***
Кованые ворота Ландхайма сегодня призывно открыты, как и всегда в середине августа. В дни общего заезда здесь всегда много галдежа — сердобольные родители и родительницы, новоприбывшие ученики, да еще и весь педагогический и тренерский состав зачем-то на улицу вываливал, будто без них тут никто не разберется. Не говоря уже о том, что на парковке еле хватало места не только машинам, но и людям. Каждый раз поражаюсь и вспоминаю старый рекламный буклет, который когда-то зачитал до дыр — школа с мировым именем и лучшими условиями обучения, куда стремятся поступить все, кому не лень, даже иностранцы, не может расширить территорию парковки или хотя бы подземную построить. Нет, мы лучше в сотый раз окна поменяем, стоит на рынке появиться каким-то более пиздатым стеклопакетам и будем ежегодно устраивать эту пытку с толкучкой за зданием школы. Международная спортивная школа-пансион Ландхайм слыла одной из лучших. Фасад и правда шикарен — огромное главное здание из красного кирпича на въезде, несколько учебных корпусов, оборудованных по последнему слову техники, блоки общежитий, комнаты в которых больше напоминали люксовые номера в отеле, а в дополнение — бессчетное количество стадионов, кортов, бассейнов, катков, крытых манежей и прочей спортивной хуеты. Я всегда подозревал, что местная администрация пытается взять скорее количеством, нежели качеством. Казалось, что не существует таких видов спорта, которым тут не обучают. Командные и одиночные, зимние и летние — ограничений по видам спорта тут не было никаких. Подобный размах и территорию в несколько сотен гектар превратит в забитый под завязку, копошащийся пчелиный улей. Лично я тут футболом занимался — кое-как и все чаще на отъебись, но все же. Со смехом вспоминаю, как когда-то я искренне мечтал поступить сюда. Наверное, как и каждый ребенок, увлеченный каким-либо видом спорта. Реклама, все же, делает свое дело, и тот красочный видосик, который без конца крутили по местному телевидению, произвел на мою детскую неокрепшую психику слишком уж сильное впечатление. Так мечты и появляются. Нам тогда и хлеба было не на что купить, не говоря уже о чем-то сверх этого, будь то бутсы, самый дешевый синтетический мяч или же учеба в какой-нибудь, пусть самой захудалой, спортивной школе. Мечты сбываются — так и моя сбылась, но радости мне это почему-то ни капли не приносило. Нехотя выбираюсь из машины и бегло осматриваю красные башенки главного корпуса школы — как всегда, холеные, золотые буквы названия школы на фасаде сверкают так, что почти слепят, отражая палящее августовское солнце. Прослеживаю взглядом путь по каменным дорожкам в сторону стадиона, где мы обычно занимались, и жилого блока, где была моя комната. За месяц моего отсутствия совершенно ничего не изменилось, лишь стало еще более стерильно, вылизано и картинно, прямо как в том самом рекламном ролике с провинциального канала. — Наконец приехали, — воодушевленно проговаривает мама, выбираясь из машины следом за мной. Выпрямившись, она неуверенно, но крепко берет меня под локоть, — Все-таки, красиво у вас тут. Рад вернуться в школу, милый? — Настолько, что сейчас обкончаюсь от радости, — выдыхаю в ответ, аккуратно выбираясь из ее рук и отходя к багажнику. — Сын! — мама возмущенно всплескивает руками. Нашла, чему удивляться. Мне не пять лет, вроде. — А что, не веришь? — заглядываю маме в глаза и выдавливаю ехидную улыбочку. Сам иногда не понимаю, зачем себя так веду, но вести себя иначе попросту не могу. Даже сейчас вижу, как мама растерялась — очередная попытка заговорить со мной провалилась и она уже плохо понимала, чего именно от меня ждать. На мгновение мне даже стало ее жалко, но я быстро это чувство запихал куда подальше — о чем угодно, но точно не о жалости я должен думать в данный момент. Почти вижу, как маменька повержено кивает мне в ответ, но к ней подходит отчим — ласково приобнимает за талию, тихо говорит что-то на ухо. Сама галантность, господи. Ухмыляюсь, подхватывая свой одинокий чемодан со дна багажника. — С матерью мог бы и повежливее разговаривать, — шипит мне на ухо отчим, внезапно оказавшийся рядом со мной. Вскидываю голову — мама уже стояла рядом с директором школы и о чем-то мило с ним беседовала. Явно обо мне, хотя неизвестно, что именно она хотела у него узнать — за пять лет учебы тут я видел его максимум раза два. Где-то неподалеку слышался хрипловатый и неестественно громкий голос моего тренера — вот с кем нужно говорить о моих успехах в спорте и учебе. Хотя, я понимаю, почему она решила поболтать именно с директором, все-таки, он единственный, кого она во всей этой школе знала. Ну, кроме меня. — О, Ральф, не делай вид, что тебе не похуй, — не стесняясь в выражениях, на грани небрежной фамильярности, выплевываю отчиму в лицо, — Я разговариваю с ней так, как считаю нужным. — Она твоя мать. — Я в курсе, — нетерпеливо дергаю чемодан за ручку, вытягивая ее, и собираюсь сделать шаг в сторону, — И именно поэтому тебя ебать это ни капли не должно. — Должно, потому что я взял за вас ответственность, — он преграждает мне путь своей массивной тушей, — Поэтому будь добр не вести себя, как последний засранец. Поднимаю голову и смотрю ему прямо в глаза. Ральф сверлил меня взглядом досадливо, почти гневно, насупив черные густые брови, а губы его пренебрежительно дрожали, от чего мне еще сильнее хотелось плюнуть ему в рожу прямо сейчас. — Нет, — отрезаю