Перерастешь

Прихода нового две тысячи третьего - очередного бессмысленного и ничего не меняющего, - Женя дожидается в одиночестве. Около восьми выходит из отделения, сочувственно кивнув дежурному, добирается до дома и, настругав здоровую миску оливье, скорее по привычке, чем потому, что действительно хочется, достает из закромов родины бутылку армянского коньяка, подаренную кем-то по случаю повышения еще летом. На часах почти десять - слишком поздно, чтобы вернуться на работу и осчастливить кого-нибудь из подчиненных, отпустив с миром праздновать новый год с семьей, но и вместе с тем слишком рано, чтобы налить себе соточку, потом сразу вторую, а дальше технично и быстро насвинячиться еще до курантов. Вот же напасть - он совершенно разучился быть один в праздники. Раньше это проблемой не было - сначала, когда помоложе был и только в Москву перебрался, набирал смен побольше коллегам на радость, потом, последние несколько лет в Петербург срывался, очертя голову, на зависть им же, а теперь вот сидит в пустой тихой квартире, как древний и никому не нужный старик, и не знает, куда себя деть. Сидит над своим оливье, недоумевая, нахрен бы он вообще сдался, рассеянно стряхивает пепел мимо пепельницы и думает вяло, что надо бы машину сходить в гараж загнать, пока на грудь не принял. Почему он отказывается от уже ставшего традицией приглашения Феди с Леной, Женя и сам до конца не понимает. Наверное потому, что понятия не имеет, как им обоим в глаза теперь смотреть. Перед ними двоими неловко - не за поступки, а за мысли. За то, как на Игоря поглядывает украдкой, за то, куда порою уводит его подсознание по дороге беспокойного предрассветного сна, и за то, что с каждым днем все труднее и труднее держать руки при себе и упрямо молчать. Да, Женя ничего предосудительного не сделал, но стыдно все равно, будто бы его, сирого и убогого, пустили в теплый приветливый дом, а он на коврике у входной двери кучу наложил и бессовестно заблевал хозяйские ботинки. Уже в прошлом-то году чувствовал себя не в своей тарелке, сидя с Игорьком бок о бок за семейным столом, а в этом вообще, наверное, сквозь землю бы мечтал провалиться. Отбрехался, наплел с три короба, что дежурить в праздники некому совсем, и сдал еще в октябре купленные билеты на самолет. Игорь, конечно, расстроился, ворчал, мол, что за каким чертом вообще тогда быть начальником, если прав у тебя на отдых еще меньше, чем у простых следаков, но Женя лишь улыбнулся тогда и мягко заметил, что там, где начинается ответственность, заканчивается личная свобода. А потом, отвернувшись, добавил с усмешкой, что к народу надо ближе быть, а не ставить себя выше других, а то ведь кто будет чисто по-человечески, а не по уставу уважать свежеиспеченного подпола, который в разгар новогоднего мракобесия свое отделение бросает и, помахав ручкой, в отпуск срывается? В общем, Женя ведет себя до зубовного скрежета правильно и до тошноты разумно, вот только на душе почему-то все равно кошки скребут. Наверное, потому, что хочется как тогда, в двухтысячном - бродить ранним утром по заснеженным улочкам, бежать быстрее ветра вдоль скованного льдом канала Грибоедова и отогреваться потом горячим чаем или чем покрепче, но вот ведь незадача - как тогда уже не получится. Слишком многое поменялось с тех пор, когда Игорек тайком от Феди с Леной стрелял у него сигареты и, пряча порозовевший от мороза нос в шарф, вышагивал рядом, доверчиво притираясь к жениному плечу своим. Игорь теперь совсем другой - взрослый, немного чужой, несмотря на искренние и спокойные улыбки, а еще у него всегда в кармане своя пачка сигарет и свое мнение по любому поводу. Он больше не смотрит снизу вверх, а ведет себя с Женей, как с равным, и это, конечно, ужасно здорово - стирает слегка границы и порою даже заставляет забыть ненадолго, что сопляк он еще зеленый, - но вместе с тем и опечаливает немного. Напоминает о том, что время не идет вспять, только вперед несется галопом, а значит, и того, что было когда-то, уже никогда не вернуть, как ни старайся. Игорь только вернулся обратно в колею после весенней нервотрепки, только занялся наконец снова своей подзаброшенной жизнью, вот и не стоит ему мешать. А то ведь почти все летние каникулы носился с ним, как с тухлым яйцом, и даже когда гипс с ноги сняли, все равно терся рядом, будто боялся, что Женя рассыпется ненароком. Лишь когда Женя на службу вернулся к началу августа, Игорек выдохнул с облегчением и укатил наконец в Питер со спокойной душой, а с приходом осени вернулся в общагу и уже все реже заглядывает на огонек, заваленный учебой по самую маковку. Снова улыбается сыто, прокрадываясь в квартиру посреди ночи, и, заметив на кухне свет, тихонько усаживается напротив, закуривая и любопытно поглядывая в протоколы следственных мероприятий. Снова рассеянно трет свежие синяки на шее и, смущенно заржав, предлагает отложить нахер все эти бумажки и бахнуть по рюмочке фединой настойки, чтоб спалось хорошо. В общем, почти прежним становится - таким, каким до жениной аварии был, лишь касается чуть чаще, словно бы по привычке, не до конца еще забыв о тех временах, когда Женя без его худого, но крепкого плеча и до сортира с трудом мог доковылять без того, чтобы не запнуться и углы все по дороге не собрать. А сам Женя… Сам Женя наоборот падает в глубокую яму и каждая новая встреча с Игорем лишь добавляет ускорения этому падению. Не свободного, как в школьном курсе физики, а совершенно неконтролируемого, как несущийся к обрыву поезд. Игнорировать себя и свои неуместные чувства все сложнее с каждым днем, все сложнее держать себя в руках и не думать о том, что именно проебал из благородства и собственной совестливости. Будь он посмелее и чуть менее принципиальным - все могло бы сейчас совсем по-другому быть. Но все так, как есть, и с этим нужно как-то дальше жить. И возможно, в следующем году Женя наберется смелости показаться у Феди с Леной на пороге, а в этом не хватает наглости. Счастье еще, что Костя до этой вот хуйни не дожил - под его тяжелым отцовским взором Женя вообще, наверное, со стыда бы сгорел и в прах развеялся. Звонок сотового - резкий и пронзительный, взрезает тишину квартиры, как нож теплое масло, и Женя, вздрогнув, бросает быстрый взгляд на экран. Помяни черта, называется. - Решил заранее тебе позвонить и поздравить, - без предисловий начинает Игорь, стоит только принять вызов. - Сам знаешь, в полночь сеть перегружена будет, не пробьюсь, так что… Ну. С Новым годом, что ли? Пиздец как по телефону непривычно, ты бы знал. - Непривычно, - тихо смеется Женя, щелкая зажигалкой, а потом коротко затягивается и продолжает неловко: - С наступающим. И Федю с Леной от меня поздравь. Я попозже сам собирался звонить на домашний, но раз уж все так удачно совпало… Игорь вздыхает, а потом, чем-то пошуршав, говорит смущенно: - Нет уж, ты позвони. Я в Москве, Жень, так что давай сам, - и, цветисто послав кого-то нахер, прикрывает, видимо, динамик рукой, а после добавляет расстроенно: - Я вчера последний зачет сдавал, не уверен был, что закрою, а пересдача третьего, вот и не брал билеты. Сдал, конечно, а в кассе уже вчера в обед шаром покати было, ни на плацкарт, ни на самолет ни одного местечка. Дурацкая история, короче. - Дурацкая, - соглашается Женя, закусив губу и стряхнув пепел. - В общаге останешься? Подмывает, конечно, в ту же секунду предложить Игорьку взять такси и приехать, но Женя себя останавливает. Игорь еще вчера знал, что в Питер не попадет, хотел бы - сам бы уже напросился или вообще без предупреждения как снег на голову свалился. - С однокурсниками на Красную пойдем. Куранты и салют - короче, полный набор, - как-то совсем невесело отвечает Игорь, а потом, вздохнув, заканчивает почти мрачно: - Я сначала к тебе думал рвануть, но потом решил, что не стоит в отделении рожей светить, чтобы потом пересудов не было. Ты ж знаешь, какие у меня отношения с блатом, не хочу, чтобы потом за спиной шушукались, что вот этого вот на практику взяли только потому, что он с подполковником на короткой ноге. И Жене отчаянно хочется от души треснуть себя по затылку за трехэтажную брехню. Сам же Игорьку заливал, что все праздники с жопой в мыле будет бегать, а в итоге, глупость невероятную отмочил. Которую, впрочем, еще не поздно исправить, наверное. - Ты все еще можешь приехать, - говорит Женя тихо и, выдохнув дым, добавляет: - Сегодня я день дежурил, а завтра в ночь в отделении останусь. Как раз успеешь добраться. Игорь молчит долгую минуту, а потом тихо смеется - облегченно как-то и радостно, - и предлагает: - А может, лучше ты к нам? - и, не давая и слова вставить, быстро продолжает: - Сам же говорил, что ни разу новый год на Красной площади не встречал, так вот чем не повод? И хочется, конечно, согласиться без раздумий - прав ведь Игорь, в том году он действительно признался, что сколько в Москве живет, а главного столичного салюта ни разу не видел, - но здравый смысл предательски нашептывает, что сдурел он совсем. То ли дело было б с вдвоем с Игорьком у кремлевской елки жопу в пьяной толпе морозить, но ведь однокурсники его явно такого прикола не оценят. Поэтому он стряхивает пепел и нехотя вздыхает: - С ума сошел. Что я, трухлявый пень, с вами молодыми делать буду? Стоять в сторонке, как чей-то батя, и неловко делать вид, что в доску свой? Но Игорь в ответ лишь громко заливисто ржет, а потом, чуть успокоившись, укоризненно фыркает: - Ну какой же ты трухлявый пень? Ксиву и паспорт никому под нос не суй, и никто ничего не заподозрит, - и, снова засмеявшись, добавляет льстиво: - Тащ подполковник, ты себя в зеркале вообще видел? Маленькая собачка - она же до старости щенок. И потом, у нас пофигу всем, вон, машкиному бойфренду тоже чутка за