***
Хмурый Янь Чжэнмин нервно крутил тонкими пальцами пиалу давно остывшего чая и то и дело пофыркивал, непонятно кому выражая свое глубокое и искреннее, но уже подостывшее возмущение. Ли Юнь, для вида перебирающий свитки в стороне, поглядывал на главу клана с опасением, прикидывая, когда уже можно осторожно ступить на чуть отвердевшую породу без риска тотчас провалиться в бушующее море магмы. Они остановились в маленькой, комфортной гостинице неподалеку от «поля брани». После нашествия на Южные земли орды темных заклинателей, лучшие представители малых бизнесов попали под удар первыми, так что никаких роскошных и больших заведений тут более и не водилось. Этому месту повезло — оказавшись далеко от очага бедствий и будучи достаточно незаметным, чтобы не привлечь лишнего внимания, оно сумело уцелеть и даже чуть приподняться над средним уровнем. Мебель была не дорогой, но новой, гостевые покои чистыми, платья служанок опрятными и даже красивыми. Однако для Янь Чжэнмина даже такой достаток равнялся бедствию, а проведение тут ночи — страшному стеснению и неудобству. В подобных случаях ночевки вне ордена глава предпочитал скорее провести ночь в пути, под открытым небом, чем скаблить нежную кожу о грубый лен простыней. Для Ли Юня было загадкой, почему глава клана уже второй час давит изящной задницей не самую удобную кушетку вместо того, чтобы, плюясь ядом на мещанский сервис, улететь домой не дожидаясь утра. — Где он шляется? — наконец недовольно, будто про себя вопросил Янь Чжэнмин. — Этого балбеса только за смертью посылать. Прикажет нам сидеть тут, пока не кончатся деньги на дорогу? Отметив, что из голоса старшего ушла добрая половина былого яда, Ли Юнь осмелился ответить: — Старший брат, разве ты сам не сказал, что не хочешь больше видеть младшего брата? — Когда я такое говорил? — Янь Чжэнмин раздраженно глянул на младшего. — Я сказал, чтобы он не возвращался, пока не поймет своих ошибок и не покается, — после чего зло фыркнул, — разве что, его мозги также состоят из камня и он сознательно тянет время, чтобы эволюционировать естественным путем и выполнить мое наставление должным образом. — А в чем именно он ошибся? Это как-то связано с повреждением, которое ты получил во время медитации? Судя по мрачной тени, наползшей на лицо старшего, догадка Ли Юня попала в точку. Было видно, насколько Янь Чжэнмин не хотел касаться этой темы, но, похоже, он сам понял, что своим молчанием может только наплодить лишних недопониманий. — Когда я провожал Чен Цяня в Южные окраины, — тяжело и нехотя начал он, — он казался очень нестабильным. Подозреваю, это из-за той проклятой железки, которую он повадился всюду носить с собой. В убежище темных заклинателей Чен Цяню понадобилось бы мощное оружие, но я боялся, что меч может взбунтоваться в бою. Я решил, что лучше сделать для него какой-то защитный талисман. Очень надежный и такой, о котором сам младший брат знать не будет — на случай, если меч проберется в его сознание и — — Старший брат, — Ли Юнь прервал Янь Чжэнмина — голос его был странно хрипл и невыразителен, — ты что, отдал младшему брату кусок своей души? Янь Чжэнмин ответил хмурым молчанием, отвернувшись так, словно разговор стал для него слишком сложен. — Куда ты его поместил. — Это что, имеет какое-то значение?! — Куда. Ты. Его. Поместил. На некоторое время комната погрузилась в молчание. — В ленту, — сдавшись первым, тихо буркнул себе под нос Янь Чжэнмин. Некоторое время Ли Юнь таращил на него глаза, осмысляя услышанное. — Старший брат, ты ведь понимаешь, что колоть свою душу на удаленно функционирующие куски довольно опасно? А ленту наш младший брат мог… потерять? Или случайно порвать? А мне теперь придется опытным путем делать для тебя лечебную микстуру, из-за того, что обратный импакт выжег у тебя на ауре чертову лунку с запеченными краями? И вообще, если ты видел, что с младшим братом что-то не в порядке, почему не приказал ему остаться в клане? Атмосфера в комнате, казалось, сменила полюса — теперь уже смурнеющему Янь Чжэнмину приходилось отсчитываться перед закипающим Ли Юнем. — Она бы не порвалась, — стремясь оставить за собой превосходство, Янь Чжэнмин нехотя отбил единственный аргумент, на который у него нашелся ответ. — Предмет, напитанный духовной силой можно уничтожить только другой духовной силой. Он не хотел говорить Ли Юню, что не мог терпеть чувства, давившего на него мрачным взглядом знакомых и незнакомых глаз, и потому предпочел трусливо отослать их владельца подальше. — Так, — прикрыв