Перерастешь

После прохладного, даже, на женин вкус, немного чересчур июня, июль две тысячи четвертого приносит с собой нестерпимую удушливую жару и дурацкие стариковские почти мысли, что надо было все-таки помидорную рассаду у соседок взять и не воротить нос. Как раз бы сейчас первый урожай снимал, а не на рынке отоваривался. Погода стоит такая, что у всех на огородах овощи и зелень прут, как на дрожжах, если поливать не забывать, а у Жени впервые за много лет столько свободного времени, что хоть через день на дачу мотайся да с ведрами меж грядок бегай. Вот уже год, как Игорек ишачит в одинцовском отделении, и Женя, положа руку на сердце, готов признать - он ни разу не прогадал, что тогда, прошлым летом, поторговавшись с собой, все же предложил Игорю место младшего опера после выпуска. Поначалу тяжко, конечно было. И на Игоря чуть ли не каждый божий день повсюду натыкаться - не стажера уже, а целого настоящего лейтенанта, который здесь теперь на долгие годы останется, и вообще. Узнавать из рапортов, что тот, рискуя своей бедовой башкой, бросился за вооруженным грабителем. Гадать, место его на летучке пустует, потому что выходной, или потому, что Игорек, едрить его колотить, где-нибудь шею себе свернул, а Женя пока просто не в курсе. Женя и подумать не мог, что станет так волноваться. Наивно рассчитывал, что наоборот, тут Игорь под присмотром будет, а тот, очертя голову и начхав на все женины просьбы поосторожнее быть, все равно с восторгом идиота лез в самое пекло. Где-то в октябре Женя даже всерьез собирался выговор ему влепить за самоуправство, но потом, после очередного в рекордные сроки закрытого дела, рукой махнул. Игорь был хорош и определенно знал, что делает. Не влезал в заведомо патовые ситуации, всякий раз оценивал риски - хоть Жене поначалу так и не казалось, и когда понимал, что сам не справится, не стеснялся звать на помощь. Не боялся показаться тупым или слабым и был, пожалуй, одним из лучших молодых оперов за последние лет пять на жениной памяти. А еще, несмотря на то, что время должно бы лечить, он по-прежнему оставался самой большой головной болью и постоянным напоминанием о том, что годы проходят мимо и исправить уже ничего не получится. Игорь улыбается ему тепло и солнечно, прикусывая фильтр сигареты и раскладывая на кухонном столе рядом с грязными после ужина тарелками жутковатые фотографии с места поджога. Что-то затирает про разлитый бензин и чудесно пропавшую из сгоревшего дома скрипку, стоящую как чугунный мост, а потом принимается рассуждать, что, скорее всего, дачу некогда известного скрипача симфонического оркестра подпалили, чтобы скрыть следы взлома и кражи. Женя, подперев подбородок кулаком, коротко кивает - он и сам так подумал сразу, - и Игорь, сверкнув глазами, тут же азартно начинает делиться соображениями, где можно попробовать отловить инструмент и дернуть за ниточку. Он настолько хорош, что к лету Женя неожиданно осознает, что сам почти остается не у дел. Нет, он, конечно, все так же в курсе всего, что происходит в участке, все так же сует свой нос в почти каждое расследование, которое ведут его подчиненные, но сам все реже выбирается в поля и все чаще отсиживается в кабинете, как и положено начальству. Нет, Игорек, конечно, не взваливает на свои широкие плечи всю работу за себя и за того парня - этого Женя бы ему попросту не позволил, - но, глядя на его неуемный энтузиазм и служебное рвение, остальные тоже как-то начинают шевелиться. Даже ленивый и неспешный Гилев неожиданно берется за ум и всего за две недели находит ловкого воришку, обносящего в частном секторе чужие курятники и доставшего всех уже пуще горькой редьки. Жизнь постепенно входит в новую колею, в которой Женя смиренно принимает тот факт, что нельзя вечно, свесив язык на плечо, носиться за всякой шпаной и вообще вести себя так, будто ты в самом расцвете сил. Сломанная в позапрошлом году нога все чаще дает о себе знать, отзываясь на погоду тупой ноющей болью в колене, да и легкие, измученные бесчисленными пачками сигарет, уже не позволяют непринужденно и играючи дать стометровку, преследуя подозреваемого. Ну и вообще, несерьезно как-то подполковнику самому на выезды срываться, у него для этого, вон, целый участок тех, кому свои звездочки на погоны еще зарабатывать предстоит. Пришло время уступить дорогу молодым, и кого другого Женя бы извел своей желчью, отчаянно цепляясь за привычный свой уклад жизни и срывая злость на выскочке, заставившием почувствовать себя уже ни на что не годным и бесполезным. Игорю же дает зеленый свет с легким сердцем, зная, что тот не подведет. Что тот будет жениными ногами, глазами и ушами в местных слабо освещенных переулках. Что там, где другие все проебут, Игорек не подкачает. На работе они почти не общаются - так, пересекаются на летучках и иногда у дежурки, когда Женя засиживается допоздна с пачкой кривых и косых рапортов, скрупулезно чиркая поверх написанного красной ручкой, точно училка младших классов. И как только его предшественник, полковник Федотов со всеми ними не рехнулся-то, получая на стол стопки вот этой вот дрянной и косноязычной макулатуры с банальнейшими грамматическими ошибками? Зато в квартире его Игорь теперь совсем частый гость - отчасти потому, что до отделения ближе, а отчасти по той простой причине, что деревянные двухэтажные бараки, отведенные под рабочее общежитие, приписанное к их отделению милиции, вообще мало пригодны для жилья. Работают тут, в основном, местные, а те, кому не посчастливилось успеть своим углом обзавестись в кооперативном доме, построенном лет семь назад, вынуждены каждую осень забивать окна матрасами и конопатить щели во всем здании, чтобы в жопу не дуло, когда срешь. Летом и в начале осени еще ничего, а вот в середине ноября, когда Игорь, шмыгая носом, смущенно просит у Жени калорифер, Женя не выдерживает и покупает новый диван - большой, мягкий и удобный. Старый они с Игорем, кряхтя и матерясь, как два древних деда, выносят на помойку этим же вечером, и Игорь легко и непринужденно остается до самой весны. Пересекаются они мало - в основном по вечерам и по выходным, когда у Игоря нет ночных смен, зато вещи его, раскиданные в беспорядке по всему дому, заполняют все пространство. Станок и щетка в ванной, провонявшаяся потом футболка в тазике с грязным шмотьем, носки и трусы вперемешку с собственными на растянутой в большой комнате бельевой веревке, а еще дурацкие меховые тапки, которые Игорь все равно не носит, потому что пол здесь теплый, а не ледяной, как в общежитии. Иногда он готовит ужин, прежде чем умчаться на дежурство, но чаще Женя оставляет на плите под крышкой завтрак - омлет или кашу, - и с удивлением понимает, что впервые за долгие годы и сам начинает утро не с сигареты и гадкого растворимого кофе, а с медитативного топтания над шкворчащей сковородой или тихо булькающей кастрюлькой. И не потому что постарел и впал в маразм, а потому, что хочется, чтобы сонный и ничего не соображающий Игорек, очнувшись к обеду, поел по-человечески, а не привык смолоду так же, как и сам Женя, воздухом и дымом завтракать. Им хорошо живется вместе. Тихо, спокойно и настолько правильно, что порою Жене кажется, что так будет продолжаться целую вечность, а потом к апрелю зима окончательно отступает, и Игорь перебирается обратно в общежитие. Его вещи - не все, но многие, - по-прежнему остаются на своих местах, но без него самого в квартире становится пусто и тихо, как в склепе, и Женя, отчаянно скучая по утренним завываниям из ванной и заплеванному зубной пастой зеркалу, чуть ли не воет, вслушиваясь по ночам в тишину вместо мирного сопения из соседней комнаты. Вслушиваясь в монотонное и оглушительное в темной квартире тиканье настенных часов. Игорь заскакивает по вечерам, чтобы обсудить ход своего очередного расследования, пару раз в неделю даже остается ночевать, ленясь топать через полгорода в общагу, но это все не то. Жене ужасно его не хватает, и всякий раз, когда Игорек уходит, он отчаянно хочет предложить: оставайся. Совсем. Женя давно смирился с тем, что ничего ему не светит, но это мягкое и до боли родное тепло, исходящее от Игоря, все равно кажется таким нужным, что дышать без него трудно. Каждое короткое объятие, каждое прикосновение и каждая утренняя записка на холодильнике под магнитом - будто глоток свежего воздуха, и страшно думать о том, что он будет делать, когда все это закончится. Женя, как и полтора года назад, хочет его отчаянно и беспомощно. Всего, целиком. С помятой со сна рожей или веселого и улыбчивого, холодного и слегка отстраненного или же отчаянно жмущегося ближе в безудержном пьяном угаре. Тихого и нежного, как тем новогодним утром, и с фингалом под глазом после безобразной потасовки в местном ночном клубе, где едва не зарезали охранника. Женя хочет его любым до тихих стыдливых стонов в