***
— Эй, Пауль, — окликает меня громкий смеющийся голос, — Ты с нами или где? Вскинув голову, встречаюсь с карим взглядом Нила, идущего прямо передо мной спиной вперед. Бьющее по глазам яркое рассветное солнце, выглядывающее прямо из-за плеча моего собеседника, заставляет жмуриться. Всей душой надеюсь, что то раздражение, которое сейчас вскипает во мне, заметно по моему выражению лица. Но он этого будто не замечает, продолжая посмеиваться над какой-то ранее прозвучавшей и, видимо, дохуя смешной шуткой. Возможно, ждет, как я отреагирую на его очередную юмореску, а возможно, моя задумчивая рожа показалась ему настолько забавной, что он посчитал нужным об этом мне сообщить. Идущий рядом Эрик тоже посматривал на меня со смешливыми огоньками в глазах, и это наталкивало скорее на второй вариант. — Нет, я не с вами, — качаю головой отрицательно. Не собираюсь перед ними лукавить. Конечно, хотелось бы и физически сейчас с ними не быть в данный момент, но «за неимением альтернативы». — Интересно, на какую же мысль ты так надрачиваешь? — снова тянет Нил задумчиво, наконец разворачиваясь. Видимо, его стальных яиц недостаточно, чтобы и с лестницы спускаться спиной вперед. Стреляю в его сторону новым убийственным взглядом — умеет же доебаться на ровном месте. Заметив, как тот еле заметно морщит свой острый нос, демонстрируя дискомфорт, бегло радуюсь в надежде, что от меня отъебутся, но теперь в разговор вступает Эрик, и Нил снова надевает свою привычную распиздяйскую маску. — Да ладно тебе, Пауль, — он подкидывает спортивную сумку на плече и встряхивает головой, отбрасывая длинную каштановую челку со лба, — Уж нам-то можешь сказать, о чем задумался. Хмыкаю задумчиво. Могу ли? Я знаю их уже пять лет — мы тренируемся бок о бок, много общаемся вне учебы, и они меня изрядно раздражают — не спорю. Тяжело спорить с чем-то, настолько очевидным. Разбрасываться словом «друг» мне было сложно — да, я помнил Нила еще до того, когда он начал отращивать свои тонкие, больше похожие на пух, волосы, из-за чего выглядел, как редкостный чухан, хотя изначально преследовал этим явно другие цели; я помнил Эрика без партаков на руках и без этой утрированной им же самим, лишней смазливости, чтобы «девочки липли», как он сказал. Это срок, я понимаю, но слова «дружба» и «доверие» мне до сих пор с трудом давались. Да и не рассказывать же им, что я тут внезапно заностальгировал с утреца пораньше. — Ни о чем серьезном, — отмахиваюсь, решая в очередной раз напиздеть и переключить их внимание на что-то другое, — Надеюсь, что Нойнер меня в основу не поставит в этом году. Нил по левую руку разражается новой порцией громкого смеха: — Пф-ф, конечно, не поставит он тебя, — он красноречиво пинает носком ярко-салатового бутса валявшийся на нашем пути камень, — У нас же так дохуя защитников, которых еще и во фланги забубенить можно. — Да и нравишься ты ему, будем откровенны, — поддакивает Эрик, поворачивая к стадиону. Да уж, наш тренер и правда питал какой-то особый вид лояльности к «дворовым» футболистам — видимо, потому что и сам так футболу в свое время учился. В нашей школе таких мало, чаще всего дети спорту обучались уже в каких-то секциях, с именитыми тренерами, а ушлепков, типа меня, гонявших мяч по нестриженому газону на заброшенной городской спортплощадке тут было с гулькин хуй. Уж не знаю, чем именно это делает мои навыки настолько особенными, но в последнее время это мне только мешало. Как бы я не пытался намекнуть тренеру, что мне в основе не место и я с превеликим посидел бы на скамейке запасных хотя бы один сезон — ему как по пизде ладошкой. — Я предыдущий сезон отыграл хуево, — привожу один из основных своих аргументов. Не зря же надрывался. — Тогда все хуево отыграли, — Эрик пожимает плечами. Прошлый сезон и правда был, мягко говоря, неудачным — мы проебали всем, кому могли, отчего складывалось ощущение, что не только я пытался всеми силами попасть в запас. Даже сейчас, заходя на стадион, я уже предвкушал всю ту октаву, с которой на нас будет орать Нойнер первые полчаса тренировки. Его пока на горизонте не было видно, а вот наши сокомандники уже потихоньку наполняли площадку. Оправдано сонные для семи утра, большая их часть развалилась прямо на влажном от росы газоне и досыпала необходимые растущему организму часы сна, пока была такая возможность. Только единицы смогли перебороть лень и начать неторопливую разминку у кромки поля. С размаху кидаю свою сумку на скамью запасных и сам опускаюсь рядом, искренне надеясь, что это и будет моим местом на предстоящий сезон. Рядом садится Нил, неуклюже завязывая жиденькие русые волосы в пучок на затылке, а Эрик становится напротив и принимается медленно разминать стопы. — Пауль, — снова окликает меня Эрик, — А где Эл? Всю неделю ее не видел. Нил слева сально посмеивается, а я в очередной раз сдерживаюсь, чтобы не сморщиться в недовольстве и не выкинуть вслух пару ласковых. То, как он активно катил к моей бывшей, заметить было сложно. Попытки предпринимались даже тогда, пока мы были в отношениях, но вялые и редкие, посему с моей стороны удостаивались лишь грубыми «ты еблан?», стоило нам остаться с Эриком наедине. Сейчас же его подкаты перешли в активную стадию, что еще больше нервировало как и меня, так и Элли, уже заебавшуюся посылать его по всем известному направлению. Эрик надежд не терял, слишком уж самоуверенный, все приближая и приближая меня к мысли, что пора бы ему и въебать. Возможно, я бы уже это сделал, если бы не Элли, успешно справляющаяся в одиночку и каждый раз нервно выплевывающая «не надо меня защищать!», стоит мне заговорить о чем-то подобном. — Без понятия, — отвечаю расплывчато, всячески маскируя явное раздражение в голосе, — С катка не выходит, наверное. — Понятно, — громко и протяжно зевнув, проговаривает Нил и добавляет, попутно натягивая на ебало противную улыбочку: — Жопу качает. — Еще раз что-то подобное скажешь — я тебе ноги вырву, — не сдерживаясь, выплевываю я, — Мяч гонять нечем будет. Но Нил не воспринимает моих слов всерьез — лишь посмеивается и хлопает меня по плечу, как старого близкого друга, а я держусь, только бы не привести угрозу в исполнение. — Надо будет зайти к ней, — снова раздается задумчивый голос Эрика, отчего я вскидываю голову и заглядываю ему в глаза. Многозначительно поиграв бровями, он добавляет: — На досуге. — По-моему, она вполне красноречиво посылала тебя нахуй последние несколько раз, — откликаюсь сдержанно. В глаза ему больше стараюсь не смотреть — злость во мне бурлит все сильнее, а нарываться на дополнительный конфликт мне бы не хотелось. Вместо этого отворачиваюсь, изучая взглядом разминающуюся толпу наших сокомандников чуть поодаль. — Ну как, девушки же любят настойчивых, — под радостное улюлюканье Нила проговаривает Эрик. Сжимаю руки в кулаки, силясь не применить их на деле. Помолчав для верности, ласковым, но отчетливо демонстрирующим всю мою неприязнь тоном проговариваю тихо: — Как хочешь, конечно, но если она на тебя пожалуется — я тебе лицо раскрошу. И только эта угроза до адресата доходит вполне успешно — тот замолкает, ничего не отвечая. Мне даже кажется на какое-то мгновение, что я слышу, как Нил по левую руку от меня шумно и нервно сглатывает. Удовлетворенный произведенным эффектом, наконец расслабляюсь — надеюсь, в течение тренировки мне больше никто не будет действовать на нервы. Лишь делая вид бурной разминки, футболисты постепенно разбрелись по полю и принялись заниматься своими делами. К валяющимся на газоне и видящим десятый сон медленно, но верно присоединялись остальные. Я уже чувствовал, что скоро сам сползу по скамье вниз и усну, полностью выкидывая любые мысли о тренировке из головы. Осматриваюсь