глаза рукой и тихонько выругавшись, Ли Юнь продолжил, — как так получилось, что кусок твоей души оказался уничтожен? И за что ты избил младшего брата? — За дело, — от всплывших воспоминаний на лицо Янь Чжэнмина вновь легла тень злости, — дай этому болвану свиток с клановыми техниками, и он использует его, чтобы подтереть себе зад. Я пожертвовал ему ту часть себя, что относилась к нему теплее всего, а он позволил какому-то чертову мечу взять над собой контроль и атаковал ее! Ли Юнь вздрогнул. Получалось, что часть души главы клана была уничтожена даже не вражеской атакой, а самим Чэн Цянем? — Черт возьми, разве истории с Хань Юанем ему было мало, чтобы понять, насколько осторожным надо быть со своим внутренним демоном?! Как эта штука любит цепляться за всякие опасные артефакты, техники и прочее дерьмо чтобы глушить носителя?! — Янь Чжэнмин продолжал распаляться — пальцы сжались на подлокотниках кушетки, что тотчас огласили комнату сухим треском. — Старший брат, — Ли Юнь ощущал, как груз безнадежности наваливается на плечи, но все же задал самый тяжелый вопрос, что после серии открытий напрашивался сам собой: — Ты был в таком состоянии из-за того, что одурманенный младший брат атаковал теб… осколок твоей души? Что конкретно тогда произошло? Янь Чжэнмин замолчал на достаточное время. Всем своим существом он как будто выгорел — вечно идеально ровная спина ссутулилась, волосы неопрятно свесились набок. На скулах ходили желваки, брови тяжело шевелились, будто обладатель пытался и не мог подобрать слова. — Не помню, — мрачно и бессильно выдавил он. При попытке вспомнить, что именно он видел в медитативном сне, Янь Чжэнмин чувствовал, как сознание наполняется едким, воняющим гарью и кровью сизым туманом. Он вложил в белую ленточку самую теплую, любящую, наивную и самоотверженную часть себя — ту, что при встрече после многолетнего расставания требовала, презрев приличия и собственную вину, кинуться младшему на шею, ту, что сворачивалась клубочком и болела где-то внутри холодными, наполненными сожалениями ночами на протяжении сотни лет, ту, что иногда сам Янь Чжэнмин хотел бы выкорчевать из себя — хотел и не мог. Заключенная в ленте маленькая часть Янь Чжэнмина была гораздо свободнее и смелее него, она не побоялась бы честно сказать Чэн Цяню о чувствах хозяина. Вероятно, это она и сделала — но младший брат не просто не принял этих чувств, нет — он методично и долго убивал ее самым болезненным способом, пытал чувством вины, низводил ее чувства до тупой похоти. Что-то такое пошлое, грязное, и куда более болезненное, чем примитивное ранение в бою Янь Чжэнмин почувствовал, когда при пробуждении тело скрутило остаточными судорогами. Жуткие, мерзкие ощущения чего-то, что он не помнил до сих пор бродили по мышцам, вызывая желание сменить одежду. А лучше кожу. Вероятно, разрыв воспоминаний произошел из-за того, что в конце концов осколок, не выдержав давления, предпочел расколоться, чтобы хоть как-то прекратить боль, а зазевавшегося Чэн Цяня спасало то, что от него оставалось — угасающее, стремительно теряющее в силе — настолько, что для окончательного уничтожения хватило пары соприкосновений с темной энергией. После смерти этой маленькой, невинной части себя, на Янь Чжэнмина нахлынула волна гнева. Этот безмозглый болван Чэн Цянь не просто убил в своем старшем брате то, что он хотел бы сберечь несмотря на всю сопутствующую боль, он еще и поверил какой-то жалкой, пустопорожней тьме — иллюзии — но не человеку, влюбленному в него больше ста чертовых лет. Не говоря уже о том, какой опасности подверг себя сам Чэн Цянь, бросившись из огня да в полымя. А потом неотвратимой, туманной стеной окутало понимание того, насколько он — Янь Чжэнмин — на самом деле жалок. Ну любил он своего младшего брата больше ста лет — разве он заслужил взаимность? Разве смог помочь тогда, когда это было действительно необходимо? Овладел Чэн Цянем его внутренний демон или кто там еще — разве он не имел права по достоинству воздать главе клана за его безалаберность и слабость? То, что Янь Чжэнмин, ошибившись так, как он это сделал, продолжает питать надежду на какие-то ответные чувства, делает его самой жалкой потаскухой, какую только можно найти в захудалом углу цветочного дома. Потому можно сказать, что Чэн Цянь даже не совершал никакого преступления — просто использовал бесстыдную, жалкую в своей неуправляемой похоти шлюху по прямому назначению. Возможно, ему стоило просто принять свою участь еще тогда, в момент когда