Тонкая работа распознавания феромонов

Врач выходит из номера, и снимает с рук силиконовые перчатки. Он вручает их Илье, как награду, и говорит: — Я не нашёл мусорное ведро. А он так на него похож? Илья скрипит зубами, но не отвечает ничего. Его лицо должно оставаться спокойным, а рассудок — трезвым. Он должен понимать, какая разница есть между оскорблением и констатацией факта. Сейчас — просто факт. И Илья стоит здесь, как украшение, в которое бросают мусор, слова и взгляды. Всё останавливается на том, что Уэверли приезжает и недовольно кривит губы. — Я думал, — говорит он, — вы хорошо сработаетесь. Уэверли помнит, что Соло заверял, что так оно и будет. А если нет — Соло решит этот вопрос. Но вот настоящее: есть и вопрос, есть и проблемы, и решать это нужно на месте. Прямо сейчас. — Илья, я глубоко уважаю вас и достижения вашего отца. Илья чувствует — это ложь. Чувствует не запахом, а нутром. Оно всё сжимается при упоминании его отца. От него избавились, и хотят теперь избавиться от Ильи. Уэверли продолжает: — Но есть вещи, которые нельзя игнорировать. Вещи, которые приводят к неутешительным последствиям. Скажите мне, Илья, будет ли жестоко пристрелить бешеную собаку, если из-за неё в опасности люди? Много людей. Их счёт идёт даже не на несколько тысяч людей. Тут массовое сумасшествие, потому что каждый третий возомнил себя хорошим политиком. Потому что каждый второй готов сказать Илье, в чём он не прав. Они думают, что он не знает или хотя бы не догадывается, что все эти метафоры скрывают за собой прямые угрозы. — Из чего будете отстреливать? — спрашивает спокойно. Уэверли улыбается. — Я навещу вашего друга, а потом оставлю вас наедине. Постарайтесь разрешить этот вопрос между собой. Мне нужны результаты. Он смотрит ему в глаза. Илья пытается дышать недосказанностью, чтобы почувствовать этот подвох. От Уэверли пахнет… ничем. Подавителями и одеколоном. Ничего настоящего в этом запахе нет. А всё, что искусственное — не проясняет ровным счётом ничего. В отсутствии запаха Соло полагается на своё чутьё, на свой опыт. Соло говорит, что отсутствие запаха — это тоже информация. Он может считывать даже бет, попадающих в слепую зону. Запах — это не единственное. Нужно смотреть на жесты. На то, какой Уэверли бросает на него взгляд, когда толкает дверь. Он заходит в номер Наполеона, как в больничную палату — по расписанию и строго на пятнадцать минут. Эти минуты не кажутся вечностью. Илья понимает, что времени у него мало. Он чувствует эту нарастающую панику. Чувствует, что снова находится под угрозой. А потом он внезапно думает о том, что Соло ведь облажался тоже. Думает над тем, что их двоих по одиночке здесь и убьют. Но в коридоре не появляются люди. Уэверли уходит из номера и желает им удачи. Он говорит, что остаётся на связи, и когда Илья заходит в номер после него… Соло сидит на постели. Соло обычно дышит. Соло ему улыбается. — От тебя несёт за версту. Илья не чувствует свой запах. Вернее, совсем его не анализирует. — Откуда столько волнения, Илья? И снова имя. Если Соло хочет не вызывать подозрений, он должен говорить «большевик». Илья подходит к широкой кровати. На Соло этот ужасный вафельный халат. «Уж прости, тут не водится больничных роб». — Ты как? — Илья кивает на него, а сам смотрит на открытые ключицы и грудь. Нет ни синяков. Нет ни ран. Нет больше крови. Не пахнет ментолом. Не пахнет смертью. Илья теперь очень много думает о запахах. — Как человек, который ещё недавно истекал кровью и думал умереть на заднем сидении безвкусного форда, со всей уверенностью заявляю, что я в порядке, насколько это возможно. Он даже не врёт. И его шея открыта на тот случай, если Илья решит проверить, правда ли это. Вдохнуть его слова и пропустить их через вентиляцию альвеол. Потом только делать вывод. Наполеон смотрит прямо, чуть приподняв