хладнокровно, — хотя бы потому, что ты с этой ответственностью как-то хуево справляешься. Обхожу отчима сбоку, намереваясь наконец пойти в сторону своего корпуса, но ощущаю, как чужая рука крепко сжимается на моем предплечье, удерживая. Резко вздрагиваю всем телом — прикосновение ощущается настолько инородно, что весь мой организм сопротивляется ему, хочет содрать с себя кожу, лишь бы не чувствовать больше на себе его руки. Злобно выдохнув, я дергаюсь, освобождаясь из его хватки, и шиплю прямо отчиму на ухо: — Только попробуй еще раз до меня дотронуться — нос сломаю нахуй. Стараясь не смотреть на него и не оглядываться, я торопливо схожу с места и шагаю куда-то, как можно дальше от этого места. Тяжелый рюкзак на плече болтается, то и дело больно ударяя меня по пояснице, а катящийся сзади чемодан неприятно шуршит колесиками о каменную брусчатку. Я иду куда-то, не разбирая дороги, и всеми силами стараюсь выкинуть из головы ощущение колючего взгляда серых глаз, упирающегося в спину. — Сынок! — раздается неподалеку мамин голос. Прикрываю глаза и разворачиваюсь на пятках в сторону источника звука. Мама спешит ко мне, снова ласково улыбаясь. Глаза ее светятся, будто яркие звезды, от подступающих к ним слез, — Родной мой, ну, давай прощаться? — женщина останавливается напротив меня и укладывает теплую ладонь мне на щеку, — До Рождества, да, Пауль? Киваю, выдавливая короткое «угу», и стараюсь проглотить подкатывающий к горлу ком. Эту глупую, почти детскую надежду, сквозящую в голосе мамы, разрушать почему-то не хочется. Еще раз нежно погладив меня по щеке, она приближается и крепко обнимает меня, стискивая ладонями плечи. Я робко укладываю руки ей на спину, обнимая в ответ, и крепко жмурюсь, пытаясь отпечатать в памяти запах ее цитрусовых духов и то тепло, которое я чувствовал сейчас и которого мне так пиздецки не хватает. — Звонить не забывай, ладно? — шепчет мама мне на ухо, шмыгая носом. — Ладно, — откликаюсь, стараясь деликатно выбраться из ее объятий. Хватит на сегодня. Выпустив меня из рук, мама еще раз заглядывает мне в глаза и добро улыбается. Я киваю ей в ответ. Наконец распрощавшись, я разворачиваюсь и ухожу к корпусу, не оборачиваясь. Встречаться с ее слезливым взглядом совершенно не желаю. Все, чего хочу сейчас — наконец скрыться в комнате и не выходить оттуда до самого вечера. На ходу достаю из кармана телефон, планируя маякнуть Олли — мы договаривались встретиться перед тем, как идти за ключами. По привычке открываю один из популярных мессенджеров и почти бью себя по лбу в негодовании — всего месяц понадобился, чтобы забыть, что интернет тут не работает. Точнее, работает, но совершенно ебануто — в школе стоят какие-то навороченные глушилки, которые блокируют любые сторонние приложения, оставляя рабочими лишь официальный сайт Ландхайма и несколько приложений из его экосистемы. Такое положение дел не радовало никого, даже некоторых учителей, однако другого выбора не предоставлялось — либо бери от жизни, что дают, и пользуйся соцсетями, которые ежедневно тщательно мониторит администрация, либо забудь про интернет, как про явление. Хотя, тут и не такие ограничения обходить научились. Несколько лет назад пара умельцев, сосланных сюда чахнуть в волейбольной секции, решили напомнить о своих давно забытых навыках разработчиков и программистов, захуярив на базе здешней операционки аналог даркнета и озаглавили его цивильно звучащим, но несущим за собой огромный скрытый смысл словом «скопус». Полностью анонимный и исправно функционирующий, этот сервис был на каждом телефоне, в каждом компьютере, в том числе и учебном — его даже маскировать успешно научились. С его помощью не только общались и сплетни распространяли, но и применяли во многих других целях. Мамкины бизнесмены в школе не дремали, все-таки, посему и зарабатывали все, как могли — в «скопусе» можно было купить запрещенку в виде сигарет, алкоголя и даже некоторых легких наркотиков, найти компромат на кого угодно, там даже местный филиал вебкама работал. Но это я, конечно, утрирую — наибольшей популярностью тут пользовались услуги местных тату-мастеров или маникюрщиц, делающих соответствующие процедуры прямо в комнатах. Даже я там шабашил, как ни странно — фотографы тут тоже нередко требовались кому-то, поэтому денег иногда перепадало и мне. А местная администрация, тем временем, бороться со «скопусом» даже не пыталась, что наталкивало на очевидную мысль о том, что они сами являются активными его пользователями. Спустившись по каменной лесенке вниз, к большому двору с фонтаном в центре, я быстро окинул взглядом территорию, прикидывая, куда нужно идти, и снова вернул свое внимание телефону. «Скопус» искать долго не пришлось, это приложение я давно на главной странице закрепил. Тыкнув на его значок, главная страница прогружается моментально, являя взору мою страницу с мемной аватаркой и многоговорящим никнеймом «Бубылда». Я уже говорил, что эта соцсеть — полностью анонимна, поэтому ники себе брали такие, какие хотели, и мой еще не самый ебанутый из всех. Мы с Олли когда-то давно вместе регистрировались здесь, предварительно накатив пива, по литру на рыло. Имена выбирали по приколу, не особо задумываясь о последствиях, и именно поэтому я «Бубылда», а он «Хуерган», и ничего с этим уже не попишешь — функции смены логинов в этом ебучем еблеграме никто не предусмотрел. Увлеченно набирая сообщение, мало смотрю по