Шуанжэнь обжег его пальцы плотоядным голодом и стало ясно, чего именно хочет его хозяин — уничтожить фальшивое величие своего старшего брата — извращенного, слабосильного предателя. Янь Чжэнмин должен был принять положенную карму. А после никогда не высовываться из угла, в котором его бросят, чтобы не запачкать собой белый свет. Почувствовав пробежавший по коже мороз, Янь Чжэнмин судорожно встряхнулся и поспешил отмести разрушительные мысли в дальний угол. Сколь бы он не был виноват, на его плечах лежат данный учителю долг и обязанности главы клана. Какие бы потрясения его не ждали и какой бы отвратительный шлейф не тянуло его существование, Янь Чжэнмин обязан быть сильным, оставаться живым и здоровым — даже если это противоречит фундаментальным понятиям чести. Кроме того, часть его существа сохраняла здравомыслие и яростно противилась саморазрушению. Янь Чжэнмин знал, что в нем есть никчемные, отвратительные черты — но кроме них есть гордость, честь, рвение к жизни и защите нуждающихся. Он лучше многих — и он это знает. Он должен прекратить кормить своего внутреннего демона и жить с гордо поднятой головой. Даже не потому, что он обязан — потому, что трезвым умом он понимает, что достоин. Выдохнув, Янь Чжэнмин заставил себя собраться — осанка распрямилась, на лицо вернулось выражение чуть надменного спокойствия. — Что бы ни произошло в той иллюзии, значимого вреда мне это не принесло. Так все же, куда запропастился медная монетка? Ли Юнь, наблюдавший метания старшего брата, с неопределенно повел плечами. Янь Чжэнмин нахмурился. В самом деле, прошло уже достаточно времени, чтобы Чэн Цянь мог отойти от тумаков и придумать достойную покаянную речь. Не мог же он решить, что старший изгнал его из клана или что-то вроде того? Грохот распахнувшейся двери заставил обоих братьев вздрогнуть. — Брат Янь! — запыхавшаяся Лужа представляла собой одновременно потешное и пугающее зрелище — перья в волосах торчали, как прутья погрызенной собаками метлы, большие от волнения глаза лихорадочно блестели. — Старший брат Чэн сказал, что на самом деле все это кто-то подстроил и он его найдет! И убьет! Старший брат отправился убивать кого-то и пообещал, что вернется только после этого! И ушел! — зажмурившись, она оттараторила на одном дыхании. Пол под Янь Чжэнмином накренился куда-то вбок. — А еще, — узрев постигшую главу клана метаморфозу, Лужа порядком оробела и чуть слышно закончила, — он велел передать, чтобы старший брат не искал его и позволил все сделать самому… вот.***
Мягкое сияние золотого лотоса освещало древние скалы узкого подземного грота и бескрайнюю зеркальную поверхность, раскинувшуюся на дне. Черные воды не давали отражения, со спокойной неумолимостью поглощая любой направленный на них свет — подобно древнему чудовищу, что некогда наелось досыта, но по старой привычке продолжает потреблять все, что может или не может быть пригодно в пищу. Сия участь, однако, обошла небольшой цветок — маленькую принцессу темного замка — и ледяные ветра, что подобно свирепым, диким волкам, подступающим к добыче, скользили меж незваных гостей, своим присутствием опорочивших пространство, девственно пустовавшее на протяжении тысяч лет. — Так, — глубокий, невозмутимый баритон легким эхом отразился от стен грота, — что же, в конце концов выберет глава Янь? Мне кажется, я достаточно доходчиво объяснил, в каком положении вы находитесь. Силы вашего младшего брата уже на исходе. Янь Чжэнмин стиснул зубы, немеющие от напряжения пальцы сжали рукоять безымянного меча. Ничего из этого не произошло бы, не будь его бестолковый младший брат упрямым ослом со спутанным клубком ниток вместо мозгов! Стремясь оградить дражайшего старшего брата от опасного расследования, малолетний придурок затаился, подобно мыши в норе, близ которой бродит голодная кошка — Янь Чжэнмину приходилось едва не через десятые руки добывать крохи сведений, куда и зачем направился Чэн Цянь, бестолково мотаясь за ним по Поднебесной. И к чему это привело? Да, верно — к тому, что бестолковый придурок Чэн Цянь попал под действие «души художника», а Янь Чжэнмин, который мог помочь ему не попасть в беду, пришел слишком поздно и теперь судорожно ломает себе мозг над тем, как прочистить обозначенному придурку его бесполезные мозги! Чэн Цянь сидел на каменном полу в позе для медитации — вся его съежившаяся, согнувшаяся едва не пополам фигурка мелко дрожала, дыхание сдавленными хрипами вырывалось из приоткрытого рта, кожа отсвечивала синеватым. Обеими руками