вокруг еще раз, чтобы успокоить свою совесть, безнаказанно развалиться на поле и подремать, но среди прочих своих товарищей по сборной замечаю в отдалении незнакомца, продолжающего активную разминку. В отличие от прочих, он не имитировал деятельность, а занимался ею — на данный момент он делал захваты, притягивая колено левой длинной ножищи к груди и раскачивая. Впервые его тут вижу — рослый, крепкий, плечистый, явно в нападении играет. Лицо сосредоточенное, голубые глаза хмуро изучают ряды трибун напротив, а и без того тонкие губы напряженно сжаты. Опустив ногу, он заправляет выбившуюся прядь темных вьющихся волос в пучок на затылке и разминает спину, вытягивая свое высокое тело в струнку. При всей этой напряженности он выглядит каким-то воодушевленным — видимо, ждет начала тренировки с предвкушением. Точно, новенький же, но несмотря на это он своим энтузиазмом заражает. Как ни странно, даже меня. — Построились, имбецилы! — слышится голос нашего тренера, доносящийся из глубин раздевалок. Нехотя поднимаюсь на ноги, делая несколько шагов вперед, к линии разметки на газоне. Сборная, недовольно бухтя, медленно собирается и выстраивается в длинную линию. Замечаю Нойнера, торопливо семенящего в нашу сторону из-под трибун. Из-за слишком уж быстрой, совершенно несвойственной ему походки, его внушительный возрастной живот забавно колышется в такт шагам. Невольно оглядываюсь на рослого незнакомца, отмечая про себя, что мне почему-то очень интересна его реакция. Парень, явно опешивший от приветственных слов нашего тренера, неторопливо шел ко всем в строй. — Надеюсь, вы за лето не забыли, что такое футбол. Хотя, с вами я ни в чем уже не уверен, — смешно водя густыми, как щетка, черными усами, ворчит тренер. Свою мотивационную речь он сопровождает активной жестикуляцией — то и дело всплескивает полными короткими ручками, в одной из которых еще и стопка бумаг зажата, — За тот концерт, который вы в прошлом году устроили, вас через мясорубку пропустить надо всех. Может, хоть одного нормального футболиста слепить из вас получится, — приблизившись и настойчиво игнорируя уже вполне явные смешки, доносящиеся из строя, он принимается раздавать каждому экземпляры списков основной и запасной сборных, — Изучаем и готовимся к тренировке, бестолочи. Приняв из рук тренера свой список, я незаметно для всех скрещиваю пальцы за спиной — лишь бы в запас. В прошлом сезоне я и правда сделал все, чтобы меня убрали из основы, разве что покурить с поля не отходил. Проебланить все игры на моей позиции, конечно, надо было еще постараться, но не могли же все мои старания пройти даром? Беглым взглядом окидываю список основы на первой странице, уверенный на сто процентов, что моей фамилии там нет, пока не цепляюсь за строчку «№18 Ландерс лфз». — Сука! — выпаливаю, не сдержавшись. Комкаю в руке недавно выданный список. Схему расстановки даже смотреть не хочу, пошла она. Вместо этого, сформировав из него увесистый такой бумажный ком, запускаю его за плечо безразлично, не желая его больше видеть. — Блять, — бубнит незнакомый голос недовольно и тихо, прямо за моей спиной. После этого я чувствую легкий, еле ощутимый удар по затылку — видимо, мой же бумажный снаряд возвращается ко мне. Поворачиваюсь назад и вижу, что скомканный листок бумаги и впрямь валялся у моих ног, а прямо на меня хмуро пялился тот самый новенький. — Хули кидаешься? — спрашиваю у него с претензией, и сам удивляюсь, насколько она выходит беззлобной. — Я? — удивляется парень, опешивши поднимая забавные брови домиком, — Как будто не мне сейчас этот «подарок» прямо в лоб от тебя прилетел, — замечаю, как уголки его губ бегло дрогнули в намеке на слабую улыбку, — Я понимаю, конечно, дедовщина, вся хуйня, но я не думал, что это все так сразу начнется. Замираю, не в силах подобрать нужных слов. Любой в этой школе вытянул бы из этого пустяка грандиозную ссору — с дракой, медпунктом и в некоторых случаях вызовом родителей к директору на «ковер». Местная «золотая молодежь» любую мелкую стычку слишком близко к сердцу принимала. Я привык обороняться в подобных случаях — хорошая школа жизни была, да и хуй угадаешь, какая херня обидит кого-то в следующий раз. Поэтому лучше сразу быть начеку и сжимать кулаки каждый раз, когда разговор начинает сворачивать не туда. Тем удивительнее видеть перед собой сейчас кого-то, добродушно улыбающегося и с ярко искрящимся во взгляде весельем. Конечно, глупо было бы нарываться на драку с ним — теперь у меня не было никакого сомнения, что он играет на позиции центрального нападающего, и одним голевым может вратаря с ног снести. Меня при желании он вообще может по газону размазать, как масло по бутерброду. Но подобного желания он явно не испытывал, и более того — выглядел незнакомец настолько доброжелательно, что я бы очень сильно охуел, если бы узнал, что он в принципе умеет злиться. Невольно дернув плечами, проговариваю повержено: — Извини, — снова не узнаю свой же голос, — Я не знал, что тут кто-то стоит. — Да ладно, — отмахивается новенький, снова лучезарно улыбаясь. Шагнув ко мне навстречу, он нагибается и поднимает с газона мой скомканный список, попутно спрашивая: — Зачем выкинул-то? Позицией недоволен? — Можно и так сказать, — невесело хохотнув, отвечаю. — Дай угадаю — тебя во фланги захуярили? — с энтузиазмом предполагает тот, расправляя поднятый с земли листок, — И в защиту? — киваю, на что парень разводит руками: — А ты куда хотел? Ты прости конечно, но тебе там самое место, судя по характеристикам. Он протягивает мне расправленный список, и я зачем-то его принимаю смиренно. Вздохнув, я тыкаю пальцем в сторону скамейки запасных и говорю: — Вон туда я хотел. — Самоотверженно, — ухмыляется парень, снова заправляя выбившуюся из пучка кудрявую прядь за ухо, — А как же «футбол — игра миллионов»? — Ебал я в рот эти миллионы, — сам не замечаю, как подхватываю смешливое настроение своего собеседника, — А ты нападающий же, наверное, да? Расплываясь в широченной улыбке, он кивает и тараторит радостно: — Ага, центральный. И сразу же в основу попал. Повезло пиздец — думал, первый год точно в запасниках просижу. Снова упираюсь взглядом в списки, выискивая позиции центральных нападающих и присматриваясь к незнакомой фамилии. Строчка «№5 Шнайдер цнп» ничего до конца не проясняет, но менее размытым делает точно. — Шнайдер? — спрашиваю зачем-то подтверждения, и получив в ответ пару быстрых кивков, интересуюсь дополнительно: — А зовут тебя как? — Кристоф, но лучше по фамилии зови, — отзывается бегло, внимательно изучая свой экземпляр списка. — Почему? — Да имя у меня ебаное, — отвечает безразлично, сосредоточенно бегая взглядом по строчкам, — А ты Кох или Ландерс? — Ландерс, — зачем-то улыбаюсь, не прекращая удивляться на свою же реакцию, — Пауль, если что. — Будем знакомы, если что, — подначивая, Шнайдер протягивает мне свою широченную ладонь, которую я без промедления сжимаю в своей.***