сторонам, поэтому не сразу замечаю, что прямо на меня кто-то идет. Это становится мне очевидно только в тот самый момент, когда я со всего размаху впечатываюсь в рослого человека напротив и, невольно отправив свой телефон навстречу каменной кладке под ногами, отшатываюсь на пару шагов назад. Вскидываю голову и подбираю попутно пару едких, которыми хочу одарить этого слепошарого, однако сказать ничего не успеваю — меня бесцеремонно перебивают: — Я так понимаю, тебе было достаточно месяца, чтобы разучиться ходить, да, Ландерс? Арне цедил эти слова с мало скрываемым удовольствием, даже будто гордился этой нихрена не новаторской предъявой. Популярностью он тут пользовался немалой, и не столько потому, что был капитаном школьной сборной по хоккею, а скорее потому, что он — тот самый каноничный бэдбой, по которому все девочки текут, а парни справедливо опасаются. Я сам не понаслышке знал, насколько кулак Арне может быть тяжелым, но не боялся его ни капли. Слишком уж часто с ним сталкиваться приходилось, да и знал я, что он — всего лишь личная ручная обезьянка кое-кого пострашнее. — Ого, а тебя хозяин с привязи спустил или как? — хмыкаю, обходя его и намереваясь продолжить свой путь по заранее заданной траектории — оставаться тут с ним наедине не горю желанием совершенно, — Поздравляю. Отпразднуй как-нибудь на досуге. Нагибаюсь, поднимая с брусчатки свой телефон и надеясь, что Арне уже вышел из той части пубертата, когда для того, чтобы устроить пизделово, не требовалось веских поводов. Но, очевидно, он находился как раз на самом пике этого периода, посему не только не сдвинулся со своего прежнего места, а даже приблизился еще на шаг. Смотрел свысока выжидающе и колюче — хотел спровоцировать на то, чтобы первым ударил именно я. Думаю, за такую самодеятельность их местный главарь его похвалит. Но я на эти провокации отвечать не собираюсь — во-первых, я не в настроении на подобного рода забавы, а во-вторых, испытывать подобную встряску на себе еще раз совершенно не желаю. Все-таки, методика «один держит, второй бьет» практиковалась ими на регулярной основе, и я не могу быть уверенным на сто процентов, что Арне тут совершенно один. Шумно выдохнув, делаю шаг в сторону — Арне мой жест повторяет. Вот же сука, кулаки что-ли давно не чесал?.. — О, Арне, найди кого-нибудь другого, я не в настроении, — качаю головой, бесстрашно заглядывая в глаза своему оппоненту. — Обязательно, — отвечает тот, натягивая на ебало хитрую улыбку, и с сарказмом продолжает: — Я ведь всего лишь поинтересоваться хотел, как твои делишки? Соскучился ведь, не представляешь как. — Ага, а я бы вас еще лет сто не видел, — бубню себе под нос и снова предпринимаю попытку его обойти, но меня вновь не пропускают, преграждая путь, — Да блять, чего тебе от меня надо? Арне не отвечает, лишь продолжает с мало скрываемым ехидством смотреть мне прямо в глаза. Надо же, я тут и часа не провел, а уже нарвался на драку. Ладно хоть, что он один, а не в сопровождении его более опиздошенного главаря, так хоть отбиться легче будет. Решительно делаю шаг ему навстречу, готовясь к любому повороту событий. Тот довольно хмыкает, но сделать ничего не успевает — нас окликает громкий строгий голос: — Ландерс, Келлер, вы чего тут забыли? Переключив внимание в сторону звука, замечаю приближающегося к нам озадаченного Лоренца, или Флаке, как его обычно за глаза зовут — одного из спортивных врачей. Он был ненамного старше нас, конечно, но авторитетом в школе пользовался неплохим, некоторые его даже побаивались из-за сложного характера и специфического медицинского юморка. Сейчас его жилистая худощавая фигура тоже некоторый страх наводила — идет прямо на нас, как акула на добычу, очки съехали на самый кончик носа, а сердитый взгляд исподлобья изучал нас внимательно, будто насквозь. — Мы просто здоровались, герр Лоренц, — деланно-беспечно отвечает Арне, — Целый месяц ведь не виделись. — Знаю я, как вы обычно здороваетесь, надоело уже вашей физкульт-команде носы вправлять по очереди, — поравнявшись с нами, он наконец поправляет съехавшие по переносице очки, — Давайте, по комнатам оба, тренировки через несколько дней начинаются. Мне тут гематомы не нужны. Бросив на меня многозначительный взгляд, предупреждающий, что это еще не конец, Арне срывается с места и удаляется в сторону подъездной площадки. Провожаю его до самых ворот, наблюдая, что он не передумает. Неожиданно Лоренц, все еще стоящий поблизости, легонько хлопает меня по плечу: — Не благодари, — сказав это, он уходит, так и не дождавшись моего ответа. Хмыкаю — надо же, какие все сердобольные. Не послушавшись, все равно произношу тихое «спасибо» вдогонку уходящему все дальше от меня врачу. Ответа не следует и я, подкинув рюкзак на плече и снова ухватившись за ручку чемодана, продолжаю свой, так бесцеремонно прерванный ранее, путь. Оливера замечаю издалека — с его ростом баскетболиста это несложно. Одиноко стоит у входа в наш блок и пялится в экран телефона, спешно набирая кому-то сообщение. Возможно даже мне, поэтому чуть ускоряю шаг и, приблизившись максимально, произношу: — Я пришел. Ни капли не испугавшись, мой друг поднимает голову и приветливо улыбается. Жму ему руку в приветствие и чувствую, как сам начинаю невольно улыбаться. Все-таки, Олли — один из немногих, по кому я мог скучать в этой школе. После мясной запеканки из кафетерия, естественно, лучше нее пока ничего человечеством не