он до побелевших костяшек сжимал Шуанжэнь. Клинок словно обрел собственное сознание — издавая тонкий, ввинчивающийся в мозг свист, он сочился убийственной, ледяной ци, что несмотря на противление хозяина неотвратимо тянулась к Янь Чжэнмину. На каменном полу пещеры поблескивали, отражая свет золотого лотоса, ломанные края черных от темных миазмов льдин — когда «душа художника» только вошла в действие, Чэн Цянь не успел сориентироваться и совершил на старшего брата одну атаку. Янь Чжэнмин, заслоняя младшего от темного заклинателя, поглядывал на льдины с нарастающей тревогой — если в результате одной единственной атаки из Чэн Цяня вышло столько темной ци, то сколько ее накопилось сейчас, спустя время? Он не знает, как ему защитить Сяо Цяня, у него нет чертова Дыхания ледяного сердца, чтобы хотя бы его вывести отсюда, он в отчаянии, он на пределе. Будто в ответ на мысли Янь Чжэнмина, сжавшаяся фигурка младшего содрогнулась в новом приступе агонии, а изо рта вырвался поток вязкой, черной крови. Чэн Цянь стремительно проигрывал «душе художника», а меч в руках радостно вибрировал, предвкушая желанную, теплую, возможно также, как кожа, чуть отдающую духом орхидей кровь. Потоки темной ци, принявшие форму ледяных ветров, гибкими иглами прошив воздух устремились к Янь Чжэнмину. Не успевая увернуться от атаки, он создал вокруг себя щит из стремительно вращающихся сгустков ци — не сформированные, вязкие, они были даже не похожи на мечи. По пещере с гулом разнеслись треск и вой — темная и светлая ци смешались в аннигилирующей интерференции. Однако, Янь Чжэнмин не успел защититься от всех потоков — один из них, тонкий, юркий как змея, извернулся петлей и, преодолев щит, обернулся вокруг белой шеи — в персиковых глазах мелькнул животный ужас. Атаки не последовало. Все потоки ветра разом остановились — напряженно вибрируя, источая ауру гнева, они, словно утянутые за узды бешенные кони стремились и не могли вырваться на свободу. Запыхавшийся, покрытый холодным потом Янь Чжэнмин успел заметить распахнутые глаза Чэн Цяня — больные, безумные, покрытые сеточкой лопнувших сосудов — и то, как веки смыкаются, отрезая братьям единственный контакт. Темные, ледяные ветра потянуло от Янь Чжэнмина — они выли и изгибались, сопротивляясь, не желая отпускать добычу, но силе, что неотвратимо подчиняла их, было все равно. На секунду у Янь Чжэнмина мелькнула надежда, что Сяо Цянь преодолел «душу художника». Но потом гулявшие под потолком пещеры ветра, что являлись порождениями и охраной тайного царства Дасюэшань также потянулись к Чэн Цяню. А следом за ними ветра, что хозяйствовали в тунелях снаружи — огромный, бесчисленный ледяной массив с ненормальной скоростью разом поглощался хрупкой, окоченевшей фигуркой. Сердце Янь Чжэнмина забилось в панике. Это младший брат поглощает ледяную ци? Со всего царства Дасюэшань?! Зачем?! Ответ крылся на поверхности. Без Дыхания ледяного сердца ветра тайного царства разорвали бы старшего, стоило тому только шаг ступить из пещеры. А сила камня сосредоточения души вполне могла стать клеткой для зверья. На некоторое, совсем не долгое время. Мысли носились в голове Янь Чжэнмина потревоженным осиным роем — он не должен позволить, он должен помочь, он должен предотвратить, но как, как, черт возьми, как?! — Глава Янь, — в спокойном баритоне проскользнули смеющиеся нотки, — как я уже сказал, время идет. Если вы отдадите свой первозданный дух золотому лотосу сейчас, я все еще смогу, по крайней мере, изгнать из тела вашего младшего брата ледяные ветра. Янь Чжэнмин часто задышал. Если в Поднебесной появится бессмертный темный заклинатель, мир накроют неслыханные бедствия, а смерть его учителя будет напрасной. А если Чэн Цяня не станет опять, сам Янь Чжэнмин не мог гарантировать, что в отчаянии не впустит в себя всю темную ци этого мира. Янь Чжэнмин попытался пробиться к младшему брату сквозь ветра — но те клубились прочнейшей, непроходимой стеной. Спасительным лучом в сознании промелькнула идея — царство духа! Даже если ему не добраться до младшего физически, он все еще может общаться с его душой! Мгновенно приняв позу для медитации, Янь Чжэнмин, не обращая внимания ни на ветра, ни на клубящийся чуть поодаль дух Тан Чжэня, направил свой дух в царство младшего брата. Между тем, Тан Чжэнь, образовав из черного тумана подобие ног, приблизился к застывшей фигуре Янь Чжэнмина. В темном взгляде сверху вниз промелькнула злая ирония. — Главе Янь не занимать смелости. Однако, готовы ли вы к тому, что