тридцать, и никто за ним не подрывается песок сметать. Женя хочет было скептически возразить, что слегка за тридцать ему было лет десять назад, а потом думает - да какого хрена? Машину в гараж он так и не загнал, дороги сейчас почти пустые - должен успеть. В центре, может, и придется потолкаться слегка, но если бросить тачку где-нибудь у Пятницкой, а дальше - своим ходом, то как раз вовремя доберется. Почти полтора часа в запасе. - Вот ты засранец, - почти ласково тянет Женя, решительно сминая окурок в пепельнице и поднимаясь с места. Быстро убирает миску с салатом в холодильник и устремляется к шкафу. - Так ты приедешь? - с нескрываемой даже надеждой уточняет Игорь и, услышав скрип дверцы, уже с уверенностью констатирует: - Ты приедешь. Какой ты молодец, - и, засмеявшись, добавляет деловито: - Мы у памятника Минину и Пожарскому будем, легко найдешь. - Найду, - соглашается Женя и, вытряхнув из шкафа теплый, в две нитки, любовно связанный Леной свитер, фыркает: - Что я, не следак, что ли? А сам думает - дурак он влюбленный, вот кто. Пятый десяток уже разменял, а все туда же - готов нестись во весь опор по первому зову, даже уговаривать особо не нужно. - Тогда до встречи? - даже по голосу слышно, что Игорь улыбается, и Женя, угукнув и сбросив звонок, принимается натягивать свитер, а сам думает: ну и пусть. Пусть он дурак и вообще кретин законченный, под сраку лет втрескавшийся вновь, как мальчишка, зато игорева улыбка этого стоит. Стоит каждой бессонной ночи, каждой уничижительной и горькой мысли и каждого внезапного приступа самобичевания. Раньше он срывался к Игорьку в Петербург, воюя за отгулы, а теперь всего лишь нужно промчать три десятка километров, чтобы сделать его счастливым. Раз плюнуть, думает Женя, и, накинув на плечи дубленку, вылетает из квартиры, точно на пожар. Машина с полпинка заводится, хоть и успела изрядно остыть за пару часов и, утробно заурчав двигателем, послушно трогается с места даже на холодную. Женя приоткрывает окно, закуривает и, уходя в легкий занос, выруливает из двора, шуганув взревевшим мотором припозднившихся собачников. Почти два месяца, как в роли поджопника у него это чудо баварского автопрома, а он все никак не устанет выделываться. После любимой, практически новенькой девятки Женя поначалу вообще с кислой рожей обдумывает перспективу поиска машины. С завода теперь хрен что возьмешь - ни денег не хватит, ни терпения потом, слушать все эти скрипы и стуки нынешнего автовазовского выкидыша, - а побитый жизнью драндулет из-под какого-нибудь деда вдохновляет и того меньше. Думает даже, пользуясь служебным положением, выбить себе ведомственную тачку какую-никакую, все равно в общем-то, но чтобы голова о ней у милицейских механиков болела, а потом случается оказия. Случается любовь с первого взгляда, потому что в ограду за отделением сгружают ее - вещдок по делу. Черную и сверкающую, хищную такую и лупоглазую пятерку. Дверь у бэхи этой, конечно, больше на решето похожа, да и в салоне не все так ладно, после того, как бывший владелец, расстрелянный из калаша в упор, на водительском истек кровью насмерть еще до приезда скорой, однако Жене плевать. Дверь и поменять можно, а салон перебить и почистить хорошенько с химией - есть у него один знакомый умелец, зато машине меньше двух лет да и ценник за нее на аукционе выставляют более чем приятный в виду состояния, и Женя решается. В участке на него поглядывают, конечно, как на сумасшедшего, мол, совсем товарищ подполковник сбрендил, но месяца через полтора, когда заканчивается следствие и утрясаются все формальности с оформлением, бэха все же уезжает в гараж к слесарям. А спустя всего пару недель Женя уже, затаив дыхание, впервые забирается в ее наполированный и пахнущий свежей кожей салон и понимает, что не прогадал ни разу, когда ввязался в эту сомнительную авантюру. Пустая дорога ложится под колеса быстро и почти бесшумно, и Женя, задумчиво побарабанив по рулю, чуть сбрасывает скорость. Осторожнее надо быть, его Игорек на Красной ждет, а не в морге, так что, тише едешь - дальше будешь. Тем более, что времени еще с запасом. Где-то на подъезде к садовому Женя, опомнившись, набирает федин номер и, вливаясь в неспешный поток на кольце, многословно поздравляет их с Леной с наступающим, каждый раз филигранно уводя в сторону разговор, когда те сочувственно вздыхают и явно собираются завести речь не то о том, что и Игорек в Москве остался тоже, не то о том, что дежурить в новый год - та еще напасть. Врать и изворачиваться не хочется, поэтому Женя предпочитает переводить стрелки и умалчивать. Главное, чтобы Игорек его потом не сдал, как Павлик Морозов, а то ведь стыдно будет пиздец как. Ближе к Новокузнецкой движение почти замирает, и Женя, чертыхнувшись, сворачивает с Пятницкой направо. Там, вдоль трамвайных путей и оставляет машину у обочины. Тихий центр, вряд ли что-то с ней тут случится за час-полтора даже в новогоднюю ночь, думает Женя, а потом, прихватив с пассажирского сидения шарф с шапкой, рысью припускает по улице. Нога чуть ноет, поэтому, глянув на часы, Женя все же переходит на быстрый шаг и, резво лавируя между постепенно стягивающимися к Кремлю москвичами, старается не нагружать ее слишком сильно. И так успевает вроде, еще полчаса почти до полуночи. Чем ближе храм Василия Блаженного, тем плотнее становится толпа, и в какой-то момент людей приходится уже распихивать локтями, чтобы продвинуться дальше. На мгновение мелькает в голове дурная мысль достать из внутреннего кармана удостоверение и рявкать на каждого, кто на пути окажется, со зверской рожей, но, к счастью, Жене хватает ума вовремя одуматься. А то ведь не ровен час придется потом объясняться с вышестоящим начальством, за каким хреном он корочками размахивал у кремлевских стен, будучи не при исполнении. Это раньше всем пофигу было, а нынче в органах охота на ведьм, да и граждане лучше свои права знают, так что подставляться - себе дороже может выйти. До памятника Минину и Пожарскому Женя добирается на силе чистого упрямства, отдавливая чьи-то ноги и уже даже не обращая никакого внимания на отборную брань в спину. Оглядывается торопливо, вертит головой, чуть щурясь, а потом вздрагивает, когда кто-то хватает его за рукав, а сразу после сгребает в медвежьи объятия. - Успел таки, - радостно, перекрикивая царящий вокруг галдеж, кричит ему Игорь прямо в ухо и, потянув за собой, добавляет: - Я уж думал, что все, застрял где-то. - А я и застрял, - отзывается Женя, - но вовремя понял, что машину бросать надо и пешком дальше. Игорь кивает, улыбается широко и, с разгона влетая в какую-то компанию молодежи, гаркает: - Минуточку внимания, господа офицеры, - и когда к нему начинают со смешками оборачиваться, продолжает: - Это Женя, мой давний друг, прошу любить и не жаловаться. От внезапного смущения, накрывшего с головой, немного ведет, а потом почти сразу отпускает, когда игоревы однокурсники, не моргнув глазом, принимают его, как данность. Не пялятся, как на ископаемое, не вытягиваются по струнке, а наоборот улыбаются радушно. Кто-то протягивает Жене ладонь для приветствия, кто-то хлопает по плечу, девчонки в модных полушубках игриво строят глазки, а потом в руке каким-то неведомым образом оказывается пластиковый стаканчик, и какой-то долговязый рыжий пацан громко заявляет: - Ну что, товарищи, всем приготовиться, - и принимается торопливо сдирать фольгу с горлышка советского шампанского. Женя собирается было вяло возразить, что он вообще-то за рулем, но Игорь, закинув ему руку на плечо, щекотно фыркает прямо в ухо: - Не выебывайся, от одного глотка ничего не будет, а потом незаметно выльешь. Не обижай Севу, он эти бутылки сюда аж из Ясенево тащил на горбу, - и Женя, рассмеявшись, кивает. В самом-то деле, ну что от одного глотка шипучки случится? Бывали времена, когда он и водки всадив за баранку прыгал. Не лучшие, конечно, темные и тяжелые, совсем не такие, как сейчас, но что есть, то есть, так что и нехер из себя святого строить. С первым ударом курантов вся площадь в едином порыве начинает обратный отсчет. Повсюду с хлопками и шипением открываются бутылки, слышится смех, крики и где-то в отдалении кто-то душевно, но жуть как фальшиво и каким-то чудовищным акцентом затягивает бессменный шлягер “Аббы”. Рыжий Сева четко и отточено разливает первую бутылку, будто не стаканы наполняет, а норматив на сборку-разборку автомата сдает, а потом достает из рюкзака вторую и снова дает залп, едва не окатив хихикающих девчонок шампанским с ног до головы. На одиннадцатом ударе с десяток пластиковых стаканчиков встречаются в центре тесного круга, на двенадцатом от рева толпы закладывает уши, а потом Женя поворачивает голову и по губам сияющего почище высокой нарядной елки Игорька читает: с новым счастьем. Коротко стукает по его зависшему в воздухе стаканчику своим и отпивает небольшой глоток. Как и собирался, скорее для виду, но в голове все равно шумит. Не от шипучки, конечно же, а от того, как Игорь смотрит - ясно, внимательно и чуть лукаво, прежде чем запрокинуть голову и залпом всадить грамм сто пятьдесят. Впрочем, Игорек крепкий, с такой ерунды не накидается, так что и переживать не о чем. Женя тянется к нему, не понимая зачем - не то холодным носом к щеке прижаться, не то шепнуть тихо что-нибудь по-дурацки сентиментальное, что будет только для них двоих и непременно растворится в окружающем гвалте, но промахивается. Мажет губами по игоревой яркой счастливой улыбке и чувствует, как сердце на секунду замирает, а после, будто обезумев, бешено бухает в груди, грозясь выломать ребра к чертям собачьим. Вот же пиздец. - Ты меня поцеловал сейчас, что ли? - склонившись к его уху, ошарашенно интересуется Игорь, крепче сжимая руку на