придумано. — Ты где потерялся-то? — спрашивает, убирая телефон в карман джинс, — Полчаса назад же написал, что подъезжаешь. — Да я с Келлером у фонтана столкнулся. А он же у нас мимо тещиного дома без шуток не ходит, — Олли посмеивается с моей аллегории, — Хорошо, хоть Флаке мимо проходил, а то я уже готовился быть размазанным по брусчатке. — Он был с… ? — начинает Ридель, но я его перебиваю, не желая даже имя это слышать: — Нет, его я пока в принципе в школе не видел, слава богу, — отмахиваюсь, брезгливо морща нос и качнув головой в попытке выкинуть из головы осточертевший за все эти годы образ. Торопливо меняю тему: — Ну, что, пойдем, может? Он отходит в сторону, пропуская меня вперед, к двери, терпеливо ждет, когда уже я сдвинусь с места и, как глава нашей скромной делегации, пойду к заведующей за ключами. За коммуникации у нас всегда я отвечал, давая интровертной натуре Риделя заслуженный отдых. Годы дружбы предоставили нам вполне подходящие и привычные для обоих роли — Олли был мозговым центром, а я исполнителем. Никто не жаловался и не протестовал, в конце концов, поэтому и общаемся до сих пор. Ударив пару раз о косяк двери кабинета заведующей, я приоткрываю дверь. В нос сразу ударяет резковатый запах дешевых духов, больше похожих на освежитель воздуха, и растворимого кофе. Пожилая дама с пышной химозой на голове, заметив меня в дверях, цокает языком и бормочет недовольное «явились». Приняв это за вполне внятное разрешение войти, я распахиваю дверь шире, захожу внутрь кабинета и оборачиваюсь, следя, чтобы Оливер зашел за мной и не съебался под шумок. — Здрасте, фрау Зальцманн, — чрезмерно жизнерадостно здороваюсь, зачем-то кивая для пущей убедительности, — А мы за ключами. — Я уж поняла, — гнусавит женщина, поднимаясь со стула и подходя к металлическому картотечному шкафу. Открыв ящик и сверившись с записями в блокноте, она протягивает нам два комплекта ключей, — Ридель — 1079б, Ландерс — 1041д. Переглядываемся с Олли опешивши. Блять, если это шутка, то несмешная. — Вы что-то путаете, — посмеиваюсь нервно, — Мы же в 1056а жили все пять лет. — А кому я в прошлом году говорила, что вас вместе больше не поселю? — восклицает заведующая, пихая оба комплекта ключей мне в руки насильно, — Скажите спасибо, что хоть в одном блоке жить будете. — Спасибо, — бубнит Олли растерянно из-за моего плеча. Зальцманн кивает со смешком и возвращается обратно, за рабочий стол. Встрепенувшись, начинаю торопливо перебирать не внушающие доверия оправдания: — Это из-за балкона, что ли? — говорить стараюсь легкомысленно, будто ничего страшного и правда не произошло. Но, на самом деле, понимаю, что расселить нас — это самое банальное, что она могла сделать за то, что поймала нас в три часа ночи прыгающими с балкона на втором этаже с рюкзаком, набитым бутылками пива, — Да ладно вам, это один раз же всего было. — А ты хотел, чтобы это на постоянной основе происходило, Ландерс? — возмущенно пыхтит женщина, всплескивая тучными руками, — Все, не пререкайтесь. По комнатам, вперед и с песней. С глаз моих долой. — Да ну правда, фрау Зальцманн, — без стеснения принимаюсь очевидно канючить, — Обещаю вам, это было первый и последний раз. Никаких балконов, никакого пива, — заведующая закатывает глаза, отмахиваясь, и я применяю крайнюю из мер: — Нас расселять нельзя ни в коем случае. У меня же… эта… — заблудившись в собственном вранье, обращаюсь за помощью до этого смиренно молчащего друга, — Оливер, напомни. Тот заминается, перебирая в голове все слова, которые вообще имелись в его словарном запасе, но, видимо, не найдя ничего более подходящего, выпаливает: — Астма. Вытаращившись на Олли в удивлении его «сообразительности», я теряюсь еще больше, но пути назад больше нет, и я продолжаю поддерживать эту историю: — Ага, астма. Олли уже научился себя вести, когда у меня приступы. Если упаду — он поднимет, — Зальцманн все еще смотрит на наш дуэт недоверчиво, поэтому достаю последний козырь из рукава: — На верную смерть меня обрекаете ведь. Выдохнув замучено, женщина отвечает на все эти наши юморески: — Футболист-астматик, правда? — даже кивнуть в себе сил не нахожу, понимая, какой же это абсурд, — Да и видела я, сколько ты куришь, Ландерс, так что хватит пытаться меня надурить. Идите уже. Справедливо, поэтому сопротивляться дальше смысла не вижу. Смиренно киваю и кручу на пальце связку ключей с ярко-красным номером комнаты на пластиковом брелке. Слышу, как Оливер уже открывает за моей спиной дверь и выходит, а я, прежде чем последовать его примеру, решаюсь спросить напоследок: — Кто у нас соседи теперь хоть? — Увидите, — отмахивается Зальцманн, даже взглядом нас не удостаивая на прощание. Не зная, радоваться ли предстоящему сюрпризу или пугаться, я решаю не мучить бедную женщину новыми вопросами и послушно выходу из кабинета. А Оливер тем временем уже упиздовал к лестнице и смотрел по схеме, на каких этажах находятся наши новые места обитания. — Астма, блять? А чего не сибирская язва? — подойдя к другу, пихаю его в плечо от недовольства. — В твоем случае — аутизм, Пауль, — отвечает тот, забирая из моей руки ключи и сверяясь с номером на схеме, — Как будто что-то поменялось, если бы я что-то внятное придумал. Изначально просто пиздеть не надо было. Захлебываюсь воздухом от возмущения: — А тебе, то есть, так хочется с каким-то левым челом съезжаться? — Нет, но выбор-то у нас какой? — пожимает плечами и