Перерастешь

Весь остаток зимы Женя словно в бреду проводит и удивляется всякий раз, когда замечает, что отрывной календарь отстал от жизни на пару недель. Поспешно рвет листы один за другим, комкая их и отправляя в корзину для бумаг, частенько засиживается в кабинете до утра и много пьет, чтобы потом проще было провалиться в мутное глухое беспамятство, едва добравшись до кровати. И ближе к весне вопреки ожиданиям легче не становится, лишь дни становятся длиннее, да слой пыли в квартире толще. Игорь старательно учится, заскакивая все реже, а когда все же появляется на пороге, устало курит на кухне, потирая покрасневшие сухие глаза, и сонно клюет носом, лишь изредка вяло поддакивая Жене невпопад и прихлебывая из кружки горячий чай, щедро разбавленный бальзамом Биттнера. Выпускной курс, Женя все понимает и не тормошит его, почти бездумно и убаюкивающе вещая, что на этот год неплохо бы на даче летний душ обустроить да какой-нибудь мебелью на барахолках наконец разжиться, чтобы не спать на полу, как в позапрошлом году. Он все понимает и не ждет внятных ответов, лишь заполняет собою тишину, чтобы совсем неловко не стало в какой-то момент. Не понимает лишь одного - за каким чертом Игорек вместо того, чтобы выспаться в выходной по-человечески или с друзьями покутить, тащится к нему через всю Москву. Зачем сидит на жениной кухне, странно поглядывая и будто бы невзначай проворонивая последнюю электричку до центра, а потом устраивается на диване, который ему давно коротковат стал, и подолгу пялится в потолок, ворочаясь и тихо вздыхая в унисон с тикающими на стене часами. Женя смотрит на него, и сердце сжимается - не то от сочувствия, не то от непрошенной нежности, не то от желания укутать в колючий плед и обнять покрепче. Хочется спрятать Игорька у себя под боком, укрыть от всех проблем и волнений, охранять покой и слушать тихое мерное дыхание, пока кромешная тьма не выцветет за окном тусклым весенним рассветом. Но нельзя. Новогодняя ночь - далекая уже и будто бы вообще не из этой реальности, - дала понять: Игорю это не нужно. Игорю до сих пор не по себе, когда Женя, не успев себя вовремя остановить, притягивает его за плечи в прихожей - дергается едва уловимо, отводит взгляд и, выждав немного для приличия, выкручивается из рук, как мелкий ужик, а после, неловко улыбаясь, молча отступает подальше. Будто бы чувствует, что если замешкаться или заговорить, то их многое пережившая дружба вот этого уже точно не выдержит и полетит в тартарары, словно пущенный под откос поезд. Будто бы боится, что стоит открыть рот, и из него вырвется что-то такое, от чего осадочек останется. Не трогай, не подходи слишком близко, не играй на нервах. Игорек держит дистанцию, и это оказывается как нельзя кстати, чтобы у Жени окончательно крыша не съехала. На расстоянии, пересекаясь раз в пару недель, любить его и вместе с тем не выдать себя с потрохами оказывается куда проще, чем если бы Игорь постоянно крутился рядом, как прежде. Никаких тебе новых поводов надумать всякой ерунды, ни единого шанса натворить того, о чем потом пожалеешь, когда за растерянным и не готовым к таким откровениям Игорем с грохотом захлопнется дверь. А с бережно хранимыми в памяти воспоминаниями и несбывшимися надеждами неплохо справляется стакан “Столичной” залпом и стопка незакрытых дел на краю рабочего стола. В прошлый раз, в восемьдесят восьмом, Женя чуть до белой горячки не допился, хороня свои мечты о светлом будущем, в этот же - ведет себя осмотрительнее. В запой не уходит, не прикладывается к бутылке, едва продрав глаза, а выверенно дозирует свое горькое лекарство, чтобы ни у кого и мысли не возникло, что товарища подполковника пора бы санитарам наркологички сдать, чтобы прокапали, как следует, и съехавшие набекрень мозги на место вернули. Гладко бреется каждое утро, педантично утюжит свежие рубашки и, прежде чем перешагнуть порог отделения, привычно уже закидывает в рот пару подушечек дирола. В общем, справляется, как может - не идеально, но вполне сносно, притупляя саднящую боль за ребрами, потому что морфий от разбитого сердца еще никому не прописывали, а жить-то как-то нужно дальше. Напивается он в эту зиму лишь однажды, когда вечером двадцать седьмого февраля Игорь появляется на пороге с бутылкой коньяка и, вопреки обыкновению, молча достает стопки. В этот раз они впервые за все годы знакомства не говорят с друг другом вообще, оказавшись рядом. Ни о глупых повседневных неурядицах, ни об очередном женином деле, ни даже о том, что из холодильника достать, чтобы не окосеть махом. О Косте они не говорят тоже. Игорь хмуро сверлит тяжелым взглядом скатерть - того и гляди, прожжет ненароком, - курит нервно и после четвертой стопки так же молча уходит спать, не проронив ни слова, а Женя, прикрыв на кухню дверь, допивает бутылку в одно рыло, отчаянно силясь понять, какого лешего сейчас произошло. К выводам приходит неоднозначным и неутешительным: то ли