***
Их расставание было несуразным. — Ах! — Янь Чжэнмин с пораженным лицом отдернул руку от Шуанжэня и автоматически отшатнулся от Чэн Цяня. Последний остался на месте, упершись пятками в землю — напряженно вцепившись в рукоять меча, он силился обуздать страшный всплеск ци. В голове шумело — дай, дай, дай! Тело ощущалось очень холодным. И по идее, для Чэн Цяня, проведшего в ледяном источнике не один десяток лет, это не должно было быть чем-то необычным. Но мышцы скручивало от судорог. Будто легкое, привычное неудобство переросло в смертельный дискомфорт. А еще очень, очень хотелось. Хотелось впиться — руками, губами, зубами, лезвием — в теплое тело рядом. Янь Чжэнмин смотрел на меч, как на ядовитую гадюку и придерживал руку, которой дотронулся до лезвия, будто та была ранена — побелевшие кончики пальцев подрагивали. — Это… — Янь Чжэнмин нарушил напряженное молчание и так и замолк, не зная, как спросить. — Не знаю, — ответ дался Чэн Цяню не без усилия. Внезапные животные желания, чужие мысли в голове, странное поведение проклятого меча. Ответ напрашивался сам собой. — Это меч, или… Чэн Цянь стиснул зубы. После того, как он заново собрал свое тело, разделять его и меч было некорректно. Но Чэн Цянь не хотел. Не хотел ни признавать, ни думать — ни об этой заразе, ни о причинах ее появления. Хах, а ведь Чэн Цянь просто хотел выразить подобающую преданность своему брату. Несуразная встреча, несуразное расставание. Чэн Цянь и в детстве замечал, что отношение Янь Чжэнмина к нему довольно сложно. Императрица могла выпроводить из повозки слишком неопрятных братьев, чтобы те не испортили ее белых одежд — а могла, позабыв о ценности шелка, оборвать себе подол, чтобы перевязать раненную, грязную медную монетку и, прижав к себе теснее, делиться духовной силой. Императрица демонстрировала свою надменность — будто младший брат был соринкой под ее ногами — но спина Чэн Цяня слишком часто чувствовала внимательный, заинтересованный взгляд. Чэн Цянь не делал никаких ожиданий на их встречу. Просто думал, что все будет как в детстве — показное безразличие и участливый взгляд в спину (что-то в душе уже тогда говорило, что этого больше не хватит). Чего Чэн Цянь не думал, так это того, что после столетнего расставания натолкнется на ледяную стену. Вместо доверительных разговоров, вместо обсуждения того, как они сами поменялись за прошедшие годы, вместо того, чтобы просто немного побыть вместе. Старший брат смотрел на Чэн Цяня, как повторно вышедшая замуж госпожа на своего случайно встреченного первого мужа. Сто лет не виделись. А потом Чэн Цянь, узнав, что мастер меча Янь Чжэнмин так и не обзавелся своим клинком, попытался вручить ему свой. Вот ведь ирония — некогда он связал себя с опасным и сильным артефактом, тая эгоистичный мотив, жалкое желание, чтобы старший брат взглянул на него иначе. Что ж, цель достигнута. — Тебе лучше отправиться на Южные окраины. Янь Чжэнмин держался на почтительном расстоянии от младшего брата и смотрел куда угодно, но не на него. В целом Чэн Цянь был солидарен со старшим — да, своего новорожденного внутреннего демона лучше держать на голодном пайке. Чувство глубокой, болезненной, точащей душу обиды за несправедливый холод он засунул поглубже внутрь себя. И вопросы, какого черта. И желание обнять, зарыться носом в белый шелк в сгибе между плечом и шеей, вдохнуть полной грудью мягкий, щекотный, родной запах орхидей. А потом, по дороге к Южным окраинам, он услышал разговоры. — Слышала, слышала? Охочий до денег молодой господин опять посетил цветочный дом матушки Ма! — Этот чертов изумруд Фан! Вцепился в богатого господина, как репей в собачью шерсть, так что нам ничего и не остается! — Да нам и так ничего не досталось бы. Охочий до денег молодой господин от того и зовется охочим до денег, что посещает только самые престижные цветочные дома! И потом, я слышала, что он… ну, ты понимаешь… любит, когда раскрывают его хризантему, а не срывать цветы самому. — Ну и извращение! Ха-ха, может мы ошиблись этот молодой господин не оставляет свои деньги в цветочных домах, а наоборот, цветочные дома наполняют его карман? Под заливистый смех шлюх Чэн Цянь чувствовал, как холодеет и трескается, истекает черными миазмами что-то внутри. Пальцы до скрипа, до белых костяшек сжали рукоять Шуанжэня, что отвечал, пульсировал в такт тьме в сердце хозяина.***
Запрокинув голову, Янь Чжэнмин отпил из пиалы. Чэн Цянь успел заметить, как скользнула, потревоженная движением, черная прядка с плеча, как дрогнул объятый высоким воротом с серебряной пряжкой кадык, как блеснула меж губами и фарфоровой кромкой тягучая жидкость — вино. Не разрывая зрительного контакта с Чэн Цянем, Янь Чжэнмин слизнул влажный остаток — кончик розового языка мелькнул и пропал меж сомкнутых губ. Ханьфу, что носила императрица, было, вроде бы обычным. Конечности и шею обхватывал плотный шелк — даже не в один слой, а в несколько. Сверху шли безрукавое рубище и разделенный надвое разрезами по бедрам подол. Талию затягивал широкий пояс. Первый слой халата плотный — ему принадлежали длинные рукава. Второй прозрачный — он разлетался на ветру и делал фигуру совершенствующегося эфемерной и легкой, создавая сходство с мифическими существами и демонстрируя достаток. Ворот одеяния доходил до середины шеи. С