подбородок. Ему бы справедливо заметить, что Курякину вовсе не обязательно стоять перед ним столбом. Но в голове только слова Уэверли: «ты знаешь, что должен сделать». И Соло знает. Он проделывал это столько раз. Он пытался их всех научить, пытался дать им возможность выжить. Они бы могли сбежать. Но они оставались рядом, привязанные своим интересом и любовью к риску. И где они все? Даже Соло теперь не вспомнит. Они — имена в его личном деле. Так какого же чёрта не может появится ещё одно имя. Почему один человек внезапно становится особенным, хотя не отличается ничем. Ни старанием, ни терпением, ни умением вести работу сообща. Илья опускается пред ним на колени слишком внезапно. Его руки распахивают полы халата так, что v-образный вырез идёт от низа живота к плечам. Илья отмечает: перебинтованная рана. Чистая кожа. И запах металла. — Кровь, — задумчиво говорит Илья, — она была у тебя темнее. — Это из-за пули. — Тебе промыли рану? Только обработали. Уэверли знал, какие приказы нужно отдавать врачу. Знал, как спасти так, чтобы это было временно. Он всё ещё у него на мушке. Он всё ещё каждым своим шагом ему говорит: либо ты Наполеон, либо кто-то другой. И Соло выбирает, кому умирать. — Я рискну? — Илья кивает на повязку. Наполеон приподнимает бровь. Давай же, рискуй. Наполеон ведь не станет бить, если кто-то решит дышать его запахом. Илья, как ищейка, начинает свой путь. Он носом ведёт по бинтам, у самой кромки, и точно от центра к периферии вдыхает запах. — Что чувствуешь? Илья пожимает плечами. Он чувствует то, что не хочет чувствовать. И это продолжается с ним не первый год. Люди говорят ему: успокойся. Люди говорят ему: держи себя в руках. Но люди не знают, насколько бешено бьётся у него в груди и как хочется рычать, потому что загнанному в угол только это и остаётся. Соло старается не шевелиться, когда Илья обдаёт его кожу горячим дыханием. Он поднимается от живота к его шее. И без всякого предупреждения проводит по ней языком. Горечь. Это первое, что чувствует Илья, и напрягается. Он не доверяет Уэверли, он не доверяет американцам. Он не доверяет Соло. Потому что Соло нездоров. — Ты точно в порядке? — Насколько могу, — улыбается он. — Что ты чувствуешь? Они играют в эту игру не первый день. Сделай вдох и расскажи о том, что ты чувствуешь. Попробуй на вкус — и расскажи. Это не поцелуи, это целая история. Это не касание, а разговор. Тела тоже взаимодействуют друг с другом. Соло вычитал в своих газетах о частицах, связанных настолько прочно, что, если происходит изменение в одной частице — вторая это чувствует. Это называется квантовой запутанностью. Эйнштейн назвал это «жутким действием на расстоянии». Об этом всём ему рассказал Соло. — Не знаю, — Илья отстраняется и снова оказывается на коленях. Его спокойное лицо так искажается в этой задумчивости. Соло слышит, как он думает и пытается соврать самому себе. На уровне инстинктов он всё уже знает. — Я могу чем-то тебе помочь? Наполеон приподнимает бровь. Илье нужно сейчас помогать самому себе. Но кто бы ему подсказал. — Ты не послушал меня, — начинает Соло. — И подставил нас двоих. — Я не дал тебе умереть. — Пока что — не дал. — Что нам делать? — Ничего, Илья. Сейчас нам ничего не нужно делать. Илья чувствует в первую очередь злость. Соло его чувства вдыхает и пропускает через лёгкие. Он думает диафрагмой. Он думает своей грудной клеткой. Он думает, что должен сделать выбор. — Я пытаюсь тебя понимать, но я всё ещё не могу, — Илья подрывается на ноги, но садится на постель, когда Соло тянет его руку на себя. — Твой запах. Он непонятен мне. Твоё личное дело — оно непонятно мне. Всё, что происходит в моменте — непонятно. Это только оглядываясь назад, Илья видит, что напарник не пытался его убить. Что они работали сообща. Но сейчас, в злоебучем отеле, так похожем на тот