***
Лужа обеспокоенно посматривала на вытоптанную, каменную платформу, откуда уже больше получаса раздавался лязг мечей. — Старший брат, как думаешь, они помирятся? — Черт их разберет, — в голосе Ли Юня звучало не особо много надежды, — и вообще, займись делом, эти свитки сами себя не разберут! Помимо прочих причин, его смурному настрою способствовала догадка о том, кому придется заниматься починкой разрушенной собственности клана в случае, если его стукнутые головой, перекачанные братья решат в бою выплеснуть друг на друга всю свою страсть.***
Тяжело дыша, Чэн Цянь припал на одно колено, упершись концом безымянного меча в каменный пол ринга. Эту железку он приобрел на рынке за бесценок и, со своим уровнем мастерства, мог бы использовать еще долго, но не с таким противником, как Янь Чжэнмин. По лезвию шли трещины разной величины, тут и там на полу валялись осколки. Янь Чжэнмин взирал на жалкое зрелище с высоты своего эго. Где-то внутри теплой, мурчащей кошкой сворачивалось мстительное удовлетворение. — Похоже, странствия младшего брата не принесли никаких полезных плодов — твой угун еще хуже, чем я его помню. Как старший, я рекомендую столь суетному, бесталанному адепту остаться в ордене и выполнять возложенные на него обязанности, а не искать приключений на стороне. Чэн Цянь перевел тяжелый взгляд на Шуанжэнь — в руке старшего брата он лежал, как влитой. Но была определенная проблема. — Он хотел меня сжечь. -Точно, — к удивлению, Янь Чжэнмин согласился без обиняков. Подняв меч на уровень глаз, он всмотрелся в бронзовое лезвие, — на самом деле, эта проклятая железка именно так и работает, в какой элемент не переплавь — периодически ее нужно подкармливать. Иначе, начнет вредничать и попытается съесть хозяина. — Избавься от него. — Не хочу. Ответ вогнал Чэн Цяня в ступор. Пока за маской спокойствия он судорожно размышлял, не захватил ли уже Шуанжэнь разум Янь Чжэнмина и как того спасти, последний пояснил: — От любого мощного оружия так или иначе будет сильный импакт — великая сила требует великих жертв. У клана Фуяо достаточно недоброжелателей, лучше иметь козырь в рукаве. К тому же, я уже сформировал с его помощью свой духовный меч, получилось довольно неплохо. Дело в том, что кто-то, принимая опасное решение, думает о том, как будет справляться с последствиями, а кто-то пытается сбить лбом телегу, — Янь Чжэнмин выразительно глянул на Чэн Цяня. — И, — в голосе Чэн Цяня сквозило напряжение, — как ты собрался его усмирить? — Просто. Накормлю тем, чего он хочет. Чэн Цянь застыл и кажется перестал дышать. Янь Чжэнмин, меж тем, продолжил, не изменившись в лице: — Я поразмыслил и пришел к выводу, что вовсе не обязательно за раз скармливать этой скотине целый полынный куст — на некоторое время ей вполне хватит нескольких соцветий, а к тому времени, как она проголодается снова, растение разрастется и можно будет отрезать от него столько же без потерь. — Я не полынный куст, — ответ вышел хриплым — логика императрицы Янь поразила здравомыслие Чэн Цяня. …Впрочем, ему все равно нужно как-то расплачиваться за грехи. Пожизненное линчи — чем не наказание? — Да? А как посмотреть на уровень умственного развития, так самое настоящее растение, — Янь Чжэнмин деланно удивился, прикрыв рот рукавом, однако уже в следующий момент сменил тон на серьезный, — эта железка, конечно, очень любит кровь, но если не спускать ее с поводка, перебьется и духовной энергией. Ты просто передашь ее нам. — …Как? Передать свою духовную энергию чужому оружию он мог, разве-что, позволив себя порезать. Разве был какой-то другой способ?.. Боги. Янь Чжэнмин довольно хмыкнул, увидев, как чужие глаза расширились от осознания. — Я передам твою энергию мечу после того, как ты передашь ее мне. Кажется, это можно легко сделать с помощью двойной культивации, — последнее он оборонил походя, изящно ступая с платформы. Чэн Цянь сидел каменным изваянием, осмысляя услышанное. — Я велел приготовить купальни, — не оборачивая головы, Янь Чжэнмин добавил, как ни в чем ни бывало, — впрочем, если младший брат так любит спать и бодрствовать под открытым небом, источник также в твоем распоряжении. В любом случае, вымойся — от тебя несет, как от протухшей рыбы.***
Чэн Цянь вернулся неожиданно скоро — пояс нижнего халата завязан косо, скрывающие большую часть лица волосы влажные от воды, ступни босы. Разлегшийся на кушетке Янь Чжэнмин отложил трактат и возвел на младшего озадаченный взгляд — он отдавал честь скрытной, диковатой натуре младшего и не ждал того раньше следующего утра. Что могло вынудить медную монетку пожаловать в личные покой главы клана в столь неряшливом виде? — Младшему брату не пришлись по вкусу клановые купальни и он пришел просить дозволения вернуться к использованию сточных канав? Чэн Цянь, никак не отреагировав на подколку, пересек помещение, приблизившись к старшему вплотную. Янь Чжэнмин нахмурился — в каждом шаге, в каждом движении младшего сквозила скованность. А затем младший опустился на колени в покаянную позу. — Этот недостойный брат осознает свои ошибки и просит старшего дать дозволение искупить вину. Наверное, впервые в жизни, Янь Чжэнмин не подозревал, как реагировать на происходящее — уронив руку с трактатом на кушетку, он застыл с довольно глупым выражением лица. Да, этот старший сыпал ядовитыми издевками и укорами, но он вовсе не рассчитывал на такую реакцию! В молочном возрасте этому волчонку все то же самое было, что с гуся вода — какого черта тот вдруг отреагировал на привычные остроты, как покорная дева? — Кхм, — быстро напуская на себя важный вид Янь Чжэнмин опустил ноги на пол и милостиво кивнул, — этот старший рад, что понимание дошло до тебя достаточно скоро. Я назначаю тебе… Но прежде чем Янь Чжэнмин успел озвучить наказание, вечно прохладные даже без влияния Шуанжэня губы ткнулись в его. Чуть приподнявшись с колен, оставаясь как был — на полу, Чэн Цянь поцеловал ошеломленного старшего. Сперва несмело — словно спрашивая разрешения. Когда отпора не последовало — Янь Чжэнмин находился в процессе осознания происходящего — осмелел, попытался раскрыть чужие губы языком. К тому моменту старший брат сориентировался — от резкого, отстраняющего толчка, голова Чэн Цяня мотнулась. Персиковые глаза с шоком и настороженностью вперились в младшего. Рука непроизвольной, стальной хваткой сжимала плечо, сминая влажный хлопок. — Младший адепт Чэн, в своем путешествии ты повредился головой? Что ты себе позволяешь? — от волнения речь главы Янь прозвучала дергано и грубо, голос исказила хрипота. Последнее немалое время медная монетка бегал от него, как от чумы, так что Янь Чжэнмин успел почти смириться с тем, что никогда не получит взаимности. Что изменилось теперь?! — …Этот просит прощения. Хотел начать с… Этот исправится, — Чэн Цянь был напряжен не меньше — говорил тихо, глотал слова и смотрел в пол, но не на брата. Под непонимающим взглядом последнего, склонился вниз, со всей осторожностью, на какую был способен, объял ладонями белую, босую ступню и — Янь Чжэнмин еле сдержался от того, чтобы недостойно подавиться. Губы выцеловывали кожу несмело, но со всем старанием. Несколько мелких поцелуев в ложбинку на стыке стопы и пальцев, потом — увереннее и дольше — на плавный взъем, изящно и гибко повернув голову так, что волосы открыли шею — во внутреннюю часть лодыжки. Прикосновения губ ощущались совсем мягко, едва влажно — но Янь Чжэнмина словно током пробивало от каждого. Пораженный сильнее, чем минуту назад, сидя каменным изваянием, он просто позволял происходящему случаться. — У этого нет опыта, — Чэн Цянь пробормотал, так и не подняв глаз, — …нормального опыта. Если этот ошибается, то не из неуважения, а по незнанию. Этот просит наставлений старшего брата. Где-то на краю сознания отметилась догадка, заставившая сердце забиться быстрее. Медная монетка сам пришел в его покои, развязал ухаживания, просит объяснить, как доставить старшему удовольствие — очевидно, все это является попыткой интимного сближения. Возможно ли считать это признанием? — Сяо Цянь, — чтобы окончательно убедиться, Янь Чжэнмин положил ладонь на щеку младшего, заставляя приподнять голову, — настроен ли ты достаточно решительно? Этот старший не примет итога, при котором ты истратишь свою смелость по первости, а потом резко поворотишь. Признание осколка было абсолютно правдивым — Янь Чжэнмин любил своего младшего брата сотню лет, еще со времен жизни на острове Лазурного дракона. Если Чэн Цянь тоже возжелал этой связи, старший брат с радостью примет его. Но ему необходимо знать, что испробовав, тот не повернет назад — потому, что Янь Чжэнмин вовсе не был уверен в своей способности отпустить возлюбленную медную монетку после такого. — Этот не повернет назад, — ответ прозвучал резко. Чэн Цянь поднял на старшего глаза из-под упрямо сведенных бровей. На дне зрачка горел огонек неотвратимой решимости, немое обещание, что в случае проявления трусости младший брат будет готов казнить самого себя. — Что ж, — Янь Чжэнмин был не настолько