какой стороны не посмотри, такой наряд нельзя было назвать пошлым или неприличным. Но при этом, стоило Янь Чжэнмину совершить малейшее движение — разогнуть спину, согнуть руку в локте — и белый шелк натягивался, ложился по коже, как второй слой. Не надо было направлять в глаза энергию, чтобы увидеть все то, что должно скрывать это вроде бы приличное одеяние. Отпивая из пиалы в своем белоснежном, целомудренном ханьфу, Янь Чжэнмин выглядел как самая дорогая, блядски сексуальная в своей ненастоящей невинности куртизанка, в нежном нутре которой побывал, наверное, весь императорский двор, но наружность, вопреки тому, осталась первозданно чиста. Чэн Цянь вдруг осознал, как ненавидит эти чертовы тряпки. — Сяо Цянь, — видение поднялось, грациозно спустилось на землю смертных. С каждым шагом изящной ступни, хватка на Шуанжэне становилась крепче. Оказалось, выпито было не все. — Выпей со мной, Сяо Цянь, — Янь Чжэнмин протянул Чэн Цяню пиалу — стороной, где на фарфоровой кромке остался влажный след. На приподнятых, острых скулах показался пьяноватый розовый румянец. — Я давно ждал, когда смогу встретиться с тобой вот так. Руки, протягивавшие пиалу, были до самых костяшек скрыты белой тканью — полуперчатка, охватывающая средний палец и покрывающая кисть, плотный наруч, не скрывающий пластики мышц и, наконец, струящийся рукав. Чэн Цяню не хотелось пить вино. Хотелось заглотнуть его, а потом грубо притянуть к себе императрицу за волосы и, беспардонно вторгшись в нежный рот, влить пьянящий за жалкие секунды — как он имел честь увидеть минуту назад — напиток прямо в глотку. Тогда императрица разомлеет — будет проще перегнуть ее через колено и, не утруждаясь снятием развратных тряпок, поиметь в то место, которым она зарабатывает себе на жизнь. Или еще лучше — опрокинуть, перегнуть и влить это чертово вино прямо в грубо, на скорую руку растянутый вход — а потом вбивать своим членом прямиком до желудка. Императрица, так или иначе опьянеет, но не таким красивым, цивилизованным образом, как это происходит у обычных людей, а так, как заслуживает — как скотина, которая походя отдается каждому, оставляя крохи тому, кому на самом деле должна принадлежать. В одурманенном сознании вспыхнула искра осознания. Помотав головой, Чэн Цянь быстро заскользил взглядом по ландшафту, избегая фигуры старшего брата. Иллюзия не может быть идеальна, что-то должно выбиваться, должна быть спасительная зацепка, которую можно было бы использовать, чтобы протрезветь, чтобы до самого себя донести — это все не настоящее. Воспаленный взгляд зацепился за укрытый высокий травой склон под беседкой. Там, в расщелине, не подавая признаков жизни валялось что-то, в чем, если приглядеться, можно было разглядеть человеческую фигуру. В перепачканном грязью и кровью, колышимом ветром дорогом белом шелку она была безжалостно изломана и брошена, как не стоящий внимания мусор. — Что там? — Чэн Цянь спросил, кивнув в сторону беседки. — Ах, — голос Янь Чжэнмина ощутимо охладел. Едва повернув голову, он стрельнул на фигуру знакомым острым, надменным взглядом. — Ничего. Всего лишь маленький, гнусный паразит, пробравшийся в сад. Старший укрыл Чэн Цяня от неприятного вида взмахом рукава, словно не хотел, чтобы тот запачкал глаза. На кромке белого шелка мелькнули брызги засохшей крови. — А Цянь, тебе правда стоит выпить вино. Ты очень напряжен. В таком состоянии твой демон быстрее возьмет верх над тобой. Его демон. В голове речным туманом всплыли все грешные видения, прерванные кратким моментом осознания. Жестокие. Похотливые. Бессовестные. А старший брат все протягивал Чэн Цяню пиалу — с легким беспокойством в глазах и той же улыбкой, упрекающей слово «любовь» за поверхностность. Черт, да он даже сопротивляться не стал бы. Плеск — Чэн Цянь грубо отбросил протянутую руку — винные брызги разлетелись по воздуху. На лице Янь Чжэнмина отразились короткий шок и непонимание, он открыл рот, собираясь окликнуть — но не успел. Чэн Цянь бросился на него. В разъедаемой бешенными эмоциями маске спокойствия не присутствовало осознанности. Чэн Цяня разрывало два одинаково сильных желания. Одно — оставшееся от трезвого ума, велящее обезвредить фантом, схватить спасительный кусочек нефрита и забыть о страшных мыслях, желаниях, той части себя, которую Чэн Цянь никогда не хотел знать. Второе — дымное, темное, велящее принять, излить обиду, взять свое — сперва здесь, потом в реальности, там, где живет, не зная своей вины, холодная императрица Янь. В какой-то миг пространство неуловимо изменилось — на смену райским садам пришла белизна опочивальни, мягкие одеяла и навес из газовой ткани. Под лопатками Янь Чжэнмина, что мгновение назад валился на землю под чужой атакой, оказалась упругая мягкость кровати. Чэн Цянь приземлился следом — придавив старшего брата своим телом, вырвав из легких того пораженный вздох. Правая рука все еще сжимала рукоять Шуанжэня. Сердце гулко стучало где-то в ушах, неожиданный переход мутил сознание. Чэн Цянь приподнялся на локтях, чтобы осмотреться. Зря. Запыхавшийся, не оправившийся от неожиданного нападения, порозовевший скулами от вина под ним лежал старший брат. Идеальное, целомудренное, развратное белое ханьфу сбито к горлу, белые рукава разметаны, как крылья пригвожденной к земле птицы. Крепкая и изящная, словно