Passio est beatitudo aeterna

За завтраком никто не разговаривает. Не принято так у них. Не дружная они церковная община. Всего пять священников, включая Данте, и у всех ментальных проблем вагон и маленькая тележка. Окунаться в чьи-то ещё переживания им попросту некогда. Проще с безучастным видом скучающе смотреть в плошку и без аппетита жевать картошку. А вы что думали, в церковь работать от хорошей жизни идут? За завтраком единственное развлечение — это смотреть, как балуются сидящие неподалёку дети. Если повезёт, то юные сорванцы начнут ссориться и швырять друг в друга едой, а кому-то из взрослого стола придётся останавливать эти ожесточённые баталии (попутно, разумеется, наслаждаясь моментом хаоса в царстве тишины и покоя). Данте сам по молодости был организатором подобных битв, но с возрастом его воинственный пыл поубавился. И, пользуясь случаем, опытный метатель едой должен сказать, что нынешняя молодёжь совсем не знает толк в тонком искусстве войны. Юное войско слишком пассивно и не вкладывает в бунты душу. Им больше нравится сидеть тихо, мешать ложкой кашу и вздыхать от скуки. Потерянное поколение. В этой траурной обстановке, когда все лишь молча понуро жуют, вопрос Данте звучит совсем неожиданно и не к месту. — Ребят, к вам Бог когда-нибудь приходил? Четыре пары глаз смотрят на Данте. Смотрят как на идиота. Как будто он этот вопрос задал кучке убеждённых атеистов. — Ага, два раза в неделю, каждый вторник и четверг, — говорит Питер и все злобные взгляды устремляются уже к нему. Если бы не прописанное в Библии «не навреди», ему бы кто-нибудь точно стукнул ложкой по лбу. Забавный, кстати, ответ. Напоминает Данте о парне, с которым после приюта тоже пошёл священником работать. Лукас его звали. Вот с ним можно было поговорить, посмеяться. Чувство юмора у него было. Жаль только, что долго он не продержался и уехал на менее стрессовую работу. На лесозаготовки, предположительно, в Канаду. — А если серьёзно? — спрашивает Данте. — К кому-нибудь из вас Он приходил с советом? С предупреждением? Угрозой? — Бог является всем достойным, — говорит один из священников, имя которого Данте не потрудился запомнить. Если тыкать пальцем в небо, он бы сказал, что это Джейкоб. Или Джо. Какие там ещё самые популярные имена в Америке? — Мне конкретный ответ нужен. К тебе вот лично он приходил, а? Непримечательный священник понимает, что только что записал себя в касту недостойных, и принимается поражённо пялиться в картошку. Наступает неловкая тишина, до тех пор пока Джон снова не начинает кашлять. Вот к кому Бог точно приходил, так это к Санктусу. У святого отца с Небесами плотные рабочие связи. Ему постоянно кто-то из ангелов на ушко волю Господа нашёптывает. Деду пора уже собственную контору открывать: «Беседы со Всевышним. Консультации с Богом по скромной цене». А, погодите. Он уже. Только бесплатно. За символические пожертвования. Так что фактически Данте может пойти к своему ментору и расспросить его о смысле божественного явления. Может и, скорее всего, должен. Но. Делать он этого не будет. Потому что если бы Бог хотел, чтобы Санктус знал, Он бы ему просто-напросто обо всём рассказал. Как это было в прошлый раз. Данте бы уже сидел на воспитательной беседе, где из него бы планомерно выбивали всю ересь. Но Санктус всё ещё ничего не знает. Что это значит? Что у Данте есть шанс. Бог пришёл к нему лично. Бог пересказал Данте все его грехи. Бог ясно дал понять, что ждёт от Своего блудного сына решительных мер по исправлению. Бог дал Данте шанс со всем разобраться самостоятельно. Как же Он милосерден. И как же Данте глуп. Он умудрился согрешить при разговоре с антонимом греха. Он умудрился найти в стыде нечто привлекательное. Бог, конечно, всепрощающий, но вряд ли станет дальше терпеть такую наглость. Кому-то пора взяться за ум. И срочно. Быть может, исправясь, Данте заслужит себе место хотя бы на самом нижнем уровне Рая, куда ему будут скидывать объедки