встретит вас в чужом сознании? Он не был готов. — Сяо Цянь, пожалуйста, потише… Больно… Собственный изломанный, искаженный смесью страдания и какого-то неправильного, ломанного желания голос не поддавался обработке мозга. Янь Чжэнмин тупо стоял и смотрел на то, что творилось на кровати, оставшейся еще там, на настоящей горе Фуяо — и не мог осмыслить происходящее. Глаза показывали не сюжет, а цепочку бессвязных, сюрреалистичных картинок. Он сразу понял, что попал в воспоминания Чэн Цяня — в те самые, что сам забыл. Сперва Янь Чжэнмин даже нервно посмеялся, когда осколок души, наделенный его телом и лицом, принялся обхаживать медную монетку, как настоящая влюбленная императрица своего императора. Эй, он бы никогда не вел себя настолько мило и тупо! Глупый осколок, не позорь своего хозяина, он понимает, что невинности в тебе ни на грош — он видел то изломанное нечто, в которое ты превратил настоящую иллюзию! Конечно, в самой глубине своего полного высокомерия сердца Янь Чжэнмин признавал, что порой ему хотелось бы, отбросив гордость, доставить младшему брату удовольствие, продемонстрировав какой-нибудь угодливый, соблазнительный жест. А потом получить объятия, поцелуи и признания и прочую романтическую чушь, о которой плетется в сказках для жеманных дев. Но он, Янь Чжэнмин, никогда бы не оставил ошарашенный, пришибленный вид смущенного его поведением младшего без ехидного комментария! Слишком приторно, принесите этому старшему чашу воды! А потом Чэн Цянь поддался влиянию Шуанжэня. Когда запястья, идентичные принадлежащим ему, прошило ледяное, воющее от удовольствия, упивающееся горячей кровью лезвие, Янь Чжэнмин отшатнулся и, стукнувшись о стену позади, съехал на пол. Ноги отказывались держать, а ладони тряслись в фантомном треморе — Янь Чжэнмин помнил эту боль, а теперь еще и точно знал, откуда она взялась. Между тем, его младший брат, его Сяо Цянь, его медная монетка доходчиво объяснял, за что именно ненавидит старшего. Удивительно — злые, бьющие наотмашь слова были словно взяты из головы самого Янь Чжэнмина. Можно было бы даже заподозрить кражу, но совпадению существовало куда более реалистичное объяснение — Чэн Цянь просто излагал правду, которую они оба знали. Когда осколок его души, его копия, идентичная ему внешне и, местами, по разуму, заколола себя Шуанжэнем и защитила младшего, Янь Чжэнмин уже не испытывал никаких ощущений — просто мимоходом отметил у себя общую слабость, отчего-то сорванный голос и покалывание по залитой чем-то соленым коже лица. Шатко развернувшись, уже не помня, зачем пришел, он направился прочь — то-ли от демонического павильона, то-ли из головы Чэн Цяня. Кажется, чтобы спасти младшего, он должен сорвать тот золотой цветок. Как-там его, кстати? Да не важно. Уже ничего не важно. — Старший брат! — охрипший, сорванный крик заставил Янь Чжэнмина, шатнувшись, приостановиться и обернуться. Чтобы расправиться с темными заклинателями, Чэн Цянь использовал атаку ледяными глыбами — за пару секунд по-летнему теплое место сковали льды. Кровь растекалась по лезвиям, что проросли отовсюду, как какой-то неизвестный, плотоядный, произрастающий на Северных окраинах сорняк. Маленькая фигурка Чэн Цяня обнаружилась на том месте, куда пришлась последняя атака белой ленты. Со звериным, безумным отчаянием он бросался на лед, пытаясь расколоть его Шуанжэнем — словно то был не великий, награжденный личным именем меч, а работничье кайло. При ближайшем рассмотрении стало ясно, что целью странного действа являются вмерзшие в лед белые обрывки. А Чэн Цянь, не прекращая бездумно долбить лед — словно в его арсенале не было ни одного приема, способного оптимизировать задачу — продолжал звать старшего брата и, казалось, не замечал, как на оледеневших пальцах лопнули мозоли и рукоять Шуанжэня стала скользкой от крови. Что-то в голове Янь Чжэнмина медленно перемыкало, пока он, не моргая, следил за сценой. В какой-то момент глаза сами собой раскрылись, а ладонь оперлась о пол пещеры, спасая сгорбившееся тело от падения. Вокруг Чэн Цяня почти не осталось ветров — посеревшая, покрытая вздувшимися, черными венами кожа странно вздымалась, будто под ней, проедая себе путь, паразитами скользили сотни голодных демонов. Губы взиравшего на них Тан Чжэня изогнулись в снисходительной и даже, как будто, жалостливой улыбке. — Видите, глава Янь. Даже ваш младший брат полагает, что в вашем случае бессмысленно бежать от судьбы. Так что же вы предпочтете? Исправить давнюю ошибку и спасти любимого человека или