плечах, и так просто было бы сейчас молча кивнуть - и будь что будет. Поддаться наваждению и с головой уйти под тонкий коварный лед. Может, не все еще потеряно? Может, не все свои шансы Женя еще проебал, пока торговался с совестью? Игорек ведь давно уже не маленький, здоровый почти девятнадцатилетний лоб, у которого своя голова на плечах есть, так что, может, и пора перестать за него думать? Может, пора позволить ему самому решать, какие ошибки стоит совершать, а от каких лучше воздержаться? За последний год он совсем взрослым стал, и мелкий пацан, с которым он когда-то волею случая в Петербурге познакомился дождливым осенним вечером, все призрачнее с каждым днем становится, стираясь постепенно из памяти, как предрассветный морок. Женя смотрит на него и не видит больше ни щербатого рта с выпавшим молочным резцом, ни подростковых прыщей, которые пятнадцатилетний Игорек самонадеянно давил, рассчитывая поправить положение и в одночасье стать красавчиком без последствий. Женя смотрит на него и видит ладного молодого мужика, в которого влюблен просто до беспамятства и поделать с этим, как ни старайся, ничего уже не может. Игорь ждет ответа, коротко встряхивает его за плечи, и Женя, очнувшись и вздрогнув, на мгновение прикрывает глаза, а потом, шумно выдохнув, говорит совсем не то, что наверное бы следовало: - И не думал, это все твоя башка вертлявая, - и, хмыкнув, ерошит игоревы холодные волосы, а сам думает о том, как здорово было бы сейчас повернуть голову, податься вперед и смять поцелуем теплые губы. Обнять ладонью затылок, вылизывать сладко-кислый от шампанского горячий рот, пока воздух не кончится, а потом смотреть в мутные поплывшие глаза и впервые за много лет чувствовать себя по-настоящему и до безобразия счастливым. Струсил, конечно же, ну кто бы сомневался, слишком долго даже думать тебе запрещал об этом, так что теперь зассал, как пацан, а Игорь, покачав головой, ухмыльнувшись и, кажется даже, не шибко расстроившись, подставляет свой опустевший стаканчик под третью - или уже четвертую? - открытую Севой бутылку. Затылок жжет чей-то внимательный взгляд, и Женя, резко обернувшись, замечает, как один из игоревых однокурсников не скрываясь даже особо, пялится на него с откровенной неприязнью, а потом, быстро глянув на ничего не замечающего Игорька, прищуривается и, расплывшись в какой-то странной улыбке, медленно и демонстративно прикуривает. Над Спасской башней с грохотом расцветает первое зарево кремлевского новогоднего салюта. Ослепительно яркое и завораживающее настолько, что дух захватывает. Или же, дух захватывает от того, как искрятся восторгом игоревы темные глаза. И по-хорошему Жене бы, когда стихает последний залп, попрощаться со всеми и домой поехать, но этот взгляд не дает ему покоя. Да и Игорь, к тому же, моментально почуяв слабину, снова опускает свою тяжелую руку на плечо и говорит на ухо: - По глазам твоим вижу, ищешь повод смыться, так вот хрен тебе, - и, рассмеявшись, добавляет мягко: - Поехали с нами? У Машки предки куда-то в заграницы укатили, так что гулять до утра будем. - У меня дежурство завтра ночью, Игорек. Отоспаться надо, - качает Женя головой, а потом, чувствуя уже, как собственная решимость тает, точно сладкая вата на языке, тянет с сомнением: - И потом, не брошу же я машину в городе… - Хата большая, всем места хватит, хоть до вечера отсыпайся. Я тоже в общагу до завтра не собираюсь. А тачку сейчас под окна перегоним, и завтра в Одинцово своим ходом вернешься как раз к дежурству, - у Игоря, как и всегда почти, на каждый женин аргумент два встречных заготовлены. Он улыбается весело, подмигивает, а потом, состроив почти серьезное лицо, дожимает: - Ну не ломайся, Жень. Мне так спокойнее будет, чем посреди ночи тебя одного отпускать. Тебе ли не знать, сколько синяков в новогоднюю ночь за руль садится, не хочу ближайший час-полтора на очке сидеть и гадать, добрался ты или нет. - Ладно, - кивает Женя, боднув его лбом в плечо. - Уговорил, черт кудрявый. Игорь всегда умел находить правильные слова, чтобы качественно и быстро вить из него веревки, и когда совсем мелким-то был, справлялся с этой задачей на ура, а теперь так и подавно, виртуозно отточив за прошедшие годы свое мастерство. Впрочем, стоило справедливости ради отметить, конечно, что Женя попросту легко и со спокойной душой Игорьку это позволял, кого другого бы уже давно послал куда подальше, а с Игорем спорить не мог, да и не хотел, в общем-то. Игорь, просияв, цепляет высокую блондинку за рукав и кричит: - Маш, мы на машине, так что не теряйте, - и, оглянувшись на Женю, добавляет: - Наверное, позже вас будем, тут вокруг сейчас все встанет, но доедем обязательно. Маша с улыбкой кивает, а потом, тоже бросив на Женю взгляд, просит: - Ирку с Митрохиной возьмите, а то совсем сейчас себе задницы отморозят, дуры набитые, - и, рассмеявшись, выразительно косится на двух хохотушек в коротких юбках. - Нам тут тоже пешком не меньше получаса шкандыбать, в толпе особо не побегаешь. - Без проблем, - Женя пожимает плечами, и, подмигнув, заявляет весело: - Доставим в лучшем виде. Подхватив девчонок под руки, Игорь что-то говорит им обеим, отчего те смеются еще громче, а потом, вопросительно глянув на Женю, требует: - Веди нас, Сусанин, тылы я прикрою, - и тоже заливисто ржет, а потом, потянув за собой своих спутниц, громко гаркает: - Девчата, держитесь крепче, прорываться придется с боем. Женя, закатив глаза, качает головой и, развернувшись, решительно ныряет в самую гущу, пробивая себе дорогу к выходу с площади, даже не сомневаясь, что веселая троица курсантов московской академии МВД неотступно следует за ним. Не сердцем чует, конечно, но слышит звонкий девичий смех и зычный голос Игоря, то и дело гаркающего ка кого-то, кто пытается вклиниться между или оттеснить назад. До машины они добираются за рекордных десять минут, и Женя, галантно открыв заднюю дверь, помогает упаковать игоревых сокурсниц внутрь, а потом забирается на водительское и заводит двигатель. Игорек плюхается рядом, по привычке громко - аж сердце кровью обливается, - хлопает пассажирской дверью, как делал в старой доброй девятке, и с наслаждением вытягивает ноги, по-хозяйски потянувшись к магнитоле. - У тебя что тут, одна кассета, что ли? - почти восторженно уточняет он, когда салон заполняет тихая музыка, а Женя, хмыкнув, пожимает плечами: - Нет, просто менять лень. В бардачке глянь, там еще штук пять было, - и, включив дворники, чтобы смахнуть снег, добавляет тепла печке. - Да не, мне нравится. Есть в постоянстве какое-то очарование, - смеется Игорь, коротко касаясь его плеча, а потом предлагает: - Ну что, погнали? Нам на Большую Дмитровку двадцать. Знаешь, где это, или карту достать? - Не заблужусь, - отмахивается Женя, прикидывая в голове самый короткий маршрут, а потом, плавно трогаясь с места, все же не удержавшись, присвистывает: - Красиво твои друзья живут, ничего не скажешь. А сам думает, что судя по адресу, Машка вот эта, к бабке не ходи, дочка какого-нибудь или полковника, или генерала, или вообще замминистра. Простой люд ведь так близко к Кремлю не живет обычно. Простому люду ведь что попроще, а не сталинка внутри садового. Игорек же, сделав вид, что не заметил его сложного мыслительного процесса, фыркает и, устроившись на пассажирском сидении поудобнее, кивает серьезно: - Ну а то. Элита московская. Не то что я, лимита из северной столицы. И, заржав, широко улыбается. Такая лимита, что прям деваться некуда - Федя вон, со дня на день в большие шишки выбьется, а он все косит под дурачка и, скорее всего, одногруппникам даже и не рассказывает, из какой непростой семьи сам. По фамилии-то хрен что поймешь, вот Игорек и пользуется этим на полную катушку. Жене отчаянно хочется пошутить, что с лимитой ростовской, невесть как вообще в столице оказавшейся ему не тягаться, но потом, махнув рукой, лишь присоединяется к веселью. Девчонки сзади о чем-то негромко шушукаются, разморенные теплом, а Игорек, выудив из кармана сигаретную пачку, с наслаждением закуривает и, прикрыв глаза, подпевает бит-квартету “Секрет”. Москва, нарядная и сияющая, проносится мимо, переливаясь огнями. Женя улыбается и, притормозив на пешеходном переходе, жестом просит сигарету. Вместо того, чтобы достать из пачки новую, Игорек отдает ему свою. Поначалу Жене кажется, что в этой развеселой компании молодняка он будет выглядеть белой вороной, потому что одно дело - постоять рядом под кремлевской елкой, и совсем другое - сидеть за одним столом, неловко подбирая слова, чтобы уж совсем дремучим дедом не прослыть, но все оказывается куда проще, чем он себе успел навоображать. Кажется, никто даже не чует подставы, потому что игоревы друзья смотрят на него легко и спокойно, без стеснения, и наливают тоже ни капельки не стесняясь, будто краев не видят. После третьей стопки коньяка становится совсем хорошо, и Женя, окончательно выбросив из головы все свои сомнения, расслабляется. Жует салат, увлеченно отвечает на посыпавшиеся как из рога изобилия вопросы пацанов про свою тачку, зорко примеченную во дворе, а потом, немного поторговавшись с собой, со смешками рассказывает даже, в каком виде она ему досталась. И, судя по загоревшимся глазам будущих ментов, никого тут истории про жмуров не смущают, даже девчонок, прокатившихся на заднем сидении бэхи, которую почти неделю вычищали от крови и других малоприятных телесных жидкостей. Игорь жмется к его плечу и пофыркивает, всем своим видом будто говоря: ну и что, плохо тебе тут разве? И Женя, улучив момент, коротко приобнимает его за плечи, безмолвно отвечая: нет, просто охуенно. Необычайная легкость - будто бы он разом лет десять, а то и больше скинул, - пустая голова и желание творить херню, почти как в