протягивает мне ключ обратно, — Твоя комната на четвертом, моя на втором. Выдергиваю ключи из его рук, демонстрируя все свое недовольство вербально, ведь дельных аргументов против у меня и правда никаких нет. Олли на это лишь хмыкает — ко всем моим психам он давно уже привык и умел их спокойно переносить. Подхватив свой чемодан, он начинает неторопливо подниматься по лестнице. Я же, мысленно выругавшись, следую его примеру и вяло плетусь за ним. — На «центр» сегодня пойдем? — будто невзначай спрашивает Оливер, чуть поворачивая голову в мою сторону. «Центром» тут называли заброшенный стадион и несколько недостроенных корпусов за периметром школы. Сам до сих пор не знаю, почему именно «центр», хотя и неинтересно мне это совершенно. Ходить туда было запрещено — аварийные строения, все-таки, да и выход за территорию за побег считался номинально. Но все продолжали туда ходить, пролезая через дыру в кованом заборе. Там можно было спокойно провести время, зная, что никто не потревожит и не прогонит, некоторые туда пососаться или потрахаться ходят в поисках незабываемых ощущений. Ну, а еще местные барыги прятали там запрещенку, чтобы покупатели могли забрать ее без свидетелей. — Пошли, хули, — отзываюсь, безразлично пожимая плечами, — Все равно вечером делать будет нехуй. — Нила с Эриком зовем? — Ой, блять, нет, — морщусь, услышав эти имена, — Мне с ними до июня еще тренироваться, не хочу, чтобы они начинали заебывать меня именно сегодня. Эти двое могли заебать кого угодно, уж я-то знал это не понаслышке, не зря же с ними последние пять лет на футбол ходил. Сейчас даже жалею, что когда-то давно, когда меня сюда только зачислили, по собственной же наивности начал с ними общаться. — Поздно, я им уже написал, — хмыкает Ридель. Забавно, а моим мнением зачем интересовался тогда? Вслух этого вопроса не произношу, молча смиряясь со своей участью, — Нил мяч обещал взять, в футбик погоняем. — Как будто мне его в обычной жизни не хватает, — бубню себе под нос. Грустно посмеиваясь, Оливер бормочет согласное «да уж». Он как никто знал, что к футболу с некоторых пор я ничего, кроме безразличия с легкими нотками отвращения, не питаю. Сам был таким же — к любому спорту, кроме йоги, тяги не питал, не говоря уже о баскетболе. Как ни крути, судьбы всех здешних обитателей были плюс-минус похожи — каждого второго сослали сюда богатые родители, чтобы дома глаза не мозолили, ведь у них и без детей забот полно. Реально горящих спортом тут единицы, если вообще они в Ландхайме существуют. Самопровозглашенный девиз школы, как по мне, звучать должен был не иначе, как «фантастические неудачники и где они обитают». — Ну, если тебе футбол не нравится — можем в «съедобное-несъедобное» поиграть, — продолжая посмеиваться, предлагает Олли и останавливается на лестничном пролете второго этажа. — Нет уж, спасибо, — улыбаюсь, покачивая головой и становясь напротив друга, — Ну что, прощаться и плакать друг у друга на плече будем или как? — Обязательно, но как-нибудь в другой раз, — хлопает меня по плечу, — В любом случае, расстаемся ненадолго. Во сколько пойдем? — Давай часов в шесть, наверное. Мне еще с Элли встретиться надо, а это точно не быстро, — почесав пальцами затылок в задумчивости, проговариваю, — На связи, короче. — Ага, на связи, — Олли кивает, сходя с места и скрываясь в узком коридоре второго этажа. Разворачиваюсь, чтобы продолжить подниматься дальше, как слышу кинутое вдогонку веселое: — Пиздатого тебе соседа вместо меня. Со смешком выпаливаю «и тебе», продолжая миновать бетонные ступени вверх по пролетам. На самом деле, мне только молиться остается, чтобы моим новым соседом был кто-то хотя бы относительно нормальный. Здесь, в своеобразном пристанище «золотой молодежи» найти кого-то не бесячего — та еще задачка со звездочкой. То, что мы с Оливером так спелись можно подарком судьбы считать, не иначе. Хотя, помню, как протестовал в первые дни учебы тут, желая делить комнату с другим человеком. Сейчас же от подобной мысли передергивает — не столько из-за того, что кроме Олли я ни с кем толком в школе не общался, а из-за того, что с тем человеком я не только жить бы не стал, я даже скупые редкие воспоминания о нем из своей тупой башки ссаными тряпками прогоняю. «А на четвертом все точно так же, как у нас на третьем было», — мелькает в моей голове глупая мысль, стоит мне наконец миновать порог нужного мне этажа. Длинный ярко освещенный коридор тянулся, казалось, на пару километров вперед, демонстрируя бессчетное количество белых резных дверей в комнаты. Стерильно, почти по-больничному, и немного жутко от чрезмерной чистоты и безжизненности. Во время учебы картина мало чем будет отличаться, уверяю вас — все местные жильцы будут либо на учебе, либо на тренировках, либо безвылазно будут сидеть по комнатам, обессиленные после очередного тяжелого дня. В воздухе стоит резкая смесь из запахов свежей краски, пластика и дерева от недавно поменянной мебели. Не слышно ни голосов, ни шагов, даже скрипа перекрытий или эха от возни на других этажах. Как в фильмах ужасов. Поежившись, подкидываю связку ключей в руке и смотрю на номер моей новой комнаты на брелке. Окей, 1041д. Найдя наконец нужную комнату в почти в самом конце коридора, я зачем-то выравниваю дыхание и стараюсь сделать свою недовольную рожу хоть сколько-то приветливой. Не то, чтобы я хочу найти в новом соседе нового друга, но, все-таки, вежливость не