силен, чтобы противостоять такому, да и смысла больше не было, — тогда этот старший позаботится о тебе в первый раз. Тебя нужным техникам обучу позже. «Когда сам о них узнаю», — закончил мысленно. Янь Чжэнмин исследовал вопрос по брошюрам, но почему-то всегда ставил себя на место ведущего — позиции и приемы для принимающей стороны оставались за гранью его познаний. Нет, он не считал, что младший не может захотеть взять его, как мужчина — вероятно тут просто отыграл свое шаблон поведения «старшего брата». Притянув Чэн Цяня за поясницу, Янь Чжэнмин усадил того себе на колени и втянул в новый поцелуй. Более плавный, спокойный — более глубокий. Все хорошо, А-Цянь, старший брат о тебе позаботится. Младший, очевидно, старался отвечать — но слишком скованно, даже больше, чем до признания. Стесняется? Ничего, Янь Чжэнмин только начал. Выверенными, гибкими движениями он заскользил ладонями по объятым тканью закаменевшим мышцам спины и плеч. Акупунктура может быть полезна во многих сферах. Ткань мешала — грубая, она должна была царапать кожу, хотелось стянуть ее, чтобы массировать мышцы, как глину. От напряженных плеч к сведенным лопаткам, к уязвимой, гибкой пояснице и ниже… Янь Чжэнмин вошел во вкус быстро — движения становились порывистыми, желания разгорались, уже вполне явственно приподнимая ткань ханьфу. Неожиданно сбывшаяся мечта и вид медной монетки, что сама, в одном нижнем халате, прикатилась к нему в руки, подстегнули его, как удар хлыстом резвого скакуна. Неудобные воспоминания об их «самом первом разе» были сметены куда-то в дальний угол памяти — к боли от выжженного куска на ауре, которую Янь Чжэнмин давно наловчился игнорировать. Того «первого раза» не было, ничего не должно мешать ему любить свою медную монетку. Чэн Цянь между тем, отвечал с прилежащим старанием, но как будто вовсе не получал удовольствия — щурился между поцелуями, обнимал сильно и неловко. Температура холодного с купания тела не поднялась ни на градус. Наверное, дело в этом — младшего брата надо согреть. Подхватив Чэн Цяня под бедра и поясницу, Янь Чжэнмин уложил его на кушетку, что все еще хранила тепло его тела. Когда пояс халата оказался развязан, а разведенные полы открыли обнаженное тело, сжался, но не выразил протеста. Гибкий, статный, смущенно поджимающий колени в попытке скрыть отсутствующее возбуждение — Янь Чжэнмин полюбовался бы, но гораздо сильнее мраморной белизны его порадуют распаленный румянец и жаждущий блеск в глазах. Его медной монетке должно быть хорошо. Наскоро расправившись с собственным поясом, Янь Чжэнмин не стал избавляться от многочисленных шелковых слоев — плавно накрыл Чэн Цяня собой. Ткань скрыла все смущающие подробности, но судя по тому, как дернулось стоическое, смущенное выражение, ощущения давления, горячей кожи и примостившегося где-то меж бедер чужого, горячего органа делали свое дело. Вдохновленный реакцией, старший заскользил ладонью по мышцам вниз — по быстро приподнимающейся груди, к твердому соску — о, он еще уделит ему внимание, к косым мышцам, к чужому, понемногу восстающему естеству, которое — в голове мелькнула картинка из несчастливых воспоминаний — должно быть совсем не маленьким. …Ладно, возможно, позже они установят очередность. В любом случае, сегодня он не будет идти до конца — зажатый младший брат явно не готов к такому. Неожиданно, Чэн Цянь завозился, потянулся куда-то в рукав своего халата. Янь Чжэнмин отвлекся, следя с непониманием — на свет предстала небольшая склянка. …Младший брат явно был иного мнения. Янь Чжэнмин с усилием выдохнул — разумеется ему хотелось, но… — Сегодня обойдемся без этого. Для начала просто попытайся расслабиться и попривыкнуть ко мне. Чэн Цянь наморщил брови, тяжело размышляя. — Для двойной культивации это не обязательно. Я смогу передавать старшему брату ци в любом состоянии и контакт будет лучше, если ты войдешь. Ха? Янь Чжэнмин понял смысл слов с запозданием и, по ощущениям, оказался из теплого, погожего края перемещен прямиком в толщу ледника. Это же неправда, да? Он просто неправильно истолковал слова младшего, да? — Сяо Цянь, то предложение несколько минут назад, оно было про двойную культивацию? — он отчаянно надеялся на отрицательный ответ. Младший недоуменно кивнул. Где-то внутри Янь Чжэнмина что-то оборвалось. Некоторое время он не знал, что сказать — ситуация выходила до трагичного глупая. Просто младший брат принял его слова об искуплении вины в слишком буквальном ключе. И все ласки, тепло, все, что Янь Чжэнмин хотел подарить ему, воспринималось — или по факту являлось, если на то пошло? — нежеланными, принудительными поползновениями. А Чэн Цянь не сопротивлялся и даже масло приготовил, чтобы старшему было сподручнее возвращать ему обиду, понесенную осколком его души. Просто решил дать себя изнасиловать. Под настороженным, непонимающим взглядом Чэн Цяня, Янь Чжэнмин стремительно поднялся, запахивая ханьфу. Лицо краснело — только уже не от возбуждения, а от злости. — Предложенная мною техника двойной культивации подразумевала контакт через соприкосновение лбами и концентрацию ци в верхней чакре. Обычно, именно такой вариант используется между учениками сект. Было бы забавно наблюдать, как округляются глаза младшего, не будь Янь Чжэнмин так взбешен. О нем подумали… Его приняли за… Аргх, подумать только! Каких развратных трактатов обчитался его слабоумный младший брат?! — Меч возьмешь в оружейной, — прорычал сквозь зубы, бросая через плечо ледяной взгляд. Ноги сами несли на тренировочный ринг, — если младший так жаждет помочь мне охладить пыл меча, сделаем это через поединок.***
Звуки боя заставили Ли Юня, сонно морщась, подняться с кровати — от движения звякнули разномастные колбы, раскиданные по матрацу. Пламя злобы глухо тлело внутри, подогревая желание поколотить двух конкретных вредителей, что мешают. Ему. Спать. Уже два. Гребаных. Месяца! Когда это случилось в первый раз, Ли Юнь, едва продрав глаза, подорвался на грохот, опасаясь, что провокация со скалой возымела предрекаемый эффект и на их крохотный орден слетелись все окрестные кланы. По дороге к нему присоединилась не менее заспанная, но крайне возбужденная Лужа, для которой любое движение было лучше его отсутствия. Первым несоответствием было то, что драка разворачивалась не где-то на уровне охранных барьеров, а на тренировочном ринге. Вторым — то, что уважаемый глава Янь обрушивал яростные удары не на захватчиков, а на собственного возлюбленного брата. Третьим — то, что оба выглядели так, будто были сорваны с самого разгара горячих любовных игрищ. Четвертым — слова. — Старший брат! — Чэн Цянь совершил стремительный выпад, прорываясь к Янь Чжэнмину сквозь град колющих атак. От движения подол кое-как подвязанного нижнего халата взметнулся, открывая вид на босые ноги и то, что выше — Ли Юнь едва успел прикрыть глаза с любопытством глазеющей сестре, — если ты не возьмешь меня, я изобью тебя до потери сознания и сам сяду на твой член! Ли Юнь почувствовал, как его лицо приобретает оттенок листьев красного клена. — Ха? И что ты сможешь поделать с моим членом, если я сам буду без сознания? Твои односторонние старания приведут лишь к тому, что ты истощишь себя, пока я буду спокойно спать! — Тогда! — совершив уклонение от сокрушительного удара, Чэн Цянь приземлился на другом конце ринга, — Найди кого-то, к кому не побрезгуешь прикасаться, я передам свою ци этому человеку, а он ее — тебе! — Сяо Цянь, — голос главы Янь сочился приторной сладостью, но рычащие нотки и вздувшиеся вены на лбу выдавали истинное настроение, — если ты настолько без ума от меня, что готов тайком пить из моей пиалы, может просто возьмешь и сошьешь мне халат из своей кожи, чтобы он охлаждал меня в жаркие дни?! Меч в руках Чэн Цяня дрогнул, спина сгорбилась, во взгляде проскользнуло отчаяние. — Я хочу спасти тебя! — не сдержанный, надрывный крик прозвучал жалко. Янь Чжэнмина, однако, всецело плачевный вид младшего нисколько не поколебал. — Мне не нужна твоя жалость, — процедив сквозь зубы, он повернул с ринга, оставляя одинокую фигурку позади. После Ли Юнь множество раз пытался разузнать, что послужило причиной раздора, но старший брат в ответ только рычал, что сорвавшийся с цепи пес. Младший брат с тех пор не жил в клане, а приходил с улицы помятый и всякий раз ради единственной цели — подраться со старшим братом и повторить раннее слышимый Ли Юнем диалог. Со временем это стало почти привычным — даже Лужа прекратила следить за братским противостоянием, отдав предпочтение поискам троп кусачих, но вкусных рыжих муравьев. Ли Юнь сам себе не мог дать отсчет, зачем в очередной раз, бормоча проклятия, поднимается и, шаркая ступнями, идет наблюдать за действом, исход которого ему заблаговременно известен. Наверное для того, чтобы оценить финансовый масштаб повреждений клановой собственности и утром, пряча в уголках губ мстительную ухмылку, испортить главе клана настроение вручением месячной сметы. Или затем, чтобы обнаружить треснувший ринг, от центра которого разбегалась сеть трещин, а в немаленькой лунке — обозначенного главу клана, бренным телом которого, судя по экстерьеру, и был пробит неповинны ринг. Потрепанный, Янь Чжэнмин неподвижно лежал, раскинув руки — широко раскрытые глаза с неопознанным выражением смотрели в небо, под правым наливался красочный синяк. Шуанжэнь валялся рядом, бронзово поблескивая под светом мириад звезд. Чэн Цяня по близости не обнаружилось. Загородив звезды, Ли Юнь навис над главой клана, уперев руки в бока. — Либо на грядущую ярмарку нам с сестрой придется идти одним, либо уважаемому старшему брату придется удлинить веер. Может хоть теперь удосужишься объяснить, что за черт происходит? Янь Чжэнмин продолжал безучастно сверлить взглядом неизвестную точку в пространстве. Через некоторое время его губы разомкнулись: — Хочу чай. Ли Юнь пошатнулся — его теперь что, понизили до кухарки?!***