молодости. Видать, не так уж и сильно с него песок сыпется, как Женя себе напридумывал, раз даже этих вчерашних детишек удалось без единого усилия наебать. Видать, есть еще порох в пороховницах, и он бы сам этого никогда не узнал, если бы не Игорек. Даже Юра, тот самый машкин бойфренд чуть за тридцать, про которого говорил Игорь, держится с ним так, будто они ровесники, и, осознав, что нежданно-негаданно встретил коллегу по цеху на этом детском утреннике, заводит с Женей весьма увлеченную - и, чего уж скрывать, увлекательную, - беседу о недавней серии убийств в Солнцево. Про звание вопросов тактично не задает, про родное отделение тоже не расспрашивает, зато с интересом слушает женины предположения о запоздалых бандитских разборках и, подумав, соглашается, что тем и пахнет, если во внимание брать личности тех, кто под раздачу попал. И все так легко и просто складывается с ними всеми - молодыми да разудалыми, - так непринужденно получается найти с игоревыми друзьями общий язык, что даже странно. Словно бы время, неумолимое и беспощадное, в эту ночь с чего-то вдруг решило изменить себе и повернуться вспять, возвращая Женю в те времена, когда он и сам совсем юным был. И, проходя мимо зеркала в коридоре, чтобы выскочить на лестницу покурить в компании едва знакомых Вована и Шурика, он сам не узнает себя в отражении - живой веселый взгляд и широкая улыбка. Прямо как на старых, давно истершихся фотографиях двадцатилетней давности, когда жизнь была беззаботной и только набирала свои обороты. Игорь нагоняет их уже на ступеньках и, едва не запнувшись, наваливается сзади. - А меня позвать? - весело журит он, восстанавливая равновесие. Тоже веселый, очаровательно пьяненький и сверкающий глазами. - Может, тебя и в сортир позвать? - вырывается у Жени само собой, и только когда громкий хохот, отскакивая от стен, разносится по подъезду, он осознает, что именно ляпнул. - Может, и позвать, - фыркает Игорь, улыбаясь от уха до уха, и, выбив сигарету из пачки, добавляет лукаво: - С тобой хоть на край света, ты ж знаешь. И, чиркнув зажигалкой, глубоко затягивается. Это должно бы быть неловко, но Женя, совершенно не чувствуя никакого стеснения, отвешивает Игорьку легкий подзатыльник, а потом, глянув на его довольную рожу, внезапно замирает, бессовестно пялясь на его губы, плотно сжимающие фильтр. Вован похабно ржет, роясь по карманам, а Шурик, тоже подкурив, закатывает глаза, и только тут до Жени доходит - игоревы друзья явно в курсе, что того девчонки не интересуют, но и, более того, абсолютно уверены, что им на смотрины привели очередного хахаля. Поэтому, блядь, все такие дружелюбные. Не смотрят косо, не дергаются от дурацких игоревых шуточек и принимают Женю со всей душой. Один к одному складывается: после острого на язык и ядовитого, как змея, юного доктора Игорь, похоже никогда не остается ночевать у своих пассий, а значит, и с друзьями вряд ли их знакомит. А потом неожиданно приводит в свою компанию Женю, и все, разумеется, делают выводы. Неверные, конечно, но тем не менее. Разговор плавно сворачивает в сторону предстоящей практики, потом перескакивает на то, что пора бы достать гитару, а заканчивается и вовсе обсуждением девицы - несовершеннолетней, между прочим, - которую притащил на тусу какой-то Витек. - Ну и что ты тут устроил? - интересуется Женя тихо, когда Вован с Шуриком, докурив, возвращаются в квартиру. На площадке они одни, так что можно слова не выбирать, но Женя все равно не спешит с оформленными претензиями. Так, лишь почву прощупывает, пытаясь понять, осознавал ли Игорек, что именно делает, когда позвал его с собой сегодня. - А что я устроил? - невинно уточняет Игорь, опираясь жопой на подоконник и картинно выдыхая дым. Вот интересно, и правда не понимает или все-таки прикидывается? - Твои друзья… Они ведь думают, что мы… - формулировать нормально не получается, и Женя, беспомощно прикрыв глаза, замолкает, а Игорь, хмыкнув, лишь отмахивается: - Да пусть, что хотят, думают, - заявляет он спокойно. - Тебя это ни к чему не обязывает, в голову не бери даже. Я просто хотел, чтобы ты развеялся. Хотел, чтобы мы в новый год вместе были, как обычно, вот и все. Ну вот, мы вместе, и тебе, я вижу, все вроде бы нравится. Так в чем проблема? Проблема в том, думает Женя, что больше всего на свете ему хотелось бы, чтобы игоревы друзья были правы. - Ни в чем, - отвечает он, приобнимая Игоря за плечо и туша бычок в консервной банке. - Никакой проблемы, Игорек. И Игорь, чуть прищурившись и довольно кивнув, первым делает шаг к лестнице. Быть кем-то другим, не таким старым и унылым, как обычно, легко и просто в первую ночь нового две тысячи третьего. Женя, не особо вдаваясь в подробности, чтобы не вычислили ненароком, травит байки со службы; тряхнув стариной, отчаянно и безрассудно жарит твист на пару с хозяйкой квартиры под до боли знакомое ретро, срывая бурные овации, а потом, откинувшись на спинку дивана, слушает, как Игорек, взявшись за гитару, бодро лабает что-то неуловимо знакомое. Ну надо же, Женя и понятия не имел, что тот играет. Ближе к утру он, почти охрипший, переходит на актуальную, но уже явно замахивающуюся на бессмертие лирику Сплина о том, что выхода нет, и Женю как-то позорно размазывает. Не то от игорева сиплого низкого голоса, не то от таких простых, но метких текстов, от которых тоскливо сжимается что-то внутри. А потом Игорь откладывает гитару и, выбравшись из своего угла, улетучивается из комнаты. Первый порыв - припустить за ним, - Женя давит в зародыше. Небось, коньяк наружу просится, но минут через двадцать, поглядывая на дверь, начинает понемногу беспокоиться. Поспешно отделывается от Юры, с которым они увлеченно обсуждали последнее громкое дело в Тверском с подрывом депутатского кортежа - и, поймав в коридоре Машку, несущую тарелки с какой-то нарезкой, интересуется вполголоса: - Игоря не видела? - Вроде курить ушел, - неуверенно отзывается та, - на лестнице глянь. И Женя, кивнув, обувается. Игоря он замечает сразу, тот сидит на подоконнике с ополовиненной бутылкой не то коньяка, не то портвейна - издалека ведь хрен разберешь, - и выглядит так, будто явно себя не в своей тарелке чувствует. Хмурится едва уловимо, забившись в угол, поджимает губы и нервно прикладывается к бутылке, а рядом околачивается тот самый фраер, который Жене еще на Красной не слишком-то понравился. Он склоняется к Игорю, улыбается как-то нехорошо и тихо что-то затирает с такой масляной рожей, что желание врезать ему возникает практически из ниоткуда. Услышав скрип двери, Игорь вскидывает взгляд и, моментально расплывшись в облегченной улыбке, дергается вперед, чтобы под благовидным предлогом избавиться от не слишком-то приятной для себя компании. Однако улизнуть не получается, потому что его собеседник, явно недовольный таким раскладом, хватается за игорев локоть, делает шаг влево, отрезая путь к отступлению, и, подавшись вперед, обхватывает ладонью колено, отчего Игорь морщится и, неловко отшатнувшись, заваливается спиной на стекло. И видит бог, если бы от Игоря не фонило такой неприкрытой неприязнью, Женя бы молча развернулся и ушел, чтобы не мешать. Игорь волен обжиматься с кем угодно, хоть трезвым, хоть по синьке, дело молодое, с кем не бывает. Но только если сам этого хочет. Вот только Игорь явно не хочет и совершенно точно не в восторге от нагло лапающего его за коленку пьяного придурка. Странно, конечно, что нахер не шлет и не пытается по морде съездить, но с этим Женя как-нибудь потом разберется, а сейчас нужно уже сделать что-нибудь наконец, а не столбом стоять. И он, чувствуя, как внутри поднимается волна ярости, одним махом слетает вниз по ступенькам, а потом тихо, но с нескрываемой угрозой бросает: - Руки свои убрал. Разговоры на лестничной клетке разом стихают, а этот недоносок, прицепившийся к Игорю, как пиявка, обернувшись и не двинувшись с места, лениво уточняет: - А то что? - А то вырву и в жопу засуну, - спокойно обещает Женя, подступая почти вплотную, а потом хмурится и добавляет: - За мной не заржавеет, уж поверь. И видимо, рожа у него становится совсем зверской, потому что наглый пацан, мигом растеряв всю свою борзоту, с опаской пятится, в то время как Игорь, отставив бутылку, наоборот тянет к Жене руки и радостно заявляет: - Блять, ну как же ты вовремя. Я уж думал, самому придется в драку лезть, а у меня в глазах все двоится, - и, заржав, обращается уже к своему горе-ухажеру: - Гуляй, Славик. Фантазии у тебя, конечно, занятные, но я даже сейчас для них слишком трезвый. Я вообще, кажется, столько не выпью никогда, чтобы с тобой потрахаться, уж прости, дружище. И, продолжая веселиться, елозит жопой по подоконнику в попытке подобраться поближе к краю. Откуда-то сбоку раздаются смешки - беззлобные и чуть ехидные, - будто бы невольные свидетели этой поистине шекспировской трагедии уже не раз, и даже не два слышали что-то в таком духе. Ну и хорошо, что так. По крайней мере, наутро Игорю не придется краснеть и бледнеть, восстанавливая в памяти свои нетрезвые манифесты. И Женя уже собирается было облегченно выдохнуть, осознав, что пресловутый Славик хоть и маячит все еще рядом, попыхивая сигаретой, но быковать вроде не решается - нет повода махать кулаками, и то хлеб, - но тут Игорек, покачнувшись, теряет равновесие и неумолимо кренится вперед, неловко взмахнув руками и едва не опрокинув стоящую на подоконнике бутылку. Пары поспешных шагов как раз хватает, чтобы подхватить его и уберечь от позорного падения носом в пол. Женя осторожно прислоняет его плечом к оконному откосу и, с трудом удерживаясь от того, чтобы не залепить Игорю отрезвляющего тумака, бросает в сторону: - Ты не слышал, что ли? Свободен. Еще раз полезешь - найду и до кровавых соплей