жители уровней повыше. Первым шагом на пути к исправлению стали попытки избавиться от последствий грешных снов. Каждое утро после очередного сеанса ментальных сношений с Дьяволом Данте вскакивал на ноги и бежал в импровизированный монашеский душ, стоял там под ледяной водой и молился, чтобы возбуждение спало. Стоял до последнего, до посинения кожи и стука в зубах. Стоял, пока не заканчивалась вода и в дверь не начинали настойчиво стучать другие священники, пришедшие на водные процедуры. Не помогало. Член продолжал стоять как каменный, Данте приходилось под агрессивные стуки как можно тише справляться с проблемой, а потом ещё и объяснять, куда он вылил всю воду. И таскать её потом вёдрами всю первую половину дня. Далее Данте рассудил, что если с последствиями сна бороться не получается, то лучше вообще не спать. Гениальная идея, подумал он и побежал в магазин, чтобы на свои скромные пожитки купить кофе (продали по скидке, ибо продавщица частенько к ним в церковь захаживает и по натуре она женщина больно падкая на молодых парней). Теперь каждый вечер, когда все готовятся ко сну, Данте кипятит ключевую водицу, засыпает в неё быстрорастворимый кофе из пакетиков и попивает свой заряд бодрости. Первые три дня метод работал неплохо, Данте умудрялся функционировать как нормальное человеческое существо. На четвёртый нежный юный организм, не знавший ранее бессонницы, начал сдавать обороты. Кофе поглощалось в невероятных количествах, глаза упрямо продолжали слипаться. Данте даже подумывал пойти к Джону и попросить того плюнуть ему в рот, чтобы подцепить лёгочную инфекцию и обрести ещё один мотиватор для бессонных ночей, но вовремя сообразил, что вариант этот, конечно, так себе, и вообще от недосыпа мозг всякую чушь выдумывает. (но на всякий случай пока идею это не забрасывай. Пусть пока полежит, помаринуется у тебя в каком-нибудь отдалённом участке мозга) Попытки совсем не спать привели к тому, что Данте чуть не вырубился на репетиции церковного хора. Группа мальчишек как раз переходила к припеву, тонкие голоса взлетали до Небес, как вдруг один девятнадцатилетний лоб спотыкается на ровном месте и роняет на пол стоящий неподалёку подсвечник. Все мальчики тут же замолкли, испуганно таращась на Данте, что в тот момент не мог сообразить, где он вообще находится. Помог ему сориентироваться любезный отец Санктус, для которого завывания хора — это чуть ли не священное действо, которое нельзя прерывать. В общем, схлопотал тогда Данте по полной программе, и в наказание его, еле живого, загрузили работой до самого вечера. Вернувшись в тот день в свою комнату, Данте моментально вырубился. Он даже не помнит, как до кровати доковылял, очнулся утром с ужасной головной болью и лёгким чувством дереализации. Только потом до него дошло, что в ту ночь ему ничего не снилось. Это была прекрасная ночь, наполненная блаженной темнотой. Никаких снов, никаких утренних конфузов, один только ночной отдых после изнурительного труда. Несчастный вымотался настолько, что у мозга просто не хватило сил воспроизвести ему на внутреннем телевизоре какую-нибудь пошлятину. Это была победа, но достигнутая, к сожалению, слишком высокой ценой. Сейчас Данте так и живёт: изматывает себя настолько, что потом ничего не снится. Метод, честно говоря, не самый лучший, потому что опасный для здоровья, вредный для трудовой деятельности и не всегда рабочий. Иногда грязные мыслишки всё же находят способ пролезть через усталость прямиком Данте в измученный разум, из-за чего по утрам он просыпается мало того что уставший, так ещё и возбуждённый (а усталость и похоть — не лучшая смесь, согласитесь). Но, за неимением лучшего, Данте продолжает практиковать этот сомнительный метод излечения от греха в надежде рано или поздно достигнуть какого-нибудь просветления и раз и навсегда избавиться от дьявольского влияния. Бог его старания оценит. Люди его старания оценят. Данте. Сын божий, победивший грех, задушивший