пропасть между ними стала за последние месяцы больше, то ли в голове у Игоря что-то щелкнуло - и кончилась всепрощающая и слепая скорбь, которая заставляла его каждый год отца с улыбкой вспоминать. И, прокрадываясь мимо спящего Игорька в свою спальню, Женя расстроенно думает о том, что неизвестно еще - что хуже. Потому что пропасть и перепрыгнуть можно, если поднапрячься, не раз уже проходили, справятся как-нибудь со временем, а вот если дело в самом Косте - то пиши пропало. Отец для Игоря, несмотря ни на что, всегда был если не примером для подражания, то по меньшей мере, константой и якорем. Теплым и печальным напоминанием о детстве, которое слишком рано кончилось. Костя всегда был для него героем, а не самонадеянным идиотом, сложившим голову на службе по собственной дурости, но что-то, кажется, поменялось. Может, у Игоря, конечно, просто закончились смешные истории из детства, а может, он просто вырос и понял наконец, что все могло бы быть и по-другому. И это, как ни крути, Женю неожиданно печалит. Как бы он сам не злился на Костю за то, что оставил сына круглым сиротой, он никогда не желал этого разочарования и этой злости Игорьку. Женя бы предпочел, чтобы Игорь и дальше каждый год перебирал фотографии и с улыбкой в очередной раз рассказывал, как Костя притаскивал по вечерам самую вкусную шаверму и готовил самую вкусную глазунью на завтрак. Он собирается спросить утром, в чем причина этой внезапной немоты вместо привычного уже вечера воспоминаний, но когда просыпается, Игоря в квартире уже не находит и решает не лезть в душу при следующей встрече. Само как-нибудь наружу выплывет при случае, Игорек ведь никогда не умел воду в жопе удержать. Обязательно проболтается, как пить дать. Ну а если не проболтается, то значит, пропасть все-таки больше, чем Женя может себе представить. На выходных Игорь не появляется, а третьего марта он, сияя довольной рожей и излучая небывалый энтузиазм, выходит на практику, и гомеопатические дозы горького лекарства, к которым Женя уже привык, грозятся резко превратиться в убойные, а затем и вовсе плавно перетечь в беспробудное пьянство. Женя сталкивается с ним у дежурки случайно, снова потерявшись в числах и совершенно позабыв о том, что с этого понедельника в отделении на ближайшие восемь недель станет одной головной болью больше. Думает, вот же башка дырявая стала, и, не сбавляя шага проходит мимо по коридору, помятуя об игоревых слезных просьбах не афишировать дружбу в участке. А потом, заперевшись в своем кабинете, жадно прикладывается к бутылке армянского коньяка, припрятанного в сейфе. Черт его дернул пригреть Игоря под своим крылом и направить в академию запрос на стажеров в этом году. Мало того, что в грядущие пару месяцев от Игорька никакого спасения не будет, так еще выглядит он в форме так, что хоть плачь. Высоченный, косая сажень в плечах, фуражка набекрень, а в глазах неуемная жажда нести добро и вершить справедливость. Ебаный же ты пиздец. Никогда прежде форма Женю не цепляла, привык за годы службы ее каждый день видеть и уже внимания не обращал. Мешок из-под картошки мог бы больше эмоций вызвать, чем примелькавшиеся давно кители, - а теперь, на вот, распишись, товарищ подполковник. Жри, не обляпайся, и слюни постарайся не пускать слишком уж откровенно. Если бы Женя тогда, еще осенью, знал, как все обернется, ни за что бы на это дерьмо не подписался, а теперь уже поздно пить боржоми. День проходит, как в тумане - не то после коньяка мозги плавятся, не то после летучки, на которой Женя, распекая одного из капитанов за просранный следственный эксперимент, чувствует на себе пристальный внимательный взгляд. Жадный и восхищенный какой-то, что ли. Игорь смотрит на него неотрывно, разве что рот не раскрыв, и только тут до Жени доходит - ему ведь тоже в новинку вся эта ситуация. Привык, что Женя - добряк и закадычный кореш, который в растянутой майке на своей кухне борщом накормит да голоса никогда не повысит, какую бы глупость Игорек не отмочил, а теперь вот сидит и переваривает, что Женя и по-другому может. Что может быть грозным и злым, как бродячая голодная псина, подполом, от чьего оглушительного крика и забористого мата стекла в кабинете дрожат, и, кажется, прибалдев слегка, теперь пытается одну картинку на другую наложить. Будто лишь сейчас осознает, что всегда видел только одну сторону медали, а вторая - вот она, и нравится она Игорю, похоже, страшно, раз так пялится и глазами сверкает. - Липатов, бери желторотых и дуйте соседей по вчерашней краже опрашивать. Скворцов - жду отчет по угонам. Остальные - с глаз долой сгиньте, пока не вспомнил, кто где проштрафился, - наконец резюмирует Женя, резко и досадливо хлопая по столу ладонью, а потом, смягчившись, добавляет, обращаясь к секретарю: - Аллочка, кадры пошевелите, пожалуйста, чтоб документы на практикантов сегодня готовы были. А теперь все свободны. И подчиненных как ветром сдувает, будто только этой