Заваренный заспанным слугой чай горчил и в целом был переварен — это понимал даже такой неофит, как Ли Юнь, что недовольно кривился от каждого глотка. Между тем, обычно придирчивый старший как будто вовсе не чувствовал вкуса — мерно прихлебывая из пиалы, он задумчиво морщил лоб, пребывая мыслями в неопознанных далях. — Сяо Цянь заплакал, сказал, что это не у него мозги, а у меня сердце каменное, — такое пояснение случившемуся дал Янь Чжэнмин. Ли Юнь едва не подавился чаем. Практичный, лишенный сантиментов младший брат. Заплакал. И употребил такое мелодраматичное выражение. — Так. И? Какова изначальная причина конфликта? — все те странные смущающие реплики наталкивали на очевидную мысль о невинной деве, что предложила возлюбленному свое тело, но была грубо отвергнута. И все бы ничего, но «невинной девой» был воспетый горькими слезами и весенними снами «возлюбленного» Чэн Цянь. — Когда младший брат вернулся в орден, я рассказал ему о проблеме с Шуанжэнем и предложил заняться двойной культивацией. Видимо, он истолковал это превратно и подумал, что я хочу отомстить ему за уничтоженный осколок моей души. Я думал, что все его попытки сближения идут из чувства вины, — Янь Чжэнмин отрешенно вертел в руках опустевшую пиалу, — похоже, я ошибался. — Да ладно? В самом деле? — о, Ли Юнь был зол — пока кто-то страдал от любовных метаний, он страдал от мыслей, где взять деньги на ремонт их последствий, — что натолкнуло пресвятейшее умнейшество на эту мысль? Еще некоторое время Янь Чжэнмин молчал, лишь продолжал перекатывать ладонями пиалу. Потом неожиданно встал и принялся наскоро приводить себя в порядок. — Второй брат, позови слуг и скажи, чтобы собрали минимальное довольствие. Я отправляюсь в родной край младшего брата. — Зачем? — своим поведением старший брат не уставал сбивать Ли Юня с толку. — Младший брат на самом деле ведет себя достаточно странно. Преподносит себя независимо, как будто живет лишь для себя, но при этом всегда старается быть полезным. Постоянно прячется, как одиночка, но при этом, что бы ни случилось, всегда возвращается и ходит поблизости от нас. Он такой гордый и порывистый, очень злопамятный, но до сих пор вернул мне лишь один удар, — Янь Чжэнмин потер синяк, выглядя при этом почти счастливо, но тут же помрачнел, — тем временем я слишком поверхностен. Мечтал о том, как разделю с ним вино и ложе, но при этом не вник толком в нюансы его поведения. Тогда, в вечер возвращения Сяо Цяня, я должен был подумать о том, почему он решил, что я хочу ему отомстить, а не бросаться со своей обидой. Дважды наступил на одни и те же грабли. Не думаю, что кто-то в месте, где рос младший брат все еще помнит его, но уклад жизни в провинциальной деревне не должен был сильно измениться за сотню лет. По нему можно было бы восстановить его жизнь и понять, почему Сяо Цянь ведет себя так, как ведет. Мысль казалась на удивление здравой, да и сам старший брат, что получив цянкунь со снедью, стремительно покинул павильон, выглядел куда взрослее. Ли Юнь вдохновился настолько, что даже решил придержат смету до момента, когда счастливые, воссоединившиеся браться вернутся в орден.***
Ярмарка, организованная заклинателями, не слишком сильно отличалась от той же, организуемой простыми людьми. Стараниями «охочего до денег молодого господина» разнообразные магические артефакты стали в нижнем царстве почти обыденностью. Талисманы разной силы и действия, мечи, курильницы и прочая всячина продавались с лотка, разыгрывалась в лотереях и выменивались через бартеры. Порой происходили и драки — противники посильнее назначали друг другу дуэли, послабее — схватывались так, под ставки и улюлюканье толпы. Однако, существенное отличие все же присутствовало — основными покупателями на ярмарках, организуемых заклинателями, были заклинатели. Скрыв опущенную голову капюшоном плаща, Чэн Цянь брел между лавок, сторонясь людских толп. После суда над Хань Юанем и применением главой зала Черной черепахи самоубийственной техники, унесшей также сотни жизней неповинных заклинателей, члены клана Фуяо стали персонами нон грата. Появляться в публичных местах в случае, если ваше имя не «Янь Чжэнмин», стало достаточно опасно. После очищения Южных окраин, заклинатели довольно быстро вернулись на облюбованное место, наскоро соорудив подобие Дыхания ледяного сердца, чтобы сделать территорию вновь пригодной для жизни. В разодетом по-летнему ярко и легко сборище, Чэн Цянь выделялся, как горошина перца в супе из розового имбиря. И даже в нескольких слоях темного льна ему, черт возьми, было холодно. Нет, на самом деле, Чэн Цянь всегда ощущал легкий холод — но обычно это чувство не вызывало дискомфорта, такого, что хотелось закутаться в одежду, как в одеяло, не показывая наружу кончика носа. Исключением был случай в тайном царстве Дасюэшань и тот, другой, но тогда причиной перепада температуры являлся оголодавший Шуанжэнь. Ныне Чэн Цянь поддерживал свое ледяное ядро в стабильном состоянии, однако взявшийся непонятно откуда аморфный холод продолжал мучить его уже больше двух месяцев. Отметая бесполезные мысли, Чэн Цянь вернулся к разглядыванию выставленных на обозрение клинков. Его собственный давно пошел трещинами и при очередном поединке со старшим братом грозил расколоться на части прямо в бою. Гордая императрица Янь великолепно справилась с усмирением голодного чудовища, однако Чэн Цянь все еще слишком хорошо помнил, каково было ему самому во времена владения Шуанжэнем. Это кажется легким только в начале. Он должен как можно скорее найти новый, достаточно сильный меч, одолеть старшего брата и… Образ того, что будет дальше, отказывался вырисовываться в голове. Чэн Цянь владел Шуанжэнем. Он знал, чего хочет меч. Обычная передача ци его не удовлетворит. Чэн Цянь не хотел, чтобы в какой-то момент его старший брат, как однажды он сам, обнаружил себя в мареве голода и похоти, в чужой крови — со свербящим в мозгу осознанием, что ему все еще недостаточно. То, что Янь Чжэнмин не против взять его по любви, вселяло надежду. Нет, не так — когда Чэн Цянь понял, что гнев старшего брата проистекает из ошибочного принятия его желания подарить удовольствие за жажду мести, где-то внутри, в ядре ледяного камня расцвела миниатюрная весна. Избыточная фантазия, по логике неспособная воплотиться в жизнь, оказалась правдой. Но затем Чэн Цянь понял, что еще означает для него данное открытие. Ответственность. Он должен любым способом защитить, воздать за все трудности, что мог испытать человек, решившийся на такую глупость, как полюбить его. Янь Чжэнмин нисколько не ошибся, когда назвал его бедовым младшим братом. Чэн Цянь бедовый. Он не имеет права быть обузой. Но как ему быть, если старший просто отказывается принимать его жертву добровольно? И почему он отказывается? Считает, что его младший брат сломается? Что он неумеха? …Что ж, он недалек от истины. И так вопрос о том, как заставить старшего принять необходимую помощь, оставался открытым, все сильнее тяготя Чэн Цяня с каждым днем. Взгляд Чэн Цяня упал на богатый, собравший вокруг себя уйму народу павильон. Судя по расцветке и вымпелам, тот принадлежал залу Черной черепахи, что недавно восстановил попранное влияние. — Молодые господа, не толпитесь! Меч получит тот, кто лучше всего проявит себя не в петушином, а в настоящем бою! — выкрикнул организатор, разнимая особо рьяных спорщиков. Выставленный на обозрение меч представлял собой цельный кусок черного обсидиана — тонкое, бритвенно острое лезвие без гарды, рукоятью которому служил замотанный в слои тонкой ткани тупой конец. В свете солнца меч не давал отблеска — гладкая поверхность лезвия словно поглощала любой свет. Обсидиановый меч отлично подошел бы Чэн Цяню — основной причиной его проигрышей Янь Чжэнмину было то, что металлические лезвия плавились, трескались от жара Шуанжэня за считанные минуты схватки и младшему приходилось переходить на рукопашную — в которой он предсказуемо проигрывал противнику, вооруженному мечом. Клинок, устойчивый к жару, мог стать для Чэн Цяня ключом к победе. Лавируя меж занятыми спором заклинателями, Чэн Цянь смог подобраться к организатору. — Меч