Змея Искусителя. Он с удовольствием продолжит страдать, правда. Ему лишь нужно знать, что он всё делает верно. Ему нужно подтверждение. Знак. Ему нужно, чтобы Бог снова спустился на Землю, погладил его по голове и похвалил. Ему бы ещё раз услышать его уверенный, но уже не осуждающий голос. Докажите ему, что он в этом мире не один на один со своими демонами. И кто-то слышит его просьбу. Пока Данте занимается стандартными утренними процедурами, а именно пытается понять, кто он, где и зачем, кто-то просовывает ему под дверь записку. На сложенном пополам желтоватом листке бумаги каллиграфическим почерком написано: Ты хотел поговорить о Боге. Давай поговорим. Приходи в церковь сегодня ночью. Данте перечитывает содержимое записки несколько раз, потому что из-за пелены усталости на глазах буквы сплываются в одну курсивную кашу. Затем, поняв наконец смысл написанного, Данте спешит открыть дверь и проверить, не успел ли уйти тот, кто записку оставил. А он, конечно, успел. Весь день Данте преодолевает желание выведать у немногочисленных обитателей церкви, кто именно назначил ему ночное рандеву. Но, кто бы это ни был, он явно хотел, чтобы беседы о Боге остались в тайне, так что напрямую спрашивать смысла нет. Данте пробует наблюдать за поведением церковной братии, пытается выделить кого-то подозрительного, но все выглядят совершенно обычно, даже Питер с его призраками проституток. Ладно. Данте сыграет по твоим правилам, человек-загадка. Как только все ложатся спать, Данте выползает из своей кельи и тихонько направляется к лестнице. Всё здание шепчет: священники бормочут молитвы, дети еле слышно рассказывают друг другу страшные истории. Данте ощущает себя нарушителем порядка. Разрушителем этой милой, тихой повседневности. В домике Санктуса — да, у него есть отдельный домик, не станет же слуга Бога чином повыше жить вместе с остальной массой, — всё ещё горит свет. Данте аккуратно, пытаясь слиться с тенями, пробегает короткое расстояние до церкви, про себя молясь, чтобы святому отцу в голову не пришло внезапно выглянуть в окно. Вернёмся к сравнению в колонией строгого режима. Данте, конечно, в тюрьме не сидел, но что-то ему подсказывает, что жизнь за решёткой не сильно отличается от жизни в монастыре. И, образно говоря, сейчас один наглый заключённый пытается сбежать прямо под носом у надзирателя. Ну, не совсем сбежать. Мысли о настоящем побеге Данте давно не посещают. Ему ясно дали понять, что в остальном мире его нигде не ждут. Даже на лесозаготовках в Канаде. Если главная дверь церкви закрыта, то попасть в неё можно через заднюю. Обойдите церковь и поищите еле заметную дверку. Нашли? Теперь навалитесь на неё всем телом, ухватитесь покрепче за ручку, потяните вверх, а затем на себя. Вуаля, открыто. Если вам срочно нужно покинуть церковь, то изнутри она открывается по похожему принципу. Данте в предвкушении заходит внутрь, но приветствует его лишь освещённый луной портрет Иисуса Христа в полный рост. Внутри зарождается тревога: а что, если записка — это чья-то злая шутка? Что, если сейчас откуда ни возьмись выскочит какой-нибудь Санктус и закричит «ага, попался!»? Будь Данте немного более подкованным в психологии, он бы знал, что его тенденция думать о всех своих действиях как о неправильных называется комплексом вины. Ну пришёл он поговорить о Боге. Ночью. В тайне. Что в этом такого? Что за грех он опять совершил? Парень просто хочет укрепить знания. Как можно осуждать его за желание развиваться? Данте садится на скамейку. Осматривает церковь, пытаясь, так сказать, насладиться её ночным великолепием. Исповедальня манит, обещает пятиминутку с Господом. Но мы уже на горьком опыте научены, что томный голос Бога вкупе с маленьким интимным пространством не приводят ни к чему хорошему. Ха. Кстати. Почему это Бог разговаривает «томно»? Он разве не должен говорить чуть более… возвышенно? Чуть более свято? Чуть менее напоминая Змея Искусителя? — Надо