Почти шестичасовая тренировка прошла в режиме турбо. Даже странно — бесконечные лесенки, скакалки, кроссы и отбивки, от которых у меня раньше разве что пердечный сриступ не случался, промелькнули так стремительно, что я еле успел их заметить или ощутить легкую усталость. Я сам себя не узнавал, не говоря уже о том, что Нил и Эрик косились на меня через все поле, не скрывая своего ахуя. За пять лет они меня таким воодушевленным всего раза три видели, и то, за меня тогда говорила доза алкоголя, граничащая со смертельной. Не то, что им, даже мне была удивительна эта реакция. Не сказал бы, что проникся к этому Шнайдеру какими-то особыми теплыми дружескими чувствами с первого взгляда, но в его компании мне было удивительно легко. Он не раздражал меня, не выебывался и не юлил, подхватывал все шутки и сам неплохо шутил. Почему-то с ним хотелось общаться, он располагал к себе чем-то незримым и уютным, чем-то таким, чего я не чувствовал от большинства обитателей Ландхайма. Единственная сложность в общении с Шнайдером, которая у меня возникла — это то, что иногда он так быстро тараторил, что я половины слов не разбирал. А слушать его хотелось, как ни странно. За тренировку он мне почти всю свою жизнь пересказал — и как батя его в шесть лет в футбольную секцию притащил, и как он пытался хоть в какие-то клубы пробиться, и как тренер заставлял его документы в Ландхайм подать. Да уж, хорошая реклама и правда много делает — Шнайдер искренне верил, что это лучшее место, где можно учиться спорту. Развеивать его надежды не стал, он сам со временем все поймет. Да и жестоко это — разрушать, судя по всему, чистую и искреннюю детскую мечту. Я же тоже раньше тут батрачил чисто за идею. Хотя, в отличие от меня, из Шнайдера может выйти толк — игрок нападения из него и правда был пиздатый. Не хотел бы я ему на пути во время матча попасться — снесет меня, детина, и не заметит. Наш прошлый нападающий, казалось, вдвое слабее был и его я сам мог с места снести при желании. А теперь, видимо, мне придется на поле хоть что-то делать, иначе я рискую быть погребенным под этим кучерявым локомотивом. Тренировка кончилась настолько быстро, что я даже не успел толком устать. Ландхайм ожил, по территории школы сновали разной степени заебанности учащиеся, а мы с моим новым знакомым неторопливо шли по мощеной дорожке центральной площади в сторону жилых корпусов. Сам не заметил, как начал рассказывать Шнайдеру что-то о себе — обходя вниманием совсем ранние годы, конечно, конкретнее останавливаясь на последних пяти годах. К счастью, сильно лавировать не пришлось, он с первого раза понимал, на какие темы я не очень хочу общаться. Про семью, например, я не сказал больше предложения — думаю, информации о том, что у меня есть мать и отчим, Шнайдеру будет вполне достаточно. Он и не лез, поэтому я быстро свинтил на другую, более комфортную тему. Все-таки, чтобы пиздеть за Ландхайм и местные порядки, мне лишней мотивации не надо. — …я ему рюкзак с пивом с балкона кидал — сам соображал еле-еле, один глаз в жопу, второй в Европу, — рассказывал я историю нашего с Олли расселения под аккомпанемент смеха Шнайдера, — Только звук разбившихся бутылок услышал, почти протрезвел. Через балкон перегнулся, чтобы ему пиздов прописать, смотрю — Олли нет, а Зальцманн есть. Смеясь настолько заразительно, что я не мог хотя бы не улыбнуться в ответ, Шнайдер хлопает меня по плечу. А у меня от этого его дружеского легкого жеста ноги подкашиваются — видимо, он как большая добрая собака, не совсем осознает свои же габариты. — Пиздец вы затейники, — не прекращая посмеиваться, проговаривает он, — И из-за этого она вас расселила? — в ответ на этот его вопрос киваю, и Шнайдер задумчиво пожимает плечами: — Я ее, конечно, мало знаю, но она мне такой добряшкой показалась. — В том-то суть, что показалась. Жди, пару проебов — и ты тоже будешь в ее черном списке, — произношу, поворачивая к фонтану на главной площади, — А ты будешь, по тебе видно. — А что я-то? — натянув на лицо выражение по-возмущеннее, выпалил он, хотя смех в голосе все равно сквозил. Наигранно-серьезно еще раз рассмотрев его с головы до ног, отвечаю: — Не выглядишь ты, как прилежный ученик, если честно, — Шнайдер как-то довольно хмыкнул на эту реплику, — Тем более, сама судьба тебе все пути сопротивления отрезала, сведя со мной. — Блять, я в ловушке, получается? — Ага, — бросаю безразлично, но улыбка сама по себе на ебало просится, — «Ты должен был бороться со злом, а не примкнуть к нему». Шнайдер снова смеется, а я стараюсь всеми силами подавить разгорающийся внутри робкую радость. Попросту не могло все так стремительно сделаться хорошо. Ну, окей, не хорошо, но хотя бы нормально. Настолько комфортно я себя давно не чувствовал — не только в Ландхайме, а в принципе. Удивительно — Шнайдера я знал каких-то жалких полдня, а уже ощущаю себя в его компании так же, как в компании Оливера, которого знаю пять лет, и в компании Элли, которую знаю почти семь лет. Хотелось глупо улыбаться и болтать всякую хуйню от всепоглощающего ощущения, что все наконец-то налаживается. — Ты, кстати, в каком блоке живешь? — слышится новый вопрос со стороны Шнайдера. — В пятом, — отзываюсь, присматриваясь — в отдалении, в стороне парковок, замечаю какую-то суету. — Ого, я тоже. На третьем этаже, — не скрывая искреннего энтузиазма, говорит мой собеседник, отчего все больше и больше ассоциируется у меня с собакой, — Наконец познакомился тут с кем-то, а то одному жить так себе тема. Скучно. Надеялся, встречу пацана, с которым мы тут жили, когда вступительные сдавали, но всю неделю никак его найти не могу. Хмыкаю — неудивительно, что Шнайдеру так тяжело дается одиночество. Мне, например, эта неделя, которую я провел в пустой комнате ввиду отсутствия соседа, показалась чуть ли не райской. В моменты излишней жажды в компании я шел к Олли — ему, в отличие от меня, так не повезло и его новый сосед умудрялся выводить из себя даже моего флегматичного друга. Еще можно было сходить к Элли, но она с ее бесконечными турецкими сериалами, тоже иногда тоску навевала. — Может, его не взяли? — спрашиваю, останавливаясь напротив своего нового друга около нашего жилого блока. — Да ну, ты что, — тянет тот, хмурясь, — Он лучше всех нормативы сдал, его не могли не взять. Я видел, как он тренируется — руками, как веслами, работает. Никогда не видел, чтобы кто-то так быстро плавал. — Ну, значит, найдешь скоро своего пловца, не сцы, — отшучиваюсь, снова оборачиваясь в сторону парковки, — Бля, да что там за хуйня происходит? Пошли, посмотрим? Разочарованно поджав губы, Шнайдер проговаривает: — Нет, прости, у меня по распорядку еще час тренажерки до обеда, — не сдержавшись закатываю глаза — все никак не привыкну к тому, что он идейный. Хохотнув на мою пантомиму, он добавляет: — Может, вечером лучше увидимся? — Ага, давай, — соглашаюсь я, вытаскивая из кармана штанов телефон, — У тебя «скопус» какой? — Кто? — растерянно переспрашивает Шнайдер, забавно приподняв брови домиком. — А, точно, это же твоя первая ходка, — отмахиваюсь, пряча телефон обратно в карман и снова вызывая у Шнайдера смех этой глупой тюремной шуткой, — Значит, как раз вечером тебе объяснять буду, как на хату заходить надо, — продолжаю начатую тему, веселя знакомого все больше, — И с Олли познакомлю заодно. Протягиваю ему руку, которую он с готовностью крепко жмет и проговаривает воодушевленное «окей». Распрощавшись со мной, Шнайдер разворачивается и уверенной быстрой походкой направляется в сторону тренажерных залов. Провожаю его взглядом некоторое время, после чего сам схожу с места и топаю в сторону парковок — интересно же, что за вечеринка там происходит. Настроение заметно повысилось. Солнце, конечно, ярче не светило, а трава зеленее не стала, но ощущалось все совершенно иначе, будто теперь тягость моих учебных будней не будет такой уж невыносимой. Не знаю, что сильнее мое самоощущение приподнимало — обретение нового потенциального друга или полнейшее отсутствие в моей жизни лишних людей всю крайнюю неделю. Конечно, Нил и Эрик, терпеть которых в последнее время стало просто невыносимо, все еще маячили на горизонте, но они были меньшими из зол. Арне вел неожиданно тихо — видимо, без своего главаря чувствует себя не так уверенно. А тот самый главарь носа в школу так и не показал, и все, на что мне остается надеяться — это то, что он соблаговолит сюда явиться как можно позднее. Это давало мне хоть какой-то вариант