отделаю, - а потом, уже больше не обращая ни на что внимания, ловит игорев расфокусированный взгляд и ласково спрашивает: - Игорек, ну ты как так убрался-то меньше чем за полчаса? Вроде нормальный же из квартиры уходил. Игорь смеется, подается вперед и, обняв Женю за шею, бормочет: - Долго ли умеючи, - а после, осознав, что сейчас попросту съедет с подоконника, стискивает коленями женины бедра. Лицо горит от того, как он близко. От того, какой он удушающе жаркий, как жмется все теснее и горячо дышит в шею. И нужно бы аккуратно распутать его руки, судорожно глотнуть несвежего прокуренного воздуха и прийти наконец в себя, но Женя все медлит, жадно и до безобразия жалко вдыхая запах пота и сладковатого перегара. - Правда не злишься, что я влез? - тихо интересуется он, когда молчание затягивается уже почти неприлично, и Игорь, фыркнув ему в ухо, заверяет: - Да я только рад, - а потом, перейдя на шепот, признается: - Заебал он меня просто пиздец как. Второй год уже нервы мотает, а у меня, во-первых, принципы - не срать, там где ешь, я из академии вообще ни с кем и никогда, а во-вторых, не в моем он вкусе. Не люблю бесхребетных. У мужика стержень должен быть и характер какой-никакой, пусть и дурной, вот как у тебя. А у Славика ни того, ни другого. Игоря, конечно, знатно несет - выпитое за ночь на ура язык развязывает, - но говорит он совершенно серьезно, и Женя, приобняв его одной рукой за плечи, хмыкает: - Да у тебя и самого характер не сахар, - на что Игорь, тихонько прыснув, тянет: - Ну а я о чем. Какой мямля меня вынесет вообще? - и, щекотно выдохнув в висок, замолкает. До ушей доносятся обрывки чужих разговоров - видимо, поняв, что разборок не будет, те, кто был на площадке, возвращаются к прерванным нетрезвым дискуссиям, а Игорь ведет раскрытой ладонью от плеча к шее, скользит вверх до затылка и едва слышно шепчет на ухо: - Жень, ты если мне по роже съездить захочешь сейчас - не надо, ладно? Завтра трезвому вмажешь, убедительнее будет, а сейчас просто не выебывайся и сделай вид, что не удивлен нисколечко, потому что этот упырь все еще пялится, - и, когда Женя, почти убаюканный его теплыми объятиями, собирается было спросить, чему он не должен удивляться, Игорь мажет носом от уха к щеке и, прикрыв глаза, прижимается к его рту своим. Невесомо гладит пальцами по затылку, пьяно ластится, ведет языком по пересохшим губам и тихо выдыхает, когда Женя почти инстинктивно упирается в его бедро рукой - лишь бы не ебнуться на ровном месте. А потом, коротко вздрогнув, замирает на мгновение, когда Женя, не отдавая себе отчета в том, что творит, ведет ладонью по грубой джинсе, оглаживает бок и устраивает руку на игоревой пояснице. Сминает пальцами ткань футболки, касаясь теплой кожи, тянет к себе ближе, и почти задыхается не то от тихой нежности, не то от жгучего стыдного возбуждения. Кажется, не один Игорь выпил слишком много. Кажется, не у него одного сегодня напрочь отказывают тормоза. Похоже, Женя сегодня тоже изрядно набрался или просто напросто сбрендил, раз позволяет себе такое, но выпутываться из игоревых рук нет ни сил, ни желания. В голове будто что-то клинит - что-то, явно отвечающее за здравый смысл, - и Женя начисто слетает с катушек. Он целует Игоря так, как давно хотел. Не как в прошлый раз, скорее дурачась, чем всерьез - позволяя себя целовать, - а так, как если бы все было по-настоящему. Не пьяными вусмерть, не на провонявшейся сигаретами лестнице, а так, словно бы он Игорю сказал, что с ума сходит и поделать с этим уже ничего не может. Игорь коротко стонет, вцепляясь в его загривок пальцами, плавится в руках и жмется еще теснее, будто под кожу вознамерился забраться. Будто решил до сердца добраться, да так и срастись, переплетясь ребрами. Отвечает на поцелуй жадно, но вместе с тем неторопливо и так выматывающе нежно, что крышу рвет начисто. И, едва не задохнувшись, Женя отстраненно думает о том, что за почти два года с тех пор, как он касался игоревых губ, тот определенно отточил мастерство. Игорь целуется самозабвенно, сладко до одури - значит, все-таки портвейн, а не коньяк, мелькает в голове, - и, осознав, что никто его отталкивать и не собирается, наглеет окончательно. Потирается о Женю всем телом - такой горячий, что хоть прикуривай от него, блядь, - и, поймав губами женин язык, мучительно медленно втягивает его в свой рот, срываясь на тихий и какой-то беспомощный стон. - Игорян, ну харэ, мы тут курим вообще-то, а не пришли из первого ряда позырить на горячее гейское порно, - весело тянет кто-то за спиной. - Все уже поняли, что вы тут самая сладкая парочка, даже Славик осознал, так что поинтересуйтесь у Машки, какая комната свободна, и ебитесь там на здоровье. И от этих слов Женю будто холодной водой с ног до головы окатывает. Да что же он, блядь, творит-то? А Игорь, даже не дернувшись, лениво вскидывает руку, и Женя почти уверен, что вместо ответа он попросту демонстрирует своему приятелю средний палец, продолжая увлеченно вылизывать женин рот. Будто дорвался и не собирается прекращать, даже если земля со своей оси наебнется. И так легко поверить в то, что Игорек и вправду именно его хочет больше всего на свете, что именно из-за Жени плавится и течет, как пластилин на батарее, перевозбужденно потираясь крепким стояком о живот и сорванно дыша, но Женя не обманывается. Он тоже когда-то молодым был, пусть и давно, но все еще помнит о том, что в какой-то момент, когда по венам и артериям, разгоняемая бешеным стуком сердца, несется уже не кровь, а какая-нибудь бормотуха, становится глубоко похер, с кем и как, на самом-то деле. Голова плывет, и просто хочется трахаться, а не поэзию Мандельштама или погоду обсуждать, а понять, что наутро будешь жалеть, уже не хватает здравого смысла. Ведь если бы Игорь до сих пор что-то чувствовал, стал бы он молчать? Он никогда не ходил вокруг да около, всегда прямо в лоб говорил все, что думает, и теперь бы давно уже вывалил Жене на голову то, что наболело. А раз не заикается даже - значит, и болеть нечему. Сейчас ему просто хочется человеческого тепла. Абстрактно и бездумно, вот и тянется к тому, кто рядом. Не будь здесь сегодня Жени, кто знает, может и Славику бы случайно обломилось, чем черт не шутит. От этой простой и, в общем-то очевидной мысли внутри все обрывается, и Женя, нехотя отстраняясь, коротко облизывает губы. Это он в Игорька влюблен до аномалий в кардиограмме, а Игорем движет полбутылки портвейна и дурное желание не то что-то доказать окружающим, не то самому себе, поэтому нужно быть совсем мудаком, чтобы повестись на эту лихую удаль. Не сейчас и не так. Вот если наутро, отмучившись похмельем, Игорек заведет речь о случившемся и в здравом уме и трезвом рассудке скажет, что не просто куражился, тогда Женя обязательно во всем ему сознается. Стиснет до хруста в ребрах, будет сам целовать, пока голова кругом не пойдет, и больше никуда от себя не отпустит этого придурка малолетнего, и насрать, что в его возрасте нормальные люди обычно уже о душе думают, а не о том, как пацана чуть ли не вдвое моложе себя трахнуть. Женя вообще никогда нормальным не был, нечего и начинать. Игорь разочарованно стонет, тянется навстречу и, коротко коснувшись жениных губ, бормочет едва слышно, прикрыв глаза: - Бля, ну какой же ты, а, - а потом, огладив затылок, добавляет: - Просто охуенный. Целуешься так, что сдохнуть можно. - Сдохнешь ты завтра, - ласково усмехнувшись, обещает ему Женя и, подумав, поправляется: - Вернее, уже сегодня, - а потом, заглянув Игорю в глаза, уточняет: - Ты как вообще? Не тошнит? - Не тошнит, - послушно отвечает Игорь, и взгляд у него совершенно расфокусированный. Пьяный он, конечно, в дым, но вместе с тем до одури поплывший и такой расслабленный, что аж внизу живота тянет и хер позорно дергается. Раскрасневшийся, встрепанный и зацелованный - такой родной и любимый, - что аж сжимается глупое влюбленное сердце. Женя и не думал, что когда-то сможет снова вот так сильно кого-то любить. А Игорь тем временем, уткнувшись носом ему в висок, глубокомысленно изрекает: - Мне пиздец, Жень. Полный пиздец, - и, обняв его за шею, вздыхает: - Самый, что ни на есть полнейший. И вроде бы еще что-то сказать хочет, но замолкает на полуслове, прижавшись губами к щеке. Всем телом прижимаясь и едва уловимо подрагивая. Женя вздыхает, гладит его по вихрастой макушке, а потом, сделав шаг назад, стаскивает Игоря с подоконника, придерживая за спину, чтоб не наебнулся. Тот ойкает, повисает на шее и, нащупав твердую землю, неожиданно громко смеется. - Идти сможешь? - уточняет Женя, не обращая внимания на доносящиеся как сквозь вату смешки. Концентрируется на Игоре, на его почти черных, широко распахнутых глазах и дурацких, но таких очаровательных кудряшках, спадающих на лоб. Игорь серьезно кивает и, фыркнув, заверяет: - Ну разумеется. Ты что думаешь, я совсем, что ли, ужрался? Да я сейчас еще под “Руки вверх” спляшу так, что ты от зависти лопнешь, - и, делая первый нетвердый шаг к лестнице, громко горланит: - Забирай меня скорей, увози за сто морей… - моментально срывая бурные овации своих приятелей. Вот ведь дурила картонный. У двери в квартиру, впрочем, его энтузиазм несколько утихает, а в коридоре и вовсе сходит на нет, и Женя, заглянув в гостиную, жестами подает сигналы бедствия. Маша, добрая душа, откликается почти мгновенно, и одного взгляда на виснущего на шее у Жени совершенно размазанного и глупо улыбающегося Игорька ей хватает, чтобы оценить обстановку. - Последняя дверь справа. Кровать там, конечно, узковата, но для двоих - как раз, - инструктирует она и, не то весело, не то сочувственно Жене подмигнув, упархивает обратно, оставив за собой шлейф зубодробительно сладких духов. Коридор кажется бесконечным, пока