подушку и невольно расплывающейся на лице улыбки, стоит им мельком встретиться взглядами в коридоре участка. Он любит Игоря все так же сильно, как и полтора года назад, но кое-чему в этой жизни, как ни крути, просто не суждено уже случиться. Игорь давно перерос свою по-детски наивную влюбленность, а Жене хватит ума не лезть к нему со своими глубокими и зрелыми чувствами, чтобы не проебать все то, что между ними двоими было, есть и будет. Обязательно будет, долгие и долгие годы, если не будить лихо. Поэтому с приходом настоящего тепла Женя все чаще и чаще остается на ночь в еще пахнущем свежим ароматным деревом дачном домике, лишь бы не куковать одному в опустевшей квартире - всего-то полчаса до участка, не о чем и говорить, - и даже всерьез размышляет о том, чтобы на будущий год поставить теплицы и соорудить пару грядок, а потом приходит удушающе жаркий июль, и жизнь со внезапностью лопнувшего аппендицита, делится на до и после. Игорь заглядывает к нему в кабинет под вечер, и Женя, изумленно вскинув бровь, кивает на стул для посетителей. За окном в зыбком мареве догорает очередная пятница, в Багдаде все спокойно, даже велик ни у кого не сперли за сегодня, а Игорек выглядит так, будто хоронить кого собрался, и это Жене ой как не нравится. - Если скажешь сейчас, что у нас жмур, я тебе уши надеру, - вздыхает он, когда Игорь прикрывает за собой дверь и, дойдя до стола, замирает напротив, так и не присев. Стоит на вытяжку, плечи напрягает и старательно прячет взгляд, будто бы и правда дурную весть принес. Молчит минуту-другую, а потом, опомнившись, мотает головой. - Не, все тип-топ. Я сейчас мимо дежурки проходил, так там Еремин с телефоном в обнимку почти в коматозе, вот настолько доблестная милиция сегодня никому не сдалась, - отчитывается он преувеличенно бодро и, потоптавшись на месте, роняет тихо: - Я по другому вопросу, - а после, уложив на женин стол какой-то лист бумаги, тревожно застывает и, закусив губу, добавляет уже совсем едва слышно: - Вот, короче. Женя быстро пробегается по строчкам глазами, подслеповато щурясь - очки бы давно пора, но все духу не хватает выписать себя из молодых да здоровых и решительно вписать в почтенные пенсионеры, - и, обалдев, смотрит на Игоря снизу вверх, совершенно ошарашенный и сбитый с толку. - Это что? - тянет он почти угрожающе, хмуря брови и чувствуя, как внутри что-то обрывается. Вот и закончилось все. Сколько веревочке не виться, а все равно пиздец ей наступит, родимой. - Прошение на перевод, - Игорь пожимает плечами и, кажется, еще что-то мяукнуть собирается столь же решительно и одновременно отчаянно ссыкуя под жениным непривычно строгим взглядом, но Женя ему такой возможности не дает. - Сам, блядь, вижу. Не слепой, - рявкает он, моментально забывая о том, как не далее, чем пару минут назад, смиренно об очках думал. Переводит дух и, хлопнув по листку раскрытой ладонью, качает головой: - Не подпишу, даже не надейся. Ишь, чего удумал, да у меня на тебе вся статистика держится, Игорек. До капитана хотя бы досиди, а там поглядим. Игорь упрямо выдвигает вперед челюсть, скрещивает руки на груди и, перестав наконец прятать взгляд, смотрит на Женю серьезно и мрачно, а потом, поджав губы, припечатывает: - Нет, - и, прищурившись, добавляет тихо: - Не подпишешь - я тогда на дежурство сегодня в ночь не выйду, и сам меня как миленький уволишь. По статье. В таганское отделение после такого, конечно, не возьмут, но я не гордый. Поеду тогда участковым в какую-нибудь пердь целину поднимать. - То есть, не в таганское хочешь, а отсюда сбежать, - задумчиво тянет Женя, немного остывая, и, беспомощно глянув на Игоря, негромко спрашивает: - Что случилось? Неужто кто обидел? Да нет, это вряд ли, Игорек сам кого хочешь обидит, а потом догонит и обидит еще раз. Да и быть такого не может - его все в участке обожают, а если кто и не обожает, то уж, как минимум, не испытывает неприязни. Так в чем же дело тогда? - Ничего не случилось, - хмуро роняет Игорь, опуская взгляд в пол, и Женя, растерянно оглядев его с головы до ног, насколько позволяет стол, пробует подступиться снова. - Игорь… - начинает было он, готовясь клещами выуживать правду, осторожно, но вместе с тем неумолимо, однако Игорек резко мотает головой и огрызается: - Двадцать лет, как Игорь уже, - и, кажется, слегка смутившись своей грубости, добавляет чуть спокойнее: - Слушай, ну правда, подпиши и разойдемся. Я все уже решил и не передумаю. Упрямый, как баран, думает Женя раздраженно. Всегда таким был, хоть кол ему на голове теши. И ведь правда, если решил - то все, переубеждать бесполезно, только воздух сотрясать и ругаться попусту. Странно это все, конечно, но пусть лучше Таганка, чем увольнение с позором и какой-нибудь Мухосранск. Замять ведь, если он и впрямь на дежурство хер положит, не выйдет никак. Придется и правда выгнать ко всем чертям за нарушение внутреннего распорядка и пренебрежение служебными обязанностями. Дружба дружбой, а на службе нужно уставу следовать, как и крути. - Да ты скажи хоть из-за чего, - вздыхает Женя, обреченно ища взглядом ручку. - А то хуйня какая-то получается, Игорек. Год все отлично было, а тут - бац, - и такие новости. Может, это он, Женя виноват? Взвалил слишком много, сел и поехал, а Игорь тут света белого не видит из-за работы. Или общага, разваливающаяся с каждым годом все сильнее, доконала. Или попросту устал вдали от цивилизации столичной жить и клубов там всяких? У него же за этот год - внезапно понимает Женя, - ни одной даже самой мимолетной интрижки не было, кажется. В Москву выбирался редко, а в Одинцово и не разгуляешься особо, все как на ладони. Стоит только глянуть на кого-нибудь с интересом, и обязательно найдется тот, кто это зорко приметит, а потом разнесет новость на всю округу. Игорь молчит, глядя на то, как Женя, нащупав ручку, рассеянно вертит ее в пальцах, так и не решаясь подмахнуть злополучную бумажку, а потом его неожиданно прорывает. Опирается ладонями о стол, нависает над головой и громко, так, что в коридоре, наверное, слышно, рявкает: - Из-за чего? Правда, знать хочешь? - и когда Женя, запрокинув голову и заглянув в его потемневшие глаза, кивает, уже тише, но все с той же злостью бросает: - Да из-за тебя, товарищ подполковник. Рожу твою каждый божий день видеть уже сил никаких нет. И Жене кажется, будто его вот прямо сейчас инсульт разобьет на месте. Слова игоревы никак не доходят до мозга, и он тупо пялится в родное, перекошенное яростью лицо и никак не может в толк взять, о чем речь. Рожа-то его, блядь, тут причем вообще? Ну да, нос кривой. Морщин в последние несколько лет больше стало, да в глазах задора поубавилось - не то от возраста, не то от гложущей постоянно тоски. Но неужто Игорек думал, что он вечно молодым да свежим будет? Чужая старость, она, конечно, пугает, однако ведь не до такой же степени, чтобы бежать прочь без оглядки? А Игорь, истолковав его молчание по-своему, склоняется еще ниже и, шумно выдохнув, запальчиво интересуется: - Ну, что смотришь на меня, будто не догоняешь нихера? И Женя, тряхнув головой, предельно честно признается: - А я и не догоняю нихера, как ты изволил выразиться, - а после слегка раздраженно добавляет: - Сижу вот и думаю, то ли лыжи не едут, то ли я ебанутый. Игорь коротко усмехается, но веселья в этой его усмешке нет ни чуточки. Наоборот, так и сквозит какая-то странная горечь, от которой скулы сводит, а потом он негромко хмыкает: - Ладно, тогда я по полочкам сейчас разложу, раз тебе так нравится дураком прикидываться, - и, неожиданно улыбнувшись страшно, пусто и болезненно, вздыхает: - Все просто, проще не бывает: я до сих по уши, сука, вот и все причины. Он отворачивается, дышит тяжело, и пока Женя пытается вспомнить, как вообще произносить хоть какие-нибудь звуки, хотя бы нечленораздельные, похуй уже, лишь бы не раскрывать беспомощно рот, как выброшенная на берег рыбина, Игорь продолжает торопливо: - Я думал, что получится просто рядом быть и не надеяться ни на что. Думал, что сдюжу, и все нормально у нас будет, но я обосрался, Жень. Нихрена у нас ничего не нормально. Я все равно тебя люблю, словно мне все еще шестнадцать, и сделать с этим ничего не могу, хоть убей, - кривится почти болезненно, а потом заканчивает уже чуть спокойнее и как-то равнодушнее, что ли: - Так что, давай не будем мучить жопу, и ты меня с миром отпустишь. Пиво по субботам, забор на даче - это все, как и раньше. Я приезжать буду, обещаю, но видеть тебя почти каждый день я больше не могу, пиздец мне наступает, неотвратимый и полнейший. Он выдыхается, застывает неподвижно и зажмуривается, будто боится не то по морде схлопотать, не то случайно с Женей взглядами пересечься. Даже дышать, кажется, перестает, осознавая понемногу, что именно наговорил. Явно ведь не собирался наизнанку тут выворачиваться, а вот поди ж ты, не