отель, где его оставили с болью в голове, он думает, что всё повторяется. И он не готов обманываться, что сейчас он уснёт, а проснётся, когда всё будет в порядке. Остаётся только молиться всем возможным богам в благодарность за то, что в одном Илья послушал Наполеона — он всё же позвонил Уэверли, оттянув момент неизбежного. Тебе не стоило этого делать, говорит Наполеон. Илья не совсем понимает. Он спрашивает: — Что не стоило делать? Вот это всё, например. Начиная с работы на эти спецслужбы, заканчивая полной уверенностью в том, что убивать напарника — скверно. Не в русских традициях. — Ты уже лучше считываешь запах, — говорит Наполеон. И говорит так не к месту, что Илья просто кивает. Просто говорит ему спасибо. — Но этого недостаточно. — У тебя новые инструкции? — догадывается Илья. — Они неизменные. Как думаешь, мы вообще могли бы доверять Уэверли или друг другу? Хоть кому-нибудь? Илья хочет спросить, стоило ли всем прошлым напарникам — всем именам в личном деле — доверять Соло. Но Наполеон отвечает и без вопроса. — Были случаи, когда мне приходилось стрелять или подмешивать яд. Когда приходилось оставлять их, истекающих кровью, где-нибудь в машине или на складе в Майами Бич. Он говорит, что не делал того, что сделал для него Илья, потому что так было нужно. — Ты подверг нас опасности, но также ты меня спас. — Пока что, — вспоминает Илья. Он пытается улавливать чужую мысль. Ещё неясную. Но инстинктивно, он уже чувствует опасность. Он дышит чаще, как когда злится или когда долго бежит вдоль Черч Стрит Стейшн Орландо. Это было давно. Это была другая жизнь. В конце концов он оказывается в настоящем. Наполеон сидит рядом, и халат с его плеч опускается к локтям. Его повязка белая-белая, но кровь под кожей постепенно окрашивается в тёмный цвет. — Я опасен для тебя? — Соло смотрит в упор. Это всё повторяется из раза в раз. Он наклоняет голову вбок, и вместо того, чтобы вдохнуть его запах, Илья сжимает кулаки. — Мне не нужно дышать, чтобы узнать ответ. Я и так знаю, что ты для меня не опасен. Сколько людей на его месте говорили также? — Почему Уэверли тебе не доверяет? — С чего ты взял, что он мне не доверяет? С людьми, которым доверяют, говорит Илья, не поступают так. Их не держат угрозами. Их не пытаются убить. Что происходит? Наполеон? Но Наполеон лишь отводит взгляд. — У меня нет ответа на все твои вопросы. Некоторые события просто происходят, и ты должен жить в настоящем, чтобы предотвратить в будущем то, что случалось в прошлом. Эти философствования. Эти вычитанные статьи. И ни одного прямого ответа. И ни одного плана побега. — Вырубишь меня и отдашь им? — Илья усмехается. — О, я бы мог. — Я должен понять по запаху, сделаешь ты это или нет? У Наполеона открыта шея. У него открыта вся грудь и спина. Он учит вдыхать феромоны правильно. Нужно начать с плеча. Соло называет это плечевой точкой. Дойти до края ключицы и глубже задышать у основания шеи. Ещё одна точка. Лучше всего идти вдоль грудино-ключично-сосцевидной мышцы.  После упираться в околоушную железу. Там запах раскрывается ярче. Пройти обратный путь до ключиц. Если повезёт, если человек будет достаточно взволнован, то он выдаст себя на пути ко второй точке. Соло спокоен. Чтобы правильно его услышать, нужно подолгу дышать. Нужно принюхиваться даже к запястьям или к линии роста волос. Прижиматься носом к загривку. Самые верный способ узнать больше — это прокусить кожу. Дело не в самой крови, а в том, какие метаморфозы происходят внутри тела, во время и после укуса. Сама кровь — она не так важна, как то, что человека бросает в пот или дрожь. — Я тебе не доверяю, но я полагаюсь на тебя. Ты мне доверяешь, но не можешь положиться. — Ты ни разу не выполнил ни одну из моих инструкций. Соло имеет в виду просьб. Конечно же, он имеет в виду все эти слова. Все эти «у нас есть план», «у