выточенная из мрамора грудная клетка судорожно приподнимается, из розовых уст вырываются рваные вздохи. Чэн Цянь, навалившийся на Янь Чжэнмина, чувствовал каждый изгиб мышц, каждое движение, каждое легкое подрагивание — всем своим заледеневшим существом чувствовал, насколько отзывчивым и теплым было это тело. Как бы хотелось согреть в нем холодящий руку меч. Взбрыкнувшись, Чэн Цянь стремительно откатился на другой конец кровати и сжался в комок. Мог бы — забился в другой конец комнаты, но упрямое, внезапно ставшее таким пугливым до холода тело отказалось слишком удаляться от источника тепла. Шум в голове нарастал с каждой секундой, содержимое черепной коробки, игнорируя температуру остального тела, накалялось и плавилось, как железо в горниле. Надо выбираться. Он опасен. Или это место опасно? Он опасен для старшего брата. Но разве ему не опасно без старшего? — он же замерзнет насмерть! Он — чудовище, раз до сих пор не ушел. А еще он обижен и просто хочет согреться. — А-Цянь? — Янь Чжэнмин обеспокоенно окликнул. — Не приближайся! — Чэн Цянь сжался сильнее. Он должен уйти, он не должен навредить старшему, он должен… — А-Цянь, ты дрожишь. Чэн Цянь попытался сжаться настолько, чтобы пространство вокруг сколлапсировало и он исчез. Сердце загнанно билось где-то в горле. Сквозь паническое марево послышался вздох — как вздохнул бы родитель, обнаруживший свое чадо разревевшимся из-за какого-то детского пустяка. — Глупый ребенок. Теплые руки объяли его совершенно неожиданно — и также неожиданно стих шум в голове. Как-то совершенно без усилий Янь Чжэнмин разогнул чужие, заиндевевшие мышцы и вытянулся вдоль кровати, утянув Чэн Цяня в теплые объятия. А потом поцеловал — легонько, в лоб — и за плечи приподнял над собой, спокойно глядя в напряженное, еще влажное от холодного пота лицо. — Медная монетка, послушай, что я скажу тебе сейчас. Ты, возможно, этого не осознаешь, но тот темный заклинатель поместил твое сознание в иллюзию, само пространство которой способствует помутнению рассудка и пробуждению внутреннего демона. Если ты поддашься ему, ток твоей ци дестабилизируется. Ты уже очень сильно отравлен, но ситуация поправима — мы сможем вернуть твое состояние к балансу, если ты избавишься хотя бы от части накопившейся в тебе тьмы. Младший брат, скажи, что тебя тревожит? Чэн Цянь застыл в чужих объятиях. Мысли рассеянно метались в голове. Иллюзия, которая хочет его убить, сама рассказывает, что она иллюзия? Бред какой-то. Это точно уловка. Но на что идет расчет? Иллюзия хочет узнать, чего он боится и желает больше всего? Но разве она не знает этого и так, раз приняла облик старшего брата? Раз говорит с ним так заботливо и отзывчиво, как в жизни не стал бы настоящий Янь Чжэнмин? Мысль каленым железом отпечаталась в голове — Янь Чжэнмин никогда не говорил бы с ним так. От прошившей голову боли, Чэн Цянь тихонько заскулил и свернулся, вцепившись в виски. — А-Цянь? Что такое? Все совсем плохо? Попытайся дышать, как учил учитель, старший брат обязательно поможет, если ты… Чэн Цянь вскинулся в окрепших объятиях, направил пронзительный, полный надежды и отчаяния взгляд в точеное, скрывающее тревогу за улыбкой лицо напротив. — Старший брат, ты не ненавидишь меня? — реальность и выдумка в голове мешались, разум не мог сконцентрироваться ни на одном. — Чт… Конечно нет! Кто тебе сказал эту чушь? — Тогда любишь? — Я… — Янь Чжэнмин зарделся и, помотав головой ответил явно более резко, чем собирался, — А-Цянь, не переводи тему, мы сейчас о тебе говорили! Сейчас то, что ты должен сделать — найти способ дать выход той тьме, что сейчас… Слова старшего доходили как сквозь туман. Ха. Как посылать младшего на всякие полезные его кошельку задания, так это пожалуйста. Императрица в это время будет проводить время, как заблагорассудится. И с кем заблагорассудится. Сяо Цянь, тебе же не трудно? Ах, вот спасибо! Люблю ли я тебя? А-Цянь, давай в другой раз об этом поговорим. Ты же подождешь? Шум в голове нарастал и нарастал, пока полностью не заглушил слова Янь Чжэнмина. И Чэн Цянь сорвался. Бросившись на брата, он рванул белые одеяния на груди — треск швов приласкал ухо, как некогда не смог треск черепа ублюдка из управления звездных гаданий. — А-Цянь?! — Старший брат, — склонившись близко-близко к чужому уху, Чэн Цянь мерно зашептал, — ты только что говорил, что я должен дать выход накопившейся во мне темной ци. Разве такой способ не сработает? Видя, что старший колеблется, добавил в голос грусти: — Старший брат, я так скучал по тебе. Я знаю, что это неправильно, но все равно думал о том, что хочу прикоснуться к тебе. Целую сотню лет, — Чэн Цянь сделал особый акцент на последней фразе. Страдай, скотина. Ты ведь не пытался меня вернуть, даже не ждал. Теперь расплачивайся. Наконец, что-то для себя решив, старший приподнялся на локтях и робко, как-то совсем не умело клюнул брата в губы. Чэн Цяню только того и надо было. В самом деле — Янь Чжэнмин постоянно кичился своим положением старшего, выбивал себе преференции, ходил, неприкасаемый, в своем шлюшьем наряде с величием чертовой императрицы. Какое право он имел раздумывать? Разве не он обязан был принять Чэн Цяня таким, каким тот получился, если сам некогда не уберег, вынудил выживать тем способом, который ему оставался? Разве не