сдержался. Не смог промолчать, как, впрочем, и всегда. Женя смотрит на него долгую минуту - совершенно бесконечную и одновременно мимолетную, как ласковое прикосновение солнечного зайчика к щеке, - а потом подается вперед и, ухватив Игоря за лацканы форменного кителя, прижимается к его плотно сжатым губам своими. За спиной с грохотом падает кресло, во дворе отделения, прямо под окном кабинета кто-то громко смеется и свистит, а Жене кажется, что все это происходит где-то в другой реальности, потому что Игорь, тихо и беспомощно что-то простонав, цепляется за его плечи и отвечает на поцелуй. Табак, мятная жвачка, терпкий пот и что-то еще неуловимо знакомое. Голова идет кругом от вкусов и запахов, и Женя, едва не потеряв равновесие, упирается коленом в тумбу. Нужно было обойти этот чертов стол, но все у них вечно через жопу, а оторваться от Игоря теперь уже совершенно невозможно. Кажется, что если отпустить его хоть на секунду, случится что-то непоправимое. Хоть вечно вот так стой, согнувшись в три погибели и оттягивая неизбежное. Он такой идиот, что просто рехнуться можно. Слепой кретин, ничего дальше своего носа не видящий, и страшно представить, чем бы все обернулось, если бы Игорек в очередной раз не оказался смелее него самого. Женя крепче сжимает пальцы на ткани и с отчаянием умирающего в пустыне целует теплые игоревы губы, а потом, окончательно съезжая с катушек от свалившегося на голову внезапного и незамутненного счастья, тихо облегченно смеется. Игорь любит его. Все еще любит, несмотря ни на что. Ни на прошедшие годы, ни на то, что такого болвана тупорылого и не за что по сути. И господи, каким же придурком надо было быть, чтобы этого не замечать. Чтобы думать, что Игорь давно отболел и ему просто ужасно интересно проводить вечера с поросшим мхом старым хреном. Чтобы убеждать себя в том, что шанс он свой упустил безвозвратно. Игорь, на самом-то деле, всегда только его и любил, с тех самых пор, как узнал, что такое любовь вообще, а последние несколько лет лишь упорно пытался доказать себе, что на Жене свет клином не сошелся. Отчаянно и, слава богу, безуспешно. И теперь Жене остается только отдать ему всего себя без остатка, надеясь, что этого хватит, чтобы замолить грехи. Бездарно проебанные годы уже, конечно, не вернешь - не отмотаешь пленку назад, не перезапишешь поверх всех этих дурацких метаний новую, красивую и куда более интересную историю, - но есть еще возможность сделать все правильно и не облажаться. Не разбежаться на звенящей печальной ноте по разным углам, всю оставшуюся жизнь жалея о неслучившемся, но попробовать из наломанных за прошедшие годы дров развести яркий и согревающий костер. Игорь целуется жадно, скользит языком по языку, дышит сорванно и через раз, а потом, будто бы опомнившись, дергается и упирается ладонями в женины плечи, отшатываясь назад. - Совсем сдурел? Думаешь, это смешно, что ли, гланды мне облизать из жалости? - со злостью спрашивает он, утерев рот рукавом, а потом, снова попытавшись выкрутиться из жениной хватки, рявкает: - Руки свои убери. Женя мотает головой почти с отчаянием. - Не уберу, - говорит он тихо и, ловя игорев негодующий взгляд, мягко интересуется: - Игорек, ну ты совсем ничего не понял, да? И Игорь, шумно выдохнув, раздраженно бросает: - Понял, что манипулятор ты хуев, - а потом, прикрыв глаза, как-то совсем беспомощно просит: - Отпусти. Мне на дежурство через двадцать минут заступать. Значит, вся эта отчаянная бравада про увольнение по статье была лишь трепом. Что ж, и то уже хлеб, думает Женя, почти с трепетом глядя на его подрагивающие, чуть светлеющие к самым кончикам ресницы. Одной проблемой меньше, но самый большой слон все еще топчется прямо посреди кабинета, грозясь разнести тут все к чертям, и у Жени остается не так мало времени, чтобы с ним разделаться и выгнать к ебени матери. Всего-то двадцать минут. Впрочем, ему хватит. - Не отпущу, - решительно говорит Женя и, заметив, как Игорь поджимает губы, быстро добавляет: - Никуда не отпущу, хоть усрись, пока не поговорим, - а потом разжимает пальцы на одном из лацканов, скользит рукой выше и, устроив ладонь на игоревой горячей и влажной от пота шее, требует: - На меня посмотри, Игорек. От прикосновения к коже Игорь вздрагивает, жмурится, а потом, помявшись, все же нехотя приоткрывает глаза. Доходит до него видимо, что просто так сбежать не получится, и Женя ласково, чувствуя, как на лету садится голос, говорит: - Люблю тебя. Вот так просто. Три с лишним года в себе это держал, а теперь выложил карты на стол, и никакого сожаления и в помине нет. Единственное, о чем Женя сейчас жалеет, так это о том, что раньше не осмелился язык из жопы вытащить. В первый момент, правда, кажется, что этим своим признанием он марусину память предает, ведь никому и никогда раньше, кроме нее. Ни до, ни после. Однако то, как полузабытые слова, произнесенные вслух впервые за столько лет, срываются с языка неповоротливо, чуждо, но вместе с тем так искренне, успокаивает на раз. Он ведь и впрямь Игоря любит. Не так, как Марусю, по-другому совсем, но настолько сильно, что даже страшно, так что какое уж тут предательство. Скорее, запоздалое и само собой случившееся исполнение последней воли, и Женя уверен, если там, за чертой, что-то есть, Маруся за него, дурака горемычного, только рада будет. Сама же хотела, чтобы Женя счастлив был, просила дальше жить и не терять надежды встретить родного человека в тот их последний разговор, когда пальцы ее уже безвольно в жениной ладони лежали, прохладные и тонкие. Нет, конечно, имела в виду она тогда явно не пацана двадцатилетнего, а какую-нибудь славную молодую женщину, с которой семью завести можно и наследников настругать, но вышло, как вышло. Вышло так, что за много лет лишь Игорек сумел подобрать ключик к клетке из ребер, и проебать такой подарок судьбы никак нельзя. - Ну точно сдурел, - вздыхает Игорь, неуютно передернув плечами от жениного задумчивого молчания, а потом прищуривается и уточняет ехидно: - Что, так на статистику наяриваешь, что все средства хороши? К шутке все сводит. Не верит, понимает Женя. Игорь не верит ему. Думает, что это все хиханьки-хаханьки, и что у Жени ничего святого нет. Что он готов вот так за кадровый ресурс бороться - подло и бессовестно. Или не думает, а просто делает вид, чтобы губу ненароком не раскатать. Ведь столько лет Женя его на расстоянии вытянутой руки держал, влюбленного и мучающегося, кто бы тут поверил? И Женя, разозлившись на самого себя, выпускает ткань кителя из пальцев и рявкает: - Да катись ты на Таганку, если хочешь, я прямо сейчас заявление подпишу и свободен, - хватает ручку и, пододвинув ближе лежащий на столе лист, размашисто ставит подпись, а потом, резко сдувшись, тихо роняет: - Только от меня нос не вороти. Я же серьезно, вот те крест. И, вспомнив, что с богом у него отношения давно не те, чтобы на кресте клясться, досадливо морщится. Рука сама соскальзывает с игоревой шеи, повисает плетью, и Женя, отбросив ручку, резко выпрямляется. Курить хочется до горечи во рту, но он не двигается с места. Выдерживает игорев недоверчивый и ошарашенный взгляд, расправляет плечи и продолжает почти спокойно, хоть и подмывает, конечно, орать со всей дури: - Я много ошибок наделал в своей жизни, Игорек, но если бы промолчал сейчас, это была бы самая большая из всех, - и, покачав головой, добавляет решительно: - Я люблю тебя так, что даже страшно. Как давно не любил и вряд ли уже когда-нибудь смогу. И я трус и дерьма кусок, что столько времени молчал, но если ты и правда до сих пор… Тогда я хочу, чтобы ты остался. Со мной рядом. Насовсем. Выдохшись, Женя опускает голову, вцепляясь пальцами в край стола и, если честно, вообще ни на что не надеется. Дураком надо быть, чтобы рассчитывать, что после стольких невзаимных и больных лет Игорь ему на шею бросится. По морде не даст - уже хорошо. Женя ждет, что вот-вот хлопнет дверь, но вместо это слышит тихие шаги по ковру, а потом Игорь, обогнув стол, оказывается совсем рядом и, коротко коснувшись его плеча ладонью, начинает с нервным смешком: - Признаюсь честно, как на духу, вот такого виража я не ждал, когда к тебе шел, - а потом, как-то разом смягчившись, уточняет: - Вот ты правда сейчас серьезно, или тебе голову просто напекло? Может, воды холодной принести? Паясничает, засранец. Шутки шутит, не то давая возможность Жене соскочить, не то позволяя самому себе не принимать все слишком близко к сердцу, чтобы потом опять больно не было. Женя прикусывает щеку изнутри, накрывает его ладонь на своем плече рукой и, чувствуя, как пульс срывается в позорную тахикардию, решительно бросает: - Я же сказал уже, что серьезно, - а потом, чуть повернув голову, бросает на Игоря взгляд искоса и добавляет спокойно и предельно честно: - Я давно без тебя и не дышу толком. Выдыхаю, а вдохнуть нормально