Женя бредет по нему, таща за собой бормочущего какую-то ерунду Игоря. Тот смеется, запинается чуть ли не на каждом шагу, а когда Женя наконец находит нужную комнату, издает победный клич. Кровать и впрямь узкая - не полуторка даже, а что-то вроде метра с небольшим. Впрочем, в тесноте - да не в обиде, тем более, что других спальных мест здесь нет, а это значит, что никто их не разбудит пьяным галдежом часа через два и шебуршанием на соседней койке. И лишь когда Игорь, отлепившись от него наконец, быстро стягивает футболку через голову, до Жени доходит - хозяйка квартиры тоже приняла их за любовников, вот и послала в дальнюю комнату с одной кроватью. Чтобы они с Игорем никому не мешали, да и им никто малину не испортил. И это должно бы быть неловко, но Жене уже откровенно по барабану, потому что, во-первых, он, может, эту честную компанию и не увидит-то больше никогда в своей жизни, а во-вторых, Игорю такой расклад вроде бы даже на руку, поскольку у назойливого прилипалы Славика не будет ни единого повода думать, что его в чем-то крепко наебали. Приехали, считай, вместе, на лестнице устроили черт пойми что, спали в одной кровати в отдельной комнате - какие уж тут сомнения могут быть? От этих мыслей хочется громко расхохотаться, но Женя себя сдерживает. Не смешно это все, ой как не смешно. Игорь же тем временем, чертыхаясь и воюя с пряжкой ремня, топчется рядом, и Женя, поймав его за локоть, интересуется растерянно: - Ты что делаешь? - Раздеваюсь, - с достоинством отвечает Игорь и, стягивая с себя джинсы, смеется: - А ты что, в свитере спать собрался? И крыть Жене нечем. Одежду он складывает на стул у окна, спиной чувствуя игорев внимательный взгляд, а потом, в два шага дойдя до кровати, быстро ныряет под одеяло, ощущая какую-то совершенно дурацкую неловкость, которая лишь усиливается, когда он, повозившись, касается бедром теплой игоревой кожи. Тот вздыхает, ерзает и, перевернувшись на бок, тянет Женю ближе, закидывая на него свою руку. - Ну ты еще на самый краешек ляг, чтобы наверняка ебнуться на пол спросонья, - хмыкает он, щекотно дыша в шею, а потом бормочет почти обиженно: - Что, сосаться так, чтобы у меня коленки дрожали - это нормально, а спать в одной кровати - уже перебор? Так ты скажи, я на пол уйду, чтобы не нервировать. - Дурак ты, - вздыхает Женя и, прижавшись теснее, прикрывает глаза. Игорь жаркий, как печка, и до сих пор фонит возбуждением. Уже не так сильно, как там, на прокуренной лестничной клетке, но все же. Дышит часто-часто, просовывает левую руку под подушку, а ладонью правой почти невесомо ведет от солнечного сплетения вверх к груди. Замирает на мгновение, ловя пальцами удары заполошенно бьющегося жениного сердца, а потом тихо говорит, коснувшись губами плеча: - Вообще, конечно, все это пиздец как иронично, - и, когда Женя, вопросительно замычав, накрывает его руку своими пальцами, продолжает насмешливо: - Вот там, за дверями, все сейчас вообще ни на секунду не сомневаются, что ты меня по койке валяешь, как в последний раз, а я даже нецелованный лежу. - Ну, хочешь, поцелую? - ехидно предлагает Женя, плохо понимая на самом-то деле, что с огнем играет. Вырывается само собой, и язык свой поганый уже спустя пару секунд с корнем выдрать хочется. Ну кто ему мешал промолчать, отшутиться и, прикрыв глаза, сделать вид, что в сон уже клонит. - Хочу, - спокойно соглашается Игорь, вскидывая голову, и в свете уличного фонаря, несмело заглядывающего в окно, лицо его кажется таким юным, что дальше некуда. Будто бы кто-то все же изобрел машину времени и, насмехаясь, забросил их двоих в зимний Питер трехлетней давности. И от этой мысли, что и говорить, очень сильно не по себе становится. Женя сглатывает ком в горле и, решив посыпать свою уже седеющую голову пеплом наутро, быстро прижимается к его губам своими. Тепло, спокойно и разбиваясь на осколки от враз нахлынувшей щемящей нежности. Поцелуй почти целомудренный и ласковый, и когда Женя поспешно отстраняется, уронив голову на подушку, Игорь утыкается ему в плечо и глухо говорит: - Слушай, а может, нам и правда… - Игорек, ну что ты такое несешь? - перебивает его Женя, прикрывая глаза, а у самого дыхание враз заканчивается. - А что такого? - невинно уточняет Игорь, поерзав и мазнув губами по коже, а потом весело фыркает: - Ты мне под дурачка-то тут не коси, я стояк от табельного отличить могу, не маленький уже, - и, не дождавшись ответа, торопливо продолжает: - Чисто по-дружески, а? Ты же тоже хочешь, я вижу. Женя шумно выдыхает и, стиснув зубы, все так же молчит, не находясь с ответом. От его слов сердце сбивается с ритма, и Игорь точно это чувствует, вжимая ладонь в грудь. Коротко целует в плечо и, перейдя на шепот, добивает навылет: - У меня и презики вроде в кармане джинсов были, если не выложил вчера… А потом, затихнув, недвусмысленно вжимается в женино бедро и выдыхает так сладко, что живот скручивает острым и тягучим возбуждением. Послать здравый смысл ко всем хуям хочется страшно, но Женя прикусывает изнутри щеку до крови и твердо отвечает: - Игорь, нет. - Да почему? - стонет Игорь разочарованно и, вскинув голову, смотрит пристально и внимательно. Взгляд у него совершенно потерянный - поплывший и затуманенный, не то от выпитого, не то от этой странной близости, и Женя, выдержав его, с досадой бросает: - По кочану, - и, осознав, что вот это Игоря точно не остановит, добавляет: - Со стыда утром оба сгорим, балда. По синьке многие идеи кажутся гениальными, но это не значит, что стоит их в жизнь воплощать. Игорь молчит долгую минуту, и Женя уже было решает, что вопрос наконец исчерпан, а потом он хмыкает и задумчиво уточняет: - То есть, если бы я не набрался, как последняя скотина, ты бы тут не строил из себя последний оплот здравомыслия и без лишней философии меня бы трахнул, так получается? Едва не подавившись воздухом, Женя снова закусывает изнутри щеку, только бы не кивнуть. Игорь всегда умел зрить в корень, и даже сейчас это умение остается при нем, однако признать сейчас его правоту никак нельзя. Чревато долгим и бессмысленным разговором, в ходе которого можно и невзначай растерять все свои твердые, прямо как стоящий хер, принципы. - Спи уже, - ворчит Женя недовольно, а сам, хоть и отказался от веры давно, молится, чтобы Игорь и впрямь вырубился уже наконец, разморенный портвейном, потому что Женя все-таки не железный. И уж тем более, не святой. Еще немного - и устанет спорить. Еще чуть-чуть - и сдастся под этим упрямым натиском и весь оставшийся здравый смысл пойдет нахер вслед за элементарной порядочностью и опасениями о завтрашнем дне. Если Игорь продолжит в том же духе - не миновать беды. Ведь так просто одним рывком уложить его на лопатки, вжать спиной в хлипкий матрас и заткнуть этот неугомонный рот на полуслове. Скользить руками по теплой коже, ловить кончиками пальцев лихорадочную дрожь, сжимать и гладить, а потом стянуть трусы и обхватить ладонью твердый возбужденный хер. Вот только как он сможет потом своему отражению в зеркале в глаза посмотреть, если наутро Игорек, протрезвев, обо всем пожалеет? А он ведь точно пожалеет и, как и всегда, когда у них что-то не ладится, попросту пропадет с радаров, замкнувшись в себе. Игорь заслуживает куда большего, чем поебаться по пьяной лавочке, и если он действительно все еще хочет попробовать - Женя больше не станет от него бегать. Набегался уже, хватит. Вопреки опасениям, Игорь все же унимается. Вздыхает и, устроившись поудобнее, вырубается почти мгновенно, обмякая и наваливась на Женю всем своим весом. Женя почти невесомо гладит его по волосам и закрывает глаза. Он думает, что не уснет еще долго - мысли в голове роятся, словно жирные мухи вокруг кучи говна, а тупое ноющее возбуждение лишь масла в огонь подливает, - но, вслушиваясь в игорево тихое размеренное дыхание, неожиданно для себя все-таки уплывает, будто выключили. Очнувшись, Женя какое-то время лежит, не шевелясь. Несколько долгих минут осознает, где и с кем находится, а потом, восстановив в памяти события минувшей ночи, резко распахивает глаза. Игорь еще спит, но оно и неудивительно - на часах, висящих на стене, едва одиннадцать натикало, - это Женя привык дремать урывками и по пять-шесть часов в сутки от силы, а Игорек всегда засоней был и давил подушку до победного, если будильник молчал. Женя улыбается и, снова прикрыв глаза, думает: еще немного. Он еще чуть-чуть полежит вот так, воровато греясь игоревым теплом, прежде чем начнется новый день. Прежде чем придется столкнуться с последствиями своей вчерашней несдержанности и игоревой беззаботной дурости. Прежде чем удастся со смирением их принять и вытащить уже наконец голову из жопы, если все же окажется, что Игорь вполне себе отдавал отчет в том, что творит. Женя едва слышно вздыхает и, невесомо огладив кончиками пальцев игорево запястье, осторожно выпрямляет затекшую ногу. Во сне Игорь его окончательно под себя подгреб, навалился на спины, прижимая к себе, как плюшевого медведя, и сопит теперь куда-то в загривок. Под тяжелым ватным одеялом нестерпимо душно, но кожа все равно покрывается отчего-то колкими мурашками, когда Игорь, сонно выдохнув, притирается теснее. Наверное от того, что хочется время остановить и навсегда остаться в этих хмурых утренних сумерках в тишине чужой квартиры, но так не получится. Или же от того, что Игорек, все так же не просыпаясь, тычется стояком в бедро и, пробормотав что-то сквозь сон, трется носом о шею, жарко щекотно дыша. И так хочется развернуться, растолкать этого засранца, а потом мучительно медленно целовать, наплевав на с ног сшибающий убийственный перегар. Прихватить за кудряшки на затылке, прижать к стенке и шептать всякие глупости прямо в пересохшие со сна губы, пока не