должен он теперь принять на себя немного ответственности за это дерьмо? Ханьфу разорвалось от груди до поджарого, впалого живота, белая кожа по тону была всего на пару оттенков темнее. Нежная, матовая, она будто сама просилась на язык и зуб. Однако, Чэн Цянь остался недоволен — в одежде, явно разорванной силой, развратная вертехвостка Янь, что, опешив, ошеломленно взирала на деянья рук младшего, выглядела как жертва насилия. Подумав секунду, Чэн Цянь грубо оттянул ворот нижнего халата и поудобнее перехватил Шуанжэнь. Лезвие разрезало ткань отточено и быстро. Янь Чжэнмин не мешал, следя за процессом с выражением любопытства и легкого смущения. Закончив дело, Чэн Цянь навис над старшим, острым взглядом оценивая открывшийся вид. Некогда непреодолимая преграда представляла собой жалкое зрелище — закрепленная серебряной брошью горловина все еще охватывала шею, но кончалась на уровне острых ключиц, рукава скрывали руки от ладоней до плеч, но не далее. Пояс Чэн Цянь не тронул — тот все также плотно стягивал талию, удерживая разрезанный на бедрах летящий подол, из которого выглядывали обнаженные, изящные ноги — штаны были стянуты и скинуты на пол к обрывкам ткани еще в процессе. Мстительная ухмылка изогнула край губы. Вот теперь обложка в полной мере соответствует содержанию. Не пристало лживой куртизанке расхаживать в одеждах степенного ученного. Обнаженная грудь вздымалась от напряженного дыхания, нежные бусины сосков затвердели от прохлады. На белом подоле, скрывавшем низ живота, образовался характерный бугор — тонкий шелк повлажнел от выступивших капель предэякулянта. Насладившись видом, Чэн Цянь перехватил Янь Чжэнмина под бедра, намереваясь продолжить начатое в закономерном ключе, но тот неожиданно взбунтовался: — А-Цянь, позволь мне начать самому? Чэн Цянь приподнял подбородок, глядя в просящие глаза сверху вниз. Позволить? Самому? Императрица что же, решила похвастаться постельным опытом? Хах. Занятно. Находить и перерезать глотки каждому, кому Янь Чжэнмин позволил опорочить свой цветочный сад в его отсутствие, было бы слишком хлопотно, да и чести много. Он не должен злиться и ненавидеть, что он не первый — в конце концов, преуважаемая императрица всего лишь жалкая шлюха. Гораздо более взрослым поступком было бы позволить себе насладиться тем, что ему предоставят. Чэн Цянь улыбнулся и улегся на спину, позволяя обрадованному согласием брату устроиться на своих бедрах. В душе копились жар возбуждения и темная, холодная ненависть. Смочив пальцы слюной — тонкая, тягучая нить потянулась от губ — Янь Чжэнмин завел руку назад. Поясница откровенно выгнулась, предоставляя лучший доступ к ягодицам. Белый подол скрывал вид, но влажный звук и слегка искривившееся от дискомфорта возбужденное выражение давали довольно полную картину. Влажное пятно на шелке расширилось — тонкая ткань объяла головку, позволяя разглядеть розовый оттенок. Перед глазами Чэн Цяня разворачивалось действо, о котором он, кажется, мог только мечтать — прикрыв глаза и закусив губу, его наглый и высокомерный старший брат сам растягивал себя для него, готовил, как пресловутая куртизанка — изящно и пошло, так, что только смотреть и запоминать, чтобы потом, одинокими вечерами, было чем удовлетворять самого себя. Чэн Цянь почувствовал вкус крови во рту — прокушенная щека отозвалась тупым жжением. Интересно, сколько таких «пробных заходов» понадобилось императрице, прежде чем подобные представления в ее исполнении вышли на подобный, по истине императорский уровень? Чэн Цянь грубо сдернул с себя штаны — грубая ткань прошлась по давно напряженному члену, вызвав болезненное шипение. Набухший и красный, он покачивался в стойке «смирно» — с побагровевшей от прилившей крови головки сорвалась капелька смазки. Янь Чжэнмин непроизвольно выдохнул и подобрался — это должен был быть первый раз, когда он видит младшего брата обнаженным. Но Чэн Цянь не был настроен на томные промедления — сжав стянутую белым поясом талию так, что ногти впечатались в кожу сквозь ткань, он дернул того вперед. — А-Цянь, подожди!.. — испуганно охнув, Янь Чжэнмин попытался отстраниться, но Чэн Цянь не повел бровью — смесь злости, ревности и возбуждения сделала его безжалостным и придала сил, позволив из положения лежа направить член в сопротивляющееся тело человека сверху. Он опустил его на себя резко — до глухого шлепка, до тянущей боли, прошившей разом пережатый орган. Сперва все тело Янь Чжэнмина свела единая судорога боли — спертое дыхание застряло где-то в глотке, разом затвердевшее, лишившееся пластичности тело замерло в скрученной позе, на лице, все еще горячем от розового румянца, застыла маска замешательства и боли. А потом из глаз потекли ручейки слез. Чен Цянь не был особо большим, но слабо подготовленным мышцам хватило и того, чтобы порваться, сделать то, что должно было вызвать удовольствие, похожим на проникновение меча в открытую рану. Из груди вырвался слабый, болезненный, хныкающий стон. Чэн Цяню как будто не было никакого дела до страданий партнера — болезненно прошипев, он перехватил поджавшиеся, подрагивающие бока и с силой подбросил бедра вверх — чтобы сразу после насадить обратно. Шлепок вышел пошлый и влажный — выступившая от нового разрыва кровь неплохо облегчила проникновение. Что ж, с этим уже можно