нас есть договорённость», «пожалуйста, выслушай меня». — А ты ни разу не ответил ни на один мой вопрос. Не сказал правду в открытую. Один-один, Ковбой. Соло говорит, что его слова другие, что он всегда для Ильи открыт, Илье просто нужно научиться считывать его ответы. Но времени для этого остаётся так мало. Илья просто отвратительный ученик. Его мозг не такой гибкий, и новые нейронные связи образуются так тяжело. В июльской прошлогодней статье было сказано: мир вокруг нас воздействует на наши органы чувств, именно они посылают электрические импульсы в мозг. Эти импульсы создают пути, которые мы и называем нейронными путями. Импульсы быстрее и легче преодолевают нейронный путь, если раньше это уже происходило. Если раньше Соло уже вдыхал запах опасности, он реагирует на неё быстрее. Этот путь уже был проделан неоднократно. Импульс за импульсом. Феромоны. Язык тела. Тирания слов. Важно было абсолютно всё. Так какого же чёрта в его крови всё ещё растекается яд? Какого чёрта он должен делать этот выбор. Уэверли мудак. Уэверли всегда знает, какие у Наполеона болевые точки. Это он ему говорит: выбирай либо ты, либо они. И Наполеон всегда выбирает себя. Сколько раз он пытался их всех спасти, и сколько раз ему этого не удавалось. — Ты не будешь честен со мной даже сейчас, — догадывается Илья. — Но ты и не станешь мне лгать. Всё перед тобой, говорит Наполеон. И эти запахи, эти жесты — он должен что-то по ним понять. Соло признаётся только в одном: — Из этого номера тебе уже не выйти. Илья знает, что он облажался. Илья наверняка знает, что оттенки чужого запаха выражают печаль. Такой запах был у Соло, когда он пришёл в номер отеля, чтобы просто поговорить и выпить. Может быть, думает Илья, в этом номере есть прослушка. Может быть, камеры в коридоре только и ждут, когда кто-то из них откроет дверь и выйдет наружу, чтобы тело второго вынести ногами вперёд. — У русских есть интересная традиция, — Соло улыбается, будто всё в порядке, — посидеть на дорожку несколько секунд в тишине. Такси ждёт, вещи собраны, а вы сидите, чтобы не случилось ничего плохого. Люди не объясняют слишком много вещей, но делают их, потому что так принято делать. Потому что их этому учили из поколения в поколение. Смысл действий уже стирается, но остаётся только память тела. — Посиди со мной, — просит Соло. Илья забирается на его постель с ногами. Наполеон подушку подкладывает себе под спину. Они молчат и пытаются ровно дышать: Илья пытается распознать запахи, пока устраивается рядом. Если смотреть правде в глаза — он не знает, чего может ожидать, но ему почему-то спокойно. — Сколько у нас времени? — Илья поворачивает голову к Соло. Соло повторяет его движение. И вот они сидят, и смотрят друг другу в глаза. И вот они сидят, и Соло точно знает, что пора бы хоть раз выбрать не себя. — Я должен тебя усыпить и отдать им, — шепчет Наполеон. — И чего ты ждёшь? Соло пожимает плечами: попробуй догадаться сам. Илья, как и положено, голову наклоняет и жмётся к его шее. Он дышит запахом, от которого люди бы могли отравиться. К этому запаху легко привязаться, но чем глубже им дышать, тем больше наносить себе вреда. В голове Илья рисует картины того, как начинает задыхаться. — Не уверен, что я научился тебя понимать, — шепчет Курякин. — Ты всё ещё можешь попробовать. Соло даёт этот шанс, не ему, а себе. Под подушкой уже приготовлен шприц. На месте Ильи он бы уже незаметно шарил рукой по кровати, целовал бы, чтобы отвлечь, и не дышал бы, ни в коем случае бы не дышал… Но Илья поступает по-своему. Он поступает, как поступают другие альфы по отношению к омегам: он принюхивается к шее, выбирает место получше и кусает. Если бы он только мог пометить другого альфу, он бы так и сделал. Омеги не могут навредить своим альфам в открытую. Омеги не могут свернуть им шею. Феромоны действуют