продолжить вести жалкое существование? Ответа не последовало. Вокруг сильные противники, дух младшего ест мощное оружие, а он еще не сформировал свой духовный клинок — мысль отметилась на краю сознания. Под непонимающим взглядом Янь Чжэнмин выпустил из рук безымянный меч и, пошатываясь, приблизился к Чэн Цяню. Ветра уже не мешали ему дотронуться до щеки младшего, стереть бегущую из сомкнутого века кровавую слезу. Морщины на измученном, бледном лице старшего вдруг разгладила маленькая, теплая, полная любви и заботы улыбка. А потом сильные руки вывернули меч у ослабевшего младшего, мертвой хваткой схватили проклятый, сводящий владельца с ума клинок. — Нет! — воющий, бешенный крик темного заклинателя разнесся по сводам пещеры — от эха пространство содрогнулось, на землю посыпались мелкие камушки. Не поглотив дух человека, впитавшего всю силу этого мира, бесценный золотой лотос завянет. Потративший на свой план сотню лет Тан Чжэнь не мог позволить человеку, являющемуся ключом к его могуществу, совершить бесполезное самоубийство! Обратившись темным духом, он бросился к Янь Чжэнмину. И был едва не сожжен дотла сияющим, золотым огнем. Только войдя в контакт с желанным столь долго духом Янь Чжэнмина, Шуанжэнь тут же предпринял попытку поглотить его — сознание меча хищной коброй скользнуло в распахнутые врата духовного дворца. Меж тем, жертва не думала прятаться. Мысли Янь Чжэнмина текли неспешной рекой. Он крупно просчитался, в принципе допустив младшего брата — очевидного приверженца ледяной стихии — в царство Дасюэшань. Одни ледяные атаки не будут эффективны против других ледяных атак, что сильнее. Дальше. Когда он с младшим братом только оказался в тайном царстве Дасюэшань, ветра тут же предприняли попытку разорвать их обоих. Тогда Чэн Цянь испытал на себе первую ментальную атаку Шуанжэня и некоторое время был парализован — Янь Чжэнмину пришлось оборонять их обоих в течении… он не рискнет предполагать, какого времени. Ветра являлись оружием царства, отдельными, прирученными силами. С этим знанием Янь Чжэнмин, судорожно выискивая путь спасения, сумел поймать один из ветров — по-разному воздействуя на него своей ци, он надеялся обнаружить эффективный способ защиты. В какой-то момент ветер, перекачанный его ци, перестал жалить холодом — а, вырвавшись из рук, горячий и едва не излучающий свет, с ревом понесся на свои ледяные подобия. После уничтожения десятка ледяных ветров, он рассеялся сам, но факт остался фактом — духовное оружие пластично и, будучи подчинено воле хозяина, может изменить свою изначальную сущность. Дальше. Янь Чжэнмину нельзя было умирать. Потому что тогда его медная монетка всю оставшуюся жизнь будет чувствовать себя также, как он ту сотню лет без младшего брата. Ну и наконец. Он, мать вашу, жаждет крови. Янь Чжэнмин мог показаться высокомерным, нарцистичным молодым господином, что прикажет забить плетьми нищенку, посмевшую случайно испачкать белоснежный подол его ханьфу. На деле, ни тогда, в беззаботной юности, ни сейчас, после тяжести взросления, это было не так. Янь Чжэнмин мог быть легкомысленным, резким, поверхностным любителем элегантных побрякушек — но также он был щедр и, в коем-то смысле, терпим. Кому как ни ему понять, что и гордыня, и алчность, и эгоизм порой могут гнилью поразить самого лучшего человека, самое лучшее, не ответственное за свое состояние существо. Но всему существовал предел. Чертова проклятая железка пошла далеко — разлучила его с Сяо Цянем, заставила того страдать от жажды и беспрерывно ненавидеть себя. Но нет, она не остановилась только на хозяине — объект его любви также выглядел очень аппетитно. Ахахах, у Янь Чжэнмина отняли кусок души, ментальное здоровье, его — их — первый раз и вот-вот отнимут возлюбленного из-за того, что одна древняя, слишком многое возомнившая о себе железка хотела испить крови с экзотичной, цветочной отдушкой. Янь Чжэнмин ощущал невероятное спокойствие. Не ту выжженную пустыню, оставшуюся на месте чувств — обычное, самодостаточное спокойствие человека, опровергшего против себя ложное обвинение в суде. А еще злость, способную сжечь в пепел все восемнадцать уровней ада. Приподняв подбородок, он смерил несущуюся на него ледяную махину взглядом сверху вниз.***