отмашки и ждали, чтобы унести ноги. Неудивительно, в общем-то, Женя по понедельникам обычно не лютует, все пиздюли до утра среды бережет, чтобы боевой дух в самом начале недели не ронять, а тут разошелся, конечно, ни на шутку. Сам не понимает, с чего завелся, но завелся же, и притом с полоборота, вот и бросились все врассыпную. Лишь Игорь, чуть замявшись на пороге, оборачивается, однако, услышав резкий окрик капитана Липатова, со всех ног припускает на зов, поправляя фуражку. Несется навстречу приключениям, мать его так, натянув на рожу крайне серьезное выражение и делая вид, что в дверях он застрял не потому, что с Женей хотя бы парой слов подмывало перекинуться, а потому, что шнурок развязался. Правда, к вечеру Игорь все же не выдерживает и, сдав смену, осторожно заглядывает в кабинет, где Женя, разложив по столу фотографии с места убийства - совсем юная девчушка, которую на прошлой неделе у станции прирезали, - ополовинивает уже вторую бутылку коньяка. - Товарищ подполковник, можно? - тихо спрашивает он, замирая на пороге, и Женя, махнув рукой, вздыхает. - Тебе можно. Только дверь за собой запри, чтобы никто не сунулся, а то сплетни тут быстро разлетаются. Моргнуть не успеешь, как назавтра все отделение шептаться начнет о том, какой ты блатной и в кабинет начальства вхож, - и, налив в стакан еще коньяку, устало прикрывает глаза. От собственной беспомощности выть хочется в голос - третий случай за последний месяц. Ножом по горлу и все ради простенькой золотой цепочки, колечка или пары сотенных бумажек. Он начал сегодня квасить из-за Игоря - его темных, широко распахнутых глаз и мысли, что никуда от них в ближайшие месяцы не спрятаться, - а продолжил потому, что трезвым в заплаканное лицо очередной убитой горем матери смотреть было совершенно невозможно. Собачья, блядь, работа, и чего Игорь только так уцепился за идею в ментовку податься? Не тупой ведь, учился хорошо, рисовал, по-английски со школы шпрехал, а все туда же. Насмотрелся на батю и на них с Федькой, и решил, что мир спасать хочет, идеалист доморощенный. Вот только иногда никого уже не спасешь и ничего уже не исправишь. Одного взгляда на снимки Игорю хватает, чтобы слегка спасть с лица. - Маньяк, что ли? - закусив губу, интересуется он, и Женя, залпом опрокинув в себя коньяк, качает головой. - Да нет, обычный разбой. Сережки золотые снял и колечко, а потом прирезал, чтоб не орала, - и, снова потянувшись к бутылке, выбивает из пачки сигарету. Замирает на мгновение, а затем, чиркнув зажигалкой, рявкает: - Паскуда, блядь. Ей семнадцать было. И тем, другим двум, немногим больше. Игорь отводит взгляд, сдвигает на затылок фуражку и вздыхает, присаживаясь на стул для посетителей. - И что, совсем не за что ухватиться? - помолчав, наконец спрашивает он, на что Женя лишь с горечью усмехается. - Стал бы я тут недурной коньяк изводить попусту, если бы мне было за что ухватиться? - и, подперев щеку кулаком, добавляет тихо: - Все ломбарды местные уже перетрясли, а толку ноль. Даже черных скупщиков прижали, и все, как один твердят, что в глаза этого золотишка не видели. Дым забивается в ноздри и режет глаза, но Женя упрямо затягивается и вновь пускает его куда-то в потолок, а Игорь, прищурившись, подается вперед, облокачиваясь на стол и успокаивающе тянет: - Ты все равно разберешься во всем, я вот даже не сомневаюсь. Не сейчас - так потом. А сейчас лучше домой езжай, а то выглядишь так, что в гроб краше кладут, - и, осторожно сдвигая фотографии в сторону, добавляет мягко: - Поспать надо, Жень. Давай такси вызову? - Сам доберусь, тут ехать минут десять, - запальчиво отмахивается Женя, а потом, внезапно осекшись, интересуется: - А ты чего пришел-то? На Липатова жаловаться уже и ныть, что ментовская романтика оказалась тупой рутиной? Игорь смотрит на него, как на придурка, добрых пару минут, а после, видимо решив, что на пьяного обижаться - себя не уважать, хмыкает: - Я вообще хотел предложить по пиву дернуть в честь своего первого стажерского дня в рядах доблестной милиции, но вижу, что тебе уже хватит, - и, скептически глянув на бутылку, спокойно требует, протянув вперед ладонь: - Ключи давай от машины, отвезу тебя домой, а то ведь и впрямь сам за руль сядешь не от большого ума. И Женя хочет возразить, что он тут вообще-то не закончил - ни с бумажками, ни с коньком, - да и не стоит с ним нянчиться, как с дитем неразумным, но Игорь вскидывает бровь, смотрит пристально, склонив голову на бок, и все возражения так и не срываются с языка, застревая где-то поперек глотки. И когда он таким взрослым успел стать, чтобы Женю вот так играючи переупрямить? Нет, он и раньше, конечно, мог, однако неизменно рассыпаясь в аргументах и апеллируя к голосу разума, но чтобы вот так - одним только взглядом и парой фраз, - этого он прежде не умел. Спокойно, взвешенно и загоняя в угол без единой возможности к отступлению. Женя молча лезет в карман пиджака, послушно достает