достанется тому, кто победит остальных претендентов в поединке? Где и когда он произойдет? — О, это… Чэн Цянь ощутил толчок сзади — некто наступил на подол его плаща, натягивая ткань. Капюшон оказался стянут с головы, открывая лицо. Шокированный узнаванием организатор замолчал, не договорив речь. Споры в толпе быстро затихли — множество голов разом повернулось к Чэн Цяню. — Ха! Это, часом, не отщепенец с горы Фуяо? — адепт, судя по форме, принадлежащий залу Черной черепахи, первым нарушил воцарившееся молчание. — Точно он, — ответ, полный ядовитой насмешки, послышался с другой стороны толпы, — это, случайно, не он был тем, кто убил сына предыдущего главы? — Нет, этот — прихлебатель. Явился натащить побольше полезных артефактов в казну своего клана? — Эти с горы Фуяо совсем стыд потеряли. Думают, что стали немного сильнее остальных и уже имеют право обирать честных людей! Недовольство конкурентов быстро переключилось на единую цель. Чэн Цянь окинул толпу быстрым взглядом — более-менее сильных заклинателей было немного, но он находится не в лучшей форме, а сломанный Янь Чжэнмином меч не продержится долго. — Я не нарушал правил и собирался добиться победы через честный поединок, — Чэн Цянь ответил спокойно, пытаясь избежать конфликта. — Какой честный поединок может быть с нечестивцем, который якшается с темными заклинателями? — Точно! Целый клан кошмарных путников за плечами, с их братом во главе! — Вот что, — адепт, что первее всего узнал Чэн Цяня, выступил негласным лидером толпы, — если ты так хочешь сразиться за этот меч, может сразишься со всеми нами? Разом, — на чужих губах расплылась гнусная, самоуверенная ухмылка, — сам же хотел честного поединка. Много союзников у тебя, много союзников у нас тоже. Чэн Цянь напряженно застыл, просчитывая следующие ходы. В своем нынешнем состоянии он вряд ли выстоит против десятков атак разом. Но ему необходим этот меч!.. — Господа, — голос человека, которого он совершенно точно не ожидал встретить здесь, заставил Чэн Цяня вздрогнуть. Сзади на его плечо в жесте поддержки легла теплая, ухоженная рука, — почему бы вам, вместо моего брата, не сразиться со мной? В случае что его, что моей победы, меч так или иначе будет принадлежать клану Фуяо. А в случае моего проигрыша, вы сможете сложить себе целую хвалебную оду о том, как победили главное зло заклинательского мира, а не, — Чэн Цянь не мог видеть из-за спины, но очень ясно почувствовал, как знакомые, словно из мрамора выточенные губы растягиваются в ядовитой, мстительной ухмылке, — всего лишь его прихлебателя. Внезапное появление заклинателя в белом, не устававшего показывать миру, что с его кланом не стоит шутить, вызвало в толпе настроение обратное тому, что царило еще минуту назад. Лица выражали смесь смятения и опаски, адепт, что недавно призывал Чэн Цяня одному драться против всех, подрастерял запал — глаза забегали в поисках отходных путей. Янь Чжэнмин, приподняв подбородок, взирал на людей с выражением довольной пираньи. Инстинкты заклинателей вопили о необходимости побега, но кто знает, насколько более жестокой будет экзекуция, попытайся они отложить ее на дальний срок? Дальнейшая сцена напоминала избиение младенцев — зрители с конфузом и опаской взирали на то, как адепты именитых кланов разлетались, словно фишки вейцзы с доски, которую с радостью и энтузиазмом маленького ребенка сотрясал ученого вида столетний заклинатель. В конце концов, когда ринг и пространство за его пределами были усеяны бессознательными, застывшими в глупых позах телами, Янь Чжэнмин степенной походкой сошел со ступеней, чтобы получить обещанный меч. Чэн Цянь терялся в догадках — допустим, посредством той пародии на поединок, старший брат хотел защитить доброе имя клана, но зачем ему нужен меч, если на чужом поясе преспокойно висит играющий на солнце теплыми бликами Шуанжэнь? — Младший брат, — под взглядами многочисленных зрителей, Янь Чжэнмин приблизился к нему на непозволительно близкое расстояние. Чужая рука легла на лопатки, притягивая в жесте слишком интимном для семейной заботы, мягкий тон и нежное выражение на еще недавно самодовольном, жестоком лице не оставляли пространства для разночтений, — ты же хотел этот меч, да? Этот старший будет рад отдать его тебе, если это сделает тебя счастливее. Чэн Цянь скованно зажал протянутую рукоять. Не успел он опомниться, чужая рука уже ловко перехватила его под поясницу — в заботливом жесте, как обычно ходят замужние пары, Янь Чжэнмин комфортной, медленной походкой повел его куда-то в сторону. — Я заприметил хороший ресторан поблизости, — рассказывал он, склонившись к сжавшемуся Чэн Цяню, что листва тенистой ивы, — там должны подавать твои любимые блюда. Хотя, судя по тому, как ты любишь свинину, Львиные головы также должны прийтись тебе по вкусу. Если не понравится, я съем за тебя. Чэн Цянь слышал, как боязливо и удивленно шепчутся позади люди — глаза наблюдателей вновь сверлили его со всех сторон, но без неприязни и агрессии. Кто-то вслух поражался навыкам главы клана Фуяо, кто-то гадал, что за странные отношения связывают двоих братьев. В месте, что выбрал Янь Чжэнмин, помятый и немытый Чэн Цянь выглядел, как нищий, забредший на императорский двор. Проигнорировав роскошные алые ложи, старший брат занял место у окна, что безусловно предоставляло великолепный вид на пейзаж, но также выставляло их на всеобщее обозрение. Обладатель непревзойденных боевых навыков, скандально известный луноликий заклинатель в белом и сидящий напротив него мрачный молодой человек, что не так давно, уничтожая клан темных заклинателей, обратил Южные окраины в ледяную пустыню — колоритная пара вмиг перетянула на себя все внимание. И Янь Чжэнмин нисколько не старался сгладить углы — взяв бледные, иссушенные ладони младшего в свои, он проникновенно ловя чужой взгляд, с заботой и волнением выспрашивал, где тот живет и как питается, а услышав краткие, вымученные ответы искренне негодовал. Когда принесли еду, он в красках рассказывал Чэн Цяню о каждом блюде и, примечая чужие вкусы, палочками подхватывал приглянувшиеся младшему вкусности из своих тарелок, чтобы переложить в его. Поначалу младший ел неохотно, но чем больше времени проходило, чем больше наполнялись вкусностями его тарелки, чем более происходящее становилось похоже на весенний сон, тем сильнее разыгрывались его аппетиты. Когда дело дошло до Львиных голов, голодавший два месяца Чэн Цянь, плюнув на манеры, поднял блюдо на уровень рта и, энергично работая палочками, принялся заталкивать в себя еду, стремясь скорее проглотить, чем распробовать. Янь Чжэнмин смотрел на картину с родительским умилением. Люди вокруг шептались, то и дело проскальзывало что-то про обрезанных рукавов, но в присутствии недавнего победителя скандально отгремевшей битвы за обсидиановый меч, никто не смел опуститься до реального оскорбления. — Вижу, мой выбор пришелся тебе по вкусу, Сяо Цянь, — улыбку Янь Чжэнмина можно было добавлять в чай, — нет смысла сейчас, на ночь глядя, торопиться обратно в орден. Я заказал нам комнату наверху, переночуем там? Чэн Цянь чувствовал себя одним из тех любителей скакать на лошади с сумасшедшей скоростью — в его случае, метафорическая лошадь неслась прямиком к отвесному обрыву.***
— Как ты узнал, что я люблю свинину? — интимная атмосфера ночевки в подозрительно алой комнате с единственной кроватью и внесенной слугами бадьей не внушала доверия. Только расслабившийся Чэн Цянь почувствовал, как натянулись внутри жилы, когда старший брат принялся преспокойно оголяться, по пути к бадье оставляя белоснежные шелковые слои. Как только с крепких плеч стек на пол последний слой, Чэн Цянь торопливо отвел глаза. Блаженный вздох, последовавший за плеском опускающегося в воду тела, отозвался вибрацией где-то внутри. — В твоих родных краях она считается самым богатым блюдом и употребляется в пищу только по праздникам. Я просто предположил, что некогда запретный плод может остаться сладким на всю жизнь. К слову, Сяо Цянь, почему ты еще не в бадье? Мысли Чэн Цяня метались в голове, как пчелы в растревоженном улье. Старший брат приходил в его прежний дом? Но зачем? Что за странная смена произошла в его поведении? И — самый животрепещущий вопрос на данный момент — куда ему деть глаза, чтобы не наткнуться на привольно разлегшегося в бадье, полностью обнаженного старшего? Кое-как стянув с себя грязные одежды, Чэн Цянь оставил на себе один нижний слой, бочком пробрался к бадье и, цитируя про себя сутры очищения, опустился в воду с противоположной от брата стороны. Напряженные мышцы охватил приятный жар, заставив одновременно напрячься и издать тихий, довольный стон. Пока подол колыхался в воде, временами открывая вид на поджатые лодыжки, намокшая ткань облепила тело сверху, в подробностях вырисовывая мышцы торса и груди, раздражая трением вставшие от перепада температур соски. Потерявший стыд Янь Чжэнмин взирал на открывшийся вид со сладострастной улыбкой, прищуренные глаза отливали голодным, маслянистым блеском. — Сяо