не получается. Блядь, да я… Замолкает растерянно, не до конца понимая, что еще хотел сказать, а Игорь, подступая ближе, мягко давит на плечо, вынуждая к себе повернуться и, глядя сверху вниз - вот же шпала здоровая, - спрашивает прямо в лоб: -Как давно? - и, закусив губу, тянет с легкой угрозой в голосе: - Не говори только, что еще с тех пор, когда я в академию поступал, иначе я тебе врежу так, что в ушах зазвенит. Я, сука, до сих пор помню, как ты мне какую-то херню затирал про то, что я перерасту и вообще все себе выдумал. - Да нет, конечно, тогда и в мыслях не было. Ты ж еще совсем сопляком был, - поспешно открещивается Женя, а потом, немного поторговавшись с собой, все же нехотя признается: - Но зерно сомнения ты тогда определенно заронил и задорно подливал масла в огонь. Я понял, что влип, где-то через год. А еще через полгода смирился с тем, что вернуть все, как было, уже не получится. Игорь прищуривается и, покачав головой, вздыхает: - Вот ты мудак, - и, коротко погладив плечо большим пальцем, хмыкает: - Раньше сказать не мог? Обязательно было столько лет проебать? В его светлых глазах пляшут черти, и Женя, не удержавшись, трется щекой о тыльную сторону его горячей ладони, а после, неуверенно улыбнувшись краешком губ, тянет: - Да я думал, тебе оно и не нужно уже вовсе. Что ушел поезд. И Игорь, неожиданно рассмеявшись, уточняет с изрядной долей ехидства: - На прошлый новый год тоже так думал, когда я об тебя хером терся спросонья? Но Женя на это его веселье не ведется, кивает и серьезно говорит: - Тогда тоже. Думал, что ты не понимаешь, что творишь и, видит бог, я вообще-то тогда еле сдержался, чтоб на твои пьяные уговоры не поддаться, - переводит дух, кусает изнутри щеку, заталкивая поглубже всплывшие так не вовремя воспоминания о теплых губах на загривке и горячем хере, тычущемся в бедро, и продолжает тихо: - Думал, потом обсудим все нормально, и если ты хоть намекнешь, что… - Да какие тебе намеки еще нужны были? Я ж себя вел так, что до сих пор стыдно, - перебив его, бормочет Игорь, закатывая глаза, а потом упрямо, несмотря на румянец, тронувший щеки, добавляет, даже не запнувшись: - Разве что трусы не стянул и жопу не подставил. Он, тяжело дыша, склоняется ниже и, уткнувшись горящим лицом в женину шею, замирает вот так, а Женя, чувствуя, как наконец начинает ослабевать тугая пружина, натянувшаяся где-то внутри, осторожно гладит его по спине и негромко вздыхает: - Вот именно. Ты вел себя так, словно тебе все равно с кем, и я решил, что пьяной еблей только все испорчу. Что утром ты пожалеешь, - и, расслабляясь от теплого дыхания на коже, заканчивает мягко: - А ты утром даже не вспомнил нихрена, только извинялся и пел баллады нашей вечной дружбе. Вот я и счел за лучшее молчать и дальше. - То есть, мудак, получается, я? - как-то растерянно уточняет Игорь, и Женя поспешно мотает головой. - Нет. Все просто глупо как-то вышло, - спокойно говорит он, потираясь носом об игорев лохматый и взмокший от жары висок, а потом улыбается и предлагает ласково: - Попробуем теперь по уму? Ну, если хочешь, конечно. Игорь вскидывается так резко, что нос ему едва не расквашивает. Смотрит пристально, внимательно и, расплывшись в шалой счастливой улыбке, бормочет: - Да ты шутишь, что ли? Ты вообще от меня теперь больше не отделаешься, даже если сильно приспичит, - и, обхватив ладонью женин затылок, присасывается, как пиявка. Жадно и торопливо вылизывает рот, прижимаясь теснее. Стонет сдавленно, когда Женя ловит губами его язык, и совершенно крышей едет, по всей видимости, от ласкового и успокаивающего прикосновения пальцев к щеке. Желанием от него прет за версту - густым и дурманящим, - таким, что хочется запереть кабинет и отключить голову напрочь. Целовать, пока губы не заболят, а потом стянуть штаны и, опустившись на колени, неловко и неумело сосать, пока Игорек горло себе не сорвет. Но здравый смысл все же берет верх, несмотря ни на что, потому что, во-первых, колени у Жени уже не те, чтобы ими по полу елозить, во-вторых, стены в отделении чуть ли не картонные, а в-третьих, и это самое главное, их двадцать минут истекли, и если Игорь не поторопится, то придется скрепя сердце, выдать ему на летучке в понедельник по первое число за опоздание на дежурство. И Женя, напоследок коротко коснувшись игоревых губ, решительно упирается ему в плечи. - Липатову скажешь, что я задержал, - хрипло говорит он, приглаживая встрепанный затылок, и Игорь, громко чертыхнувшись, отступает на шаг. Быстро смотрит на запястье с часами, трясет головой и, торопливо поправляя китель, отмахивается: - Да пофиг, ему Еремин уже точно растрепал, что я в участке, а он мужик нормальный, волну гнать не будет из-за пары минут, - и, срываясь к двери, бросает через плечо: - Я утром приду после смены. И только попробуй заднюю дать… - Я что, на законченного идиота похож? - улыбается Женя и, спохватившись, добавляет: - Игорек, писульку свою забери, я ж подмахнул. - Да порви ее нахер, - смеется Игорь, распахнув дверь и, видимо, напоровшись на встревоженную шумом в кабинете Аллочку, громко гаркает: - Честь имею, товарищ подполковник. За окном догорает очередная пятница, в Багдаде все спокойно, а Женя впервые за чертову кучу лет ощущает себя таким счастливым, что сердце замирает. Седина в бороду - бес в ребро, думает он весело, поднимая опрокинутое кресло и нащупывая на столе сигаретную пачку. Чиркает зажигалкой, с наслаждением затягивается и прикрывает глаза. Вместе с горьким дымом во рту все еще ощущается привкус мятной жвачки. Вместе с вечерним гомоном и гулом милицейских сирен в раскрытое окно залетает жаркий и иссушающий ветер перемен. Просыпается Женя от нестерпимой духоты и яркого солнца, заглядывающего в спальню сквозь давно немытое пыльное окно. А еще - от тихого умиротворенного сопения под боком, тяжелой руки на животе и острой коленки, упирающейся в ногу. Моргает осоловело, гадая, который час - судя по солнцу, уж за полдень перевалило, - и с удивлением понимает, что сто лет вот так подушку не давил, как убитый. Не слышал даже, как Игорь пришел и под одеяло залез. Впрочем, оно и не удивительно - лег, когда уже светало вовсю. Сначала слонялся весь вечер и полночи по квартире, как неприкаянный, то и дело пытаясь отвлечься от своих путаных мыслей с помощью прихваченной из кабинета пачки рапортов, а потом, сдавшись и осознав, что нет, сегодня бесполезно это все, сидел в кухне и курил одну за другой, прикрыв глаза и не в силах стереть со своего лица придурковатую улыбку, пока срубать не начало. Думал Игорька дождаться, встретить у порога, к себе прижать и осторожно целовать сонного и усталого, пока закравшиеся в голову за ночь сомнения не рассеются вместе с утренней дрожащей дымкой, а в итоге не дотерпел совсем немного, и чувствуя, что вот-вот свалится со стула, смыл с себя липкий пот вместе с дурными метаниями, а после уснул мертвецким сном. Часы громко тикают в тишине залитой солнечным светом квартиры, привычно отсчитывая секунду за секундой, умиротворяюще и с тихим каким-то торжеством. И впервые за чертову кучу лет думается не о том, сколько осталось, а сколько всего еще впереди. Игорь тихо вздыхает, утыкаясь носом куда-то в подмышку, и, не просыпаясь, скользит ладонью с живота на бок, обнимая крепче. Красивый и такой юный, что сердце предательски сжимается от мысли, что он все же, несмотря ни на что, Женю выбрал, а не кого помоложе да на рожу складнее. Что больше не придется на него издалека любоваться. Что можно теперь вот так - в собственной кровати, в субботний полдень и не боясь быть застигнутым врасплох. Что если Игорь сейчас проснется, можно будет целовать его, заспанного и теплого, а не стыдливо отводить взгляд и, кусая губы, проклинать себя на чем свет стоит. В случившееся, конечно, до сих пор верится слабо. В то, что Игорь не только сумел сквозь годы пронести свою подростковую влюбленность, но и позволил ей стать чем-то иным и новым. Сильным, взрослым и всепрощающим. Любой другой бы на его месте злился на Женю за трусость, проклинал бы за тупость и не факт, что вообще дверью бы не хлопнул, так и не дослушав до конца. Но Игорь всегда относился к нему по-особому - прощал чуть больше, чем другим, и понимал чуть больше, чем следовало бы. И все это - не в память о хороших временах, а просто потому, что и вправду любил. Сильно, беззаветно и со всем идущим в комплекте дерьмом. И Женя всерьез намеревается вверить ему всего себя взамен, без остатка и без всяких сожалений. Подарить все нерастраченное тепло, сделать и сказать все то, на что не решался раньше. Теперь-то можно и нужно даже. Кому ведь еще душу нараспашку открывать, если не ему, такому родному и близкому? Игорек, конечно, всегда был достоин лучшего, чем застрять в Подмосковье с не молодеющим мужиком за сорок, но если он выбрал Женю - еще тогда, много лет назад, - то