помешает — глядишь, и сосуществовать вместе проще будет. Решив, что я готов, дергаю ручку двери, уверенный, что сейчас этот киндер-сюрприз откроется и я увижу, кто же мой сожитель с сегодняшнего дня, но дверь обламывает все веселье, не открываясь. Мой сосед еще не заехал, блеск. Цокаю языком и нервно перебираю ключи в руке, собираясь открывать дверь. Что ж, видимо, именно мне суждено стать чьим-то киндер-сюрпризом. За дверью меня встречает типовая жилая комната: кремового цвета стены, белая мебель, темно-красные шторы на окне и точно такого же цвета ковер на полу. Две одинаковые койки у противоположных стен с уже приготовленным постельным бельем, все так же темно-красным и сложенным на голом матрасе стопочкой, два узких шкафа для одежды у самого входа. Небольшие полки над кроватями переходили в узкие книжные шкафчики, а затем — в длинный письменный стол на двоих прямо напротив окна. Все выдержано в единой цветовой гамме — бело-кремово-красной, и уже, на самом деле, порядком надоевшей. Опять стерильно и однотипно настолько, что аж бесит. Убираю ключи в карман и отправляю чемодан ногой в поездку до кровати и наблюдаю до тех пор, пока тот не падает плашмя, запнувшись колесиком о край ковра. Так, надо Элли написать, иначе она по обыкновению пойдет искать меня в старой комнате, а потом будет выносить мозг за то, что не предупредил заранее. С ней на подобные грабли лучше не наступать — морально она может выебать так, что ты собственное имя забудешь. Поэтому открываю «скопус» и торопливо ищу переписку с ней. Еще раз кривлюсь в недовольстве, замечая свой никнейм, и набираю несколько отрывистых сообщений.Бубылда, 12:08
Я теперь в 1041д живу
Это 4 этаж
Тот же блок
Отправив последнее смс, безразлично кидаю телефон в сторону кровати, не приглядываясь, долетел ли он до нее, и скидываю обувь. Прохожу вглубь комнаты и подхожу к кровати, которую решаю занять. Нагибаюсь, чтоб расстегнуть чемодан, как слышу, что телефон вибрирует, сигнализируя о новом сообщении. Присмотревшись к экрану, ухмыляюсь — только сейчас почему-то замечаю, что у моей бывшей тоже ник кринжовый. Хасеки, 12:09 Иду Зачем-то киваю в ответ ее сообщению, откладывая телефон. Зная то, какой она может быть дотошной, она нарисуется в дверях уже через полторы минуты. С Элли мы провстречались недолго — чуть меньше года, но уйти из жизни друг друга так и не смогли, хотя бы потому, что присутствовали в ней еще задолго до начала этих никудышных отношений. Между нами изначально, кроме крепкой дружбы, ничего и не было. Не только нам, многим было непонятно, каким образом мы вообще когда-то встречаться начали, не говоря уже о том, как умудрились остаться лучшими друзьями после расставания. Объяснять тут что-то бесполезно, на самом деле — ну, неудачный вышел перформанс, ничего уже с этим не поделаешь. Годы детской дружбы и недолгие и откровенно ебаные отношения нашу невербальную связь только забетонировали, сделали нерушимой и настолько крепкой, что я понимал — никто и никогда не примет и не поймет меня так же, как это делает Элли. С человеком, который знаком с тобой с самого детства, знает о тебе столько, сколько не знает и родная мать, и, более того, видел тебя голым, по-другому попросту невозможно. Времени до ее прихода не особо много — мне иногда казалось, что Элли могла телепортироваться, настолько стремительно она материализовывалась в пространстве. Посверлив задумчивым взглядом небрежно валяющийся на полу чемодан, решаю устроить самому же себе первое в новом учебном году соревнование. Мы в спортивной школе, в конце концов, или, блять, где? Пусть это соревнование и тупорылое максимально, ведь было сгенерировано именно моим мозгом, но огонек легкого азарта во мне все же разгорается. Смотрю на экран телефона, засекаю время до секунды, в которую предположительно должна прийти Элли, и торопливо откидываю назад крышку чемодана, принимаясь распихивать свое барахло по всем углам моего нового жилища. Это даже к лучшему — смогу расположиться тут с максимальным комфортом, пока соседа нет, даже делиться не придется. Первыми на свое место отправляются фотоаппараты — зеркалка, пленочная мыльница и полароид занимают свое почетное место в углу моей стороны письменного стола. Далее следуют мои немногочисленные шмотки — их рассовать по шкафу вообще проще простого. Отдельно кладу спортивную сумку с черной тренировочной формой, бутсами и прочей мелкой амуницией. Несколько книг отправляются на полку над кроватью. В этом году взял всего три — читал я всегда медленно, а когда месяц назад собирал вещи перед тем, как уехать, и понял, что из всей своей здешней библиотеки прочитал всего лишь две самых тоненьких книжечки, решил больше так не выебываться. Эти-то три брал скорее про запас. Оставшуюся валяться на дне чемодана заначку в виде двух блоков сигарет и нескольких больших пачек мармеладных ленточек в кислой обсыпке решаю там и оставить — так меньше вероятность, что запрещенку спалят. И именно в тот самый момент, когда я заталкивал чемодан с заныканными ништяками в шкаф, дверь в комнату распахнулась с такой силой, что ударилась о стену изнутри и отскочила, почти снося вошедшего с ног. Но влетевшая в комнату Элли снова резко толкнула дверь с дороги и шумно протопала внутрь, разве что не пыхтя от злости. Ухмыляюсь — как всегда, с ноги зашла. — Пауль, это пиздец! — восклицает девушка и пинает мои кроссовки, оставленные на полу так, что они разлетаются