работать. Удовлетворенно выдохнув, Чэн Цянь перехватил Янь Чжэнмина поудобнее, как куклу — и принялся двигаться в довольно скором, приятном для себя ритме. — Сяо Цянь… — голос Янь Чжэнмина, когда тот вновь смог выдавать осмысленную речь, не был искажен злостью или возмущением — только дрожал, полный болезненного надлома — то ли телесного, то ли душевного. — Пожалуйста, потише… Больно… Чэн Цянь резко подбросил бедра, заставив Янь Чжэнмина сдавленно ахнуть и завалиться на себя — смяв горсть нежных, разом спутавшихся волос на затылке, он притянул того с себе так, что их лица застыли максимально близко друг от друга, едва не касаясь носами — одно — пораженное и болезненное, другое — равнодушное и жестокое. — Больно? — вопрос риторический, как будто безразличный. — Ты же только что обещал, что сам все сделаешь. Значит, ты знал, что нужно делать. Значит, у тебя есть опыт в этом. — Ха?.. — Ты говоришь, что так меня ждал, но при этом хвастаешь опытом, — Чэн Цянь зло ухмыльнулся — Если так сильно меня любишь, то и опыта должен был набраться достаточно, чтобы меня порадовать. Давай, я жду. Или на самом деле ты ждал меня не так уж сильно и просто принять меня в себя для тебя уже проблема? — Это… Прежде чем Янь Чжэнмин успел выдавить внятный ответ, Чэн Цянь подобрался и резко перевернулся, так и не вынув члена из напряженного тела. Оказавшись снизу, Янь Чжэнмин сдавленно ахнул — новое движение усилило боль в разорванном проходе. Не обращая внимания на чужие страдания, Чэн Цянь перехватил старшего под бедра и принялся двигаться, как хотелось — жарко, ожесточенно, до пошлых шлепков, до мутного марева в сознании. Темнота внутри голодно рычала — казалось бы, после того, что произошло, Янь Чжэнмин теперь точно получил по заслугам, точно никогда не сможет оставить младшего брата — кому еще нужна попорченная вещь? Но ощущения сытости не наступало. Яшма чертовой императрицы не треснула и даже не поблекла — даже трахнутым насухую, в разорванном одеянии, с гримасой боли, непонимания и отчаяния на лице Янь Чжэнмин выглядел, как мечта. Нет, не так — он выглядел, как неприкосновенная, императорская драгоценность, которую Чэн Цянь — недостойный воришка — смог украсть по недосмотру охраны, по счастливой случайности — и которую у него отберут навсегда, стоит лишь проснуться. С глухим рычанием, Чэн Цянь впился в милую выемку между плечом и шеей. Игристый аромат орхидей проник в сознание, зубы погрузились в нежную плоть, как в мякоть фрукта, сладко-соленый кровяной привкус ударил по рецепторам, как заряд ци. Янь Чжэнмин вскрикнул от нового приступа боли и сжался. Чэн Цянь, распробовав, оторвался от чужой плоти, чтобы оглядеть свой труд. Укус был достаточно глубоким и кровоточил — такой точно вспухнет уродливым синяком, изуродует чистый холст так, что каждый поймет — эта вещь уже кому-то принадлежит. В груди едва-едва потеплело, приятный зуд отдался куда-то в зубы. Гонясь за удовлетворением, Чэн Цянь принялся покрывать кожу старшего метками. На белой коже стремительно расцветали багрово-сизые цветы — кадык, ключица, грудная мышца, сосок. Процесс оказался приятным и занимательным настолько, что Чэн Цянь почти забыл о самом Янь Чжэнмине. Янь Чжэнимин, попривыкший к жестким движениям, ошеломленно взирал сквозь пелену слез на то, как младший в глубоком, зверином иступлении кусает, рвет, метит его кожу знаками принадлежности. Ему все еще было ужасно больно, но вид того, что делал с ним Сяо Цянь, натолкнул на мысль, что, возможно, на самом деле он просто сорвался? И жесты, и речи младшего пропитывала глухая злоба — но откуда тогда такая тяга, бешенное желание, к чему стальная хватка, заставляющая кости трещать? Возможно, все это не просто ненависть, возможно его Сяо Цянь просто очень, невероятно сильно его… Янь Чжэнмин задышал глубже, прогнулся в пояснице, меняя угол вхождения на более глубокий и свободный. Подрагивающие колени чуть обхватили бока Чэн Цяня по сторонам — слабо, но с явным намеком. Поглощенный погоней за своим удовольствием Чэн Цянь не обратил на старания старшего никакого внимания. Янь Чжэнмин болезненно выдохнул, но не попытался отдалиться. Ничего, ему просто следует еще немного постараться и… Читая про себя мантры, он изо всех сил пытался концентрироваться на редких моментах удовольствия. Дышать плавно, расслабить сведенные мышцы живота, бедер, травмированного входа — лишнее напряжение только дорвет подвергаемые нещадному тарану стеночки. Ничего страшного, он должен просто успокоиться и принять это. Ведь это его Сяо Цянь. Его маленькая медная монетка. В какой-то момент спина Янь Чжэнмина выгнулась под определенным углом — и от очередного толчка его подбросило на кровати. Увлекшись областью между ухом и шеей старшего, Чэн Цянь выходил из его тела едва ли наполовину, погружался в распухшую, повлажневшую изнутри плоть глубоко, уже не протаскивая по кровати, но взбивая некогда белые бедра в едином ритме — и случайно ткнулся в простату. Из уст вырвался вскрик боли и наслаждения — разорванные стенки жгло при каждом движении, но ощущение, то, то самое, когда головка массировала пульсирующий комочек нервов где-то внутри, когда это наконец-то начинает становиться похоже на занятие любовью — давало силы отпустить себя, абстрагироваться от одного, чтобы иметь возможность насладиться