кто Женя такой, чтобы с ним спорить и убеждать, что глупо все это. Это в шестнадцать он мог Игорю сказать, что, мол, поумнеешь и перерастешь, а теперь-то что уже? Здоровый лоб, целый настоящий лейтенант, а не сопляк зеленый, сам как-нибудь разберется, что с жизнью своей делать и с кем ее жить. Женя больше ни словом не намекнет, что можно было и кого получше найти, ведь если Игорь счастлив с ним будет рядом - то нечего и воздух сотрясать. А Игорь, он уверен, уже счастлив. Ведет носом от подмышки к плечу, улыбается сонно, не открывая глаз, и поворочавшись, хриплым со сна голосом интересуется: - Давно не спишь? - Недавно, - хмыкает Женя, оглаживая его всклокоченную темную макушку и кончиками пальцев проходясь от шеи до лопаток. Игорь тянется за движением, запрокидывает голову и, довольно жмурясь, сладко выдыхает. Длинно и с таким наслаждением, что внутри потихоньку зарождается глупое желание гладить и нежить его до скончания веков, лишь бы только вот так и лежал рядом, до одури теплый теплый и непривычно расслабленный. Умиротворенный настолько, что даже отчетливо залегшую в последние пару лет хмурую складку меж бровей не отыщешь теперь, как ни старайся. До вчерашнего дня Женя о таком и мечтать не мог. - Но загрузиться уже успел, по глазам вижу, - чуть укоризненно замечает Игорь, ластясь к руке, и добавляет: - Не надо, ладно? Если ты сейчас хотя бы заикнешься о том, что вчера погорячился, я тебе нос на другую сторону заправлю, понял? И Женя, глядя в его серьезные, обычно темно-серые, а сейчас, в ярком солнечном свете почти прозрачные глаза, смеется. Легко, необидно и чувствуя, как из головы тут же все сомнения выветриваются на раз. Было бы в ком сомневаться. - Вот уж дудки, - фыркает он, зарываясь пальцами в буйные и спутанные со сна кудри, а потом, помолчав, добавляет честно: - Я просто призадумался, как оно вот так все вышло. - Что именно? - уточняет Игорь несколько настороженно, но Женя, улыбнувшись ему, лишь плечами пожимает: - Да все. Но главное - то, как ты спустя столько лет все еще не одумался и кого получше не нашел. Первый и последний раз он говорит это вслух. Не для того, чтобы Игоря в чувство привести и заставить сомневаться в собственном выборе - вот уж боже упаси, - а просто чтобы быть откровенным и не начинать с какого-нибудь безобидного, но совершенно ненужного вранья их с Игорем новую страницу. Хватит, достаточно уже напизделся. Настолько, что чуть сам же все и не похерил. Ему от Игорька скрывать теперь совсем нечего, все самое сокровенное вчера еще на голову вывалил. Игорь, прищурившись, хмыкает и спокойно отвечает: - Я искал, Жень. Ну да ты и сам в курсе, чего уж там, - и, чуть смутившись, видимо, добавляет уже тише: - Нет лучше, хоть усрись. Я тебя полжизни знаю, и могу точно сказать - пока никто даже близко не стоял. - Так уж и не стоял, - усмехается Женя, мысленно отвесив оплеуху заворочавшейся внутри жгучей и противной ревности. Многое ему теперь позволено, это да, но вот упрекать Игоря, даже мысленно, за всех его ухажеров и за каждый яркий засос на шее, клеймом отпечатавшийся в памяти, права у Жени нет. Сам дурак. Игорь вздыхает, почти невесомо поглаживает кончиками пальцев его ребра и серьезно говорит: - Ты правильный и надежный, без мишуры и говна. Честный. И ты всегда был тем, кто меня поймет и плечо подставит. Если и любить кого-то, то вот такого, как ты, а не того, кто пиздеть с три короба будет и нервы мотать, - а потом улыбается мягко и снова вжимается всей ладонью в бок, будто бы сейчас достанет фломастер и примется, дурачась, обводить им контур своей пятерни на коже. Женя смотрит на него и чувствует, как внутри что-то сжимается. Не то от щемящей нежности, не то от дурацкой непрошенной мысли, что Игорек, рано лишившийся отца, тянулся к нему именно в поисках плеча, и будь Костя жив, неизвестно, как бы что сложилось. А потом понимает: да доживи Костя хоть до нынешних дней, не поменялось бы ничего - Игорь и при живом отце практически сиротой был. Искал тепла в чужих, казалось бы, людях - и находил его неизменно, потому что щедро дарил свое собственное. Согревающее и дающее надежду. Как бы Федя с Леной пережили свое горе, если бы не Игорек? Да кем бы, в конце концов, он сам был и что бы с ним сталось, если бы Игоря рядом не было все эти годы? Спился бы уже давно или на работе убился. - Чего молчишь, язык проглотил? - осторожно уточняет Игорь, потираясь лбом о женино плечо, и Женя, опомнившись, качает головой. - Нет, просто тихо радуюсь, что у тебя такой хреновый вкус на мужиков, - и, усмехнувшись, добавляет ласково: - А еще думаю о том, как мне повезло, что ты такой болтливый и вовремя заткнуться не умеешь. Умел бы - ушел бы вчера, не оглядываясь, и никогда б я не узнал, что я такое сокровище. - Дурак ты, - совсем не обидевшись, ржет Игорь, а Женя, закивав, вторит ему: - Дурак, конечно, - и, глянув на Игоря с нескрываемой нежностью, добавляет тихо: - Влюбленный старый дурак. Получи и распишись. Игорь, все еще посмеиваясь, ведет рукой по его груди, ведет по шее и, обхватив женин затылок, тянется ближе. Целует мокро, глубоко, скользит влажным языком в рот, и не поддаться ему совершенно невозможно. Женя отвечает жадно, путается пальцами в волосах, а потом обнимает свободной рукой за плечи и чувствует, как Игорь, шумно выдохнув, жмется теснее. Ладонью по острым лопаткам, потом вниз вдоль позвоночника. Под легким одеялом нестерпимо жарко, у Игоря поясница от пота влажная, да и весь он, как печка раскаленный. Распаленный донельзя. Женя притискивает его ближе, еще до конца не осознавая, что делать-то собирается дальше, а потом рука сама соскальзывает ниже, и он удивленно задыхается, неожиданно даже для себя огладив ладонью игореву ладную задницу, на которую так часто в последнее время заглядывался. Ничего криминального, разумеется, Игорь наоборот довольно мычит и глаза прикрывает, бесстыдник этакий. Подставляется под прикосновения и окончательно плавится, стискивая пальцы у Жени на загривке. И все хорошо, все просто замечательно, блядь, вот только под тонким одеялом он совсем голый лежит, и эта простая мысль здорово дает в голову. Даже больше, чем его неторопливые и тягучие, словно свежий липовый мед, поцелуи. Женя замирает нерешительно, ощущая, как острое и сладкое возбуждение прокатывается вдоль позвоночника. Неведомое ранее - все, что он прежде рядом с Игорем ощущал, и в подметки не годится, - и одновременно пугающее. Вот они же и впрямь сейчас как никогда близко к тому, чтобы потрахаться. И если поцелуи - это знакомая Жене территория, недаром ведь половину ростовских девок перецеловал по молодости, то вот секс… Тут он заходит в тупик. Во снах и фантазиях-то все как-то само собой получалось, а на деле Женя понятия не имеет, как оно с мужиком-то. И ведь не додумался, дурья башка, на Горбушке парой кассет разжиться. Думал, не пригодится, а оно вон как вышло. Хорошо, просто замечательно и страшно до усрачки. Игорь же истолковывает его ступор по-своему. Осторожно прикусывает за губу, зализывает тут же и, уткнувшись носом в щеку, ворчит немного смущенно: - А что ты так смотришь на меня, будто бы осуждаешь? Я утром вонючий и грязный притащился. Сходил в душ, чтобы грязь в кровать не тащить, а трусы было лень искать, - и, фыркнув, добавляет ехидно: - Это потом я, уже засыпая почти, подумал, что они мне, в общем-то, и не понадобятся, наверное. - Не осуждаю, - тихо смеется Женя, чувствуя, как непрошенная, замешанная на возбуждении паника отступает, и, подмигнув Игорю, с удовольствием сминает пальцами крепкую ягодицу. Кожа у него мягкая, с легким пушком, а вот мышцы стальные почти. Сладкая упоительная юность, когда, чтобы оставаться в форме, достаточно лишь на жопе ровно не сидеть и по утрам зарядку делать. Жене-то уже давно приходится пару вечеров в местном школьном спортзале потеть, чтобы не стыдно было летом по даче в купальных плавках гонять. - Что тогда? - не отстает Игорь, быстро облизывая губы. - Ты точно напрягся, даже отпираться не думай. В чем дело-то? И Женя, поняв, что отвертеться не получится, признается, немало смутившись абсурдности собственных слов: - Да я испугался, что ли? - Кого, меня? - вскидывается Игорь, ошалело на него вытаращившись, и от этого незамутненного удивления на его лице разом как-то даже немного легче становится. - Себя, - Женя вздыхает и, помявшись, упрямо, ощущая себя идиотом круглым, продолжает: - Я же говорил тебе еще тогда, что с мужиками никогда у меня не было. Так вот, ничего с тех пор не поменялось. - Ну не было и не было, - пожимает плечами Игорь. Улыбается и, коснувшись губами щеки, бросает спокойно: - Думаешь, мне не все равно? Все-то у него легко и просто, думает Женя, перебирая темные волосы на затылке, а потом ведет ладонью к пояснице и, набрав в грудь побольше воздуха, с досадой выдыхает: - Да я ж даже не знаю, как к тебе