из него ключи от бэхи и с легким сердцем вкладывает их в игореву широкую ладонь. Иногда нужно уметь просто уступить и позволить о себе позаботиться, думает он, запирая остатки коньяка в сейфе. Игорек прав, он действительно слишком много выпил, чтобы самому ехать до дома, пусть тут и недалеко. Это раньше Женя ничего не боялся - ни бога, ни черта. Расхлещется - ну да и плевать, а в последний год простая мысль о том, что для него-то все закончится, а вот Игорю больно будет, от многих глупостей предостерегает. Мысль о том, что он поступит в точности так же, как и Костя, отрезвляет почище ушата ледяной воды. Пусть Игорь и не любит его так, как хотелось бы, но все равно любит - спокойно, ласково и почти по-семейному, - и это делает Женю мудрее и осмотрительнее. Он все еще помнит игоревы заплаканные уставшие глаза в больничной палате прошлой весной и не допустит, чтобы Игорь плакал по нему снова. Пока может - ни за что в жизни не допустит. Игорь уходит из кабинета первым, чтобы прогреть машину и, без всяких сомнений, чтобы не светить рожей рядом с начальством на проходной. Его последовательность и непоколебимость в этом вопросе вызывает уважение, так что Женя выжидает несколько минут, а потом, наскоро умывшись холодной водой в туалете, выдвигается следом. Проверяет по журналу, все ли, кто должен, заступили на дежурство, с трудом разбирая плывущие и прыгающие перед глазами строчки, а потом, махнув на эту херню рукой, важно кивает, выходит на крыльцо и торопливо закуривает, прикрывая зажигалку от порывистого ветра. Игорь хмыкает, когда он ныряет в салон машины и захлопывает дверь, едва не обронив сигарету в подмерзшую слякоть. Опускает водительское стекло, чтобы от перегара не задохнуться, и, плавно тронувшись, отъезжает от участка, пока никто их не приметил. Женя откидывается на сидении, небрежно стряхивает пепел в окно и, чуть повернув голову, украдкой поглядывает на игорево сосредоточенное лицо. Права тот еще в прошлом году получил, так что повода волноваться нет. Волнует, скорее, то, как правильно и на своем месте Игорек ощущается за рулем его тачки. Кому другому Женя бы ни в жизни не доверил свою горячо любимую пятерку, а Игорю уступает водительское легко и без лишних разговоров, ни о чем не жалея. Расслабляется на пассажирском, неспешно докуривая, растекается в какой-то вязкий кисель и думает: Игорьку он вообще что угодно бы доверил. Даже свое дурацкое никчемное сердце, если бы это имело хоть какой-нибудь смысл. Игорь ведет осторожно, как слепой древний дед, почти с трепетом сжимая пальцами руль, и Женя, горько улыбнувшись, прикрывает глаза. Если бы он только знал почти три года назад, от чего отказывается, он бы ни за что в жизни Игоря не оттолкнул. Если бы знал, каким Игорь станет и как пугающе просто будет вытеснить из памяти воспоминания о смешном лохматом мальчишке, видя перед собой спустя столько лет мудрого не по годам молодого мужчину в ладно сидящей милицейской форме. Если бы Женя тогда лишь догадывался, как сильно сможет любить этого несносного засранца и как сильно в нем нуждаться, он бы никогда не отмахнулся от игорева слегка наивного, но безумно честного признания. И похрен, что неправильно. Похрен, что себя бы уважать перестал, за то, что с малолеткой спутался. И не просто с малолеткой, а с пацаном, которого с самого детства знал. Пережил бы как-нибудь с горем пополам, если бы мог предположить хотя бы, что совсем скоро Игорь вот таким будет. Умеющим Женю легко и непринужденно за пояс заткнуть. Равным несмотря на то, что между ними пропасть в целую жизнь. Подумать только - когда Женя был его совсем немногим старше, Игорек только родился. Но если бы Женя знал все наперед, его бы и это не остановило. Первое время, наверное, от стыда бы сгорал, не в силах отделаться от воспоминаний о том, как вместо Кости дневник подмахивал осенью девяносто четвертого, а потом бы смирился потихоньку. Целомудренно касался бы теплых губ, смеясь, что до восемнадцати - ни-ни, обнимал бы под теплым одеялом, вжимаясь носом в кудрявый затылок, и ждал бы, когда станет можно позволить себе чуть больше. Даже в ноябре двухтысячного еще не поздно было одуматься, но Женя, скрепя сердце и не до конца еще не понимая, в чем по уши увяз, выгнал Игорька вон и все испортил. Он мог бы быть счастлив сейчас так, как иные вообще в жизни не бывают, а в итоге остался у разбитого корыта. Если бы он не рубил с плеча раз за разом, отмахиваясь от Игоря и от себя самого, Игорек бы сейчас, заглушив мотор, не вызывал такси, чтобы добраться до местного казенного общежития, а поднялся бы с ним вместе наверх и остался бы на ночь. Не на диване, как у них повелось, а в жениной кровати. Уснул бы под боком, согревая собою холодные простыни, а наутро прижимался бы нестерпимо близко и удушливо жарко, закинув на Женю ногу. Все могло бы по-другому сложиться, если бы Женя тогда мог знать, от чего именно отказывается, но Игорь отдает ему ключи от