так, что связывают двух людей крепко-накрепко. Илья хочет быть главным, но он даже не может распоряжаться своей жизнью. А Соло на время теряется в смешанных чувствах восторга, боли и злости, потому что другой альфа… да как он смеет. И это каждый раз подогревает интерес. Соло никогда не был нормален в своих чувствах. Его привлекал азарт. Его привлекала опасность. Его привлекала возможность ходить по тонкому лезвию. Он каждый раз думает: да как они смеют, и всё ждёт, что эта черта будет пройдена. Наполеону хорошо и плохо одновременно: яд всё ещё находится в его организме, но укус в шею оставляет ощущение трясущихся коленей. Соло стискивает зубы до скрежета, и недовольно хмурится, когда Илья раскрывает пасть и на шее оставляет только слюни. Там нет крови, там нет правды. Там нет ничего. Инстинкты внутри рычат в голос, как и всегда, но Соло хорошо себя контролирует. Он вытирает пальцем влажные губы Ильи и просит: «давай ещё». Второй укус раззадоривает сильнее. Снова нет крови? Сдаёшь позиции, Большевик. Попробуй снова. Каждый раз, когда захочется остановиться — просто не делай этого. Позволь желаниям быть выше морали и времени, которого остаётся меньше и меньше с каждой минутой промедления. Может ли Соло с уверенностью сказать, что Илья будет действовать по тем инструкциям, что он для него приготовил? Да ни за что. Соло точно знает, что Илья всё сделает по-своему. Соло даже не нужно дышать его запахом, чтобы знать, когда он захочет сорваться, а когда послушно в ответ подставит шею. Илья слизывает капли крови, и прослеживает этот маршрут идеального считывания феромонов. — Я точно знаю, что ты сейчас не опасен. Но опасна кровь, которую Соло с чужого языка слизывает своим. Ощущения почти что оргазмические — металл, напор и терпкий запах заброшенных улиц в самой глуши России сразу после дождя. Это не поцелуй, это Илья пытается разобраться в себе, как человек, которого учили видеть во всём опасность и никому не доверять. Как человек, который всегда работал один. Свой гон он проводил в глуши, потому что знал, что, если встретит другого альфу — свернёт ему шею. И что теперь? Он позволяет другому альфе забираться руками себе пол одежду и снимать её. Траектория рубашки прослеживает маршрут теоретического отступления. Илья бы мог выбраться через окно, цепляясь за выступы в здании. Но если он и цепляется отчаянно, то только за Наполеона, чей запах напоминает ему ад. Если только представить, что в аду полное пекло, но согреться там невозможно (только сгореть, Илья, только сгореть), то очевидно то, почему Илью так внутренне трясёт. Как от холода. Как от горячего дыханию в шею. В гон феромоны у альфы становятся максимально терпкими, от тела так несёт, что другие альфы должны сторониться, а омеги — наоборот. Всё в советских книжках по анатомии было таким простым. А на деле выходит какая-то невозможная херня. Илье хочется кусаться и рычать. Злая желчь внутри него бурлит от осознания, что он не главный, что он, видимо, прогибается, раз не действует так, как считает нужным только он. Это значит лишь одно — он должен прямо сейчас под себя прогнуть другого альфу. Он должен показать и доказать, кто в ситуации главный. Он должен утвердить свою здесь власть. Увидеть, как Наполеон склоняет голову и подставляется: да, Илья, только ты здесь главный. И под этим терпким запахом феромонов он не посмеет пошевелиться. Подставит холку — и вот кусай. Подставит шею, открыв кадык — хоть вырывай зубами. Хоть завязывай колумбийский галстук. Хоть просто целуй. И если Соло думает, что его сбившееся дыхание и болезненный стон смогут Илью остановить, то это глупость чистой воды. Если не губы и шею, то он может целовать грудь. Он может носом вести у самой кожи, пробуя на вкус, сколько в Наполеоне ещё осталось честности. Соло ему говорил: даже правда не может быть