Тан Чжэнь не понял, что произошло — часть темного тумана, из которого состояло его нынешнее тело, оказалась испепелена невероятным выбросом огненной стихии — которой неоткуда было взяться. Будучи заклинателем, до сих пор не сформировавшим цельной души клинка, Янь Чжэнмин физически не мог сотворить настолько сильную атаку! А потом глаза темного заклинателя заметили кое-что еще. Пар. Ледяная пещера стремительно превращалась в обычную пещеру — ледяные сталагмиты откалывались с потолка и таяли, не успевая долететь до земли, холодные ветра выли растревоженным ульем — а посреди всего этого стоял статный, словно и не желавший минуту назад умереть Янь Чжэнмин. Правая рука держала рукоять Шуанжэня — совсем легко, без намека на дискомфорт. Между тем, сам меч тихонько гудел и всем своим видом напоминал усмиренного, припугнутого пса. Однако, больше всего смущало не это — ци, что источал Шуанжэнь, совершенно точно не была ледяной. Холодный, серебряный блеск приобрел оттенок бронзы, а морозные узоры на рукояти поплыли истаяли теплыми слезами, теперь более напоминая… переливы огня? — Эй, ты, — можно было подумать, что Янь Чжэнмин обращается к Чэн Цяню, но голос был лишен всякого намека на ласку, — наружу. Наглое обращение сработало — разгневанные ветра, подобно изгнанным злым духам покидая обессилевшее, окоченевшее тело, соединились в огромный, ревущий массив — своды пещеры задрожали, грозя рухнуть. На губах Янь Чжэнмина мелькнул призрак облегченной улыбки — младший брат, чья кожа почти сразу приобрела куда более естественный цвет, измученно повалился на землю. Не готовый к такому повороту Тан Чжэнь оцепенело завис в дальнем углу — атака всех ветров разом могла уничтожить его изначальный дух, не спасло бы даже Дыхание ледяного сердца. Столкновение содрогнуло все царство Дасюэшань, по черным водам моря Бэймин пробежала рябь. Янь Чжэнмин пошатнулся от столкновения. Ветра бушевали, подобно величайшему небесному бедствию, специально созданному для свержения сильнейших мира сего. Однако, в таком случае, Янь Чжэнмина можно было назвать истребителем небесных бедствий. Плотнее упершись ногами в землю, он издал воинственный рык — и отыскав уязвимую точку, направил в нее всю силу, что могли отдать в нынешнем состоянии он и его новое оружие. От визга, прошившего пространство тайного царства Дасюэшань, уши заложило даже у давно мертвого Тан Чжэня. Огненная и ледяная сила мешались, взаимно изничтожая друг друга. Ветра тайного царства до сих пор не встречали противника, способного причинить им настолько серьезные ранения. В конце концов, когда половина ледяных ветров оказалась сожжена, тайное царство отозвало атаку. С болезненным и злым рычанием оставшиеся ветра устремились от противника — такого, который впервые за тысячелетия оказавшегося им не по зубам. Янь Чжэнмин, тяжело сгорбившись, оперся о рукоять выставленного в землю, что трость, меча. Вода в пещере поднялась, затопив пол — некогда белоснежные сапоги вымокли в грязи по щиколотку. — Невозможно… — Тан Чжэнь не мог поверить в то, что только что увидели его глаза. Заклинатель сотня лет отроду, которого он сам сломал, доведя до попытки самоубийства, за минуту воспрянул и перековал легендарный темный меч — а потом, будто этого было мало, обуздал сильнейший защитный механизм, погубивший не одну плеяду заклинателей. Шатко согнувшись, Янь Чжэнмин повернулся к Тан Чжэню и пошел — сперва медленно и неловко, но затем ускоряясь, на ходу возвращая себе опасную, степенную стать. Тан Чжэнь отшатнулся, но взгляд персиковых глаз был направлен вовсе не на него — целью был золотой цветок, что все также мерно покачивался на воде. — Что-ты… — слова выходили из пересохшего горла нервно, с запинкой. — Нет. Ты не сделаешь этого. Ты, черт возьми, не имеешь права! Хочешь вершить чертову справедливость?! А разве ты сам недавно не испытал на себе ее работу?! Твой младший брат был обижен на тебя, но разве имел он право вымещать на тебе свою обиду вот так?! Разве ему было не ясно, насколько глубоко ты сожалеешь?! Собираешься простить его?! Ради чего?! Когда Чэн Цянь очнется, вряд ли он останется по-настоящему верен и благодарен тебе! В человеческих отношениях нет искренности, ценности или что-там вкладывают в это понятие люди! Лучше… Лучше давай вместе создадим новый способ вознесения! Только что ты продемонстрировал невероятный результат и… — Я ошибся, — Янь Чжэнмин сказал спокойно, прервав порывистую, истеричную речь. — Я ошибся, когда не спас Сяо Цяня. И когда решил отдалиться от него в момент, когда был нужен ему — потому, что боялся столкнуться с последствиями своей ошибки. Все, что произошло здесь с младшим братом — ее результат. И я собираюсь искупить вину, когда мы вместе вернемся в орден. Лишенный эмоций персиковый взгляд сверлил