моральной подготовки к его приезду, а уж она-то мне понадобится. Минуя четыре невысокие мощеные ступеньки, приближаюсь к главному зданию и опираюсь плечом о стену из красного кирпича. На парковке красовалось несколько высоких белых автобусов с гигантскими гербами Ландхайма на боках. Суеты было примерно столько же, сколько и неделю назад, в день заезда. Делегацию, что ли, привезли какую-то? Странно — год только начался, и у половины спортсменов сезоны либо заканчивались, либо еще не начались, да и ни о каких смотрах пока не объявляли. Присматриваюсь к людям, лениво выбирающимся из автобусов, и после пары-тройки знакомых лиц до меня наконец доходит — это летние одиночники вернулись со сборов. Внутри холодеет и хочется истерически рассмеяться. Конечно же, не могло же все быть настолько просто, Пауль, неужели ты правда поверил, что твоя жизнь когда-то наладится? Качаю головой отрицательно, отвечая сам себе — нет, она никогда не станет лучше, нужно уже начинать привыкать. Нервно дернув плечами, снова приглядываюсь к толпе, надеясь, что он не приехал. Но я ошибаюсь — его не приняли в сборную, он не решил уйти из спорта или сменить место обучения. Взгляд цепляется за знакомую высокую фигуру в толпе моментально, и от одного вида внутри затягивается какой-то напряженный болезненный узел. Давно отпечатанная в сознании кривоватая улыбка расцветает на его губах, обнажая белые зубы с ярко выраженными клыками, которыми он давно сожрал бы меня, если бы мог. Именно так раньше он улыбался и мне, в последние годы скрывая за этим жестом раздражение и сильную злость. Как обычно, уверенный и наглый, он запускает пятерню в черные, порядком отросшие волосы и откидывает их назад, вышагивая неторопливо и с кем-то оживленно переговариваясь. Окидываю его собеседника беглым взглядом — высокий крепкий парень шел рядом вразвалочку, так же широко улыбаясь, хотя глаза его оставались дико грустными. На деревенщину похож. Раньше я его тут не замечал. Неужели нашел себе на сборах новую шестерку? И пусть этот незнакомец не особо смахивает на ведомого, в своем старом друге я ни капли не сомневался — он всегда мастерски умел подминать под себя абсолютно любых людей. До меня начинают долетать приглушенные обрывки их разговора, и я наконец отмираю — слишком уж стремительно они направляются в мою сторону. Сорвавшись с места, я делаю несколько быстрых шагов назад и скрываюсь за колонной. Вскоре в критической близости от меня раздается шум чемоданов, волочащихся по брусчатке, и оживленный разговор. — …похуй, лишь бы долбаеб какой-то не попался, — слышу басистый незнакомый голос — видимо, тот самый деревенщина, — Я не готов на ежедневные срачки, при всем уважении. — Не беспокойся, Тилль, тут все адекватные, — этот голос я уже узнаю — его обладателя, кажется, я и на том свете помнить буду, — Ну, в силу обстоятельств, конечно… — их разговор продолжается, но я его уже не слышу. Да уж, «адекватные» — особенно ты. Сползаю спиной вниз по колонне, не в силах устоять на ногах. С этого дня начинается мое хождение по мукам. Я уже успел расслабиться и забыть о том кошмаре, который мне устраивал почти ежедневно этот человек. За пять лет я успел порядком от этого устать, а как избавиться от его нападков, я попросту не знал — дипломатия никогда не была моей сильной стороной. Все, что я мог — это отбиваться, потому что подстраиваться под его переменчивое настроение бесполезно, да и не хочу я. Его банда не только мне покоя не давала, они половине школы жить мешали, но именно меня цепляли с каким-то особым неподдельным интересом и частотой. Ежедневных драк, конечно, не было, но были издевки, выслеживания, когда же я останусь один, насмешки — все их схемы даже перечислить не могу. Я ненавидел их всем своим сердцем настолько сильно, насколько только мог, но как избавиться от этого ига, я попросту не знал. Ситуация безвыходная и больная, преследовавшая меня последние пять лет почти каждый день. Запускаю руки в волосы, локтями опираясь о колени. Забавно — каких-то десять минут назад я и правда поверил, что моя жизнь идет на поправку. Как быстро все может перевернуться — достаточно одного уебана, вернувшегося в мое поле зрения. Выглядываю из-за колонны, бегло осматривая внутренний двор Ландхайма. Вроде, ни его, ни этого Тилля на горизонте нет, значит, можно выходить. Поднимаюсь на ноги и медленно выхожу из убежища, не прекращая озираться. Все-таки, попадаться ему на глаза не хотелось. И пусть тактика игнорирования не всегда была выигрышной, она единственная мне хоть иногда помогала. Осторожно смотря по сторонам, я неторопливо направляюсь в сторону своего корпуса. Пары часов в одиночестве мне будет достаточно, чтобы привести мысли в порядок и решить, как именно мне теперь действовать. Думаю, просто не попадаться ему на глаза все еще самая правильная из тактик, как бы я не хотел дать ему более серьезный отпор. Их всегда было больше и они всегда были сильнее. И каким бы опиздошенным я не был — он был еще опиздошеннее. Слышал, его даже в секции борьбы диким считают, что говорить о том, каким он становится за пределами ринга. Отбиваться бесполезно, разговаривать тоже — честно признаться, я не хочу его выслушивать, даже если бы он сейчас вдруг захотел извиниться. Слишком много уже сделано, чтобы что-то исправлять. На ходу достаю из кармана телефон и тыкаю пальцем на иконку «скопуса». Надо бы Олли написать — пусть он объектом нападок вовсе не был, но все равно предупредить бы его не мешало. Миную турникет на входе в блок и приближаюсь к лестнице, на ходу набирая сообщение.Бубылда, 13:28
Рихард вернулся
Ответное сообщение прилетает моментально. Хуерган, 13:29 Когда?Бубылда, 13:30
Только что
Видимо, сборы закончились
На парковке его видел
Хуерган, 13:32 Хуево Тебя заметил?Бубылда, 13:33
Нет, мимо прошел, уеба
Хуерган, 13:34 Не нарывайся, прошу тебяБубылда, 13:35
И не планировал
Пересекая рубеж третьего этажа и продолжая подниматься на свой, четвертый, раздраженно дергаю спортивную сумку, болтающуюся на плече, за ремень и убираю телефон в карман. Тоже мне, будто я хоть раз нарывался сам. А молчать я не намерен, если кто-то меня явно задеть пытается. Мне что, стоять и улыбаться, пока меня хуями кроют и явно на драку провоцируют? Олли, конечно, тот еще миротворец, и в его понимании конфликты решаются именно так, но я совершенно не собираюсь терпеть и пиздеть за жизнь, пока меня открыто задевают. Грозно топая, я наконец поднимаюсь на четвертый этаж и поворачиваюсь к двери своей комнаты. Здоровая доза одиночества мне должна помочь. Вряд ли я кому-то понадоблюсь в течение ближайших нескольких часов — Элли носа с катка не показывает примерно часов до семи, а Оливер любую свободную от баскетбола минуту тратит на йогу. Мой новый знакомый, Шнайдер, думаю, вряд ли проявит себя до вечера — жизнь по распорядку не выпустит его из своих лап еще несколько часов. Все благоприятствовало моему тихому времяпрепровождению. Успокоенно выдохнув, шарю во внешнем кармане своей сумки в поисках ключей от комнаты. И стоит мне только приблизится к двери и отправить ключ замочную скважину, замираю охуевше — ключу что-то мешает открыть дверь. Пробую пропихнуть его внутрь второй раз, третий, четвертый — незримое препятствие не исчезает, будто кто-то вставил что-то в скважину изнутри. Прежде, чем идти к Зальцманн и вскрывать дверь со слесарем, решаю дернуть за ручку для верности. Только после этого дверь поддается распахиваясь. Я что, забыл закрыть ее? Вхожу в комнату, нервно топая, и почти приближаюсь к своей кровати, но меня останавливает хрипловатое негромкое: — Ну, здравствуй. Вздергиваю голову настолько стремительно, что почти слышу, как хрустят шейные позвонки от