подступиться, чтоб херни какой не наворотить, - и, чувствуя, как горят уши, с силой прикусывает щеку изнутри. Еще чуть-чуть - и до крови бы. Игорь ерзает, обхватывает пальцами за подбородок и, поймав женин бегающий взгляд, все так же спокойно заявляет, ничуть не смущаясь: - Зато я знаю, - и, помолчав немного, спрашивает прямо в лоб: - Ты вообще хочешь сейчас или я тороплюсь сильно? - Дурацкий вопрос, - ворчит Женя, закатывая глаза, но Игорь продолжает пристально смотреть в ожидании внятного ответа, и приходится все же расщедриться на слова. Женя мелко дышит, чувствуя, как накрывает страшно и неумолимо, а потом, сгорая от непрошенного и дурацкого какого-то стыда, почти рявкает: - Я сейчас трусы хером порву, вот как хочу. Доволен? - Еще как. Всегда приятнее услышать своими ушами, чем просто догадываться, - хмыкает Игорь самодовольно и, сдув со лба лезущую в глаза челку, подмигивает: - Если хочешь, значит, как-нибудь разберемся, уж поверь. Не первый раз замужем. А потом, осознав, видимо, как это все прозвучало, громко ржет и лезет целоваться. Одуряюще сладко и до ужаса многообещающе. И отпускает на раз. Игорь жмется ближе, закидывает ногу на бедро, притираясь крепким стояком, а Женя снова, уже без всяких дурацких сомнений, ухватив его за зад, беспомощно стонет, ощущая кожей влажную твердую головку. Вылизывает горячий рот, чувствует, как Игоря перетряхивает мелко от прикосновений, слышит, как он дышит заполошенно и через раз, с ума сходит от запаха пота и собственного дешевенького шампуня, забивающего ноздри. Игорь пахнет так привычно и знакомо, но вместе с тем - совершенно по-новому. Льющимся через край возбуждением, знойным летом и абсолютным счастьем. Бормочет что-то невнятное, обнимает за шею, а потом, окончательно обнаглев, скользит рукой под одеяло и накрывает ладонью хер прямо поверх трусов. Гладит пальцами, чуть сжимает и, осознав, что никто его останавливать не собирается, тянет резинку вниз, выпуская наружу до боли чувствительную головку. И Женю будто кипятком окатывает с ног до головы. Душно становится нестерпимо, словно в бане, и кажется, что сердце сейчас совсем зайдется и остановится. Не то от вышибающего мозги желания, не то от того, что в нагретой злым полуденным солнцем спальне и впрямь жарища стоит такая, что в иной парилке попрохладнее бывает. - Ты дыши давай, нам тут только инфаркта не хватало, - беззлобно ржет Игорь, потираясь о женино бедро, а потом коротко касается губами плеча и тихо добавляет: - Я сейчас. Одна нога здесь, другая там, - и, заметив женин растерянный взгляд, улыбается широко и, даже не смутившись, поясняет: - Презики в кармане остались. А потом выбирается из-под одеяла и, сверкнув голой жопой, скрывается в дверном проеме. Женя, покачав головой, шумно выдыхает. Ну да, все правильно, хоть у кого-то должно оставаться немного здравого смысла, и сегодня Игорек его, кажется, по очкам всухую обходит. Пульс понемногу приходит в норму, воздух, хоть и с трудом, но добирается до легких, и Женя, решив, что хватит уже целку из себя строить, поспешно стаскивает трусы и скидывает их на пол вместе с одеялом. Потягивается с наслаждением, ухватившись пальцами за изголовье, да так и замирает, когда Игорь на пороге показывается. Высокий, ладный, со слегка тронутой загаром кожей и такой непривычно-откровенный в этой своей наготе посреди бела дня, что у Жени дыхание перехватывает. А Игорь, тем временем, медленно подходя ближе, хмыкает: - Я уж думал, у тебя труселя с боем придется отбирать, - и, пройдясь обжигающим, внимательным и сосредоточенным взглядом по Жене с головы до ног, тихо замечает: - Красивый ты - пиздец просто. И как тебя такого за столько лет никто к рукам не прибрал, ума не приложу. - Характер мерзкий, - лениво отмахивается Женя и, протянув вперед руки, добавляет: - Иди сюда уже, чего топчешься. Он ждет, что Игорь под бок снова завалится, но тот кивает и, ухватившись за ладонь, опирается коленом на тихо скрипнувший матрас, а потом перекидывает ногу через женины бедра и, глядя прямо в глаза, опускается сверху. Склоняется ниже, притираясь твердым членом к животу, выдыхает шумно и медленно, никуда не спеша уже, целует. Уходит куда-то вся торопливость и дурная жадность, уступая место вдумчивой ласке, и Женя, обняв его за плечи, отвечает тем же. Едва касаясь, скользит языком по языку, ловя сбившееся поверхностное дыхание, прихватывает нижнюю губу своими и крепко сжимает игоревы пальцы в руке. Так долго они ждали, что теперь уже и не хочется голодно спешно трахаться, а хочется потеряться в ощущениях и запомнить каждое прикосновение. Если не на всю жизнь, то хотя бы очень надолго. Игорь под ладонями мягкий, гуттаперчевый совсем. Ласковый, горячий, мокрый и такой возбужденный, что аж дурно. Дурно и хорошо до нытья за ребрами. И как он такой Жене-то вообще достался? По ошибке, не иначе. Кто-то там, пожалуй, некисло наебался в небесной канцелярии, когда ниточки судеб связывал, но Жене плевать. Теперь уже совершенно точно и безвозвратно. Он любит Игоря, любит так сильно, что это даже не смешно, и нужно было совсем дураком быть, чтобы столько лет от этой простой истины бегать с упорством барана. Женя целует его губы, целует щеки с пробившейся за ночь щетиной, ведет носом по линии челюсти, и когда Игорек, тихо беспомощно выдохнув, откидывает назад голову, прижимается приоткрытым ртом к влажной шее. На языке соль, терпкая и пряная, и бешено стучащий пульс. Ладонь его скользит по жениному боку, почти обжигая, а потом он возится с чем-то и заводит руку за спину, мимолетно мазнув пальцами по головке. Вздрагивает, стонет тихо и протяжно и, стиснув женину ладонь, трется об него, тяжело дыша. Вжимается хером в живот, снова двигает рукой, задевая головку костяшками, и Женя, скользнув рукой от плеч вниз, задыхается, осознав, что именно происходит. Игорь себя пальцами трахает. Медленно, не спеша и мелко подрагивая. Так вот что в виду имел, когда говорил, что не первый раз замужем. Идея, в общем-то очевидная, наверняка не одной задницей проверенная, но Жене в этот самый момент она кажется чуть ли не открытием века. Наверное именно так себя ощущали какие-нибудь там древние люди, которым соплеменник впервые показал, как добывать огонь. Ладонь сама скользит дальше, оглаживает напряженную ягодицу, отчего Игорь, подавшись вперед хрипло выстанывает что-то невразумительное и двигает рукой чуть резче, а потом Женя наощупь находит его пальцы и, невесомо огладив костяшки, тихо предлагает: - Давай я? Игорь вскидывается, смотрит ошалело - совсем взгляд поплывший и размазанный, - а потом коротко облизывает губы и уточняет тихо: - Что, вот так просто? - А что, сложно должно быть? - удивляется Женя, касаясь его влажных скользких пальцев и, окончательно осмелев, проходится подушечками вокруг. Одуряюще гладко, и туго, и скользко тоже. Явно что-то вместе с гондонами притащил, чертила такой. - Ну, знаешь, мне и брезгливые попадались, - отведя взгляд в сторону, хмуро признается Игорек, губу закусывая. - Хер-то свой в резинке каждый дурак засунуть может, а тут другое ведь… И смутившись, роняет голову Жене на плечо, пряча загоревшиеся щеки. Ишь ты, как пальцы в себя совать - это он смелый, а как вслух об этом сказать, так смущается, словно красна девица. И лишь потом только доходит, что дергается Игорек вовсе не из-за откровенных разговоров, а от того, что в очередной раз о ком-то другом с Женей говорит. Ком-то, с кем трахался, и вот от этого ему и неловко, балбесу такому. Боится будто, что этими своими байками Женю заденет за живое, напомнив лишний раз, как много воды утекло с тех пор, как они впервые целовались. С тех пор, как Игорек робким невинным мальчишкой был. Да, воды много утекло, но оно и к лучшему. Четыре года назад ни один из них двоих не был готов к тому, что происходит прямо сейчас, в эту самую минуту. Четыре - и даже три, - года назад Женя бы скорее руки себе вырвал, чем решился бы Игоря хоть пальцем тронуть, да и Игорек бы совсем другим был. Не знающим, чего и как именно хочет, а решительным до ужаса, но вместе с тем смущенным и даже, может, испуганным. Поэтому нет никакого резона у Жени дуться на тех игоревых хахалей, что в прошлом остались, а нужно им спасибо сказать за науку, да порадоваться от души, что все они оказались, как на подбор, идиотами. Женя таким не будет. - Ну ты за кого меня держишь вообще? - журит он мелко подрагивающего Игоря и кончиком носа по виску ведет, ластясь. - За дурака, который только хер совать может, а все остальное - это уж как-нибудь без меня? Так, что ли? - и, помолчав, добавляет с изрядной долей ехидства: - Я, Игорек, с мужиками, может и не спал, но и в девок не только хером тыкал, смею тебя заверить. Никакой брезгливости и в помине нет. Секс вообще дело грязное со стороны, с кем ты в койку не ложись, недаром его в Советском Союзе не было. Но