некую точку в пространстве. — На самом деле я даже понимаю тебя. Ты тоже когда-то пытался и не смог спасти свою семью. Когда медная монетка умер, я едва не перешел на темный путь. А не так давно, когда мы встретились, чуть не потерял его снова из-за того, что боялся, будто он меня не простит. Я понимаю, как это — малодушно бояться и прятаться от ответственности, когда оплошал. И хотеть творить кровожадную чушь, когда в жизни что-то пошло не так. Было кое-что, что всегда спасало меня от этого. Мои бедовые братья и твоя бедовая дочь. Наконец, Янь Чжэнмин взглянул на Тан Чжэня. По мертвой коже побежал мороз. — Ты должен был узнать о существовании Хань Тань еще во время нашего пребывания на острове Лазурного дракона. Почему ты не попытался связаться с ней? Это глупое яйцо должно было быть достаточно важно для тебя, раз ты пожертвовал ради него жизнью. — Ты… — ошарашенный Тан Чжэнь запнулся, но быстро взял себя в руки и продолжил, — ты разве не слышал, о чем я тебе говорил? Человеческие отношения — жалкая софистика по сравнению с настоящей ценностью, такой как вознесение! Разве ты, как культиватор, не должен меня понять? После смерти меня не ждало ничего, кроме забвения и я понял, что… — Ты понял, что оплошал и твои жена с ребенком умрут страшной смертью вслед за тобой. Это осознание заставило тебя искать любые пути, чтобы снять с себя — чертова никчемного неумехи — по крайней мере толику вины. И ты решил мыслить в ключе вроде «да кому вообще нужны эти бесполезные отношения, буду заниматься самосовершенствованием, чтобы постичь настоящую ценность этого мира — абсолютное одиночество!», — в улыбке, показавшейся на губах Янь Чжэнмина, сквозили горечь и яд. — Я же сказал, что понимаю, как это работает. Возможно, не останься рядом со мной никого после смерти медной монетки, я пошел бы по тому же пути. Но мы не были одиноки — ни я, ни ты. Так скажи, — в глубине радужки засветился хищный, золотой огонек, — почему я сейчас стою на ногах, а ты висишь в черном тумане, неспособный ни ходить, ни продолжить свой род? Не отвечай, дай догадаюсь — увидев свою дочь, ты понял, что с точки зрения идеологии твой план — бесполезная чепуха, но тебе не хотелось отступать — потому, что быть достигшим бессмертия темным заклинателем более престижно, чем призраком-отцом одиночкой. Так ведь, тщеславный неудачливый господин? Отвернувшись от Тан Чжэня, Янь Чжэнмин, поудобнее перехватив Шуанжэнь, направился к золотому лотосу. — Ты просто ничтожный идиот! — критика Янь Чжэнмина попала точно в цель — все сомнения и слабости Тан Чжэня оказались вытряхнуты из дальнего уголка души, как грязное белье со дна шкафа. Гнев и невыносимость осознания заставили темного заклинателя потерять контроль. — Рассчитываешь, что твой клан окажется способен заменить то, что ставит своей целью каждый из заклинателей? Наивный! Однажды кто-то из твоего же клана вознесется выше и заставит тебя каяться за то, что некогда не вылизывал ему сапоги! В конце концов ты поймешь, о чем я и… Янь Чжэнмин замахнулся, готовясь нанести удар по золотому цветку — продолжение фразы застряло в горле. — Эй, старик. Забыл сказать — мне, кстати, в целом плевать на твою судьбу. Но не на то, сколько дерьма ты принес моему клану. Такое ощущение, что тебя жизнь побила и ты пытаешься самоутвердиться за счет нас. Так вот, — голос, что до этого оставался спокойным, стремительно перешел в гневный рык — убери свои потные лапы от моей семьи, чертов неудачник! Громче, чем последняя реплика Янь Чжэнмина по пещере разнесся вой Тан Чжэня, когда острие Шуанжэня опустилось на цветок. Всплеск золотой энергии разнесся по пространству морем светящихся блесток. Хрипло вздохнув, Чэн Цянь открыл глаза. Шуанжэнь надвое распорол фигуру Тан Чжэня. В абсолютном безмолвии обе части, отброшенные инерцией, полетели в черные воды — в то же время их испарял в ничто перекинувшийся с лезвия огонь. У Тан Чжэня до конца не получалось оторвать своего — отчаянного и потерянного — взгляда от устрашающего и неумолимо притягательного в своем гневе лица — пока два одиноких глазных яблока, булькнув, не скрылись под толщей черной воды. В свете догорающих блесток и золотого сияния Шуанжэня, статный, в белом ханьфу, чьими полами играл поднявшийся ветерок, Янь Чжэнмин был прекраснее любого небожителя. Чэн Цянь смотрел и понимал — он не сможет избежать этой неземной красоты. Янь Чжэнмин обернулся к младшему брату — взгляд персиковых глаз был прям и неумолим. — Я отправляюсь домой, младший брат. Вместе с тобой.