Цянь, может взглянешь на меня? Шея Чэн Цяня болела и грозила сломаться, если в ближайшее время он не развернет ее в положение, совместимое с жизнью. — Зачем мне на тебя смотреть? — Затем, что я хочу понять: мой младший брат просто невероятно стеснителен или же ему нравится мое тело. — Это не было очевидно из того что произошло с осколком… твоей… души… — когда Чен Цянь резко развернулся, поначалу гневный тон прервался и за считанные секунды сошел на нет. Янь Чжэнмин был великолепен как божество или написанная великим мастером картина. Точенная фигура одновременно поражала изяществом и мощью — гибкая поясница согнулась ленной полудугой, точеные костяшки оценивающе подпирали подбородок, литые мышцы перетекали по изящной шее в свободно расправленные плечи, приподнимали, натягивали кожу широкой груди, спускались вязью по ребрам, кубиками бугрились на животе, сужались к косым мышцам и ниже… Чэн Цянь, в принципе, уже видел старшего брата ниже пояса — воспоминания из чертовой иллюзии подбросили пикантных картинок, но тогда он особо не обратил на это внимания — весь процесс чужое достоинство скрывал остаток подола. Сейчас же, Чэн Цянь мог наблюдать его во всей красе. Тяжелый, распаленный горячей водой, чуть изогнутый к концу, такой же совершенный, как остальное тело хозяина — темный от прилившей крови, в сети вздутых венок, направленный открытой головкой прямо на человека, что, очевидно, и привел его в полную боевую готовность. Открывая великолепный вид на шею, Янь Чжэнмин склонил голову на опертый о бортик бадьи кулак и растянул губы в демонической, довольной улыбке. — Значит, все-таки нравится. Отмерев, Чэн Цянь инстинктивно забился в свой угол, сверля брата настороженным взглядом пойманного животного. Тот, томно прикрыв глаза, не предпринял никаких действий, продолжая как ни в чем ни бывало отмокать в воде. Чэн Цянь понятия не имел, почему до сих пор не был казнен на месте без суда, но рассудив, что действие лучше бездействия, решил задать интересующий вопрос. — Зачем был весь этот спектакль? — Какой спектакль? — Та драка за меч, этот поход в ресторан, твое поведение. Почему все так изменилось? И разве мы решили вопрос с двойной культивацией? И зачем старший брат вызнавал о месте, где он родился? — Сяо Цянь, не спеши. Я, разве, дал повод думать, что вот-вот сбегу и оставлю твои вопросы без ответа? — взволновав воду, Янь Чжэнмин поднялся, расправляя влажные волосы — те каскадом опустились ему за спину. От перепада давления член тяжело качнулся, поднимая над водой всплеск переливающихся кристаллами капель. — То, что ты назвал спектаклем, включая то избиение младенцев, было необходимо, чтобы каждая собака в Цзянху узнала, что никто не смеет угрожать моему младшему брату — иначе я не оставлю это без внимания. В ресторан мы пошли, потому что ты был голоден, а для меня это неприемлемо. Что до моего поведения, то исходя из сведений о твоем взрослении я понял, что забота для тебя будет комфортнее колкостей и насмешек. К вопросу о двойной культивации мы еще вернемся, а по поводу моего изменившегося отношения, могу сказать лишь то, что оно осталось прежним, разве что я стал умнее и понял, что должен тебе сказать. Облачившись в шелковый нижний халат, Янь Чжэнмин повернулся к Чэн Цяню. Выражение точеного лица было решительно и серьезно. — Я люблю тебя, Сяо Цянь. И хочу свадьбу. Чэн Цянь замер в воде, ощущая, как охлаждается, схватывается тонким льдом вода вокруг него. Хрупкая, жалкая надежда заболела, зазвенела пронзительно где-то внутри — потому, что знала, понимала, что век ее будет краток — хозяин просто не позволит ей существовать долго. Происходящее сейчас превосходило его самые смелые фантазии и будь то сон, он уже давно дал бы ответ — ответ, после которого комнату пришлось бы продлевать на неопределенное время, но. — Это невозможно. — Почему это? — слова совершенно не были восприняты всерьез. — Я тоже люблю старшего брата, — признаваться было тяжело, но для окончательного разрешения глупой неразберихи требовалось расставить все точки над и, — но не могу принять его предложение, потому что недостоин его. Я никогда не смогу полностью расплатиться с ним за то, что сделал. Янь Чжэнмин не принялся отрицать, не выглядел смущенным или возмущенным — он усмехнулся. — Да нет. Сяо Цянь совершил самую дурацкую ошибку и в общем, был великовозрастным дураком. Но за всю свою дурость он расплатился с лихвой. Чэн Цянь взглянул на старшего с настороженным недоумением. — Я с самого начала не мог понять, что конкретно двигало тобой, когда ты схватился за эту чертову железку, зная о ее свойствах и возможных последствиях, — Янь Чжэнмин бросил высокомерный, суровый взгляд на поблескивающий под свечным светом меч, — да, на острове Лазурного дракона нам жилось несладко, но разве мы нуждались в смертельно опасном оружии, которое только повышало наши шансы умереть? Потому я отмел версию, что ты сделал это ради нас. Практическая выгода — тоже не то, потому что побочные эффекты практически нивелируют преимущества. А потом я вспомнил о детстве младшего, посмотрел на жизнь детей в твоей деревне и понял, что к тебе, вероятно, относились как к ничтожеству всю сознательную жизнь — происходящее на острове Лазурного дракона просто стало последней каплей. Янь Чжэнмин распекал младшего со спокойной жестокостью бывалого мясника. — Итак ты получил желаемую силу, о тебе узнали люди и до того, как Шуанжэнь перешел из твоих рук в мои, никто не смел сказать о тебе дурного слова. Великий освободитель Южных окраин, безжалостный истребитель темных заклинателей, одаренный ученик из маленького клана отщепенца, обуздавший сводящий с ума темный артефакт! А потом ты столкнулся с последствиями. Вероятно, просто не подумал, что они тебя коснутся, раз ты, такой невероятный и особенный, сумел преодолеть первичные трудности. Итак, твой стремительный взлет закончился той сегодняшней сценой, когда тебя едва не избила толпа неучей, которых ты сам же спас некоторое время назад. Слава быстротечна, — в тоне Янь Чжэнмина проскользнули горькие, язвительные нотки, — особенно та, которой добиваешься опасным и не до конца честным путем. Так что нет, Сяо Цянь — за свои гордыню и халатность ты получил сполна. И, раз до сих пор не попытался отобрать у меня Шуанжэнь, чтобы «попробовать еще раз», извлек из горького урока правильный вывод. Янь Чжэнмин приблизился к бадье и положил теплые руки на чужие, окоченевшие плечи. Острый взгляд смягчился. — Так что вместо того, чтобы всю жизнь корить себя виной за ошибку, которую уже осознал, попытайся ее возместить. Подари мне спутника на пути совершенствования. С этими словами Янь Чжэнмин вытянул Чэн Цяня из заледеневшей воды. Шум от стекающего с продрогшего тела каскада воды и треск сломанного льда стали свидетельством его освобождения. Словно вся тьма, что нес в себе Чэн Цянь осталась там, в холодной воде. Стянув с дрожащего младшего мокрую одежду, Янь Чжэнмин замотал его в свой собственный халат, прижав к горячему телу. — Сяо Цянь, ты так дрожишь от холода? У тебя какие-то проблемы с циркуляцией ци? — спросил на ухо, проведя ладонью по животу, где пульсировал камень сосредоточения души. — Шуанжэнь обеспечивал поддержку объемом ци. Похоже, моей собственной уже недостаточно. — Хм, тогда от двойной культивации нам будет взаимная польза, — склонив голову в угол меж плечом и шеей, Янь Чжэнмин сперва мягко, потом с большим нажимом поцеловал, прошелся губами снизу-вверх по бьющейся венке, — знаешь, меня действительно отвращало использовать твое тело просто потому, что «надо». Я не хочу, чтобы Сяо Цянь чувствовал себя использованным и обязанным. Хочу, чтобы между нами все было по любви, — поцелуи перешли за ухо, расстояния меж телами не осталось — Чэн Цянь кожей чувствовал изгибы мышц, пульсацию крови в венах, горячее, тяжелое давление в сгиб бедра, — и потому не буду ни к чему обязывать младшего брата. Просто хочу, чтобы ты знал, что я приму тебя и твой ответ в любое время. Чэн Цянь чувствовал себя кусочком льда, что изнутри и снаружи плавило своим теплом и лучами весеннее солнце. Тяжкая отповедь заставила его устыдиться — но то, что старший брат сам пошел, разобрался в его потаенных страхах и темных желаниях, увидел всю грязь его души и после все равно захотел остаться с ним подарили чувство, сравнимое с тем, что чувствовал бы человек, родившийся и всю жизнь живший с привязанным к спине громадным камнем, когда тот вдруг рассыпался в прах. Но, оставалось кое-что, о чем старший брат еще не знал. Кое-что, что вероятно приведет его в бешенство, но о чем он обязательно должен узнать. Вынырнув из жарких объятий, Чен Цянь скользнул на кушетку и, замотавшись в плед, как клецка в тесто, принял самую серьезную позу, на какую был способен в данном положении. Янь Чжэнмин взирал на метаморфозу с любопытством и молчаливой готовностью внимать. — То, как старший брат разъяснил мои действия, мой эгоизм — все это было очень точно. Но ты упустил один дополнительный мотив, о котором, я должен сказать. — И