то, что происходит между двумя людьми за закрытыми дверями, ебать в принципе никого не должно, и если тебе и тому, с кем ты в кровати оказался, хорошо и правильно, то и беспокоиться не о чем. Женя законченным ханжой никогда не был, девчонок между ног безо всяких там заморочек лизал и даже удовольствие получал, чувствуя, как пряно и вязко на языке делается, так почему сейчас-то по-другому должно быть? Если хочешь в жопу трахаться, то и предрассудков быть не должно. Должно остаться только чистое и незамутненное желание хорошо сделать, а не только свой кусок пирога урвать. Игорь смущенно смеется и прижимается губами к шее. - Правда, чего это я, - бормочет тихо, а потом, разразившись уже несдерживаемым хохотом - и как ему с пальцами в собственной заднице весело ржать-то удается? - добавляет: - Ты ж по-любому первым террористом на селе был и всех девок в округе перепортил. - Некоторых не портил, некоторых только языком. Ну, знаешь, тех, кто до свадьбы ни-ни, - с достоинством парирует Женя, тоже рассмеявшись, а затем хмыкает и мягко интересуется: - Ну так что, можно? Или за зад свой драгоценный переживаешь и новобранцу не доверишь? - Руку давай, - расслабившись окончательно, говорит Игорь негромко и, повозившись, выдавливает что-то светлое и густое из небольшого тюбика. Отбрасывает его в сторону и наставительно добавляет: - Только коней не гони, а то я сто лет не трахался. Вся ебля - с работой, да и та в мозги. Женя усмехается, кивает коротко и, растирая по пальцам подсунутую Игорьком вязкую дребедень, с подозрением уточняет: - Это что вообще? - Да уж не детский крем, - фыркает Игорь весело, а потом, устроившись поудобнее и прогнувшись в спине, прикусывает Женю за плечо, и все вопросы из башки будто ветром выдувает. Первое прикосновение нерешительное, почти неуверенное, но Игорь точно от удара током вздрагивает, когда он подушечкой пальца трет скользкую дырку, а потом и вовсе срывается на жалобный стон, стоит только медленно и осторожно толкнуться на одну фалангу. Сжимается на мгновение, потом сразу же растекается бесформенным киселем по груди, расставив пошире колени. Первый палец входит в него легко, скользит, как по маслу, выбивая тихие сладкие поскуливания, а вот со вторым приходится повозиться. Ладонью по мокрой спине, шепотом в ухо Женя отвлекает его, как может, и уже едва ли не жалеет, что не позволил Игорю все самому сделать хотя бы в этот раз. Не потому, что нагоняет запоздалой стыдливостью - да хрена с два, - а потому, что боится сорваться и поспешить. Боится поторопиться, поддавшись бьющему в голову возбуждению, которое все сильнее мозги плавит с каждым новым движением руки. С каждым новым игоревым беспомощным стоном, когда он дергается, мажет приоткрытым ртом по жениному плечу и обжигающе горячо и туго стискивает собой пальцы внутри. Едва держась в здравом рассудке, Женя осторожничает из последних сил, толкаясь неглубоко и медленно, чувствуя себя едва ли не сапером на минном поле, а потом Игорь ворчит сипло: - Да ну я ж не сахарный, блядь, - и сам подается назад, одним плавным движением насаживаясь до самых костяшек, а дальше все происходит как-то само собой. Женя давит на его поясницу, неспешно двигая внутри двумя, а потом и тремя пальцами, ловит ртом хриплые стоны и чувствует, что сейчас натурально сгорит дотла к чертям собачьим. Потому что хорошо до звезд перед глазами, когда Игорек своим напряженным животом о хер трется. Когда он коротко сжимается на пальцах и громко дышит, цепляясь за плечи, а потом больно и вместе с тем одуряюще хорошо прикусывает за шею, окончательно перестав себя сдерживать. Открытый такой, откровенный и наконец только женин во всей этой своей бескрайней жажде не то трахаться до потери пульса, не то просто любить. И это добавляет дурной смелости. Женя двигает рукой резче, толкается глубже и, поддавшись порыву, чуть разводит внутри пальцы. Чувствует, что правильно все делает, потому что Игорек, судорожно и шумно глотнув ртом воздуха, почти захлебывается. - Так хорошо? - севшим голосом тихо спрашивает Женя, все же не удержавшись, и кажется, будто бы невозможно еще больше умом тронуться, но когда Игорь, оперевшись на локоть, чуть приподнимается и смотрит окончательно поплывшим, словно бы пьяным и невидящим взглядом Жене в лицо, в глазах на мгновение темнеет. - Охуеть как, - выдавливает он из себя хрипло, а потом, зажмурившись и запрокинув голову, добавляет: - Еще немного, ладно? Я правда давно не… Договорить ему Женя не дает - подается вперед и сминает губы поцелуем, чтобы чепуху не нес. Яйца, конечно, уже почти до боли тянет, но это неважно все, он готов хоть вечность вот так, одними только пальцами, лишь бы Игорьку хорошо было. Лишь бы вот так же плавился и дышал через раз, закатывая глаза от жгучего, бьющего по мозгам удовольствия. За гондоном Игорь тянется сам. Торопливо рвет фольгу, проходится пару раз ладонью по ноющему члену и дрожащими руками раскатывает резинку. Опускается сверху тоже сам - медленно и неотрывно глядя на Женю своими потемневшими, чуть ли не черными от возбуждения глазами. Упирается в грудь, дышит тяжело и хрипло, а потом, стоит только ухватить его покрепче за зад, до конца насаживается и, громко застонав, запрокидывает голову. И просто рехнуться можно, какой он узкий и тесный. Горячий нестерпимо, что от одного этого жара Женя едва не кончает позорно. Игорь замирает на мгновение, застывает, тяжело дыша ртом, а потом осторожно двигается вперед, чтобы после вновь податься назад бедрами. И господи, какой же это пиздец. Неконтролируемый полет в бездну, мать его так. Каждое движение будто током по оголенным нервам, и Женя из последних сил сдерживается, чтобы не наподдать снизу. Сжимает пальцами ягодицы, неотрывно смотрит на напряженную игореву шею - потому что в глаза страшно, а то как засосет с концами, - и дышит через раз, чтобы не сорваться. Он не трахался ни с кем - подумать страшно даже, - почти восемнадцать лет, но не это голову кружит, как самая злая бормотуха, а простая и все еще кажущаяся сладким сном мысль, что рядом Игорь. Игорь, которого, как Женя думал, он безвозвратно упустил и которого он любит так, что предательски сердце с привычного ритма сбивается. Игорек какую-то околесицу несет, навалившись сверху всем весом и беспорядочно касаясь губами лица. Сжимается так, что у Жени в глазах темнеет на мгновение и хер непроизвольно дергается, а потом, почти растекаясь тонким слоем, упрямо насаживается снова и снова. Колени у него не просто дрожат, а буквально ходуном ходят, безвольно разъезжаются в стороны и скользят по простыни, раскрывая еще больше, и Женя, обняв его за плечи, резким рывком подминает Игоря под себя, решив, что хватит. Хватит себя мучить и Игоря тоже, видно же, что тот уже из последних сил двигается, потерявшись в реальности окончательно. И хочет больше, хочет еще, просто отчего-то - вот же диво-дивное, - не решается попросить. В глазах игоревых - темных и бездонных, - столько нежности, что хоть плачь от дурного сумасшедшего счастья, но вместо этого Женя прижимается раскрытым ртом к мокрой соленой шее и, подхватив Игоря под бедро, садистски медленно и неторопливо втрахивает его в скрипучий матрас, чувствуя, как от тихих стонов вибрирует горло. Глубоко, неспешно, так, что Игорек по постели растекается и, судорожно вцепившись в плечо, хрипло скулит, притираясь пяткой к пояснице. Нет в нем сейчас ни стыда, ни совести, ни здравого смысла, ну да и к черту их. Женя вжимается теснее, чтобы на каждом движении животом по мокрой, текущей головке проезжаться, упирается локтем в кровать и сбивается с четкого и выверенного ритма, потому что звон в яйцах невыносимым становится. Потому что Игорь - тесный, взмыленный и отчаянно за него цепляющийся, - с ума сводит и всем своим видом, каждым своим взглядом и едва уловимым движением навстречу умоляет буквально выебать его от всей широты души. И Женя больше не миндальничает, трахает быстро и глубоко, крепко ухватив за бедро и чувствуя всем телом мелкую, почти лихорадочную дрожь. Игорь скребет пальцами по затылку, тянет к себе еще ближе и срывается на громкий беспомощный стон на радость всем соседям, но даже от этого в голове не проясняется, скорее, еще сильнее хочется, наплевав на все и на всех, выбивать из Игорька эти ласкающие ухо совершенно невменяемые звуки. Знать, что ему хорошо сейчас, и убеждаться раз за разом, двигаясь глубоко внутри. Умирая от того, как Игорь цепляется за него изо всех сил и вздрагивает, когда Женя, окончательно одурев, оставляет на доверчиво подставленной шее мгновенно налившийся краской и наверняка болючий засос. Он попросит за это прощения потом, обязательно попросит, виновато зализывая синяк, но сейчас кажется таким важным оставить свой след поверх десятков других, давно заживших. Чтобы никто больше в игореву сторону и смотреть не думал. Движения совсем