бэхи и, скомканно пожелав спокойной ночи, прыгает в подоспевшее такси. Этой ночью Жене снятся теплые сухие губы и тихий сбивчивый шепот, а еще - свет слепого фонаря за окном и нестерпимый горячечный жар, от которого мозги плавятся. В своем сне он вжимает Игоря лопатками в надсадно скрипнувший матрас, целует с отчаянием приговоренного к смерти и, захлебнувшись стоном, посылает здравый смысл ко всем чертям, не задумываясь о последствиях. Кусает за шею, виновато зализывает садняющую кожу, а потом вниз - языком по ключице. Ладонью по бедру. Женя никогда прежде не трахался с мужиками, но в предрассветных фантазиях своих он заходит так далеко, что даже страшно. В фантазиях своих он толкается в Игоря сзади, вжимаясь губами между лопаток и оглаживая ладонью напряженный живот. Целует почти благоговейно маленькую трогательную родинку у верхнего позвонка и дуреет от того, как Игорек плавится в руках, громко хрипло дыша и растекаясь по узкой кровати. Женя просыпается резко, и еще пару минут заполошенно хватает ртом воздух, вглядываясь в утренние сумерки, а после, беспомощно застонав, ныряет рукой в трусы и, стыдливо прикрыв глаза, спускает себе в руку, двинув несколько раз плотно сжатым кулаком. Начинается новый день. День, когда ничего не изменится, и он по-прежнему все безнадежно проебал. За неделю Игорек успевает не только освоиться, но и стать всеобщим любимцем. Во вторник Женя замечает его в курилке со следаками, в среду Липатов, сияя как начищенный пятак, сообщает, что взяли они домушника почти по свежим следам, по наводке Грома проверив местную толкучку, а в четверг Игорек, смущенно поскребшись в дверь, заносит в женин кабинет заполненные протоколы и свежие пирожки от девчонок из архива. Поэтому Женя даже не удивляется, углядев его кудрявую встрепанную макушку пятничным вечером в столовой. Игорь, нежно обхватив гитару обеими руками, о чем-то заговорщически шепчется со старлеями в уголке, а потом, ударив по струнам, заводит что-то веселое про милых дам. Милые дамы, разумеется, моментально растаяв, как пломбир на солнце, хлопают нестройному хору с солирующим Игорьком, а Женя, хмыкнув, думает, что очаровывать этот засранец не просто умеет, но и любит до усрачки. Скромное торжество, затеянное в отделении в честь женского праздника, неконтролируемо перерастает в разудалую пьянку, и Женя, махнув на все рукой, решает - да ну и к черту. Хотят веселиться - пусть веселятся. Все равно никого из тех, кто сегодня дежурить должен, поблизости не наблюдается, а значит за то, что этой ночью милиция всех убережет, можно быть спокойным. На станции уже сейчас два дополнительных патруля болтается, а с остальным легко и играючи справятся те, кто придет в участок часа через три, аккурат к ночной смене. Игорь пристраивается где-то на другом конце стола вместе со своими новыми приятелями и высоким угрюмым детиной - вторым стажером Савицким. Женя с трудом отводит взгляд от его широкой счастливой улыбки и, поднявшись с места, как самый старший по званию из присутствующих, торжественно и слегка смущенно рассыпается в поздравлениях, поднимая стакан. Мажет взглядом по довольным, зарумянившимся лицам и думает: не только он один оживает, когда Игорек рядом нарисовывается, и не только он один оказывается совершенно беспомощным перед этим молодым и отчаянным задором. В прошлом году Аллочка сидела от Жени по правую руку, насупившись непонятно отчего, а Света и Евгения Владимировна из архива, держась особняком, о чем-то угрюмо шептались, едва не сталкиваясь лбами и не обращая на окружающих ни малейшего внимания. В этом же все будто бы, стряхнув с себя пыль, развлекаются от души, разом позабыв о своих неурядицах и очень важных служебных вопросах, не требующих отлагательств. Даже вечно строгая и чопорная Евгения Владимировна оттаивает и отлично поставленным голосом поет старые романсы под гитару. Так потрясающе, что слезы невольно в уголках глаз собираются у доброй половины присутствующих, а потом, выдохшись, лихо опрокидывает по рюмке на брудершафт с майором Климовым, бесконечно того смущая и веселя всех вокруг. И Женя, поддавшись всеобщей легкости, тоже смеется. Ближе к ночи, к тому моменту как личный состав участка доходит до той дивной кондиции, когда с ног еще никто не падает, но и трезвых за столом уже нет, кто-то ушлый притаскивает из зала совещаний колонки, и камерное мероприятие окончательно превращается в сельскую дискотеку со всеми вытекающими: Таней Булановой, Меладзе и прочими всадниками апокалипсиса. Женя на это лишь пофыркивает и услужливо напоминает сидящему напротив капитану Липатову, что в конфискате из подпольного стрип-клуба завалялся дискошар и светомузыка, за что получает такой восхищенный взгляд, что даже начинает подумывать о том, чтобы намекнуть о завалявшемся на складе караоке, пылящемся там еще с позапрошлого года. Останавливает только простая и светлая мысль, что если откопать караоке, то этот шалман потом до