в разные концы комнаты. — Согласен, — отвечаю флегматично, поднимая один из кроссовков, прилетевший мне прямо под ноги. — Я от Зальцманн, — неестественно высоким голосом продолжает Элли, наблюдая, как я выуживаю второй кроссовок из-под соседской кровати, — Почему эта старуха такая непробиваемая? — У нее работа такая, — уклончиво говорю, не желая разжигать этот пожар еще сильнее, хотя сам бы хотел узнать ответ на этот вопрос, — А ты к ней чего ходила-то? Элли озирается на меня злобно, и я вижу, как в серо-голубых глазах разгорается дикий неконтролируемый огонь. Отвернувшись, она бегло осматривает комнату и поджимает губы — я ни с чем не спутаю этот ее взгляд, когда она ищет, что можно в этом помещении сломать или чем в меня можно захуярить. Не найдя ничего подходящего, девушка проговаривает: — Знаешь, с кем меня поселили? — судя по интонации, варианта совместной жизни с этим человеком Элли не только не допускала, но и была возмущена потенциальной возможности подобного, и ждет, что я этого кого-то угадаю. Кто мог быть ей настолько неприятен? Кандидатур много, поэтому решаю не гадать и пожимаю плечами неопределенно. Цокнув языком, Элли отвечает на свой же вопрос: — С Бьорн, прикинь! Не знать обладательницы этой фамилии попросту не могу, ведь она так часто мелькала в наших разговорах. Да, забавно, будто человек, занимавшийся расселением в этом году, решил неудачно пошутить. Иначе я не знаю как описать ситуацию, в которой в одной комнате будут жить две главные соперницы на льду. — Блеск, — посмеиваюсь, плюхаясь на кровать и похлопывая ладонью по матрасу рядом, зовя Элли сесть, — А тебя за какие заслуги переселить решили? — Мою бывшую соседку отчислили, — морщит нос и, поколебавшись пару мгновений, качает головой и опускается на один из стульев за письменным столом, невербально посылая меня тем самым нахуй, — К заведующей ходила, чтоб она мне другую комнату нашла, хоть какую-то. С кем угодно, только не с ней. На мгновение мне становится жалко обеих. Элли — просто потому, что она моя подруга и я всегда буду ее стороне, а ее новую соседку — потому, что она выглядит как человек, мало способный на конфликты. Джо Бьорн, наряду с Элли, была лучшей воспитанницей в секции фигурного катания и одной из главных претенденток на попадание в сборную. Я понимаю, почему Элли ее не любит, но визуально Джо ни капли не была похожа на человека, потенциально опасного. — Может, это к лучшему, — задумчиво пожимаю плечами и сразу же продолжаю свою мысль — не хотелось бы, чтобы мне за такие слова лицо расцарапали, — Ну, я имею в виду, «держи врагов поблизости», вся хуйня. Да и вообще, общался я с этой Джо немного, — пизжу, я вообще ни разу с ней не общался, — и она мне не показалось такой уж сукой, как ты про нее говоришь. — Она та еще стерва, поверь, — Элли снова морщится, будто говорит о чем-то максимально противном — о дохлых голубях или другой подобной мерзости. Зачем-то представляю эту картину и брезгливо морщу нос сам, — Прикидывается она мастерски — вся такая невинная, что чудо, а сама тебе в коньки битого стекла насыпать готова. Почему это только я замечаю? — разводит руками и отворачивается к окну, стараясь выровнять дыхание, — Даже тренер ее больше любит, будто не видит, какая она. И так всегда, что бы мы не делали. Джо — «муза», а я, если и стану чемпионкой, то только «чемпионкой мира по хамству». Почему-то не могу не улыбнуться, слушая это. Элли была одной из тех самых идейных, которые своим видом спорта действительно горели и видели свое будущее в нем. И, наверное, это правда обидно — так сильно желать чего-то, стараться ради достижения этого, но каждый раз в чем-то проигрывать. Особенно, когда в твоей возрастной категории у тренера всего три воспитанницы и все такие разные. — А про Агату он что говорит? — интересуюсь зачем-то, хотя меня это мало интересует. — Что она хорошо чувствует музыку и передает образ, но избалованная настолько, что не умеет всем этим пользоваться, — девушка пожимает плечами и поднимается со стула, решая все-таки пересесть ко мне, — Вот, лучше бы с ней меня поселили, — Элли забирается с ногами на кровать, а я смотрю на нее, как на умалишенную — правда, ты бы лучше жила с этой расфуфыренной, чем с Джо? Качнув головой, она оправдывается: — Да, она еще большая стерва, чем Бьорн, но… с братом бы хоть виделась чаще. Теряюсь, не зная, что ответить. Да, я знал, насколько эта тема для Элли больная и пиздецки хотел поддержать ее, но при всем желании сделать этого не мог. Все подходящие слова из головы вылетали, стоило нашему разговору в это русло зайти. Элли, конечно, старалась говорить об этом как можно меньше, но это не делало менее очевидным одного простого факта — она по нему скучает. — Что-то я его, кстати, не наблюдал пока сегодня, — произношу задумчиво, упираясь пустым взглядом в кремовую стену напротив. — И не увидишь, — отзывается девушка с грустным смешком, — Он на сборах. Всех летних одиночников забрали, его минимум неделю еще не будет, — снова хмыкает, добавляя: — Он мне сам сказал, представляешь? — Нихуя себе, а что случилось? — выпаливаю с сарказмом. Элли пожимает плечами и говорит: — Даже родители заметили, что он другой стал. Спокойнее, что ли. Уж не знаю, что у него там перемкнуло, но он почти весь месяц дома сидел, читал и ни на кого не огрызался. «Что ж, проверим его спокойствие по приезду», — мелькает у меня в голове едкая мысль. Мимо меня он