резкого движения. Не верю своим собственным глазам — передо мной стоял сам Рихард Круспе, тот самый мучитель, который не давал мне жизни последние несколько лет. Подавив очередную ухмылку, он скрещивает руки на груди и чуть наклоняет голову, глядя на меня исподлобья. Судорожно выдохнув, я проговариваю: — Что ты тут забыл? — Я тут живу, — шумно выдохнув, отзывается он, отворачиваясь к распахнутому за его спиной шкафу. От этого его ответа почему-то начинает шуметь в ушах. Тряхнув головой, глупо переспрашиваю: — В смысле? — В прямом, Ландерс, — со смешком отвечает Рихард, вынимая из чемодана внушительную стопку книг, — Меня сюда Зальцманн заселила. Сглатываю шумно, не зная, как унять собственные же эмоции. Негодование во мне сливается с каким-то животным страхом — нас же не могли поселить вместе? — Это ошибка какая-то, — бубню себе под нос, сжимая руки в кулаки. — Мне дали ключи с номером 1041д, никакой ошибки быть не может, — шершаво говорит он, продолжая аккуратно расставлять книги по полкам, — Было бы странно со стороны заведующей так глупо шутить. Почему-то интонации его голоса заставляют меня вздрогнуть. И не потому, что звучат как-то насмешливо или привычно ядовито — именно так он разговаривал со мной все последнее время. Наоборот, сейчас его голос звучит спокойно, даже задумчиво, будто он общается со старым товарищем. Шикнув нетерпеливо, я снова тихо проговариваю: — Я не собираюсь жить с тобой в одной комнате. — А раньше собирался, — кинув мне через плечо ухмылку, произносит Рихард, — В любом случае, выбора у тебя нет. — Ага, хуй ты угадал, — раздраженно отмахиваюсь, швыряя спортивную сумку на пол и срываясь с места. Разворачиваюсь к двери, слыша вдогонку: — Да ладно тебе, Пауль, — вот этот голос Круспе уже прекрасно мне известен — смеется, почти злорадствует, — Радовался бы, с будущим легендарным спортсменом жить будешь. На это ничего не отвечаю, вылетая из комнаты с такой скоростью, с какой залп салюта взмывает в небо — кажется, даже звук мои движения сопровождал соответствующий. Не сбавляя темпа, торопливо следую к кабинету Зальцманн. «Легендарный спортсмен», говоришь? Ага, сегодня я тебя и угандошу окончательно — легендами ведь только после смерти становятся.***
Дверь изнутри толкаю силой, не скрывая своего негодования. Заведующая за моей спиной ворчит что-то про «невоспитанную молодежь», а я разве что не отхаркиваюсь в ответ. Пусть спасибо скажет, что я этот ее жалкий кабинет по кирпичу не разнес. Хлопнув дверью о косяк, отрывисто выдыхаю и жмурю усталые глаза. Надо придумать, что теперь мне делать, а мозги совершенно не работали под гнетом сгустившейся реальности. — Ну, что? — слышу сбоку участливый голос Оливера, которому я написал по пути к Зальцманн — его эмоциональная поддержка лишней точно сейчас не была. — Нихуя, — бормочу раздраженно, не открывая глаз и нервно стискивая зубы, — Говорит, что мест для расселения больше нет и что я и так у нее в черном списке, чтобы она мне на уступки шла. Продолжая скрипеть зубами, я еще раз пытаюсь проглотить тот болезненный ком, который застрял в моем горле, стоило Круспе появиться в поле моего обзора. Нет, я просто отказываюсь верить в это. Уж лучше этому и правда оказаться шуткой. И пусть подобным уровнем юмора тут никто не обладал, но никак иначе происходящее я объяснить не могу. Почему именно он? Из нескольких тысяч учеников Ландхайма моим соседом будет именно Рихард Круспе, правда? — Ну, от нее это было ожидаемо, — задумчиво тянет Ридель, — Что делать планируешь с этим? — Не ебу, — развожу руками и наконец открываю глаза, встречаясь обеспокоенным взглядом своего друга, — Но ночевать с этим обмудком в одном помещении я точно не буду, — ухмыляюсь истерически, представляя, как Круспе в ночи решает придушить меня подушкой. Олли вопросительно хмурится на мою улыбку, но я не отвечаю, сходя с места и направляясь на выход из блока. Обернувшись и увидев, что мой друг идет за мной, я проговариваю: — Как думаешь, если на лавке у фонтана ночевать — быстро спалят? Потрепав меня ладонью по волосам на затылке, Ридель просипел: — Блять, Пауль, не глупи, — его голос тонет в уличном шуме, стоит только нам выйти из здания, — Ты же несерьезно, да? — Почему несерьезно? — пожимаю плечами, — Как будто у меня есть выбор. Так как думаешь, быстро спалят или нет? Пошарив по карманам, я огибаю жилой блок с торца, желая наконец скрыться за зданием и покурить. Сигареты находятся во внутреннем кармане спортивной жилетки, а на задней площадке корпуса находится уже начатая жестяная банка, используемая местными вместо пепельницы. — Думаю, что быстро, — обессиленно выдохнув, отвечает Олли, — Подожди хоть немного, может, все еще нормально будет. Давлюсь сигаретным дымом от возмущения: — Ты серьезно? — зажимаю сигарету зубами, охуевше вылупив на друга глаза, — Ты понимаешь, с кем именно я жить должен? — Понимаю, но он же человек, а не животное какое-то. — Он как раз-таки животное, Олли! — распаляюсь, всплескивая руками и чуть не заезжая собеседнику по лицу, — Вспомни, сколько раз ты меня на своем горбу к Лоренцу таскал полуживого? А разнимал нас с этим обмудком ты сколько раз? — не в силах сдержать все потоки негодования, хватаю ртом воздух, лишь бы хоть как-то успокоиться и не взорваться окончательно, — Это же все на твоих глазах происходило, неужели этого, блять, мало было? Оливер, правда? — даже не смотрю в сторону друга — мое внимание сейчас где угодно, но только не на нем. Я вообще ничего вокруг не видел, все сливалось в одну единую мешанину с накинутым ярко-красным, бешеным фильтром, — Если тебе меня мало, вспомни, сколько человек только из-за него в другие школы перевелись. Пару лет назад у нас каждый новый день без этого пиздеца не начинался. Почему только я об этом помню, а? Блять, а если… Осекаюсь, чувствуя прикосновение к своему плечу — Оливер крепко сжимает меня руками, удерживая на месте и заставляя вынырнуть из собственного бешенства. Встречаюсь с испуганными глазами напротив, замирая — меня будто ледяной водой окатывает. Виски сдавливает, голова начинает болеть будто бы от моего же крика. — Все-все, я все понял, Пауль, успокойся, — стараясь говорить максимально ровно, произносит Оливер, и я неконтролируемо глубоко вдыхаю — настолько, что кажется, будто до этого я не дышал пару десятков минут, — Я все прекрасно помню, возможно, во многом лучше тебя. Но поверь — ты сам частенько не даешь шанса решиться этой ситуации нормально. Сколько раз ты сам бил первым? — он замолкает, ожидая от меня ответа, но я не нахожусь, что ответить, — Я не оправдываю Рихарда и не говорю, что ты всегда был провокатором, но вы даже не пробовали что-то исправлять. Взрослые же уже, могли бы хоть попытаться. — Схуяли я должен что-то исправлять? — хрипло проговариваю, еле находя силы. — Ну, вы же, вроде, нормально общались раньше, почему все по пизде пошло? Хотя бы об этом попробуйте поговорить, — Олли наконец меня выпускает из своих клешней, — Иначе как дружба вдруг вот в это превратилась? — Почему я должен о чем-то с ним говорить? — повторяю свой вопрос уже более уверенно, и уже планирую продолжить свою речь, но Ридель во время меня перебивает: — Ты никому ничего не должен, но ситуация после этого определенно проще стала бы, — говорит он, чуть повысив голос, — Правда, Пауль, неужели тебе из-за банального любопытства не охота узнать, что случилось? Нервно дернув плечами, я скидываю дотлевшую до фильтра сигарету в жестянку и бубню себе под нос: — Нихуя я знать не хочу уже, — отчего-то чувствую себя настолько обессилено, что понимаю, что ноги меня уже не держат. Отшатнувшись от своего друга, я опираюсь спиной о стену позади и сползаю вниз, — В любом случае, лучшими друзьяшками