утра не разгонишь. А вокруг отделения как-никак жилые дома, и местные жители явно не очень-то рады будут ночному концерту без заявок, на который даже ментов не вызовешь. Майор Гилев, нажрав репу, вдохновенно вещает, что лучшего начальника у них еще не было, а Женя, коротко усмехаясь, разливает коньяк и, махнув рукой на последствия, пододвигает к нему очередную стопку, глядя на то, как Игорь лихо выплясывает с Аллочкой под Аллегрову. Та громко подпевает про не танцующего младшего лейтенанта и, поймав Игоря за лацкан форменного пиджака, закидывает руку на плечи. Женя поспешно отворачивается. Веселье все еще бродит где-то в крови выпитым коньяком, когда он, заскочив в сортир, выходит на крыльцо, но на душе все равно кошки скребут не ясно с какого такого перепуга. Ежу понятно, что Аллочке, хохотушке и красавице, ничего не светит, но одна только мысль о том, что рано или поздно у Игоря появится кто-то, кому тот без раздумий отдаст свое сердце, здорово отрезвляет. К этому, как ни крути, Женя оказывается не готов. Даже юный доктор из далекого две тысячи первого не вызывал таких смешанных чувств. Может, потому что тогда Женя еще не успел расписаться в собственной беспомощности и смело признать, что без памяти влюбился, а может, просто потому, что и не верил до конца, что все это у Игорька с ним серьезно. Зато сейчас - понимает Женя отчетливо, - если Игорь кого-то полюбит, но это уже будет всерьез и надолго. Намаялся он, нагулялся и уже стоит на пороге своего первого настоящего чувства, которое все былое, блеклое и неважное сотрет из памяти, а Жене останется только смотреть на все это со стороны да локти грызть от досады. Останется только жалеть, что сам оказался трусом и позволил Игорьку сквозь пальцы ускользнуть, как песку. Когда он добивает вторую сигарету и достает третью, на крыльцо, веселый и улыбчивый, вываливается Игорь. Помяни черта, в общем. Женя вздыхает, коротко оглядываясь на дымящих поодаль лейтенантов, а потом, поежившись от прохладного мартовского ветра, чиркает зажигалкой. - Огоньку не найдется, товарищ подполковник? - явно паясничая, интересуется Игорь негромко, вынимая из-за уха сигарету и весело вскидывая бровь. Женя хмыкает и, протягивая ему горящую зажигалку, тихо подначивает: - Что, закончилась конспирация? - Никак нет, - громко гаркает Игорь и, затянувшись, уже тише добавляет: - Просто кое-что сказать хотел. - Ну говори, - подмигивает ему Женя, махнув рукой повернувшимся к ним лейтенантам. Мол, нормально все, с молодежью общаюсь, не о чем и переживать, и дождавшись, когда те потеряют к ним всякий интерес, поторапливает: - Давай, не томи, Игорек. Игорь выдыхает дым носом - длинно, картинно и с явным удовольствием, - а потом спокойно так выдает: - Слушай, а возьми меня к себе после выпуска? - и, заметив, как Женя слегка хмурится, поспешно добавляет: - Ты не думай, я за двоих пахать буду, как проклятый. Похуй, что область, зато не соскучишься. Я за неделю тут видел и сделал больше, чем в столичном отделении бы смог за всю практику. Сам знаешь, в московских отделениях зеленых вообще неохотно к реальной работе подпускают, а у вас здесь - вперед и с песней. Да и коллектив хороший, душевный. - Аллочка понравилась? - ехидно уточняет Женя, пуская дым ему в лицо, но Игоря так просто с толку не сбить. - А если скажу, что Андрей Саныч понравился? - нагло улыбаясь, парирует он, и Женя, тихо засмеявшись, прислоняется к стене спиной. - Тогда я скажу, что я тебе сочувствую. У Липатова жена и двое близнецов-пятилеток, так что рот раззявленный прикрой, - говорит он с совершенно каменным выражением лица, глубоко затягиваясь. Игорь на мгновение теряется, а потом, опустив плечи как-то неловко буркает: - Да я пошутил. - Я тоже, - пожимает плечами Женя, широко улыбаясь, и, едва удержавшись от того, чтобы не потрепать Игоря по волосам, тихо советует: - Давай, ступай к молодняку, а то потом пересудов не оберешься, что с подполом по пьяной лавочке братался. - Но ты подумаешь? - с надеждой уточняет Игорь, стряхивая пепел и неуверенно приподнимая уголки губ. - Подумаю, - кивает Женя, прикусив изнутри щеку. Смотрит, как Игорек, просияв, сбегает со ступенек и присоединяется к теплой компании на углу, а про себя думает: черта с два. Игорь и так в ближайшие месяцы будет почти ежедневно маячить у него перед глазами, доводя одновременно до греха и до белого каления, и нужно совсем идиотом быть, чтобы взять его в штат. Нужно совсем умом тронуться, чтобы обречь себя на этот ад, в котором ты каждый божий день будешь вспоминать, где проебался, а потом в один прекрасный момент схлопотать инсульт от невозможности отмотать время назад. Нет уж, пусть Игорь где-нибудь в другом месте не скучает. Женя похлопочет, чтобы его в пресненский позвали и сильно не тюкали, позволив работать и шишки набивать - есть связи, слава богу, - а сам, с облегчением выдохнув, продолжит жить дальше, спокойно и без желания начать каждый новый день