другим. И Янь Чжэнмин издал стон — не от боли, не от сдавленного смущения — от удовольствия. Слабый, ломанный — но долгий, жаждущий, просящий о продолжении. А потом еще. И еще. А потом, когда Чэн Цянь произвольно сменил угол, поддался бедрами вперед — чтобы вернуть сладкое чувство и испытать еще раз. Чэн Цянь, казалось, не обратил никакого внимания, что старший брат под ним размяк, как тягучая бобовая паста, что стал участвовать в процессе, по собственному желанию насаживаясь на его член, не заметил, как усилился захват чужих коленей на бедрах, не услышал, как изменилась тональность стонов, не увидел, как маслянистая поволока удовольствия затянула покрасневшие от слез персиковые глаза. Зато заметил скользнувшую к нему под кожу, ластящуюся, как кошка, нить ци. А еще руки, что внезапно перестали судорожно сжимать простыни и теперь обвились вокруг его хребта — в робком, ласковом, жаждущем объятии. Рывком оторвавшись от Янь Чжэнмина, Чэн Цянь грубо перехватил чужие руки и завел за голову, стиснув запястья. Оскалившись, он вперился в испуганного старшего яростным взглядом. — Удрать вздумал? — голос больше походил на рык животного, чью добычу попытались отнять. — Сяо Цянь?! — Янь Чжэнмин ничего не понимал. Иногда заклинатели, под влиянием сильных эмоций, могли случайно выпустить в пространство немного ци — не Чэн Цяню ли, чья кожа даже во время любовных утех осталась прохладной, этого не знать? Губы Чэн Цяня исказила кривая, злая ухмылка. Руки старшего легли на правый и левый меридианы — отличная точка доступа к даньтяню и великолепный момент для атаки. Чэн Цянь только успел расслабиться, отдаться процессу. Отмести, как шелудивую псину, осознание, что и для старшего брата, и для этой иллюзии он опасный инструмент. Опасный, но полезный — который надо сначала укротить, потом использовать. Чэн Цянь подозревал, что не будь оно так, Янь Чжэнмин спровадил бы его, как опостылевшего любовника, стоило произойти той огласке с мечом. Он самодостаточен, у него свой клан. Пусть фазаний, пусть к главе клана приклеилось прозвище «охочий до денег молодой господин» -шелка на сем главе были сотканы из нитей тутового шелкопряда. А Чэн Цянь со своим мечом ему что-то вроде беспородной сторожевой собаки — шавка опасная, но нужная в не имеющем прочного фундамента хозяйстве. Вот, наверное, хорошо было бы настоящему Янь Чжэнмину, имей он возможность поглотить всю ту полезную силу, что есть в Чэн Цяне, а что останется выкинуть — как может эта иллюзия. Можно было бы отправиться на все четыре стороны. А ненужный придаток пусть догнивает где-то, от одиночества и тоски. Оставленный на простыни Шуанжэнь вибрировал в такт гневу хозяина, требовал крови. Подобравшийся, надежно скованный младшим братом Янь Чжэнмин с неверием и настороженностью следил за тем, как тот берет рукоять в крепкий захват. Нет, не может же быть такого, чтобы его Сяо Цянь хотел навредить ему по-настоящему? В конце концов, Янь Чжэнмин даже не понял, чем разозлил его! — Сяо Цянь?.. — робкий оклик оборвался приглушенным мычанием — не выпустив чужих запястий и меча, Чэн Цянь впился в раскрасневшиеся губы глубоким, долгим поцелуем. А потом лезвие прошило заломленные руки, вошло в плоть до рукоятки, пробив каркас кровати, накрепко пригвождая Янь Чжэнмина к месту. Задушенный крик боли потонул в усилившемся поцелуе — прошелся по телу Чэн Цяня судорогой раннее неведомого удовольствия. Ощущение выплеснутого гнева, слезы, прыснувшие из персиковых глаз, прошившая дрожащее, так и не покинутое тело дрожь, то, как нежные стенки стиснули член — все это заставило Чэн Цяня почти вознестись на небеса. Понадобилось невероятное волевое усилие, чтобы не кончить тут же. Выпустив рукоять Шуанжэня — от судорожных рывков старшего та не сдвинулась ни на чи — Чэн Цянь приподнялся на локтях, оглядывая представшую картину. Сознание заволокло пеленой темного удовлетворения. Янь Чжэнмин выглядел так, как ему было положено выглядеть — как шлюха, получившая от него по заслугам. Кровь, стремительно пропитавшая белые, постыдно оголяющие все, что ниже плеч рукава, россыпь кровоподтеков и фиолетовых засосов на груди и шее, подрагивающий, сведенный пресс, охрипшие, искаженные стоны, перерываемые всхлипами, слюни и сопли, размазавшиеся по побелевшему от боли, окрашенному пятнами нездорового румянца лицу — и характерная поволока, вызванная недавним удовольствием. Чертова свиноматка, чертово произведение искусства. — А-а-Ц… — иллюзия силилась что-то сказать заплетающимся языком — будто действительно могла чувствовать боль. Даже сейчас без ненависти и злости — слабо подтягиваясь к Чэн Цяню, напоминая собаку, которую ни с того ни с сего побил любимый хозяин. — Что? — спокойный вопрос сопровождали урчашие, удовлетворенные нотки. — За… За что? В ломанном, искаженном хрипами и слезами голосе звучало такое по детски-непосредственное, отчаянное непонимание, что происходи дело в реальности, фазанья императрица смогла бы одним этим выступлением на всю жизнь укорениться на помостах настоящего императорского театра. Чэн Цянь как наяву почувствовал во рту привкус уксусной кислоты. Этот иллюзорный Янь Чжэнмин обладал поразительной способностью за жалкие секунды доводить его до кипения. Что ж, если он действительно не понимает, то Чэн Цянь пояснит. Наклонившись