон ее белья. Не интересно заглянуть в ящички стола, придвинутого вплотную в угол комнаты. Она ничего не чувствует. Не чувствует как раненая губа саднит. Не чувствует боли в руках, которые буквально несколько минут назад с силой выворачивали. Не чувствует гадкого ощущения в груди от того, что вопреки всему сдалась. Влада отказывается находиться в своем теле. Она не тут. Не в этой комнате. Не в этом мире. Мире, где любимые люди даже не постарались приложить усилий… «Тебя никто не спасет, Владислава», — остается лишь один голос. — «Ты моя. В твоей жизни будет только один мужчина», — ядовитое удовлетворение, сполна сквозящее в словах, давит на полуразрушенные стены в голове Владиславы. Его голос… Низкий, хриплый и такой же бесчувственный, как теперь и она. Голос, принадлежащий ее личному палачу, который так самодовольно возвышался над ней вчера на целую голову. Джамал не притронулся к ней. Лишь придирчиво осмотрел, как породистую кобылу на подлинность качества. Однако сегодня все по другому. Савицкая это понимает. И никак не реагирует. Ей плевать. Сегодня все закончится. Она слышит, как дверь в комнату открывается. Женский вздох тихо проносится по комнате. Владислава продолжает смотреть в одну точку, полностью игнорируя происходящее. «Я слышал ты хорошо танцуешь, Владислава», — очередной приказ, не имеющий путей отступления. Кровать под чьим-то весом прогибается. Савицкая съеживается, когда с нее стягивают до подбородка натянутое одеяло. Вздох, громче предыдущего, усиливает напряжение, витающее в воздухе. «Станцуешь для меня?». — Я… Тебе… Помочь, — с трудом выговаривает женщина на ломаном интарском. Черный никаб позволяет разглядеть лишь растерянные карие глаза. — Врач скоро… Приезжать. Помочь тебе. У тебя кровь идет. Сильно. Влада в ответ медленно моргает. У нее нет желания отвечать. И есть ли смысл? Следуя несуществующему, только ей ведомому ритму, Владислава делает плавное движение бедрами. Тонкая фигурка изгибается, тянется ближе к широкой груди Джамала. Ее руки самоуверенно блуждают уже по области живота боевика. Она не отрывает взгляда от его глаз. Тот в свою очередь не отказывает себе в диковинном удовольствии и позволяет своей пленнице смотреть так: открыто, непокорно, несмотря на танец. Его это откровенно возбуждает. — У-убей меня, — взмаливается Савицкая незнакомке, пока та касается ее дрожащей рукой длинных пальцев с обломанными до крови ногтями. — Избавь меня от этого… Дотянуться до кобуры с пистолетом Джамал ей не дает. На лице не мелькает даже толики удивления. Значит, он знал. Знал и специально пришел, даже не сняв рабочую форму. Владислава не чувствует, как служанка заботливо распутывает светлый локон волос, приговаривая, чтобы она не смела такое говорить. Савицкая снова и снова погружается в тот момент, когда Джамал без подготовки резко входит в нее. В тот момент, когда тело парализует от режущей боли, а перед глазами мутнеет. Он изощренно сломал ее. Сначала отобрал надежду на спасение вчера. Следом, задумавшись на несколько мгновений, лично вложил оружие в ее руку. «Стреляй. Через час все твои родные в Интаре будут убиты», — пистолет больше не кажется спасением. Когда Влада приставляет дуло к своему виску, решив, что если не сможет убить его, то покончит с этим адом по-другому, мир из-под ее ног окончательно выбивают. — «Тебя это не спасет, я решаю жить тебе или умереть. Стреляй, если осмелишься. Твой братец отправится на тот свет первым. Следом за тобой». Не прикладывая грубой силы, он вручил ей холодное орудие и сделал беспомощной. Животный экстаз, плескавшийся в его глазах, Савицкая была вынуждена наблюдать до самого конца. До самого конца, когда он в полную длину остервенело вколачивался в нее. Когда она вскрикнула от боли слишком громко, Джамал выбил остатки рвущегося внутреннего огня тяжелыми пощечинами. — Я тебе помочь, — повторяет служанка, вырывая ее из адского круга еще свежих воспоминаний. — Ты сбежать отсюда. Сбежать обратно… Домой. Уголки губ Владиславы дергаются вверх, в подобии улыбки. Она вспоминает строгое лицо мамы, которая в очередной раз выговаривает ей, что нужно ответственно относиться к своему будущему, что на «своих танцах» карьеру не построить. Теплое воспоминание, окутывающее иллюзией дома, закрывает Савицкую от реального мира. Ее веки опускаются. Она не тут. Не в этом теле.***