же, тебя всё же иногда посещают разумные мысли. А мне казалось, ты совсем безнадёжен. Голос. Он звучит отовсюду: сверху, снизу, слева, справа, спереди, сзади, внутри церкви и снаружи, прямо в голове Данте. Оглушающе громкий, грохочущий, но приятный, знакомый. Божественный. Данте прикован к скамье, хотя на каком-то инстинктивном уровне знает, что ему прямо сейчас нужно шмякнуться на пол и бить церковные половицы лбом. Он прикован к скамье благоговейным трепетом и почтением. Торжественностью происходящего. Просто представьте, что помимо голоса в церкви ещё орган надрывается и колокола звенят, и вам тоже резко захочется перекреститься. Каково это, находиться с всемогущей вечной сущностью в одном помещении? Захватывающе. Пугающе. Бодрит и неплохо поднимает самооценку. Если Бог является только к достойным, то Данте ой какой достойный, уже дважды заслужил аудиенцию с, между прочим, очень занятым существом. Его избрали из восьми миллиардов точно таких же людей. Его, не самый лучший пример для подражания. — Высокого же ты о себе мнения. Да, да, точно. Прости, Боже, не серчай. Никакой больше гордыни. Данте встаёт лишь для того, чтобы тут же упасть на колени. Может, падать он и не хотел: просто ноги от окружающего могущества подкосились. — В-вы со мной поговорить хотели? — лепечет Данте. — Для меня это большая честь! Бог смеётся, и смех Его расходится внутри черепушки Данте миллионами искр. Больно так, будто кто-то запихнул ему в ухо подожженную петарду, а та, взорвавшись, проделала в его мозге огромный кратер. — Мне всегда было интересно, почему у вас, верующих, при виде необъяснимого явления сразу активируется рефлекс, который велит вам этому явлению поклоняться. Остальная, более разумная часть человечества, что способна решать сама за себя, а не ждать от кого-то указания, при виде неизведанного хочет это или покорить, или уничтожить. Вы же, богобоязненные, тут же смиренно принимаете статус слуг. Вам вообще знакомо чувство собственного достоинства? Лицо Данте заливается краской. Бог его отчитывает. Опять. На этот раз за проявление уважения. Ясно, так и запишем: Бог поклонения не любит. — Нет, напротив. Он обожает купаться в лучах вашего обожания. Я — нет. Да, ты правильно меня расслышал, священник. Я — не твой многоуважаемый Господь. «А кто же тогда?» — боязливо думаешь ты. Попробуй угадать. Свечи в подсвечниках вспыхивают голубым пламенем, зловеще освещая церковь, укутывая мрачным синим светом портрет Господа. — Даю подсказку: тебе нужно выйти за рамки мышления. Посмотреть на задачу под другим углом. У Данте болит голова и язык как будто присох к нёбу. Он хотел бы заткнуть уши, да вряд ли это поможет заглушить голос. Он хотел бы встать и убежать отсюда как можно дальше, только вот тело не слушается. Сильно в психологии разбираться не нужно, чтобы понять, что сейчас с Данте происходит. Это шок. — Попробуй поискать ответ в противоположном направлении. Чьи-то невидимые руки наклоняют голову Данте вниз. Так, чтобы он смотрел чётко в пол. Под полом его слезящиеся от запаха серы глаза видят языки пламени геены огненной. Занимательная иллюзия. — Нет, ты не спишь, да, я слышу каждую твою мысль, и да, так уж вышло, что я тот, кого вы зовёте Дьяволом. Те же самые руки резко дёргают голову Данте вверх. Так, чтобы он смотрел точно на освещённого синим адским пламенем Иисуса. — Ты хотел поговорить о Боге, так слушай же, священник: Богу на вас глубоко плевать. За грохотом голоса Данте не слышит свой собственный скулёж, жалобно рвущийся наружу из сжатой ужасом глотки. Господи, его голова сейчас взорвётся, взорвётся, взорвётся… — Не мог бы ты перестать обращаться к Богу на время нашей встречи? Мы с ним, всё-таки, бизнес-конкуренты. Все адские терзания заканчиваются словно по щелчку пальца. Данте сгибается пополам, обхватывая голову руками, и по его телу проходит последний болезненный спазм. — Прошу меня простить. Иногда я забываю, насколько губительным может быть