к уху старшего, он с тем же спокойным выражением напомнил: — За молодого господина Фан из цветочного дома матушки Ма. — К-кого? — ни толики узнавания. Да, вряд ли он их запоминал, Чэн Цянь понял свою ошибку. Тогда, если старший брат имеет обыкновение тратить память только на представляющих важность людей, он мог бы напомнить ему о кое-ком поближе? — Того, с которым ты трахался, пока я сотню лет восстанавливал свое тело. Янь Чжэнмин замер под Чэн Цянем в абсолютном оцепенении — оборвалась даже бившая тело дрожь. — Ты не виноват в моей смерти — тогда, на острове, никто из нас не был достаточно силен, чтобы справиться с «душой художника». Ты спас то, что осталось от клана. Я, наверное, не смог бы и этого, — Чэн Цянь рассказывал размеренно, будто то была непринужденная беседа за пиалой дымящегося чая. — Но ошибка — это все равно ошибка. Ты не хотел исправить ее? Предотвратить ее повторение? Побелевший Янь Чжэнмин возвел взгляд — шокированный, на пороге больного осознания — на Чэн Цяня. Открыл рот — но не смог выдавить даже хрипа. — Почему, — нажим в голосе Чэн Цяня усиливался с каждым словом. — Почему, когда я вернулся, ты даже на одну печать не приблизился к открытию горы Фуяо? Твой план состоял в том, чтобы досовершенствоваться до небожителя? И вот тогда взяться за дело? После того, как шимэй разберут на пилюли для культивации темные заклинатели? Но — хорошо. В худшем случае, подвергнись вы сильной атаке, выжил бы хоть ты. Только до того уровня, на котором ты сейчас, я дошел за шестьдесят лет, — Чэн Цянь взглянул на Янь Чжэнмина как будто без эмоций, скрывая за вопросительным выражением бурю внутри. — Чем ты занимался еще сорок? Пауза затянулась. Янь Чжэнмин начал дышать — сначала робко, потом все быстрее и быстрее — к горлу подкатывал ком неотвратимой, животной панической атаки. Чэн Цянь усмехнулся — радостно и открыто, как обычно никогда не делал. — А, я знаю — радовался затянувшейся молодости и бегал по цветочным домам. Пока я совершенствовался в ледяном пруду. Это было полезно, — Чэн Цянь наклонился к уху Янь Чжэнмина, что, как и остальное тело, уже блестело от холодного пота. — Только холодно. Но я не виню старшего брата, он остался таким, каким был с детства. Всегда предпочитает работе веселье. А ведь знаешь, занимайся ты усерднее еще во времена, когда наставник был жив, ты, наверное, смог бы меня спасти. Я бы не умер, а младший старший брат не стал бы темным заклинателем. Но ты любил отдыхать. Только тогда, в детстве, тебе нравилось, как служанки чешут тебе волосы. А теперь нравится это, — кончив говорить, Чэн Цянь с силой толкнулся, пронзая членом заиндевевшие мышцы. — А-…а… — Янь Чжэнмин, казалось, потерял возможность выдавать внятную речь — невразумительные, произвольно вырывающиеся звуки создавали впечатление, будто старшим братом овладела внезапная душевная болезнь. Сжавшийся, похолодевший, внешне будто постаревший на десяток лет, он представлял настолько жалкое зрелище, что даже ублюдок из управления небесных гаданий, небось, постыдился бы издеваться над ним. Но только не Чэн Цянь, глубоко в душе которого сыто рычала, требуя главного блюда, хтоническая тьма. Впившись в одеревеневшие бедра так, что ногти вошли в плоть, Чэн Цянь возобновил движения. Прерванное разговором, возбуждение не утихло ни на йоту — наоборот, стимулируемое сжатием все время, оно уже причиняло достаточную боль, требовало разрядки. И Чэн Цянь отринул выдержку. Он самозабвенно вбивался, так как ему хотелось, не обращая внимания на состояние старшего брата, двигался резко, так, что последнего протаскивало по кровати — и ледяное лезвие ходуном ходило в запястьях, расширяя, дорывая сквозные раны. Лишенные разума, жалкие звуки становились все более болезненными, тон стремительно набирал высоту — но текущая, жаркая, с пошлым хлюпаньем затягивающая вглубь себя дырка сжимала член Чэн Цяня слишком хорошо, чтобы он обращал внимание на такие пустяки. Чэн Цянь застыл в шаге от того, чтобы излиться, когда Янь Чжэнмин неожиданно сильно, с жалобным и вместе с тем яростным воем взбрыкнулся, лягнул младшего ногами так, что тот был вынужден скатиться с него. Дернул пригвожденными к кровати запястьями — раз, два. А потом комнату наполнил звук. Хруст. Чэн Цянь своими глазами видел, как Янь Чжэнмин — нежная, ненавидящая грязь императрица — стиснув зубы, чтобы затем сорваться на больной, звериный крик — рывком разрывает себе связки, кости, вены, чтобы освободить руки. Видел, но не мог осмыслить. Расшатанный меч оказался выдернут из кровати — застрял в остатках искореженной плоти. В какой-то момент Чэн Цянь осознал, что его меч — Шуанжэнь, довольно сильное оружие — лежит в свободном доступе человека, культиватора — или достаточно сильной иллюзии — которая может использовать его против хозяина. Но предпринять он ничего не успел — свернувшись на постели, Янь Чжэнмин практически обнял меч, уставив на младшего дрожащую, кривую, искаженную болью улыбку. — Прости, А-Цянь, — жалко выдавил, глотая слезы. — Все, что ты сказал, наверное, правда. Я никудышный старший брат. На самом деле я тоже постоянно думал о том, что мог бы справиться лучше, если бы с самого начала старался как ты. Но, — кривая улыбка стала чуть шире. — Похоже, я просто бездарный. Я только не знаю, о каких цветочных домах ты говорил — я в них никогда не был. Но все остальное… — Янь Чжэнмин, прогнувшись в пояснице, захватил тем, что осталось от его рук, рукоять меча — получился чувственный охват, что в другой ситуации мог быть невероятно эротичным, однако вид распухших синяков и искореженных запястий превращал картину в видение из кошмарного сна. В душе Чэн Цяня нарастала тревога. — Я, наверное, теперь не имею права это говорить, но я люблю тебя, Сяо Цянь. Еще с того времени, на острове Лазурного дракона. Ха-ха, я был слишком ленивым, чтобы спасти человека, которого любил с детства и потом еще сто лет! Я ленивый, никчемный идиот, Сяо Цянь. Представляешь, сегодня я думал, что мы могли бы… Нет, забудь. И на самом деле я хотел тебя поблагодарить — у меня никогда не было возможности искупить вину. Это несопоставимо с тем, что пришлось пережить тебе, но… Внезапно Чэн Цянь заметил совсем рядом нефритовый отблеск — давно позабытая, нефритовая черепашка парила над полом всего в паре чи. Янь Чжэнмин смотрел на ошеломленного Чэн Цяня так, будто тот — последнее, что осталось у него в жизни. Прекрасная, сияющая мечта, до которой он никогда не дотянется. — Возьми ее, Сяо Цянь, — руки, сжавшие рукоять, навели лезвие в живот — туда, где под белым поясом все еще бился в ритме с сердцем даньтянь. — А я… если ты так меня ненавидишь… Чэн Цянь бросился вперед — но успел ухватить только нефритовую черепашку. Блеснув ослепительным, белым светом иллюзия разлетелась, оставив после себя черный вакуум — и реальность, в которой Шуанжэнь валялся на полу, а массив темного заклинателя преодолевал последние чи, отделяющие его от оцепеневшего Чэн Цяня. Внезапно, что-то позади Чэн Цяня сверкнуло — пропело короткую, оглушительную, воинственную трель — и, вылетев вперед, пронзило массив — черная пелена рассеялась, как неверный, предрассветный туман. Однако, преодолев первое препятствие, оно не остановилось, а белой стрелой пронеслось дальше — пронзая насквозь грудь темного заклинателя, что до этого атаковал Чэн Цяня. Чтобы после распасться на хрупкие, невесомые обрывки, умирая, теряя неуловимый запах орхидей. Чэн Цянь почувствовал, как волосы, раннее стянутые в хвост белой лентой, что досталась от старшего брата, более ничем не сдерживаемые, свободно распускаются за спиной. Вокруг царили крики и хаос — несмотря на смерть главного защитника демонического сборища, оставшееся неорганизованное стадо все еще не собиралось выпускать Чен Цяня на волю и представляло опасность. Негнущейся рукой подобрав Шуанжэнь, Чэн Цянь заставил себя встать в оборонительную позу. С каждой секундой где-то в горле все стремительнее билось сердце. Он должен выжить сейчас. Ради старшего брата.***
Янь Чжэнмин, что уже около часа спал, полулежа в уютной кушетке, внезапно издал сдавленный звук, скорчился и выхаркал полный рот крови, испачкав белое ханьфу. Разбиравший свитки Ли Юнь и крутившаяся рядом Лужа подскочили и обеспокоенно оглянулись на старшего. -Старший брат? — Лужа окликнула и, поведя носом, уловила от него странный, пугающий аромат — ворох перьев на голове вздыбился, как шерсть испуганной кошки. Янь Чжэнмин будто не слушал — мрачный и злой, осунувшийся, цветом лица слившийся со своим ханьфу он походил на неупокоенного духа. — Этот великовозрастной малолетний придурок… — сквозь зубы он шипел самые разнообразные проклятия, что мог вспомнить. Рывком поднявшись с кушетки, согнулся, подобно смертному, пережившему седьмой десяток — подрагивающие в треморе ладони только усиливали впечатление. Однако, неизвестный недуг остался проигнорирован — через силу двигая конечностями, Янь Чжэнмин в довольно скором темпе преодолел комнату и направился к выходу из поместья. — Старший брат, ты куда? — Ли Юнь в замешательстве последовал за главой. — Если чувствуешь себя плохо, лучше дай мне осмотреть тебя и… — Этот... — тут старший брат употребил выражение, которое не подобает слышать юным девушкам и Лужа, охнув, зажала рот ладошками. — ...попал в засаду. Я лечу в Южные окраины, — и, все той же косой походкой злого, страдающего артритом старика, продолжил свой путь. Но, внезапно, остановился и, обернувшись к ошарашенному Ли Юню бросил: — Дай мне какую-нибудь одежду, чтобы не слишком убого, но и не как… черт возьми… не утруждайся, я сам возьму, — и, не дожидаясь согласия, развернулся к жилым комнатам. Оставшись в обществе Лужи, Ли Юнь настороженно понюхал пиалу остывшего чая, откуда Янь Чжэнмин степенно отпивал, до того, как провалился в дрему. — Старший что же, чай со слабительной микстурой попутал? — озадаченно вопросил неизвестно кого. — Старший брат пах кровью и порохом, — Лужа внезапно выдохнула, обеспокоенно принюхиваясь к кушетке, где недавно дремал Янь Чжэнмин. — У него внутри как будто взорвался маленький кусок души. Выглядело, как ожег на ауре. — Ха? — Ли Юнь не очень-то доверял чутью своей чудной шимэй, но неожиданная серьезность последней заставила его насторожиться. Лужа, не обращая на того внимания, понеслась из комнаты в сторону, где недавно скрылся Янь Чжэнмин. — Ты куда? — Ли Юнь почувствовал себя диковиной иностранной птицей, что умеет раз за разом воспроизводить человеческую речь. — За старшим братом, — Лужа отозвалась, не оглянувшись — если он сильно ранен, лучше пойти вместе. — Дела… — отставив пиалу, Ли Юнь последовал следом.