нам больше не быть. — Вам и не нужно ними быть, — доносится с высоты двухметрового роста Олли, — Но сосуществовать нормально вам не помешало бы. Не дети, все-таки, чтоб продолжать так себя вести. Чуть выпрямляюсь, чтобы посмотреть ему в глаза — приходится сильно задирать голову из-за положения, наложенного на сильную разницу в росте — и чувствую, как виски сдавливает сильное головокружение. Давно со мной такого не было — не каждый мой псих сопровождался последующим обмороком, конечно, но это состояние было мне хорошо знакомо. Справляться с ним я не умел, да и зачем — не каждый день же это происходит. Более критическим мне казалось то, что мой лучший друг совершенно не понимал всей серьезности ситуации. Блять, правда, мне нужно смириться с тем, что меня поселили с человеком, который пиздил меня крайние пять лет почти каждый день? А поебаться ему не завернуть? Видимо, весь калейдоскоп эмоций отражается на моем лице, и Олли, снисходительно хмыкнув, подает мне руку и спрашивает: — И что ты делать планируешь тогда? Цепляюсь за протянутую сухую ладонь, поднимаясь на ноги, и отвечаю негромко: — Знал бы я, — жмурюсь — из-за резкого движения в глазах темнеет, — но просто так я этого не оставлю. Пусть реально на фонтане ночевать придется — я что-нибудь придумаю. — Что? — нервно смеется Оливер. — Да блять, не знаю. Выкручусь как-нибудь, — отмахиваюсь — этого разговора больше я просто не вынесу. Решаю перевести тему: — Ладно, хватит. Какие планы на день? Хмыкнув, он кивает сам себе — как обычно, считывает мое настроение моментально. Чуть помолчав, отвечает: — У меня сегодня свободное утро было, только через час тренировка начнется, — Оливер зачем-то осматривается — будто ищет кого-то, кто присмотрит за мной, пока его не будет, — А ты чем заниматься будешь? У тебя же тренировка уже была? — Ага, — киваю, красноречиво зевая, — Поспать планировал, но, как видно, не судьба, — выдавливаю мало искреннюю улыбку, — Не знаю, к Элли пойду. Может, она что-то предложит. — Ну, правильно, кто еще подскажет, как бороться с Круспе, как не его сестра. Умно, — насмешливо отзывается он, затем обеспокоенно добавляет: — С тобой точно все хорошо? Могу идти? Стараясь выглядеть максимально убедительно, киваю и бормочу негромкое «угу», попутно хлопая своего друга по плечу. В любом случае от его присутствия мне сейчас легче не станет — позицию Олли по этому поводу я уже прекрасно понял. Неуверенно кивнув мне, он кидает негромкое «на связи» и удаляется. По дороге оглядывается пару раз — видимо, проверяет, упал я в обморок или нет. Как только остаюсь в одиночестве, снова тянусь к пачке сигарет и нервно закуриваю, надеясь, что на этот раз все-таки докурю без происшествий. Стоит только дыму коснуться моих легких — голова проясняется и это странное ощущение слабости исчезает. Сознание, восстанавливаясь, снова зажигает неоновыми лампочками вспыхнувшее в моей голове отчетливое — «мы в дерьме». Да уж, действительно. Так бы хотелось, чтобы это и правда была чья-то глупая шутка — так я хотя бы знал, кому пиздов дать за хуевое чувство юмора. Сейчас же я выхода и впрямь не видел. Ну, точнее, два выхода все-таки есть, пусть и разной степени паршивости — либо настоять на своем и уверенно, но глупо уйти ночевать на фонтан, либо смириться. Первый функционален будет только до первых морозов, а второй я попросту рассматривать не хочу, как что-то рабочее. Разговаривать с Круспе я тоже не планирую — крайний раз наши с ним беседы заканчивались не пизделовом и не взаимными насмешками слишком давно, чтобы верить в успешность этой затеи. Лампочки на мысленной табличке «мы в дерьме» мигали все сильнее и хаотичнее — само мое подсознание сопротивлялось этой ситуации из последних сил. Срочно надо отвлечься. Хоть как-то вынырнуть из этих мыслей, забыть, развеяться. Вариант с продолжением тренировки отметаю сразу же — все-таки, на такие радикальные меры я не готов пойти. Можно было бы встретиться с Шнайдером, и эту мысль я вполне уверенно поддерживаю первое время, пока не вспоминаю, что совершенно не знаю, как это сделать. Очень дальновидно, Пауль, заебись — «скопуса» у него нет, так как он в школе полнедели, а где он живет, я, так и не спросил. Знаю только, что на третьем этаже, но толку-то от этого? Пойти и в каждую дверь стучаться? Нет уж, на такие перформансы я тоже не готов. Итог один — надо идти к Элли. Она наверняка сейчас тренируется, как и каждую любую свободную минуту своей жизни, значит списываться с ней нет смысла — все равно не ответит. Прикидываю в голове, как пройти к ледовой арене максимально незаметно, чтобы не попасться невзначай на глаза некоторым новоприбывшим. Неплохо бы было фотоаппарат с собой прихватить, чтобы сделать пару фоток их тренировки — меня, по сути, только ради этого на каток и пускают. Но возвращаться сейчас в комнату выше моих сил, поэтому надеюсь на камеру телефона и на то, что смогу успешно обработать снимки на школьном компе. Как назло, каток находится на другом конце территории школы, поэтому я стартую сразу же после того, как скидываю докуренную сигу в жестянку на земле. Идти стараюсь быстро и не оглядываясь по сторонам — новые «интересные» встречи мне не особо сейчас нужны. Пока везет — меня не окликают, не останавливают, не отвлекают. Хотя, возможно, я просто этого не слышу. Широкие двустворчатые двери ледового миную также быстро. Стоит мне попасть на каток, меня обдает почти обжигающим холодом, так контрастно воспринимающимся после уличной августовской жары. Набираю прохладный воздух полной грудью и чувствую, что хоть немного прихожу в себя от этого. Вопреки ожиданиям, каток пустой. Лишь небольшая группа совсем крохотных девочек стояла у противоположного борта и внимательно слушала своего тренера. Старшей женской группы я на льду не наблюдал. Варианта два: они либо на хореографии, либо в тренажерке. Стоит мне только развернуться на месте, чтобы пойти на поиски своей подруги, как замечаю в небольшом отдалении от себя невысокую хрупкую фигуру. Узнаю ее, немного приглядевшись, и на некоторое время задумываюсь, не прекращая сверлить эту фигуру взглядом. Джо выглядела слишком уж измученной, даже хотелось подойти и спросить, как она себя чувствует. Дышала тяжело, румянец на фоне ее бледной кожи выглядел почти болезненным, а высокий хвост из ее длинных русых волос сильно растрепался, будто она сюда через тундру пешком добиралась. Она сидела на низкой лавочке у борта и поправляла шнуровку на миниатюрных белых коньках. И где те самые стервозные нотки, о которых говорила Элли? Выражение лица у Джо всегда было таким, будто она извиняется за свое же присутствие в помещении, а звука ее голоса, казалось, я в принципе не слышал — она всегда молчала и с застенчивой улыбкой кивала на любое замечание. Не привык я видеть стерв такими. Возможно, у меня локатор на распознание заправских сук хуево настроен. — Привет, Пауль, — слышу тонкий, тихий голос, окликающий меня и заставляющий встрепенуться. Вернувшись в реальность, вижу, что Джо уже давно заметила мое наблюдение. Чуть потупив карий взгляд, она снова скромно улыбалась и махала мне крохотной, почти детской ладошкой. Удивляюсь — не догадывался, что она знает, как меня зовут. Естественно, она меня видела — не заметить парня с камерой, присутствующего почти на каждой тренировке, сложновато, но знать меня по имени она вряд ли могла. Ну, я так думал. Возможно, могла только от тренера слышать пару раз. — Привет, Джо, — отвечаю ей в тон, стараясь не показать своего удивления, и подхожу на пару шагов ближе, — А где все? У вас перерыв был что ли? — У нас редко перерывы бывают, — потупив взгляд, почему-то виновато отзывается она, — Нет, мы с ОФП идем. Сейчас лед, ты