какой же? — Как и сказал старший брат, — Чэн Цянь выдохнул и, набрав в грудь побольше воздуха, продолжил, — на острове Лазурного дракона я чувствовал, что недостаточно хорош. Но не для всей той кодлы. Старший брат, возможно, не замечал, но его прогресс шел быстрее моего. И это на самом деле было великим достижением, если вспомнить, что до смерти учителя ты не проявлял к учебе никакого прилежания, — Янь Чжэнмин обиженно фыркнул, но продолжил слушать не перебивая. — Я чувствовал, что не дотягиваю до тебя. Становлюсь бесполезным. Не только для клана, но и персонально для тебя. Обуздай я Шуанжэнь, то смог бы доказать, что нужен тебе, что достоин… — Медная монетка, — Янь Чжэнмин спросил севшим голосом, — ты что, взялся за эту опасную штуку, потому что хотел привлечь мое внимание? Чэн Цянь не нашел в себе смелости поднять головы. — Я тоже любил тебя еще со времен нашей жизни на острове Лазурного дракона, старший брат, — тихо закончил угасающим голосом. На некоторое время в комнате повисла гробовая тишина. А потом престарелый феникс взорвался в собственном пламени, огласив доведший его до кондиции абсурдный мир криком праведного возмущения. — Аргх! Подумать только! Вся эта вакханалия произошла даже не из-за твоего внутреннего демона, а из-за того что ты, влюбленный идиот, постеснялся признаться мне — другому идиоту, влюбленному в тебя же? Чэн Цянь своим сжавшимся видом, но стойко подставленной под удар головой напоминал воина, что с честью принимает казнь. Закончив воздевать руки и оглашать комнату бранью, Янь Чжэнмин сгорбился и, оскалившись, как в приступе головной боли, тяжело потер переносицу. — Что вообще за фиксация у тебя на желании всегда быть самым нужным? Любовь, по-твоему, определяется уровнем бытовой полезности? — Да, определяется, — ответ последовал неожиданно, заставив Янь Чжэнмина с непониманием обернуться, — моя семья не отказалась бы от меня, будь я более полезным. Чэн Цянь продолжал, не обращая внимания ни на что, взгляд был направлен куда-то внутрь себя. — Старший брат не задумывался о том, что было бы, живи мы еще беднее? Чтобы большее число из нас могло выжить, от кого-то самого слабого и бесполезного пришлось отказаться и тогда… — Прости, — Чэн Цянь замолк, внезапно обнаружив старшего брата подошедшим вплотную, а его руки — сжимающими его плечи, — забыл, что ты родился в дыре на краю Диюя. Скажи, Сяо Цянь, ты не задумывался о том, как строят между собой отношения бедные смертные? Зачастую они создают союзы просто чтобы выжить, на большее расчета не идет. Готов поспорить, что твои мать с отцом не знали друг друга вплоть до замужества, пока их не свели их собственные родители. Я не думаю, что у людей, не разделяющих общих убеждений, вкусов и памяти о совместно прожитых испытаниях будет друг к другу много любви — как и к их общим детям. Схема отношений твоей семьи не работает для нас с тобой, потому что мы с тобой любим друг друга. Чэн Цянь не увидел, а скорее почувствовал, как фигура перед ним опустилась на один уровень, а его объятое пледом и все равно дрожащее тело оказалось заключено в крепкие объятия. Кусочек льда плавился на весеннем солнце, стекая по зацветающей почками ветви, каплями падая в набирающую ход реку талых вод. Руки сами собой потянулись обнять в ответ — крепко, неловко, немного отчаянно. — Кстати, — Янь Чжэнмин чуть отдалился, чтобы с серьезным выражением взглянуть младшему брату в лицо, — возьми свои слова обратно. — Ха? — Ты назвал моего спутника на пути совершенствования слабым и бесполезным. Я не могу стерпеть такую гнусную ложь. Потому возьми свои слова обратно, иначе я буду вынужден посвятить весь этот вечер их опровержению. Заключенный в кольцо рук, Чэн Цянь чувствовал, как чужой жар свободно проходит через кожу, беспрепятственно растекается внутри, плавя, нежа скованные холодом мышцы. Так и не опавшее возбуждение, номинально скрытое тонкой белой материей, твердо, тяжело вжималось в плед на уровне живота. — Лучше посвяти его закреплению брака, если действительно так его хочешь, — фыркнув, Чэн Цянь откинулся на кушетку, увлекая за собой охнувшего от неожиданности старшего. — Этот младший продрог после твоей совместной ванны. Если не сможешь заставить меня стать разгоряченным и обмягшим, на свадьбу можешь не рассчитывать. Надменное лицо, что состроил младший, нервно подрагивало — напускной бравадой тот пытался придать смелости самому себе. Янь Чжэнмин растянул губы в теплой мягкой ухмылке, в глазах играла маслянистыми переливами тьма. О, он заставит, медная монетка мог даже не просить. Уже через минуту плед путался у двоих где-то в ногах — разместившись на боку, прижавшись грудью к подрагивающей, узкой спине Янь Чжэнмин зарылся лицом в сгиб между плечом и шеей. Горячие губы скользили рядом с раннее оставленными метками, но не ставили новых — мимолетные, дразнящие поцелуи ощущались на коже, как легкие удары током, заводили на максимум тактильные ощущения, заставляли чутко ждать новых прикосновений. Нежные с тыльной, шершавые с внутренней поверхности, контрастно теплые по сравнению с воздухом руки скользили по телу, размазывая по напряженным мышцам торса отдающее легким покалыванием по коже и горчинкой на запах масло. Согнутые ноги обнимали его, заключая в клетку, из которой, казалось, можно было выбраться при малейшем желании — но не существовало гарантии, что в следующий момент мышцы голеней и бедер не напрягутся, зажимая, отрезая путь к свободе. Спиной Чэн Цянь остро ощущал каждую мышцу, дыхание, каждое мимолетное движение, ощущал как до судорог напряжены мышцы прижатого к пояснице живота, как в мягком, снижающем бдительность ритме трется меж сведенных ягодиц, выжидая момента, голодный хищник. Янь Чжэнмин довольно мурчал при каждом, чуть более резком движении, но более не предпринимал никаких попыток удовлетворить себя. Лишь мял, расслаблял чужие мышцы, топил слой сковывающего мягкую сердцевину льда. Это было неожиданно странно. Чэн Цянь кожей чувствовал, как полыхает внутри тела позади голодный жар, как он прорывается, пытаясь просочиться ему под кожу, охладить себя чужим телом — что, удовлетворяя чужую жажду, непременно сгорело бы в процессе. Тем временем тот, кого этот жар должен был сжигать изнутри, держал его в узде, преспокойно ходил по тонкой грани, совершенно не боясь сорваться. Масло впитывалось в кожу, размягчая, повышая чувствительность, заставляя, забыв смущение и стыд, подставляться под массирующие прикосновения. Янь Чжэнмин ловко уложил младшего на себя — Чэн Цянь с подавленным возгласом откинулся на чужую грудь. Представляя сощуренным в неге возбуждения глазам лучший вид, изящные руки взялись за склянку — с влажным «поп» пробка покинула стеклянное горлышко, пролитое масло нитями опустилось на подставленную грудь Чэн Цяня, непристойный узор растекся по мышцам к шее. Скользкая нить разлилась прямо по твердому соску, заставляя зашипеть — нежную, распаленную прикосновениями, что постоянно проходили вот-вот рядом, но все равно мимо плоть закололо, обдало жаром и неведомой прежде жаждой прикосновения. Руки, меж тем, спокойно размазывали масло друг по другу, словно кожа Чэн Цяня была просто случайной целью, жертвой неаккуратного обращения. Издав сдавленный, горловой стон Чэн Цянь попытался самостоятельно коснуться пульсирующих сосков, удовлетворить жар — но старший брат безжалостно перевернулся вместе с ним на бок вновь, пресекая маневр. Из горла вырвался раздосадованный, полный жажды возглас. Янь Чжэнмин, как будто не обратив на чужие мучения внимания, продолжал массировать торс, избегая чувствительных, нуждающихся в прикосновениях участков. Медная монетка все еще упрямо пытался держать себя в руках, но его воля ощутимо подтачивалась — предавая хозяина, тело податливо выгибалось, тянулось к прикосновениям, налившийся кровью член давно стоял, крайняя плоть полностью обнажила подтекающую смазкой головку. Вид был настолько аппетитным, что хотелось плюнуть на все и наброситься, как голодному зверю на свежее мясо — но нет. Нельзя. Рано. На губах скользила издевательская ухмылка. — Если медная монетка чего-то хочет, то всегда может сказать об этом мне. Чэн Цянь стиснул зубы от накатившей злости. — Отпусти. — Зачем? — Хочу… прикоснуться. — К чему ты хочешь прикоснуться и какую именно часть твоего тела я должен отпустить? Сяо Цянь, выражайся конкретнее, я не умею читать мысли. Чэн Цянь надолго замолк, опустив голову. Янь Чжэнмин уже начал беспокоиться, когда тот, обернувшись, со смесью безнадеги и воистину леденящей невозмутимости выдал: — Отпусти мои руки. Хочу поласкать свои соски. Янь Чжэнмин оторопел настолько, что руки свои Чэн Цянь смог освободить самостоятельно. Сперва он прикоснулся на пробу — скорее с исследовательским интересом. Трение нежной плоти о шершавые пальцы так и так ощущалось прекрасно, но как увеличить удовольствие, как выжать из своего тела тот максимум, что оно может ему дать? Не обращая внимания на прожигающий взгляд старшего, Чэн Цянь экспериментировал, гладил, массировал краснеющие