с рюмашечки, чтобы так сильно за ребрами не тянуло. Спустя неделю воскресным утром Женя просыпается от звонка. Телефон настойчиво вибрирует на тумбочке, грозясь вот-вот свалиться, и выхода другого, кроме как взять трубку, попросту нет. - Боков слушает, - невнятно выдыхает Женя, не открывая глаз и утыкаясь лицом в подушку, а потом чуть ли не стонет, когда до боли знакомый голос в трубке без всяких там предисловий заполошенно интересуется: - Сережки простенькие такие, без камней, на английском замке, а кольцо с розовым корундом? Не меньше полминуты уходит на то, чтобы проснуться и в себя прийти, и лишь когда до Жени доходит смысл сказанного, он тяжело вздыхает и переворачивается на бок. - С корундом. Советский паук, бабушкин подарок. И серьги простые, да. Вроде какие-то цветочки маленькие, - зевнув, отвечает он, а потом, спохватившись, спрашивает: - А ты откуда знаешь? - От верблюда, - хмыкает Игорь слишком бодро для - господи помилуй, - восьми утра выходного дня, и, помолчав, продолжает: - Я нашел ломбард, в который эта паскуда украшения сдает. Давай ко мне, адрес я сейчас смской кину. И, резво сбросив звонок, ловко уходит от дальнейших расспросов, а Женя, моментально подскочив, принимается поспешно одеваться. Спустя пару минут, когда он уже обувается в прихожей, от Игоря действительно приходит сообщение с адресом. Быстро прикинув где это, Женя чуть от досады не лопается, понимая, что Игорек в очередной раз его обскакал. Оказался умнее, а еще - мыслил шире и масштабнее. Догадался, что вещдоки нужно искать не в Одинцово, а там, где затеряться легче легкого. Женя гонит так, что на шоссе от него врассыпную разлетаются и отчаянно сигналят. Пожалуй, запоздало думает он, нужно было достать мигалку, чтоб совсем за мудака не считали, но ехать остается всего ничего уже, так что идею Женя отметает: только время терять. Игоря он замечает сразу - тот ждет, переминаясь с ноги на ногу и нервно дымя сигаретой прямо под аляпистой вывеской, и Женя останавливается рядом, взвизгнув тормозами. - Ты сдурел так нестись? Полчаса, Жень, а сюда ехать минут сорок в лучшем случае, - укоризненно качает головой Игорь, когда он выбирается из машины и хлопает дверью. - Не пожар же, блядь. Женя лишь отмахивается и первым ныряет внутрь ломбарда. Беглого взгляда и пары привезенных с собой фотографий последней жертвы, которыми со следствием поделилась мать, хватает, чтобы понять: серьги и кольцо - те самые. В соседней витрине обнаруживается витая золотая цепочка первой убитой девчонки, а рядом - простенькое золотое кольцо, похожее на то, что сняли со второй убитой. И все цацки, если верить испуганному корочкой скупщику, принес один и тот же мужик - высокий, темноволосый и со шрамом на виске. - Ну что, вызываем следственную группу, криминалистов и художника, - решает Женя, бросив на Игоря короткий взгляд, и берется за телефон, а потом, строго глянув на спавшего с лица владельца ломбарда, добавляет спокойно: - Дернешься - колено прострелю, а потом пришью соучастие. Так что давай без подвигов, мужик. - Тащ подполковник, ну нельзя же так, - как бы укоризненно, но едва сдерживая рвущийся наружу хохот, тянет Игорь, но Женя лишь качает головой и, набрав номер своей дежурки, диктует адрес. Спустя три с лишним часа, когда день уже неминуемо близится к обеду, Женя решает, что хватит, блядь. Что, без него тут квашня не укиснет? С операми и криминалистами приезжает капитан Липатов, а значит, можно выдохнуть и сворачивать удочки. Протоколы сами заполнят, не маленькие, улики уже изъяли и дальше только лаборатория покажет, есть ли на них отпечатки. Фоторобот тоже к утру на столе лежать будет, как миленький, так что, казалось бы, делать Жене тут больше нечего. Докурив сигарету, он громко свистит, привлекая к себе внимание, а потом говорит спокойно: - Короче, я поехал. Рапорт к летучке чтоб был готов, с экспертизой тоже не тяните. И наружку здесь оставить нужно на всякий случай, - и, дождавшись коротких кивков от подчиненных, бросает на Игоря быстрый взгляд. Проглатывает привычное и родное “Игорек”, опомнившись в последний момент, и чуть грубовато спрашивает: - Гром, тебе в общагу или в Москве еще дела есть? Если в Одинцово надо, я подброшу. Игорь, смущенно кашлянув, пожимает плечами. - Да я тут еще собирался остаться, вдруг помощь какая понадобится… - неуверенно тянет он, оглянувшись на Липатова, но тот лишь отмахивается: - Сами справимся, езжай. Не каждый день тебя, небось, подполковники милиции на иномарках катают. Пакуйте его, Евгений Афанасьич, а то смолоду привыкнет по выходным как папа Карло пахать. Нам-то оно, конечно, хорошо, но пропадет ведь пацан не за хуй собачий, - и, громко заржав, косится на Женю. Женя на этот выпад лишь головой качает и поддакивает, обращаясь к Игорю: - Поехали, расскажешь по дороге, как ты вообще додумался сюда сунуться, - а потом, коротко махнув всем на прощание, идет к припаркованной у дверей машине и ворчит уже