влияние неизведанного на слабые человеческие умы. Полагаю, мне нужно предстать перед тобой в более простой форме. Сегодня я щедрый, так что ты сам можешь выбрать, какую оболочку мне надеть. — Красное безвкусное чудище, которым вы меня представляете? — говорит нечеловеческий, низкий голос. — Ангел, коим мне когда-то удалось побыть? — говорит голос светлый, приятный, чистый. — Красивая девушка, предмет вожделения? — говорит звенящий и мелодичный женский голос. — Или твой мучитель и спаситель в одном лице? — говорит Санктус. — Выбирай же. Я бы посмотрел в твоих мыслях, но боюсь, что сейчас в твоей голове творится полная неразбериха. Данте выбирает вариант «проснуться». Выдавить себе глаза, чтобы больше ничего не видеть. Проткнуть себе барабанные перепонки, чтобы больше ничего не слышать. Вырвать себе сердце, чтобы больше ничего не чувствовать. — Что ж, ладно. Особых предпочтений у тебя нет, так что я не стану ничего выдумывать. Данте, жмущийся в пол, слышит приближающиеся шаги. Боже, сюда кто-то пришёл? Кто-то нашёл его, лежащего на полу в церкви, дрожащего и, быть может, уже немного мёртвого? Этот кто-то его спасёт? Данте в надежде поднимает голову и видит перед собой себя самого. Облачение, разве что, другое, более богатое и изящное. Второй Данте зачёсывает волосы с лица назад и говорит сладким голосом Дьявола: — Тебе правда не помешало бы подстричься. Господи, помоги же мне, Господи, помогите же мне, Господи, помоги же мне… Но если Богу и правда до тебя нет дела (а ты не хочешь в это верить), то выкручиваться придётся самому. — Exorcizo te, immundissime spiritus, omnis incursio adversarii… — шепчет Данте, сплёвывая скопившуюся во рту вязкую горькую слюну. Он половины слов не помнит, у половины слов не знает произношения, но надеется, что кривые заклинания на латыни хотя бы отпугнут беса. Второй Данте, то есть, сам Дьявол, прячет руки за спиной и без интереса наблюдает за Данте настоящим. — Ты ведь не думаешь, что придуманные людьми стишки мне хоть как-то навредят? Прекращай строить из себя посмешище и поднимайся на ноги. Господи, да пожалуйста, скажи же, что мне делать?! Но портрет Иисуса хранит молчание, не желая поделиться своей мудростью. Как жестоко это по отношению к твоему верному рабу, Боже. Данте отталкивается от пола и встаёт, слегка пошатываясь. Голова всё ещё кружится. Внутри завязывается клубок отчаяния. Повёлся на шутку Смерти, глупый, и пришёл прямиком к ней в ловушку. — Чего тебе от меня надо? — спрашивает Данте, запоздало как-то подумав, что с Дьяволом надо поуважительнее. Отчаяние, оно такое. — Зачем ты мучил меня в моих снах? Данте как будто смотрит в зеркало, которое хочет разбить. Дьявол хмыкает. — Не льсти себе. Я никакого отношения к твоим снам не имею. Как раз наоборот: они стали причиной, по которой ты привлёк моё внимание. — Ты лжёшь, — заявляет Данте без нужного энтузиазма. Простите ему трусость, но перед ним сам Сатана стоит. Войдите в положение. — Я не лгу. Если я наказываю людей за выдуманные ими же грехи, это ещё не значит, что я сам их совершаю. Не все, по крайней мере. — Ты лжёшь, — повторяет Данте. Ещё немного, и это превратится в мантру. — Скажи, ты правда считаешь, что у меня есть время на то, чтобы совращать случайных людей в их снах? Отвечу сразу: нет, я работаю. Это у вашего Бога с каждым днём работы всё меньше, а я вынужден до конца времён следить за миллиардами грешников, отбывающих наказание на моей территории. Из всех слов Дьявола Данте слышит лишь следующее: Ад есть, в нём страдают, ты в него скоро попадёшь. Любые надежды на положительный исход моментально сгорают в пламени Преисподней. Данте как будто только что сообщили о том, что он смертельно болен, и осталось ему в принципе не долго. — Но я ведь ещё не умираю, — говорит Данте, фактически, смерти своей в лицо. — Тебе ещё рано приходить за моей душой. Сверкающие голубые глаза Дьявола хищно осматривают Данте с головы до ног. — Ты всё ещё наивно