ареолы, мял, скручивал, сплющивал твердые бусины, оттягивал, пережимая у ареол, как делают женщины, чтобы достать молоко. Масло добавляло чувствительности, но все еще не доводило до искомой кондиции. Пока Чэн Цянь случайно не проехался по соску соскользнувшим ногтем. Когда перед глазами полыхнули звезды, а из горла вырвался непроизвольный стон, он понял — вот оно. С энтузиазмом и прытью первооткрывателя, Чэн Цянь взялся за дело всерьез — грубо оттягивая и пережимая ареолы он царапал, проезжался по ним ногтями, пока не начинало жечь, вдавливал острые концы в растревоженные бутоны, заставляя возмущенно краснеть и набухать, подобно плодам цветущих ягодных кустов. Скользкая плоть то и дело выскальзывала из-под ногтей, заставляя возобновлять сладкую пытку снова и снова. Янь Чжэнмин неотрывно наблюдал, как задыхающийся младший самостоятельно, на ощупь познает удовольствие, теряется в нем. Но в его планы не входило заканчивать все так быстро. Взяв чужие руки в нежный захват, поначалу даже не замеченный младшим братом, Янь Чжэнмин рывком отдернул их от желанной цели. Толком не осознав произошедшего, Чэн Цянь недовольно застонал и задергался — точки наслаждения на груди посылали пульсацию по всему организму, тяжело оседая в паху — ему оставалось всего пара движений до конца! — А-Цянь, не торопись. Если ты кончишь так сразу, Шуанжэнь пересилит и у меня поплавятся мозги. — А сразу сказать не мог?! — возбужденный окрик звучал одновременно рассерженно и жалобно. — Мог. Но не хотелось. Приняв сидячее положение, Янь Чжэнмин усадил младшего на колени спиной к себе. Заглянув через чужое плечо, оценил вид — в сочетании с обычно холодным лицом, что в данный момент застилала поволока желания, раздраженные, набухшие бутоны представляли собой избыток эротических фантазий. Янь Чжэнмин практически мог наблюдать их пульсацию. Наверное, в таком состоянии их должно нещадно печь. Жадная, жадная, его развратная медная монетка. Приготовленный заранее Шуанжэнь поблескивал, прислоненный к краю кушетки. Взявшись за меч, Янь Чжэнмин повелительным взглядом послал голодной железке послание — сколько я дам, и ни каплей больше. И, подхватив младшего под грудь, зафиксировав шею нежным охватом ладони, сделал на горле неглубокий надрез. Чэн Цянь резко, глубоко вдохнул — по ощущениям, злая, голодная, сорвавшаяся с привязи псина рывком отхватила от его внутреннего холода рванный кусок — чтобы тот, под довольный вой, исчез в зубастой пасти, а уже в следующий момент хозяин рывком оттянул уже не особо сопротивляющееся чудовище обратно на привязь. — Медная монетка, все в порядке? — Янь Чжэнмин обратился нежно, отставляя меч на прежнее место. — Мхм, — только и смог промычать Чэн Цянь. От того, что холода внутри стало меньше, он чувствовал одновременно потерянность и облегчение. — Хорошо, — Янь Чжэнмин кивнул и, прижав младшего к себе вплотную, продолжил, — тогда перейдем к двойной культивации. Для охлаждения, мне требуется ледяная ци твоего камня сосредоточения души. Пока ты сам не найдешь в себе сил подавать ее мне, просто не сопротивляйся и постарайся преобразовать огненную ци, что попадет в твое тело, в нейтральную энергию, которая не повредит камню. Ты все понял? — У…Угу, — более-менее оклемавшись, Чэн Цянь неловко кивнул. А потом чужие губы накрыли разрез на горле, собирая, сглатывая выступающую кровь, присасываясь, чтобы взять больше. Чэн Цянь издал сдавленный стон, не зная, чего хочет больше — отстраниться от того, насколько это противоестественно или прижаться ближе от того, как это горячо. Кровь была в списке того, чего желал Шуанжэнь, но все равно это было слишком… слишком… К своему стыду Чэн Цянь осознал, что с его члена набежало столько смазки, что в масле уже не было необходимости — вышедшего хватило бы, чтобы на славу растянуть их обоих. Внезапно возникшая в голове картинка заставила Чэн Цяня вздрогнуть на чужих бедрах. Янь Чжэнмин тихонько зашипел — резким движением младший придавил набухший, давно нуждающийся в разрядке орган. — Что-то не так? — Нет, просто… продолжай. Пожалуй, в другой раз. Пока теплые губы ласкали разрез, прижимаясь, посасывали кровь, Чэн Цянь чувствовал, что вместе с кровью из его организма струится холодная ци — как будто ее вытягивают без согласия, но также без сопротивления. В то же время горящая огнем, но не обжигающая ци мерно просачивалась в его тело, струилась по жилам, как деловитый хозяин, осматривающий новый дом, с любопытством лизала камень сосредоточения души. Той частью сознания, что еще не отключилась от возбуждения, Чэн Цянь помнил, что должен заниматься преобразованием всей той энергии, что ему дадут. Процесс шел странно, но достаточно легко — огонь легко ассимилировался в его теле, смешиваясь с ледяной ци, понижая температуру до совместимой с жизнью. Наконец губы отстранились от разреза, легко поцеловав напоследок. — Как себя чувствуешь, Сяо Цянь? Чэн Цянь прислушался к себе. Озноб давно отступил, поглощенный чужим огнем — размягшее тело трепетало от несвойственного жара, но тот не ощущался чужеродным, скорее как если бы… ох. На щеках расцвел румянец. Его пометили. — Приемлемо. Хочу тебя, — произносить последнее он не планировал, но слова сорвались сами, произведя на слушателя неизгладимый эффект. От резкого разворота Чэн Цянь охнул, для равновесия вцепился в чужие плечи — они все еще сидели вертикально, но теперь лицом к лицу. Янь Чжэнмин пожирал его взглядом широко распахнутых глаз с жадностью культиватора, заполучившего полный тайных знаний свиток. — Ты станешь моей погибелью, А-Цянь, — губы — Чэн Цянь успел заметить в уголке подсохшую кровь — с жаром прижались к его рту, язык порывисто раскрыл желанные лепестки, взял сразу глубоко, пройдясь по небу, под языком, просительно, с жаром втягивая в игру, требуя ответа. Во рту разлился вкус собственной крови. Янь Чжэнмин целовал жарко и мокро, отдаляясь и приникая, с чмокающими звуками, постоянно менял положение, растягивая меж их ртами блестящую нить слюны. Чэн Цянь чувствовал, что старший брат пытается свести его с ума. Кое как отвечая на головокружительный напор, он даже не замечал, как из разреза на горле вытекают кровавые ручейки, как стекают по торсу вниз, в ложбинку меж бедер, в место, где меж его ягодиц с хлюпаньем нетерпеливо терся горячий, болезненно твердый орган. Когда глаза младшего начали закатываться, а ответные движения стали совсем аморфны и беспорядочны, Янь Чжэнмин наконец отстранил того от себя. От вида учиненного беспорядка, ровные, изящные брови нахмурились в недовольстве. Негромко цыкнув, он осторожно уложил Чэн Цяня на кушетку, головой к себе на колени и, нагнувшись подхватил с пола цянькунь. Через минуту кровь оказалась стерта, а на горло наложена аккуратная перевязь. Повернув голову к старшему брату, Чэн Цянь заметил, как прямо перед его лицом покачивается, истекая смазкой, темный от прилившей крови, так ни разу толком не обласканный за вечер, давно ожидающий своего часа член. Чэн Цянь облизнулся. В чумную то ли от кровопотери, то ли от общего сюрреализма происходящего голову пришла шальная, до странности заманчивая мысль. Янь Чжэнмин вовремя успел аккуратно отстранить младшего брата, прежде чем тот успел обхватить головку губами. — Не сегодня. — Почему? — ему послышалось или в голосе медной монетки сквозило разочарование? — А-Цянь хочет, чтобы его новоявленный муж вознесся на небеса в первый день женитьбы и молодая жена получила все его титулы и состояние? Коварная, коварная медная монетка! — Янь Чжэнмин усмехнулся, — Я хочу получить оргазм, кончив внутри тебя после долгого-долгого ожидания, Сяо Цянь. После того, как мне приходится сдерживаться сейчас, это удовольствие должно стать ярким до слепоты — таким, что я, наверное, на некоторое время сойду с ума. Воспринимай это, как своеобразный метод культивации. Даже цель одна и та же — вознестись на небеса, — скульптурные губы растянулись в сладкой улыбке. «Настолько бесстыдный метод никогда бы не попал ни в один трактат» — скептичная мысль пронеслась в мозгу, как попытка сарказмом сгладить невыносимое, обжигающее бесстыдство чужой речи. Однако, если старший брат хочет войти в него, то сначала его надо бы хорошенько растянуть. В голове всплывали идеи одна заманчивее другой — Чэн Цянь никогда не замечал в себе таланта к бесстыдным придумкам, но что ж, теперь он о нем знает. Взгляд упал на прислоненный к кушетке Шуанжэнь. Неизменно горячий, бронзово поблескивающий под огнями свечей, с достаточно толстой и длинной, рельефной от металлических узоров рукоятью. Наверное, от испытанного наслаждения в голове Чэн Цяня что-то сломалось. — Старший брат, дай-ка мне склянку с маслом, — непослушные губы озвучили мысль, прежде чем разум успел как следует обдумать ее. Озадаченный Янь Чжэнмин взирал на то, как младший брат, неловко перебирая конечностями, вновь уселся к нему на бедра лицом к лицу. Получив масло тот без промедлений размазал его по рукам и, выгнувшись в пояснице, завел руки назад. Голова запрокинулась, с губ слетел утробный