беспорядочными становятся, то мелкими и быстрыми, то длинными и мучительно медленными, и Игорь кончает с еще одним громким сорванным стоном, забрызгав живот теплым и липким. Лезет целоваться пересохшими губами, обнимает ногами и шепчет с тихим смешком: - Ну и чего ты там про свои седины вечно ноешь? Это я, как школьник-скорострел опозорился, - а потом ведет по спине ладонью и, смяв пальцами ягодицу, сипло добавляет: - Давай, я ртом дальше? - Думаешь, я за столько лет дрочить не наловчился? - хрипло смеется Женя, медленно из него выскальзывая и стягивая гондон. Обхватывает головку кулаком, прикрывая глаза, но Игорь, коротко шлепнув его ладонью по заднице, серьезно говорит: - А я хочу, - и хлопнув себя рукой по груди, добавляет уже мягче: - Иди сюда, потому что сам я сейчас вот вообще шевелиться не в состоянии. И Женя, решив, что с ним спорить - себе дороже, да и не хочется, - неловко возится, подбираясь ближе, тем более, что нужно-то совсем немного. Так по мозгам лупит, что аж пальцы на ногах судорогой сводит. Рукой в стену, хером в теплый приоткрытый рот, дурея от прикосновений горячих пальцев к бедрам. Игорь неглубоко берет, но старательно втягивает щеки, трет языком под головкой и плотно сжимает губы, глядя снизу вверх пьяным поплывшим взглядом, и этого хватает, чтобы скрутило, размазало и разметало в щепки. Не держался бы за стену, упал бы точно, отстраненно думает Женя, когда Игорек, широко улыбаясь, по-дурацки облизывается и откидывается на подушку, довольно прикрывая глаза. Отдышавшись немного и растянувшись рядом, Женя тут же подгребает его ближе и целует. Неспешно и медленно, отчего Игорь удивленно дергается поначалу, а потом расслабляется в руках и тихо смеется, когда Женя ослабляет хватку и обессиленно утыкается носом ему в висок. - Про брезгливых даже не начинай, - бормочет Женя глухо, и Игорь, погладив его по затылку, фыркает: - Не буду, - а после, помолчав, интересуется ласково: - Кофе хочешь? - Да я в ближайшие полчаса с этой кровати не поднимусь, - лениво отмахивается Женя, касаясь губами мокрых, завившихся в смешные колечки волос на игоревом виске, а потом, поддавшись невесть откуда взявшемуся веселью, притворно ворчит: - Ты знаешь, как у меня коленку прострелило, Игорек? Вот пока не отпустит, с места не двинусь. - Ой, да кончай заливать, с прострелившей коленкой так, как ты, не трахаются, - хмыкает Игорь и, сладко потянувшись, добавляет: - Я сделаю. И принесу даже. Будем считать, что у нас конфетно-букетный. - Ну раз так, то ты знаешь, где турка. Растворимый в конфетно-букетный меня не устроит, - тихо смеется Женя, неохотно выпуская его из рук. Впрочем, валяться в постели в одиночестве быстро надоедает, и он, отыскав у кровати трусы, тоже идет в сторону кухни. Лишь в ванную по дороге заглядывает, чтобы умыться и намочить все еще идущую кругом от счастья голову. Шумно отфыркивается и застывает на пороге, пораженный открывшимся зрелищем. Игорева спина в ярком солнечном свете кажется почти золотистой. Теплой и медовой, что аж губами прижаться хочется. И весь он какой-то неземной, будто на женину кухню прямиком из стильного французского кино вышел по ошибке. Стоит голышом у плиты, курит неспешно, оперевшись бедром о шкаф, и расслабленно следит, чтобы кофе из турки не сбежал ненароком - ну чисто сцена из какой-нибудь легкой эротики начала девяностых, снятой на херовую пленку. Вот только бледная незагорелая жопа в картинку никак не вписывается и несколько отрезвляет, и Женя, тряхнув головой, шумно выдыхает, внезапно осознав, что дыхание затаил. Игорь оборачивается на звук, улыбается ярко и ласково, а потом, сняв турку с плиты и картинно выдохнув носом дым, хмыкает: - Знаешь, а мне нравится, как ты на меня смотришь, - и, потянувшись за чашками, принимается разливать в них кофе. - Как? - уточняет Женя растерянно и, подойдя поближе, ловко отбирает у него сигарету, с удовольствием делая пару жадных глубоких затяжек. Игорь пожимает плечами. - По-другому. Не так, как раньше. Как будто насмотреться не можешь никак, - поясняет он со все той же ласковой улыбкой, а потом хитро прищуривается и добавляет враз севшим голосом: - А еще - не этим своим терпеливым взором мудрого старшего товарища, а так, будто прямо здесь и сейчас меня снова нагнуть хочешь вместо кофе. И крыть Жене нечем, потому что прав Игорек, как и всегда. Еще вчера он украдкой поглядывал, пряча собственный безнадежно влюбленный взгляд, а теперь и впрямь без всякого смущения пялится, зная, что можно. Вот она, задница, как молоко белая, нетронутая солнцем. Вот широкие сильные плечи. Вот расцветающий на шее свежий яркий засос. А вот зацелованные покрасневшие губы, сияющие счастливые глаза и слипшаяся влажная челка. И все это - только его теперь. Он и впрямь теперь смотрит на Игоря по-другому. Как на человека, рядом с которым снова жить и любить захотелось, а не как на дурного взбалмошного мальчишку, который душу под старость лет разбередил. Смотрит, как на молодого мужчину, красивого и желанного настолько, что дыхание предательски сбивается. - Вместо - нет, мне, знаешь ли, очень давно не двадцать. А вот после - вполне возможно, - с трудом справившись с собой, все же отвечает Женя, туша окурок в пепельнице, а потом не удержавшись, коротко целует Игоря в плечо. - Тогда штаны даже искать не буду, - громко ржет тот и, взяв чашки, нисколько не смущаясь своей наготы, шлепает к столу. И лишь когда Женя устраивается напротив, прихватив от плиты пепельницу, тихо говорит, разом прекратив паясничать: - Слушай, ты тормози меня, если я палку перегибаю и веду себя, как придурок, ладно? Если наглею слишком сильно и говорю что-то не то. Мне просто до сих пор кажется, что я брежу. Даже сейчас. Что мне башку пробили и я валяюсь где-нибудь в канаве с проломленным черепом, а это все веселые картинки. А там ведь, в этих веселых картинках, можно кем угодно быть и делать, что угодно, потому что все понарошку. В груди предательски щемит от этого его неожиданного признания, и, как бы странно и по-дурацки это все ни звучало, Женя его понимает, как никто. Трудно вот так в одночасье забыть прошедшие десять лет, и вести себя друг с другом, как только-только повстречавшиеся накануне случайные любовники. Они оба долго еще будут нет-нет, да ловить чувство нереальности происходящего, даже просыпаясь в одной постели. Привыкать, к тому, что теперь все по-новому и что можно не прикусывать язык на полуслове и не дергаться от прикосновений в дурацком испуге. Но время по местам все расставит обязательно, сотрет границы окончательно и в один день ни он сам, ни Игорь уже не смогут вспомнить, а как оно по-другому было-то раньше. Женя смотрит на него долгую минуту, закуривает, отпивает первый глоток из чашки, а потом, потянувшись через стол, накрывает игореву ладонь своей рукой и мягко замечает: - Да делай ты, что хочешь. И говори тоже. Мне все равно, - и, улыбнувшись, добавляет с отчаянно рвущейся наружу нежностью: - Мы заслужили по-честному, Игорек. Без шелухи всякой, без хождений вокруг да около. Думаешь, я тебя любить меньше стану, если ты себя будешь вести, как озабоченный дорвавшийся мальчишка? Да у меня у самого рыльце в пушку, сижу сейчас и думаю, как бы тебя зацеловать или хотя бы за коленку облапать, чтобы убедиться, что не сбрендил внезапно. - Так лапай, кто тебе запретит, - просияв, фыркает Игорь и, повозившись, неловко закидывает ногу Жене на бедро. Значит, правильные слова нашел, думает Женя, с нажимом проводя ладонью по волосатой голени и смыкая пальцы на узкой лодыжке. Игорь ойкает от неожиданности, прикрывает глаза и откидывается на спинку стула. - В голову даже не бери, - тихо говорит Женя, поглаживая выпирающую острую косточку и глядя на его понемногу расслабляющееся лицо, а потом добавляет внезапно даже для себя: - Я слишком часто тебя тормозил. Хватит уже. И Игорь, распахнув глаза, смотрит на него так влюбленно, что сомнений не остается: все у них сложится. Правильно, хорошо и, действительно, без всякой шелухи. Спустя столько лет наконец срастется так, как надо, а не криво и косо, как могло бы, если бы они с Игорем, поторопившись, выбрали неверный момент. Женя смотрит на него и видит молодого мужчину, с которым несмотря ни на что совершенно точно готов провести остаток своих дней, и знает, что Игорек, пусть и слишком молод для того, чтобы мыслить такими масштабами, чувствует то же самое. Не чувствовал бы, точно давно бы перерос эту влюбленность, как горячо любимые, но уже коротковатые джинсы, но он сидит на жениной кухне, прилипнув к деревянному стулу голой задницей, и выглядит самым счастливым человеком на земле. На той самой кухне, где чуть больше четырех лет назад впервые, отчаянно смущаясь и умирая от страха, Женю поцеловал. По-детски наивно, коротко и не размыкая губ, но и этого хватило, чтобы сейчас все сложилось так, как сложилось.