объективной. И он же до сих пор считает, что достичь истинной объективности всё же возможно. Нужно лишь только в полной тишине указывать на объекты. Достаточно ли объективен Илья, когда отбрасывает халат в сторону и упирается рукой в подушку? Соло стоит ответить прежде, чем начнётся новый поцелуй. — Твои феромоны, — говорит Наполеон. — Они становятся резче. Они оба знают, как пахнет возбуждение. Соло не стоит делать это удивлённое лицо: всё к этому шло с того момента, когда Соло решил не спускать курок. — Тогда вдыхай их поглубже. Наполеону не нужно дышать этим запахом, чтобы всё понимать. Но он делает этот вдох, пробуя на вкус чужие эмоции, и выдыхает углекислый газ. Общеизвестный факт: для улавливания феромонов есть специальный орган — ямка Якобсона. Она расположена недалеко от кончика носа — в области сошника, — и напрямую связана с гипоталамусом. Это даже не обонятельные рецепторы заставляют Соло замереть, это всё вомероназальный орган. В какой момент они меняются местами? Илья спрашивает тихо: — Что ты чувствуешь? В какой момент Илья перехватывает его бедро и прижимает к себе? Его рука медленно скользит наверх, и он спрашивает: — Что я сейчас сделаю? Сделает ли он хорошо или сделает больно. И Наполеон с ухмылкой отвечает, что всё зависит от Ильи. Что его феромоны не могут предугадать будущее, только его собственные мысли. И Соло чувствует желание, чувствует страх и волнение. И чувствует, что Илья хочет сделать хорошо. Его пальцы ненавязчиво сжимают ягодицу, и Соло вдруг вспоминает всех тех альф, которых он прогибал под себя. Всех тех альф, что рычали, но послушно вставали на колени, если он им говорил. Илья бы ему не поверил, поэтому Илье нужно ощутить это на собственной шкуре. Как-нибудь потом, если это «потом» у них будет. — Ты сделаешь мне больно, Илья, — говорит Наполеон. Слишком спокойно и слишком уж сильно загадывая наперёд. Илья победно усмехается: это неправда. — Не так уж и хорошо ты всё считываешь, — и рукой своей разводит ноги. Соло ничего не отвечает, азарт в его запахе способен уловить даже Илья. Он оттеняет тоску, которая прослеживается в словах. Соло делает вид, что всё знает наперёд. Он делает вид, что жизнь ему досконально известна. Он самого себя мнит героем старого советского романа, где кроме сплина нет других эмоций. Все его решения приводят к одному. Все его старания разрушаются о стену чужих привычек. Можно научиться всему. Но нельзя научить того, кто не желает воспринимать информацию. Не желает дышать полной грудью и через себя переносить чужой опыт. — Тебе кажется, что ты всё знаешь, — Илья гладит внутреннюю сторону бедра. Он делает хорошо, следуя обещанию своих феромонов. Никакой опасности. Никакой опасности. Никакой опасности. Соло, пока можно, дышит этим летним дождём. — Тебе кажется, что ты ко всему готов. Я не чувствую всех оттенков, но я чувствую сомнение. Сомнение пахнет чем-то кисло-сладким. Сомнение не даёт однозначного аромата. Оно щекочет носоглотку, и оставляет послевкусие недоеденного десерта. Следующий вдох стирает это ощущение подчистую. — Ты учишься, надо же, — Соло понижает голос. Ухмылка на его лице отдаёт чем-то печальным. — Я уже подумал, что ты потерянный случай. Илья хмыкает и зубами прикусывает кожу за ухом. Его широкая ладонь накрывает пах. Пальцы цепляются за резинку нижнего белья. Илья оттягивает его и спускает вниз. Соло смотрит на него внимательно: ну, рискни довести дело до конца. Никакого удара в челюсть не будет, если вдруг Илья этого ждёт. Если вдруг он надеется, что Наполеон его остановит. — Могу я тебя касаться в ответ? — Соло пальцами проводит по его щеке. Он касается губ, которые тут же целуют подушечки пальцев. — А ты по запаху определи, — усмехается Илья. И Соло тянется к его шее. Соло дышит его запахом. Запахом мокрого асфальта. Запахом дождя. Запахом Ильи.