— Смотри, Владислава. Смотри и запоминай, — приговаривает Джамал, крепко стискивая локоть Савицкой, чтобы та не смела отвернуться. — Всегда помни, что может произойти с тобой или с твоей семьей за непослушание. Мальчишка лет десяти выкрикивает одно короткое слово, которое она не понимает, однако интуитивно догадывается, о чем или о ком он размазывает грязные слезы по смуглому лицу. Мама. Дите, с ранних лет воспринимающее боевиков с оружием наперевес за нормальную повседневность, впервые задумывается о том, что что-то в этом мире происходит неправильно. Он комкает в своих маленьких ладошках песок, пытается пальцами продавить миллиард сухих песчинок. Опустевшим взглядом Влада переводит взгляд на вырытую могилу. Связанная по рукам и ногам женщина, лежащая на самом дне, лишь усиленно глотает всхлипы, стараясь не издавать ни звука. Не подавать виду, как ее сердце разрывается на тысячи осколков от молебных криков сына. «Она пожертвовала собой ради меня, несмотря на своего ребенка», — с ужасом осознает Владислава, вспоминая тот вечер, когда эта служанка сидела у ее изголовья до того момента, пока не приехала скорая помощь. После грубого изнасилования не особо качественно, но быстро Савицкую поставили на ноги и вернули обратно в дворец Аль-Джамала. Последние слова служанки казались ей за пройденные дни бредом, пока она в один вечер тихо не шепнула ей на ухо, что в полночь понедельника будет возможность сбежать. Сегодня воскресенье. В голове Владиславы четко вбита дорога, по которой она должна была выбраться из дворца. Время идет на обратный отсчет… Однако наблюдая за тем, как подчиненный Джамала заживо начинает закапывать женщину, Савицкая внезапно приходит к мысли, что даже не знает ее имени. Она не заслужила помощи. Не заслужила молчания этой женщины, не желающей выдавать имя той, кого собралась вывезти за границы Ассирии. Она не заслужила спасения. Не такой ценой. Савицкая стоит и с пугающей пустотой пропускает через себя весь ужас происходящего. Пропускает через себя отчаяние мальчика, безразличие палача и обреченность виновной. Она хочет отвернуться. Однако не крепкая хватка Джамала останавливает ее. Владе нужно смотреть. Нужно смотреть и закалять себя. Перед ней обнажается одно из множеств лиц этого прогнившего мира. Его невозможно рассмотреть из окон танцевальной студии. Невозможно в полной мере прочувствовать из документальных антитеррористических выпусков, которые включали еженедельно на уроках ОБЖ. — Что будет с ребенком? — тихо спрашивает она у Джамала. Тот медлит с ответом. Крепче сжимает руку Владиславы, будто желает оставить на бледной коже еще парочку синяков. — Юсуфа мы наставим на путь истинный, — в конце концов говорит он. «Юсуф», — Савицкая мысленно повторяет про себя имя мальчика, вбивая в сознание его детские черты лица и приметную родинку на шее. Ровно в полночь она постарается добраться до назначенного места. Однако мысли о побеге теперь слишком глупы и трусливы. Влада не станет рисковать родными, ради спасения собственной шкуры. Джамал ясно дал понять, что в жестокой готовности держит ее семью под наблюдением. Человек привычен надеяться, что кто-то придет и вытащит его из той клетки, в которой он вольно или невольно оказался запертым. Он лелеет надежду до тех пор, пока не начинает понимать, что список добровольцев-спасателей сводится к нулю. Когда теряет равновесие сознание усталое, когда ступеньки лестницы уходят из-под ног, следом воспаленный одиночеством разум осознает — проложить тоннель на поверхность придется ему самостоятельно. Савицкая не сбежит отсюда. И не только потому что не хочет терять маму и Маркуса. Женщина, чье имя Владислава не знает, заслуживает отмщения. Отныне это ее личный долг. Картина происходящего рвет в ней и без того истерзанную душу и вызывает тошноту. Но нужно смотреть в глаза бесчеловечности. Не отводить взгляда… Возможно наоборот, реакцию Влады вызывал тот факт, что все происходит слишком по-людски. Не Бог заставляет одних людей истязаться над другими, не другие высшие силы вынуждают землю гореть под адским пламенем уродства разума человеческого. А люди.