тише: - А то я себя дураком круглым чувствую. И Игорь, смирившись со своей участью, ныряет на пассажирское сидение. Ерзает, пристегивается и, стоит Жене дать по газам, весело смеется. - Ты меня по фамилии вообще когда-нибудь звал раньше? - фыркает он в ответ на женино недоумение и, тряхнув головой, неожиданно признается: - Впрочем, знаешь, мне понравилось. Приятное такое ощущение, что ты и впрямь работу с дружбой не мешаешь. Я это ценю очень. И, помолчав, добавляет уже без прежнего веселья: - Ты же знаешь, что дядь Федя меня на практику в Питер звал? - и, коротко дотронувшись до жениного локтя, заканчивает, дождавшись едва заметного кивка: - Ну так вот он бы так не смог. Еще в первый день бы меня Игорьком на каждом шагу называл и предложил бы пообедать домашними котлетками. Не удержавшись, Женя тоже смеется, потому что на Федю и вправду очень похоже. Федька всегда был немного курицей-наседкой, так что Игоря можно понять и простить за то, что он так стремится из-под этой опеки вырваться. - Ну, мы с тобой, дружочек, еще на том берегу договорились, что раз без блата - так без блата. Никакого фаворитизма, Игорек, но и никаких поблажек в случае чего. Так что имей в виду, если прокосячишься, пиздюлей как и все прочие выхватишь - от широкой души, - наконец говорит Женя почти ласково, закуривая и приоткрывая окно, а потом, побарабанив пальцами по рулю, нетерпеливо добавляет: - А теперь колись давай, как ты ломбард вычислил. - Ну, в Одинцово опера все прочесали и без толку, а я подумал - что если этот сукин сын в Москве работает? Тогда он к Одинцово не привязан в плане сбыта краденого, - пожимает плечами Игорь. - Ты пальцем в небо, что ли, ткнул? В Москве же искать ювелирку - это как в стоге сена в поисках иголки копаться, - прибалдев, уточняет Женя ошарашенно, но Игорь, хмыкнув, возражает: - Не совсем. Ты, товарищ подполковник, рассуждаешь, как типичный водила, который куда захотел, туда и поехал, а я тут в пятницу вечером в электричке внезапно понял - вот же оно, - и, тоже выбив из пачки сигарету, щелкает зажигалкой. Женя пристыженно молчит. Игорь-то прав, эта мысль ему и в голову не пришла - ни что грабитель без машины, ни что он толкнуть наворованное где-то еще может. А ведь на поверхности было - все тела у станции находили. Вот же идиот. - И почему Беговая? - тихо спрашивает он, чуть сбавляя скорость и бросая на Игоря косой взгляд. - Почему не на Белорусском? Игорь улыбается и торжествующе говорит: - Да потому что я сам до Белорусского никогда не езжу. Там толкотня такая, цыгане, ворье, лоточники - в метро не спустишься, чтобы тебе ноги трижды не отдавили и карманы не прощупали, - а потом, выдержав паузу, заканчивает довольно: - Если ты местный, из электрички выходишь там, где в метро быстро нырнуть можно без вот этого веселого базара. Кунцевскую и Фили я вчера проверил, все ломбарды там в радиусе пары километров обшарил, а сегодня вот на Беговую приехал, вышел с платформы и - на тебе. Здоровая вывеска, мимо не пройдешь. Лично я думаю, что этому кретину просто карман жгло, потому что по словам скупщика, он приносил украшения утром. Я проверил - все три раза на следующий день после того, как на девчонок нападал. По дороге забежал, сдал - и всех делов. - Ай да Игорек, - восхищенно тянет Женя, едва не уронив недокуренную сигарету, а потом, закусив губу, добавляет уныло: - А меня, кажется, в утиль пора. Совсем мышей уже не ловлю. - Ловишь, - успокаивает его Игорь, огладив локоть. - Кто в январе висяк с поножовщиной закрыл, я, что ли? Ты и этот бы рано или поздно закрыл, мне повезло просто, что осенило в электричке. Женя укоризненно качает головой, мол, не надо меня тут утешать. Можно трижды быть старым мудрым лисом, но все равно годы берут свое - и рано или поздно, приходится признать, что быстроногого молодого зайца все равно уже не обскачешь, хоть наизнанку вывернись. Ему на пенсию скоро по выслуге лет - и поделом, а у Игорька все только начинается, и он хорош настолько, что аж завидно. Женя в его годы таким не был. Игорь задумчиво дымит на пассажирском, постукивая пальцами по колену, а Женя, уже сейчас понимая, чем это грозит, про себя твердо решает: он возьмет Игоря в штат летом. И похуй, что сердце будет не на месте от его солнечной улыбки. Насрать, что рядом с ним дышится одновременно и труднее от мыслей от несбыточном, и легче, будто кислородная маска к лицу прижата. Так или иначе, Игорь все равно будет в его жизни, а где-то на расстоянии вытянутой руки или под боком - это Жене решать, и он делает свой выбор. Из Игоря получится отличный опер - внимательный, вьедливый и цепкий. Потом - опытный следак. И кто Женя такой, чтобы ставить ему палки в колеса. Игорек прав - в Москве ему развернуться не дадут, а здесь Женя сделает все, чтобы он мог использовать свой острый и блестящий ум на полную катушку. Только поэтому. А вовсе не потому, что хочется, чтобы Игорек был как можно ближе, покуда это возможно.