веришь в тяжесть тех грехов, которые ты якобы совершил, — говорит Дьявол почти сочувственно. — И лишь время покажет, насколько болезненной для тебя будет правда. А пока позволь мне пролить свет на мои намерения. Можешь присесть, если всё ещё чувствуешь себя плохо, я разрешаю. Ровно как Бог может ощущать ваше почтение, так и я могу чувствовать весь спектр эмоций, который вы испытываете ко мне. Любые ощущения: страх, ненависть и некое подобие любви. И если у Бога есть всё время мира, чтобы тешить своё эго в вашем слепом поклонении, то я такую роскошь себе позволить не могу. Работаю. Ваши людские эмоции меня отвлекают. Представим их как назойливую мушку, такую шумную и противную, что мельтешит перед лицом, жужжит и не даёт сосредоточиться. Какой бы человеческий эквивалент привести в пример… тревожность. Возбуждение, если уж совсем идти в крайности. Если с вашим страхом ещё можно как-то смириться (сколько бы это ни принижало моё достоинство воплощения зла, но факт остаётся фактом: вы меня почти не боитесь), то с любовью всё куда хуже. Она липкая. Приставучая. Гадкая. Мерзость, одним словом. И всё бы ничего, но находятся люди, которые считают себя особенными. И раз уж они не такие как все, то и объект обожания они себе выберут совершенно противоположный тому, который принято любить в сформировавшемся социуме. Сатанисты — это лишь кучка людей, что хотят почувствовать себя уникальными. Мне не нужны оставленные в кровавых пентаграммах козлиные головы. Мне не нужны принесённые в жертву девственницы. Мне не нужно, чтобы люди в красных балахонах собирались по ночам в подвалах и водили хороводы со словами «во славу Сатане». Если такие индивидуумы появляются и мешают мне работать, то я способствую их скорой смерти. Утечка газа в притоне, где приносили людей в жертву, массовые самоубийства среди культистов и простые насчастные случаи с людьми, что в тайне от всех делали куклы вуду или пытались открыть врата в Ад. Бог осудил бы меня за вмешательство в естественный ход вещей, но, как жаль, ему до жизни смертных дела нет. Даже если в один прекрасный день я разом убью вас всех, Господь заметит неестественное опустение Земли только дней через семь. Вам очень, очень повезло, люди, что я не хочу усложнять себе жизнь лишней работой. И вот недавно я ощутил чьи-то очень сильные эмоции. Смесь эмоций, правильнее будет сказать. Это и ненависть, и страх, и животная, необъятная страсть. Чувства настолько сильные, что даже за короткий промежуток времени они начали сводить меня с ума. Меня не отпускал вопрос: что за человек способен на такую эмоциональную бурю? Чем она вызвана? Я хотел утолить любопытство и избавиться от тебя. Твоя, как выяснилось, похоть, сильно отвлекает. Но теперь, когда весь твой разум у меня как на ладони, я ловлю себя на мысли, что мне интересно, чем в итоге твоя история закончится. Выпутается ли агнец из паутины лжи, которую вы называете верой? Мне бы очень хотелось узнать. Назовём это моим хобби. Любому трудяге нужно как-то снимать стресс, не думаешь? Я не исключение. У меня тоже есть увлечение. Коллекционирование. По долгу службы я собираю души грешников. Среди них порой попадаются интересные экземпляры, маленькие испорченные ядра со своей занимательной историей. Вроде твоей души. Она теперь обязана пополнить мою коллекцию. Но ты ведь человек набожный, хоть и не по своей воле. Душу ты мне не продашь даже за все блага этого мира. Это единственное, в чём церковь хороша: она умеет создавать послушных болванчиков, которых потом сложно в чём-либо переубедить. Но кое-кто уже предоставил мне отличную почву для работы. Посеял зерно сомнения, проще говоря. От такого подарка я отказываться не стану. Твой разум отравлен, священник, а мне лишь остаётся подпитывать твоё воображение топливом. Мне нужно, чтобы твоя фантазия не загнивала, а росла и росла до тех пор, пока ты не будешь страдать от нужды. И вот тогда, сражённый собственным желанием, ты приползёшь