поплывет. Или же можно не дергаться и дождаться, пока Игорек сам очнется. О, Женя уверен, что в первый момент спросонья в глазах его будет священный ужас и вселенский стыд, а еще - сложный мыслительный процесс о том, какого хрена тут вообще происходит. А дальше уже, конечно, как пойдет - и там либо Игорь уйдет в глухую несознанку, состроив рожу кирпичом, либо, решив, что больше опозориться уже не получится, даже не попытается сбежать. И вот тогда Женя обязательно поинтересуется у него, к чему был весь вчерашний цирк и будет надеяться, что Игорь не отмолчится и в свойственной ему манере либо скажет, что хуйню спорол, либо… Дальше Женя старается не думать. Не хочется, да и не получается совсем - собственное тягучее и обжигающе горячее возбуждение растекается по телу все сильнее с каждым ударом сердца. Сердце гонит его по артериям, а потом возвращает по венам обратно, и Женя, коротко потеревшись об матрас, закусывает губу. Он не сделает ни того, ни другого. Он должен дать Игорю выбор и уж точно не собирается заставлять его решать все прямо здесь и сейчас - в чужой квартире, где кто угодно может их услышать, с раскалывающейся от чудовищного похмелья башкой, - как бы сильно этого ни хотелось. Женя умеет ждать, и он подождет - а если Игорь захочет ему что-то сказать, обязательно выслушает, а не отмахнется, как прежде. Но только если захочет, а не вот так, оказавшись припертым к стенке и в прямом, и в переносном смысле. Игорь недовольно мычит, когда Женя осторожно выпутывается из его захвата и выползает из-под одеяла. Шарит наощупь по постели, а потом, перекатившись на живот, обнимает руками подушку и утыкается в нее носом. Такой красивый, что просто ебнуться можно. Плечи эти широкие, острые лопатки и родинка у верхнего позвонка, маленькая и трогательная настолько, что Женя внезапно задыхается и, быстро одевшись, торопливо выходит из комнаты от греха подальше. А то ведь не ровен час, зов плоти перекричит вкрадчивый глас разума, и тогда все, финиш. Тихонько прикрывает за собой дверь, трясет головой - та ожидаемо отзывается легким гулом, - и, отдышавшись немного, крадучись, шагает по коридору в сторону прихожей. Игорь должен сам сказать, что вчера вполне отдавал себе отчет в том, что творит, и давить Женя на него не будет. И если вдруг окажется, что страница не перевернута и все еще может у них получиться, он будет счастлив. - Ты куда? - окликает его женский голос аккурат тогда, когда Женя проскальзывает мимо кухни. Обернувшись, он замечает за столом Машу. Чашка кофе, мокрые волосы, яркий махровый халат и все еще не прояснившийся взгляд. - Курить, - пожимает плечами Женя, помахав сигаретной пачкой и собираясь уже было двинуться дальше, как Маша хмыкает и, кивнув на место напротив себя, говорит: - Да здесь кури, - и в ответ на женину вопросительно вздернутую бровь, тихо смеется: - Я вчера всех на лестницу гоняла, чтобы хату насквозь не провоняли, а так папа в квартире курит. В общем, если включить вытяжку и не дымить в десять рыл, нормально будет, - а потом, подперев щеку рукой неожиданно мягко спрашивает: - Кофе будешь? И Женя, с благодарностью кивнув, сворачивает с намеченного маршрута. Пристраивается у плиты, послушно щелкает по кнопке на вытяжке и, чиркнув зажигалкой, интересуется: - А ты чего подскочила? Сон алкоголика чуток и тревожен? Маша усмехается и отрицательно мотает головой. - Да нет, я Юрку провожала. У них там какая-то лютая поножовщина под утро случилась, почти всех оперов вызвали. Ну, до кого дозвониться смогли. Он часа полтора назад уехал, а я уже уснуть не смогла, - и, вздохнув, продолжает: - А сейчас и толку никакого, просыпаться все скоро начнут, а там - кому минералку, кому кофе, а кому аспирин или сразу топор, чтоб не мучиться. Женя понимающе усмехается. Закономерный итог любой славной и разудалой ночи - утренняя расплата за все грехи, так что да, права Маша, скоро сюда потянутся страждущие, словно в храм за искуплением, и все - хана мечтам о сладком спокойном сне для того, кто знает, на каких полках чем можно разжиться, чтобы полегчало. У самого Жени похмелья будто бы и нет, даже голова не ноет противно, как все чаще бывало после попойки в последние годы, лишь гудит слегка, но он уверен совершенно, что к вечеру обязательно догонит в полупустом и темном участке. Всенепременно прибьет тяжелым пыльным мешком по темечку в отместку за лихо влитое в себя накануне. Но то вечером, а сейчас можно расслабиться, выпить кофе да воды побольше, чтобы до дежурства дотянуть, и составить сонной Маше компанию, чтоб не вырубилась ненароком. Или и вовсе выяснить у нее, где что припрятано, да и отправить досыпать с миром. - Хочешь, я дежурство приму? - улыбнувшись, предлагает Женя, с наслаждением затягиваясь, но Маша лишь головой качает и водружает на плиту медную турку, чтобы подогреть оставшийся в ней кофе. - Да ну, расслабься. Всех выпровожу к вечеру и буду спать до посинения, - заявляет она, и следующие несколько минут проходят в уютной тишине, а потом Маша, задумчиво пожевав губу, тянет будто бы невпопад, но хитро на Женю поглядывая: - Игорь-то вчера знатно нарезался. Он там живой хоть? - Посмотрим, когда из кровати выползет, - философски хмыкает Женя, принимая из ее рук чашку с черным крепким кофе. Делает первый глоток и, блаженно вздохнув, замечает ехидно: - С ним никогда не угадаешь - может и огурцом быть, а может всех вокруг нытьем извести, пока ему пару таблеток аспирина в рот не закинешь. Лично я ставлю сегодня на второе. Полбутылки портвейшка меньше чем за полчаса - это вам не в тапки срать. - А вы давно знакомы, да? - засмеявшись, уточняет Маша, возвращаясь обратно на свое насиженное место. Женя быстро добивает сигарету и, затушив окурок в сияющей хрустальной пепельнице, пристроенной справа от плиты, усаживается напротив, а потом кивает: - Очень давно. Хочет добавить еще, что помнит Игорька с тех времен, когда тот смешно шепелявил из-за выпавшего молочного зуба, но вовремя прикусывает язык. Лишнее это, Игорь ему потом спасибо не скажет, да и самому как-то не по себе от этой мысли. Снова. Маша же, заметив его сконфуженный слегка вид, лишь тихо смеется и роняет спокойно: - Повезло ему с тобой. - В каком смысле? - лениво уточняет Женя, уже чуя подвох, а Маша только плечами пожимает. - В прямом. Хороший ты мужик, правильный. Может, даже, немного чересчур, но тут уж ничего не попишешь, - и, улыбнувшись, добавляет мягко: - Игорю такой и нужен, чтоб куролесить перестал, а то совсем с катушек слетел в последнее время. - И что, сильно куролесит? - отпив из чашки, интересуется Женя с любопытством. Пассаж про правильного мужика игнорирует намеренно, чтобы лишний раз не задумываться о том, насколько же неправильно все то, что он к Игорю чувствует. Не лучшее время для самокопаний, тем более, что итог будет все тот же - да, разумеется, до ужаса неправильно все это, ну да и насрать. - А то сам не знаешь, - бросив на Женю быстрый и не по годам мудрый взгляд, вздыхает Маша, а потом, хмыкнув, продолжает: - По глазам вижу, что все ты знаешь. Я все не понимала, какие душевные раны можно так долго бесконтрольными пьянками и блядками лечить бестолку, а теперь вот, кажется, поняла. Ну и спешу сказать, губа у Игорька не дура. Ты и правда стоишь того, чтоб вот так сохнуть. Светская болтовня ни о чем стремительно превращается не то в душеспасительную беседу, не то в топорную и грубую попытку залезть в душу и потоптаться там в грязных ботинках, и Женя недовольно морщится. И ведь не поймешь, то ли эта малявка с огромными, как у куклы, голубыми глазами и повадками матерого следака прощупывает его, чтобы удостовериться, что Игорек с кем попало не связался, то ли просто посплетничать захотелось со скуки. - Да не сохнет он по мне, ну что за глупости такие, - качает головой Женя, так и не придя к однозначным выводам. - Мы даже не… Он осекается, с досадой осознавая, что все-таки повелся там, где следовало бы по-хорошему занять глухую оборону, а потом отмахивается и, потянувшись за пепельницей, снова закуривает. Простое и емкое - мы не вместе, - так и не срывается с языка, потому что черт их, на самом деле, разберет после вчерашнего-то. Женя нервно затягивается и тяжело вздыхает. Хочет добавить еще назидательно, что иногда пьянки и блядки - просто состояние души по молодости, и не нужно в них скрытого смысла искать, но Маша быстро выбивает из его пачки сигарету, жестом просит зажигалку и громко фыркает: - Ты кому сейчас заливаешь - мне или себе? Если мне, то не утруждайся, не прокатит, - и, тоже прикурив, продолжает спокойно: - Я ж не дура, я еще вчера поняла, кто ты такой, а сейчас окончательно убедилась в своих выводах. Гром к нам случайных мужиков не водит, знаешь ли. - Ну и кто же я такой, по-твоему? - скептически уточняет Женя, выдыхая дым носом и прищуриваясь. Глупость, конечно, он опять ведется на ее подначки, как дурачок, но послушать версии все равно интересно. Потом Игорька повеселит при случае. Маша смотрит на него внимательно, а потом стряхивает пепел и, усмехнувшись как-то странно, явно начинает издалека: - Ты говоришь, вы давно знакомы. Ведешь себя соответственно. Подпускаешь к себе близко, даже не дергаясь, терпишь игорюшины выкрутасы и вообще выглядишь так, будто это привычно и совсем не раздражает, - она прикусывает задумчиво фильтр, и Женя облегченно улыбается уголком губ. - И дальше что? - уточняет он со смешком, а потом, пожав плечами, поторапливает: - Выводы-то здесь где? Пока я слышу только факты. Маша вскидывает бровь, смотрит на него долгую минуту, а потом спокойно, почти лениво заявляет: - Ну выводы, так выводы. Я с Игорем с первого курса дружу и посчастливилось мне как-то вот на этой самой кухне выслушивать душещипательную историю про первую любовь и