вовремя как раз. Жмурюсь, с трудом представляя хрупких фигуристок в тренажерке, тягающими канаты и безостановочно бегающим на ускорение в чередовании с берпи. Мне казалось, что эту часть тренировок ненавидят все, и хоть кому-то в этой школе повезло от ОФП отделаться. Видимо, нет. Хотя бы понятно теперь, почему Джо такая измученная. Слышу краем уха, как скрипучая дверь на каток открывается, и мы с Джо синхронно поворачиваемся к источнику звука. Порог минует Элли — такая же уставшая, как ее новоиспеченная соседка, но эмоционально эта усталость сильно различалась. Если Джо выглядела скорее жалобно и ее хотелось скорее пожалеть, то Элли, напротив, не скрывала за этой изможденностью едкой злости. Всем своим видом моя бывшая говорила — «я заебалась — значит, все остальные вокруг скоро тоже заебуться». Окинув недовольным взглядом Бьорн, она заглядывает мне в глаза: — Ты чего пришел? — немного резковато спрашивает она, заметив меня. — И тебе привет, — киваю ей, краем глаза замечая, как Джо, сжавшись под гнетом моей подруги, отвернулась и отошла в сторону. Захотелось ее окликнуть, но она одиноко и потерянно вышла на лед, стремительно продвигаясь мимо нас, — Фотографировать пришел, зачем еще. — Без камеры? — злобно швыряя на пол перед собой собственные коньки, спрашивает Элли. Смерив меня строгим взглядом исподлобья, она садится на лавочку у борта и торопливо переобувается. Вздрагиваю от этого ее взгляда — снова слишком уж явственно напоминает мне брата. И почему только они так сильно похожи? — Без камеры, — произношу повержено, присаживаясь рядом с ней, — Прогоняешь? — Да нет, сиди, если тебе больше бомжевать негде, — дергая шнурки с такой силой, что я удивляюсь, как они вообще на месте остаются, говорит Элли. Ухмыляюсь — да уж, Элли, сама чуткость, как всегда. Закончив наконец шнуровать коньки, девушка выпрямляется и пронзительно смотрит на меня, — Нет, правда, чего пришел-то? Почему-то рассказывать об истинных мотивах своего визита не хочется — будто есть между нами с Элли такие темы, которые мы не обсуждали и на которые наложено автоматическое табу. Нет, мы говорили всегда и обо всем достаточно откровенно. Об ее брате мы тоже говорили, и казалось, тоже откровенно — я высказывался, как сильно он меня заебал, а она высказывалась, что упустила из вида тот момент, когда он вдруг чужим человеком для нее стал. Но все равно была почему-то в этом доля какой-то недосказанности, того, что мы оба понимали, но не могли произнести вслух по каким-то обстоятельствам. Элли скучала по Рихарду, в последнее время я понимал это все отчетливее, поэтому старался при ней особо на него не бугуртить — даже в таких обстоятельствах она остается его сестрой. Но не замечать тех синяков, которые частенько оставлял на мне ее братец со свитой, тоже было сложновато. Поэтому говорили мы на эту тему всегда так, будто Круспе в этот момент был рядом и все слышал — осторожно, без лишних эпитетов и громких слов, обтекаемо и дипломатично. Моей ненависти к нему это никак не умаляло, но я и не ради Рихарда старался быть попроще в выражениях. — Теперь я понимаю, почему ты так возмущалась, когда тебя поселили с Джо, — начинаю расплывчато, заставляя девушку вопросительно нахмуриться, — Просто ко мне сегодня сосед заехал, и теперь… — Привет, — проговаривает вдруг Элли тихо и удивленно, обращаясь к кому-то за моей спиной. Приходится обернуться, следя за траекторией ее взгляда — как только вижу, к кому она обращалась, хочется сквозь землю провалиться. Порог катка миновал никто иной, как Рихард, преследует он меня что ли. Морщу нос недовольно, осматривая приближающуюся к нам фигуру — несмотря на то, что это определенно тот самый Круспе, которого я терпеть не мог всеми фибрами души, выглядел он как-то совершенно иначе. Что-то в нем и правда изменилось. То ли взгляд стал мягче, то ли улыбка вдруг более дружелюбной сделалась, то ли исчезли из его облика те самые детали, которые делали его таким наглым и самоуверенным. Смешно это осознавать, но сейчас Рихард выглядел до удивительного неуверенно — будто остерегался, что его тут не ждали. Так, собственно, и есть, но неужели он и правда это понимал? — Как ты, Нора? — спрашивает он осторожно, подойдя к нам ближе, — Ты покрасилась? Тебе идет. Элли вдруг вздрагивает — крайний раз «Норой» он называл ее еще в самом детстве. Не сдержав улыбки, она зачем-то осматривает длинную косу из блондинистых волос, небрежно брошенную на плече, и откликается звонко: — Да, перед заездом сюда в салоне была, спасибо. У меня все хорошо, — сжимает пальцами колени настолько, что костяшки белеют — выглядит так, будто она сдерживается из последних сил, чтобы не броситься ему на шею, — А ты как? Как сборы? Диалог неловкий и какой-то неуютный — даже я чувствовал себя удивительно неуютно сейчас. Элли хочет его обнять, но боится реакции, а Рихард слова подбирает, чтобы разговаривать с собственной же сестрой. Да еще и на меня многозначительным взглядом периодически стреляет. Неконтролируемо хмурю брови — а от меня-то он чего ждет? — Знаешь, неплохо, — хмыкает, пряча руки в карманы джинс, — насколько могут быть «неплохими» мероприятия, где собрано много людей, занимающихся единоборствами. Коротко посмеявшись этой шутке, Элли опирается ладонями о собственные колени, решаясь все-таки встать — сестринское в ней пересилило. Мимолетно удивляюсь происходящему — так мало надо, чтобы простить его? Но не успеваю я заглянуть ей в глаза, без слов выражая свое недоумение, как Элли снова падает на лавку и немного раздраженно поджимает губы. На лице Круспе тоже отражается непонимание, и в поисках ответа он смотрит сначала на Элли, потом на меня. Уже хочу спросить хоть у кого-то, что случилось, как слышу громкий и радостный оклик: — Риши! Не сдержавшись, прыскаю от этого приторного прозвища, но Рихард этого не замечает — у его даже обернуться нет возможности, когда к нему на плечи прыгает Агата, еще одна воспитанница секции по фигурному катанию. До сих пор толком не знаю, кто она ему — девушка, игрушка, задержавшаяся дольше всех, или хороший способ поддержания высокого статуса в школе. Эта пара в Ландхайме разве что местными королем и королевой не слыла. Они и правда идеально гармонировали — смотрелись рядом неплохо, амплуа школьных звезд несли исправно, даже наглого и надменного характера как будто друг другу взаймы давали. От того страннее выглядело то, что Рихард, казалось, этой встрече был совершенно не рад. Не улыбался, лишь коротко криво ухмыльнулся на этот отклик, его широкие плечи вдруг поникли, а в глазах не было ничего, кроме усталости. Осмотрев нас с Элли виноватым взглядом, он кивнул каким-то своим мыслям и разочарованно выдохнул. Возможно, мне просто казалось — ведь вопреки ожиданиям, Рихард не выпутался из ее объятий, а повернулся к Агате лицом и приблизился, ласково целуя в пухлые губы. — А чего еще я, собственно, ждала? — выдыхает Элли отрешенно, — Что он ко мне придет? Ага, естественно. Окидываю эту парочку беглым взглядом и проговариваю задумчиво: — А что у нее с ресницами? — на этот мой вопрос Элли тянет удивленное «м-м?», и я добавляю: — Ну, у нее как будто вместо ресниц двух шиншилл к векам приклеили. Наконец девушка весело смеется, отвечая: — Это называется «наращивание ресниц», Пауль, — хлопает ладошкой меня по колену, — Согласна, выглядит странно, но это ее выбор, в любом случае. К ней у меня вопросов нет, а вот у Рихарда я бы с радостью спросил — чем она ему так нравится? Ну, правда, ей всего семнадцать, а выглядела она скорее, как тридцатилетний оживший манекен, а не человек. И шиншиллы на веках вместо ресниц — лишь малая доля от общего ассортимента. Не знаю, что удивляло больше — количество автозагара, длина