никогда не мог спокойно пройти — всегда как-то обозначал свое ко мне отношение, и похуй как, морально или физически. Чем я сыскал такую благосклонность, предположить не могу, поэтому просто отбиваюсь, как могу, и надеюсь, что когда-нибудь он от меня отъебется. Сейчас это даже звучит смешно — когда-то я этого человека «лучшим другом» называл. Тряхнув головой, поворачиваюсь к Элли и встречаюсь с ее ответным взглядом, направленным на меня. Смотрит задумчиво, даже как-то сочувственно, отчего я немного теряюсь, не понимая, почему именно она так на меня глядит. Разгадывать тайны этих эмоций не особо хочу, поэтому принимаюсь рассматривать это, казалось, до каждой черточки знакомое лицо в поисках изменений. Еще во время разговора заметил, что она недавно была у ортодонта — по изменившемуся цвету резиночек на брекетах. Теперь они темно-красные, прямо как эти дебильные шторы на окнах. Выглядит странновато, будто перед тем, как сюда прийти, она пару человек сожрала, не подавившись, и это было вполне в ее характере, как ни странно. Волосы уложила чуть иначе и еще она точно осветлила корни — теперь они отливали еле заметным золотистым оттенком, что шло ей намного больше, чем ледяной платиновый. Проскользив ниже, снова встречаюсь с ее взглядом и невольно ежусь. Серо-голубые глаза смотрят настолько пронзительно, что я одномоментно теряюсь, забывая, что передо мной моя Элли, а не ее брат. Все чаще и чаще ловлю себя на том, что нахожу эту мало уловимую, но характерную только им двоим черту — во взгляде почти идентичных глаз, по поджатым тонким губам, по слегка кривоватой ухмылке. А ведь раньше для меня это были самые непохожие друг на друга двойняшки на планете. — Красивые волосы, — говорю тихо, пытаясь отвлечься. Элли хмурится на эту реплику, и я решаю дополнить: — На башке, в смысле. Девушка наконец смеется, откидывая голову назад, а я радуюсь, что смог произвести нужный эффект. — А я уже забыть успела, какой ты романтик, — она сжимает рукой мое плечо, продолжая весело улыбаться, — Тебе тоже идет. Давно подстригся? Провожу подушечками пальцев по выбритому виску — все еще ощущалось непривычно. В зеркале выглядело, нужно признаться, тоже мало комфортно, но отнекиваться от этого не собираюсь точно. Да и поздно уже. — Пару дней назад, — отвечаю, стараясь звучать как можно безразличнее, — Сам до сих пор не знаю толком, зачем это сделал. — Как родители отреагировали? — Никак, им же поебать, — пожимаю плечами, будто другого ответа быть и не могло, — Не смотри на меня так, я уже свыкся с мыслью, что всем на меня похуй. Подавшись вперед, Элли укладывает голову мне на плечо и произносит сочувственно: — Мне не похуй. — Я знаю, — отвечаю, сжимая рукой ее острое колено. Не знаю, сколько мы так сидим — очевидно, долго, но особо за временем не слежу. С Элли всегда становилось намного спокойнее, что удивляло — характер у нее взрывной, нервы, как и у меня, ни к черту, а ее неуловимая, но такая очевидная схожесть с братом меня все чаще вздрагивать заставляла. Но все это сходило на нет в ее присутствии, заменяясь лишь на сильнейшее доверие и неизвестно откуда возникшую во мне братскую любовь. Интересно, смогу ли я стать таким же братом своему пиздюку, которого мама сейчас в животе носит, или буду таким, как настоящий, кровный брат Элли? И меня пугает то, что я до сих пор не могу ответить на этот вопрос внятно. — А вас с Олли за что расселили? — спрашивает тихо, не отрывая головы от моего плеча, — Прошлогодние угрозы за ваш пивной побег зря не прошли? Или вы еще что-то натворить успели? — Как ты догадалась? — ехидничаю по-доброму, снова вызывая у Элли мягкий смешок, — Да, за балкон. Мы Зальцманн уговаривали, конечно, но ты сама знаешь, какая она непробиваемая, — девушка бубнит еле слышное «угу» и выпрямляется, заглядывая мне в глаза, — Так что, возможно, она из-за нас сейчас такая злая — мы до тебя у нее были. — Не думаю, что она бы меня переселила, не зайди вы к ней до меня, — отмахивается, хмыкая невесело, — Ну, и как вы теперь, биба и боба, друг без друга будете? — Не придумали еще такую силу, которая нас бы разлучила, — с шутливым пафосом отвечаю, заставляя Элли снова широко разулыбаться, — Сегодня в шесть на «центр» идем с Нилом и Эриком. Надеюсь, я морально выдержу этот променад, — девушка снова морщит брови — она тоже особой благосклонностью к этим двоим не дышала, — С нами хочешь? Думаю, Эрик будет рад. — Ну уж нет. Это ты сдержишься, я-то и въебать могу, если что, — скрестив руки на груди, она откидывается на мою подушку и наблюдает за тем, как я мягко посмеиваюсь ее словам, — Значит, ты до шести свободен? — Ага, — кидаю в ответ бесцветно, — У тебя какие-то предложения есть? Девушка снова выпрямляется и, не пряча плещущего через край энтузиазма, произносит: — Я несколько сериалов себе сюда скачала, — боже, конечно, о чем еще она могла с такой любовью и интересом говорить, — уже один смотреть начала. «Ветреный» называется. Давай вместе поглядим, а? Я не хочу там с Джо наедине оставаться. Не могу сдержаться и не закатить глаза, говоря: — Боже, Элли, и когда ты уже окстишься и перестанешь эту турецкую хуету смотреть? — Пауль, ну пожалуйста, — начинает канючить та, и я просто не могу ей отказать. — Да тащи уже давай. Она радостно подскакивает с места и уносится из комнаты. Смотрю ей вслед, решая достать из заначки пару пачек кислого мармелада — должно же быть в этом досуге хоть что-то толковое?