ко мне и будешь умолять забрать твою душу. Что я с удовольствием и сделаю. Только не думай, что это будет односторонняя сделка. Ты обязательно получишь что-нибудь взамен. Всё, что пожелаешь. В плане сотворения чудес я не слабее Бога буду. Я слышу назревший в твоей голове вопрос, священник, можешь его не озвучивать. Почему бы мне просто не подождать твоей смерти, ведь твоя душа всё равно попадёт ко мне, в Ад? Или, на худой конец, почему бы мне не убить тебя прямо здесь и сейчас, не мучая себя ожиданием? В логике у тебя есть потенциал. Думай усердно, и, быть может, ты найдёшь ответ. А пока я лишь скажу, что покупка души меня прельщает больше. Не зря ведь вы на меня повесили создание капитализма. Скажешь что-нибудь, священник? Данте ощущает всю тяжесть своих грехов и незавидность своего положения внизу живота. Там же где-то бурлится и страх, который ушёл на второй план от интенсивности остальных ощущений. Там же прячутся стыд и вина, давняя парочка друзей. Дьявол говорит что-то ещё, но Данте уже ничего не слышит за пульсацией крови в ушах и за шумом мыслей. Мысли. Она у него в голове стоит одна: не смей. Не смей, не смей, не смей, не смей, не смей, не смей… Что бы ты ни задумал… не смей. Только губы Данте начинают вырисовывать слова экзорцизма, как дьявольская рука (его собственная рука) ловит его за подбородок и сжимает нижнюю челюсть так сильно, что та приоткрывается и не даёт вырваться наружу ни единому слову. Данте смотрит в глаза, до недавнего времени принадлежавшие только ему одному. Данте смотрит на собственные черты лица, кажущиеся ему сейчас такими чужими. Данте переводит взгляд на портрет Иисуса. Забытое изображение Бога, что сам давно забыл о людях. — Хватит думать о Боге, священник, — шепчет Дьявол, наклоняясь ближе к лицу Данте, закрывая собой портрет. — Отдайся греху. Тебе это понравится куда больше, чем скучная праведная жизнь, поверь мне. Если раньше Данте, глядя на своё отражение, хотел его разбить, то сейчас он хочет его поцеловать. Хочет так сильно, что кружится голова и мутит от голода живот. Данте подаётся вперёд, чтобы сократить последние миллиметры между собой и губами своего отражения, но Дьявол держит крепко, не даёт придвинуться ближе. Намекает, что это он тут контролирует положение. Палец проскальзывает Данте в рот, ложится тёплым приятным грузом на языке. Скользит влево, вправо, упирается в слюнные железы, а те послушно наполняют рот влагой. Когда колено проскальзывает между ног Данте и упирается в возбуждённую пульсирующую плоть, весь мир взрывается и рождается снова сотню раз подряд. Данте громко беззастенчиво стонет. Но наслаждение не длится долго, потому что Дьявол внезапно отстраняется, жестоко заставляя Данте цепляться за остатки контакта как за спасательный круг. Как бы компенсируя разочарование, искуситель свободной рукой обхватывает безвольную кисть своей жертвы и подносит к губам. Прикосновение губ длится секунды три. Данте практически хнычет. — Ты можешь получить больше, если отдашь мне свою душу. Невелика цена за удовольствие. А у Данте в голове рядом с картинами крайней степени пошлости так и тарабанит: не смей, не смей, не смей, не смей, не смей. Не смей, думает Данте, когда обхватывает член через рясу, прямо в том месте, которое ему недавно пришлось зашивать. Не смей, думает Данте, когда ему приходится до крови закусить губу, чтобы не окликнуть уходящего Дьявола и не впихнуть душу прямо ему в руки. — У тебя полно времени, чтобы принять решение, — говорит Дьявол, стоя у алтаря в объятиях холодного свечения. Его притягательные глаза слегка мерцают ледяным огнем, пронизывающим до глубины души и замораживающим кровь в жилах. — Дай мне знать, когда будешь готов, и я с удовольствием стану Вергилием, который проводит тебя до Ада. Свечи гаснут, Данте остаётся в одиночестве и полной темноте; даже лунный свет куда-то пропал. Он так и сидит на скамье, прощупывая через ткань член, неирочнично думая о смерти.