ногтей, которые она не спиливала даже во время сезона, или количество наращенных прядей в волосах. Она даже линзы, меняющие цвет глаз, носила. Нет, я не отрицаю, возможно она охуительный собеседник, но, зная Круспе, вряд ли его интересовало в Агате именно это. Знаю я его приоритеты. Ну, или знал когда-то. — Так что ты там говорил? — проговаривает Элли, легонько тыкая меня локтем в бок, — Ну, про соседа. — А, да, — ухмыляюсь горько, потирая пальцами затылок, — Возможно, вот эти трогательные сцены мне придется наблюдать чаще с сегодняшнего дня, — говорю пространно, наклоном головы указывая на обжимающуюся парочку за моим плечом. — В смысле? — девушка вопросительно хмурится, наклоняясь чуть ближе ко мне, — При чем тут твой сосед и эти сцены? — Догадайся, кого сегодня я обнаружил в своей комнате, только что вернувшегося со сборов и разбирающего вещи? — не знаю, почему так сопротивляюсь этому факту, но почему-то не могу сказать вслух, что теперь буду жить в одной комнате с Рихардом. Чуть посверлив меня растерянным взглядом, Элли вдруг восклицает: — Нихера себе, — прозвучало это настолько громко, что я почти уверен, что Рихард и Агата за моей спиной кинули на нас свои раздосадованные взгляды, — К Зальцманн ходил? — Сразу же к ней пошел, — пожимаю плечами, — И так же сразу вышел нахуй. Знаешь же, что она из принципа на уступки не идет. Сжимаю руки в кулаки, замечая, как моя левая нога начинает нервно подергиваться. Сам свою реакцию контролировать не могу, как бы не хотел. Элли укладывает руку на мое колено, успокаивая нервный тик мягкими поглаживаниями: — Да уж, знаю, — тянет она раздосадованно, следя сердитым взглядом за грациозно рассекающей по льду Джо, — Что делать с этим будешь? — Не знаю, — отвечаю со смешком, — Планировал на фонтане спать, но Олли сказал, что идея хуевая. — Конечно, хуевая, — говорит Элли, не пряча укора в голосе, — Пауль, ну, может, все еще нормально будет? Не думаю, что он будет цепляться к тебе ежедневно, зачем ему это? Да и в комнату он только поспать приходит, вряд ли вы с ним часто пересекаться будете. Хотел бы я быть уверенным в этом настолько. Одно имя Рихарда уже вызывало у меня огромнейшее недоверие и напряжение. Не говорить же мне ей, что я с ним даже сейчас нахожусь в одном помещении с огромным трудом. Стоит ли упоминать о крохотной жилой комнатке на двоих в жилом блоке? Открываю рот, желая хоть что-то ответить Элли, как меня перебивает строгий мужской голос: — Агата, Элеонора, вам особое приглашение нужно? — вздрагиваю, а Элли автоматически вскакивает с места и спешит на лед — эту девушку никто и ничто так не пугает, как ее тренер, — Джорджия давно на льду, почему мы вас ждать должны? — обернувшись, вижу в центре катка высокого моложавого мужчину с козлиной бородкой и грозным взглядом. Рядом с ним стояла Джо и скромно обнимала себя за плечи руками — будто именно ее сейчас отчитывают, — Так, посторонние — вон с катка, у нас тренировка. — Герр Марк! — окликаю его, наверное, даже чуть громче, чем полагалось, — Я поснимать пришел, можно? Невольно оглядываюсь на удаляющегося с катка Рихарда — уходит стремительно, даже назад не смотрит, кажется, даже торопится скрыться поскорее. Двигается дергано и спешно, куда только делась вся его уверенность. Хочу наконец выдохнуть успокоенно, но почему-то не получается — мешает застывшее внутри непонимание. — Снимай, только недолго, — отмахивается тренер, жестами поторапливая своих воспитанниц, — Нам еще музыку на программы сегодня выбирать.***
Свое возвращение в комнату я пытался отсрочить всеми силами, как только мог. Даже наступление ночи и дикое желание спать не могли меня заставить наконец переступить через себя и отправиться в свой блок, на четвертый этаж, в комнату 1041д. Мне казалось, что выход найдется сам собой — может, Зальцманн лично упадет передо мной на колени, извиняясь за свою глупую шутку, а может, Круспе мимикрирует в животное окончательно, скинет с себя все шмотки и убежит в лес, не напоминая о себе больше. Ни того, ни другого ожидаемо не произошло, но я отказывался верить, что единственный для меня выход — это смириться. Для меня эта идея воняла говной сильнее, чем сама говна, и не было совершенно никаких оснований задумываться об этом всерьез. На тренировке мне удалось пробыть полтора часа — за это время, конечно, мне удалось сделать достаточно много хороших кадров, но в моем желании растянуть время на максимум мне это ни капли не помогало. После того как меня выперли с катка, я сразу же пошел в читальный зал и занял там один из свободных компов. Впервые в жизни сажусь редактировать фото сразу же после того, как их сделал. Обычно этот процесс у меня несколько дней, если не недель, длится — нахуя делать что-то сегодня, если это можно сделать потом? Процесс ретуши растянуть надолго тоже не удалось — я дольше причитал и ныл, чем реально делом занимался. Закончив свои тщетные попытки ускорить время, я решил проведать Оливера. С ним долго пообщаться не удалось — из комнаты пришлось съебаться, так как сосед моего друга тоже был редкостной гнидой. Рожи, конечно, никому не бил, но на нервы действовал мастерски. С Риделем я расстался, когда уже начинало смеркаться. До отбоя оставался всего час, а я не знал, чего мне делать. Пошатавшись по периметру школы, я все-таки вышел на главную площадь и устало рухнул на одну из лавочек около фонтана. Постарался прикинуть, как же именно мне тут расположиться на сон — в августе ночи уже не такие теплые, а лавка жесткая и короткая. Я, конечно, тоже не длинный, но все-таки. Даже пытался придумать плюсы ночевки тут — шум воды от фонтана наверняка расслаблял, на свежем воздухе всегда спиться крепче, а людей тут до семи утра все равно не бывает. Не успел я окончательно убедиться во всей пиздатости этой стратегии, как меня выгнал дежурящий сегодня охранник — после отбоя находиться вне комнаты нельзя. Я даже хотел улизнуть через дыру в заборе на «центр» и заночевать там, но этот ебучий страж порядка проконвоировал меня прямо до блока и проверил, что я поднимаюсь на свой этаж. Дверь комнаты на себя я дернул как-то слишком уверенно — думал, придется отбиваться, парировать злобным насмешкам и ехидствам, но каково мое было удивление, когда я заметил, что Рихард спит. Мне даже сначала показалось, что в комнате никого нет — свет выключен, шторы на окнах плотно зашторены, абсолютный мрак и гробовая тишина. Но слабый свет, бьющий из приоткрытой двери в коридор освещал кровать Круспе и его самого, почти с головой накрытого одеялом и отвернувшегося к стене. Почему-то стараюсь прикрыть за собой дверь как можно тише. Сначала запираю ее изнутри, потом сразу же поворачиваю щеколду назад, отпирая — мало ли, вдруг придется ночью спасаться от этого убийцы. Прохожу вглубь комнаты, еле передвигаясь в кромешной тьме. Спотыкаюсь о собственную сумку, до сих пор валяющуюся посреди комнаты. Раздосадованно бубня ругательства себе под нос, спешно продвигаюсь к собственной койке. Не знаю, почему так тороплюсь — ощущение, что за мной кто-то гонится, почему-то не отпускало. Скинув с себя одежду, я ныряю под одеяло и отворачиваюсь к стене, повторяя действия своего нового соседа. Успокоенно выдохнуть и прикрыть глаза не получается — жуткая настороженность не покидает, и я сжимаю зубы, понимая, что сегодня я вряд ли усну. — Споки ноки, — вдруг подает голос Круспе. Насмешливой интонации не прячет. Вздрагиваю — так он не спит? Даже думать не хочу, я ли его разбудил или он не спал и до этого. Снисхождение в его голосе бесит, и я выплевываю ему в ответ: — И тебе во сне слюной не захлебнуться. Слышу, как Рихард тихо посмеивается, а я все больше кипячусь. Да уж, этой ночью я однозначно вряд ли усну.