вздох, выступивший кадык натянул перевязь. Бедра, поначалу сжавшиеся, уже совсем скоро двигались навстречу пальцам, по комнате разносились характерные, чвокающие звуки. Янь Чжэнмин наблюдал из своего положения, пытаясь по развороту локтевых суставов определить, сколько пальцев скользит в хризантеме, оказавшейся на удивление податливой — три? Четыре? Развратная, развратная медная монетка. «Слишком развратная» — понял он, когда скользкие пальцы подхватили Шуанжень под гарду и приблизили конец рукояти к набухшей, раскрытой дырке. Перехватив чужую руку под локоть, со всей возможной на текущий момент серьезностью взглянул в затуманенные глаза. — Уверен? — Попытайся синхронизироваться с мечом, — Чэн Цянь выдохнул, интонацией посылая какое-то пылкое, манящее обещание, — в прошлый раз… у меня получилось. Янь Чжэнмина давно не трогали воспоминания об их «самом первом разе», но, видимо, Чэн Цянь сотворил с ним нечто совершенно невероятное, раз никакого отторжения не возникло даже в этот момент. Привстав на коленях, чтобы открыть старшему лучший вид, Чэн Цянь приставил рукоять к отверстию. Первое проникновение было скорее странным, чем приятным — все же пальцы куда тоньше и ими проще найти ту заветную точку глубоко внутри. Но постепенно ощущения от величины, отклик и жар, которым голодное железо тут же пропитало натруженные, влажные стенки, осознание чужеродности вторгающегося объекта — все это привело Чэн Цяня в такой восторг, что прогнувшись и стеная он едва не упал с чужих колен. Шершавые ладони вовремя взяли его талию в крепкий захват, заставив задохнуться, стать еще несдержаннее. Рукоять входила в хлюпающую, набухающую хризантему по самую гарду, проезжаясь по трепещущим стенкам рельефным узором, почти полностью выходя и тут же исчезая глубоко внутри. Взгляд Янь Чжэнмина наполнялся туманом, пока он смотрел, как младший брат двигает бедрами навстречу толчкам, выгибается в пояснице, выставляя кверху набухшие, покрасневшие соски, как, издавая утробные стоны, запрокидывает голову, как пропитывается кровью из открывшейся раны и натягивается на шее белоснежная перевязь, в сочетании с остальным придавая образу Чэн Цяня странной беспомощности, доводя картину до какого-то особого, недостижимого уровня эротизма. Янь Чжэнмин стиснул зубы. Прислушавшись к совету младшего, он синхронизировал свои ощущения с Шуанжэнем и о небожители, он чувствовал. Вот Сяо Цянь проезжается по его длине, вот сжимается от удовольствия, пытаясь стиснуть плотнее, вот сладко выдыхает и расслабляется, на выходе затягивая внутрь ощущением вакуума. Но также он чувствовал, как поет от удовольствия, помечая своим жаром чужое тело изнутри чертова железка. О, как же она будет счастлива забрать себе его первый раз. Вырвав из ослабевших пальцев Шуанжэнь, Янь Чжэнмин отбросил недовольно звякнувшую железку прочь, резко подтащил охнувшего Чэн Цяня вплотную к себе и рывком ухватил за подбородок, заставив смотреть себе в глаза. Истекающая, подрагивающая от пустоты дырка оказалась аккурат над давно готовым к вторжению, поблескивающим смазкой членом. — Сяо Цянь, ты бы хотел, чтобы твою заднюю девственность забрал он или та железка? — в хриплом от желания, вкрадчивом голосе ядовитой змейкой скользила ревность. Сперва Чэн Цянь не до конца осознал произошедшее — ему просто хотелось, чтобы волшебное, заполняющее чувство вернулось и довело его наконец до желанной точки невозврата. Воспоминания проступали, словно сквозь туман — и сквозь него же он разглядел острый, пожирающий, направленный куда-то в душу взгляд персиковых глаз. Ответом послужил поцелуй — неловкий, мокрый, больше похожий на вылизывание собакой вернувшегося после долгого отсутствия любимого хозяина. Больше Янь Чжэнмин ждать был не намерен. С громким, влажным шлепком бедер о берда, одним единым, стремительным толчком член заполнил разработанную дырку до отказа. Чэн Цянь вытянулся в струну, пораженный новым ощущением горячей, живой плоти глубоко внутри. Янь Чжэнмин стиснул зубы, закусил щеку до крови — обволакивающая, долгожданная теснота манила тут же вдолбиться, сорваться на бесконтрольный, животный ритм, завалить, оттрахать до бессознательного состояния, до крови, до неспособности сомкнуть концы растраханной, полной спермы дыры и элементарно свести ноги — нельзя. — Двигайся! — скорее не приказ, а мольба — едва попривыкший к чужой толщине Чэн Цянь рвался заново преодолеть путь до украденного из-под носа удовольствия. — Если я начну двигаться, А-Цянь, тебя спалит с гуевой своре, — Янь Чжэнмин едва нашел в себе силы выдавить более-менее располагающую ухмылку. Во рту разливался металлический привкус, — так что в этот раз ты как-нибудь сам. Первую растерянность смело волной возмущения и жгучего желания. Чэн Цянь раскачивался на члене, подбрасывал бедра вверх-вниз — с покрасневших губ срывались животные, охрипшие стоны. В этом не было и капли изящества, но черт возьми, это было горячо, как самое гиблое и жаркое пекло Диюя. В закатившихся глазах и бесконтрольных движениях младшего уже не было никакой осмысленности — он все трахал себя чужим членом, гнался и гнался за долгожданной разрядкой, которая призрачным огоньком маячила, что кажется вот-вот, возьмешь и ухватишь — и все никак не. Янь Чжэнмин сознательно оттягивал чужое наслаждение — отзывал свой, оставшийся в теле медной монетки жар от его истекающей плоти, чтобы получить больше внимания для себя. Он слишком долго ждал. И, вашу ж мать, оно того стоило. Стоило того, чтобы растянуть это на подольше. Некоторое время спустя, когда кажется все постояльцы гостиницы и располагающегося снизу ресторана должны были узнать, чем занимаются в своей комнате беспутные братья — «были», потому что предусмотрительный Янь Чжэнмин налепил на все щели заглушающие талисманы — когда Чэн Цянь окончательно охрип и уже, кажется, потерял человеческий облик, а Янь Чжэнмин не чувствовал мышц пресса, потому что те свело от напряжения, он наконец решил — пора заканчивать. Дав свободу своему жару, что, сдерживаемый, недовольно урчал, неспособный принести наслаждение полюбившемуся вместилищу, Янь Чжэнмин грубо схватил младшего за бедра и рывком насадил так, что яйца звонко шлепнули по покрасневшим ягодицам, а головка достала до раннее недосягаемой глубины. От ощущения того, как, не сдержавшись, старший брат с глухим рыком впивается зубами в перевязь на месте раны, как изнутри заполняет сверхчувствительные стенки потоком горячей спермы, Чэн Цянь не продержался долго. Белая вспышка возникла перед глазами, в один миг заполняя сознание. Чувство долгожданного освобождения заставило перетружденный мозг отключиться.***
Чэн Цянь приходил в себя постепенно — мягкий шепот, заверяющий, что он молодец, великолепно со всем справился и вообще, он — самый лучший, любимый и единственный супруг, вливался в сознание нежной песнью, постепенно становясь яснее. Теплые объятия и мягкие поглаживания побуждали прижаться ближе, подставиться под приятные прикосновения. Раскрыв сонные, красные глаза Чэн Цянь, часто моргая, разглядел перед собой кусок подбородка и растянувшихся в нежной улыбке губ. Нос щекотал знакомый аромат орхидей. Приподняв голову, Чэн Цянь вслепую ткнулся своими губами в чужие, стараясь изобразить что-то похожее на поцелуй. Его инициатива была принята крайне охотно — обладатель прекрасных губ прекратил шептать ободряющие речи и, хихикнув, поцеловал в ответ. — Проснулся, медная монетка? Как себя чувствуешь? Чэн Цянь на пробу пошевелил мышцами. Те отозвались приятной истомой по всему телу и саднящей болью в районе отбитого копчика. — Нормально, — отозвавшись, едва узнал собственный, сорванный до простудной хрипоты голос. — А почему мы на улице и почему ты меня несешь? — Понимаешь, — для Янь Чжэнмина, что, в данный момент, ступал по дороге вдоль зеленого поля и нес завернутого в знакомый плед супруга на руках, тема была явно не самой удобной, — тогда, в бадье, я был весьма напряжен и случайно заставил выкипеть довольно много воды, пар осел на стенах и от влажности заглушающие талисманы отклеились. Завернутый в плед Чэн Цянь застыл в чужих объятиях без движения, всем своим видом напоминая обычный, холодный, неодушевленный камень. — Все не так страшно, Сяо Цянь! В конце концов мы с тобой заклинатели с великой репутацией! Те люди вообще должны быть благодарны нам за то, что удостоились чести присутствовать при событии, которое могут записать в какой-нибудь великий, исторический трактат!.. — Я никогда не выйду с горы Фуяо. Никуда. — Звучит как отличное обещание, которое ты должен был дать мне уже давно! Ха-ха, кто бы знал, что для того, чтобы получить его, мне придется всего лишь… — Заткнись. — Ну же, медная монетка, незачем так горячиться! Чтоб ты знал, твой любящий супруг защитит тебя всегда и от всего, будь то меч или злое слово! Вношу клятвенное обещание в наш супружеский обет!.. Так, под мерный шелест травы два по уши влюбленных друг в друга идиота поднимались в гору, споря не всерьез до самого вечера, пока солнце не зашло за горизонт.