трогательную дружбу с товарищем майором. Без подробностей, их из Игоря клещами не вытащишь обычно, но сложить два и два не сложно, - и, торжествующе раздавив недокуренную сигарету в пепельнице, припечатывает: - Ты - тот самый чувак, который ему от ворот поворот дал по малолетке и у которого Игорь все выходные напролет пропадает. А теперь давай, возрази мне. - Туше, - отведя взгляд, признает Женя, чувствуя себя не в своей тарелке под ее пристальным взглядом, а потом затянувшись, осторожно интересуется: - И что, много тут таких догадливых, как ты? Странно знать, что Игорь с кем-то о нем говорил, изливал кому-то душу не боясь быть освистанным. Что Игорьку важно было с кем-то поделиться тем, что зудело где-то глубоко внутри. Может, и правда, не все еще потеряно? - Только я, - заверяет его Маша тут же. - Мы вдвоем тогда на кухне курили, так что можешь расслабиться. Для остальных ты - чистый лист. Прикольный мент с клевыми историями, на которого наш дорогой кудрявый балбес слюни пускает. А потом, помолчав и видя, что Женя почти в себя ушел, негромко тянет: - Я обычно в чужие дела не лезу, но тебе вот что скажу - я Игоря таким счастливым, как вчера, давно не видела. Не знаю, что там у вас происходит, не мое это дело, но ему с тобой хорошо, - улыбается и собирается еще что-то добавить, но тут в дверном проеме нарисовывается охающий и держащийся за голову Шурик, и Маша резко прикусывает язык, не желая, видимо, продолжать разговор в присутствии непосвященных. Разумно, думает Женя, глянув на нее с уважением, а потом коротко и благодарно кивает. На кухне становится все теснее, и уже к полудню тут собираются почти все, кто остался в гостеприимной машиной квартире на ночь. На столе появляются вчерашние салаты, за столом ведутся неспешные и ленивые похмельные беседы. Кто-то догоняется остатками коньяка, кто-то обнимает заготовленные заботливой Машей бутылки с минералкой, а Женя сидит посреди всего этого натюрморта и отчего-то чувствует себя не чужим на этом празднике жизни, а очень даже уместным. Будто бы он не вдвое старше любого из присутствующих малолетних балбесов. Компания небольшая и уютная, большая часть вчерашней толпы под утро разъехалась по домам на такси или разбрелась, как выяснилось, по соседним домам. Золотая молодежь, чтоб их, но ни в одном из них Женя не видит гнильцы. Хорошие у Игоря друзья, такие же, как и он сам. - Так, а Игорян где? - неожиданно брякает Сева, оглядев кухню. Даже под стол демонстративно заглядывает, отчего со всех сторон доносятся тихие смешки. - Спит еще, - Женя пожимает плечами, тут же ловя на себе странные веселые взгляды со всех сторон, а потом вздрагивает, когда от двери доносится хриплое: - Уже не сплю, - а сразу после в проеме появляется Игорь и, оперевшись на косяк, ворчит: - Поспишь тут с вами, бля. Ржете, как кони. - Вспомнишь солнце, вот и лучик, - оглядев его хмурую помятую рожу со следом от подушки на щеке смеется Маша, а затем тянет ехидно: - Ну что, Игорюша, как самочувствие? Игорь делает пару шагов вперед, сгоняет Вована со стула и, придвинув тот поближе к Жене, обессиленно падает, а потом, застонав, утыкается в женино плечо лбом и замогильным голосом сообщает: - Мне кажется, я сейчас умру. Женя коротко оглаживает его встрепаную макушку, выщелкивает из заготовленного как раз на такой случай блистера две таблетки аспирина и, подсунув их Игорю вместе с ополовиненной минералкой, сочувственно вздыхает. Что ж, он был прав, судя по настрою, Игорек и впрямь намерен всех вокруг сегодня заебать своим похмельным нытьем. Страдальчески хлебает водичку, чуть морщась, а потом отставив бутылку, снова опускает свою бедовую кудрявую башку на женино плечо и медленно прикрывает глаза. И от этого простого жеста безграничного доверия разъебывает буквально в щепки. Нет, Игорь всегда был тактильным, спору нет, но это долгие годы было только для них двоих - за закрытыми дверями и без лишних глаз. Случалось ему, конечно, еще в детстве засыпать у Жени на коленях головой и дрыхнуть так до костиного возвращения, да и у Феди с Леной в доме он изредка позволял себе крепкие короткие объятия, но вот так - тихо и мирно сложить свою буйную голову Жене на плечо в присутствии посторонних Игорь еще ни разу себе не разрешал. Спокойно, привычно и уютно, как частенько делал минувшим летом, вырубаясь рядом под “Поле чудес” или очередной туповатый американский боевик. Будто плевать ему, кто и что подумает. А может, и вправду, плевать? Ночью он вообще никого не стеснялся, когда с поцелуями лез и обтирался о Женю, словно мартовский кот, теперь-то уж и впрямь поздно о чьем-то там мнении насчет происходящего переживать. - Ну, неудивительно после вчерашнего, - обиженно тянет Вован, пристраиваясь прямо на полу у холодильника. - Я тебя, между прочим, отговаривал от того портвейна, но ты уперся рогом и все тут. Так что теперь не ной. - Какого еще портвейна? - стонет Игорь. - Я ж коньяк пил. И тесная кухня почти дрожит от взрыва хохота. Даже Женя коротко усмехается, приобняв Игоря за плечо, чтоб со стула не свалился ненароком. - Хорошего, - с каменным лицом поясняет Маша и, кивнув на Шурика с Вованом, добавляет грозно: - Который эти черти поганые сперли из папиного кабинета. Счастье, что он портвейн не уважает, а то скандала было бы не избежать. - Нихрена, блядь, не помню, - признается Игорь и, прикрыв глаза, снова стонет, вжимая пальцы в висок. - Я хоть прилично себя вел или как всегда? Кухня снова трясется от хохота, а Женя чувствует, как внутри все обрывается. Он мог надеяться и верить, но все равно оказался прав - Игорь совсем не отдавал себе отчета в том, что творит, когда этой ночью перешел черту. И это больно, конечно, настолько, что за ребрами ноет, но и хорошо в каком-то смысле - окажись на женином месте кто другой, вот тот же Славик например, он не стал бы Игоря останавливать. Воспользовался бы ситуацией и никаких угрызений совести не испытывал бы. Так что все к лучшему, пусть и Жене от этого не легче. Не нужно было губу раскатывать, вот и все. Игорь им давно переболел, как ветрянкой в пятнадцать, а то, что случилось ночью - не имеет, в общем-то никакого значения. Так что нужно просто все забыть или хотя бы запереть воспоминания за семью замками, чтобы не так-то просто было до них добраться. Игорь, весь помятый и щурящийся от яркого электрического света, картинно страдает от похмелья, то и дело потираясь своей гудящей головой женино плечо, а Женя, стиснув зубы, думает: новый день действительно по местам все расставил, просто не так, как он втайне рассчитывал. Он улыбается игоревым друзьям, смеется над чьими-то шутками, а внутри пусто, будто в покинутой квартире, из которой жильцы, уезжая, вынесли всю мебель до последней колченогой табуретки. Холодно внутри и стыло, будто кто-то распахнул настежь все окна, да так и оставил по рассеянности. Игорь любил его когда-то, но все это в прошлом, а ночной его горячечный бред - лишь происки зеленого змия. Женя просто под руку подвернулся и по собственной глупости это безобразие не пресек, так что теперь остается лишь посмеяться вместе со всеми, а потом забыть эту ночь, как страшный сон. Как самый сладкий из снов, на самом-то деле. Ближе к вечеру Женя решает, что пора бы и честь знать. Нужно перед дежурством еще успеть домой заскочить, чтобы ополоснуться и в порядок себя привести, да и Игоря в общагу подкинуть - лишний крюк. А то ведь таксисты все с ночи сейчас отсыпаются, а у тех, что на рейс вышли - тарифы такие, что хоть в обморок падай. Он подсовывает все еще не до конца пришедшему в себя Игорю под нос запястье с часами, выразительно постукивая по циферблату пальцем, и тот, кивнув, тушит сигарету, а потом поспешно принимается прощаться со всеми вокруг. Прихватывает из гостиной свой свитер, одевается по-солдатски быстро и, намотав на шею шарф, нервно топчется у дверей, пока Женя неторопливо обувается. Поглядывает как-то странно из-под ресниц, губу закусывает, но молчит до поры до времени. И Женя почти уверен, прорвет его, едва они в машину сядут. Так и происходит. Заведя мотор, Женя приоткрывает окно и закуривает, а Игорь, сцепив руки в замок и глядя перед собой, тихо выдыхает: - Жень, ты прости меня, я вчера, кажется, вел себя, как придурок. И на лице его написана такая вселенская скорбь, что Женя, несмотря на то, что хочется побиться головой о руль, а потом выйти из машины и проораться от души, коротко усмехается. - Кажется? - уточняет он, прикусывая изнутри щеку и сочувственно - а еще с зыбкой такой надеждой, - интересуется: - Что, совсем память подводит, алконавт малолетний? Игорь тяжко вздыхает и просит жалобно: - Ну хоть ты не глумись, а? - а потом, помолчав, продолжает тихо, нервно выкрутив громкость бормочущего кассетника в ноль: - Если Вован ничего не приукрасил ради красного словца, то я вообще хуйню вчера творил и капец как перед тобой виноват. - Не приукрасил, - безжалостно сообщает Женя и, не удержавшись от нервного смешка, добавляет: - Я бы даже сказал, что он тебя пощадил, избавив от подробностей. Да, от тех самых подробностей, которые сдали бы Женю с потрохами. Отчаянно веселясь, Вован, к счастью, опустил тот факт, что и сам Женя не стоял столбом и едва ли не был готов на том злополучном подоконнике Игорька и трахнуть. Что целовал так, будто сожрать хотел, и в квартиру поднимался по лестнице, неловко поправляя в штанах стояк. Не то, к счастью, не заметил, не то не запомнил, не то и вовсе значения не придал, рассчитывая, что Игорь и сам додумает недостающие детали рассказа в меру своей испорченности. Ограничился лишь плоскими шутками про французские поцелуи и нажравшегося от горя Славика, которого потом втроем грузили в такси под утро. - Пиздец, стыдоба-то какая, - резюмирует Игорь, отбирая у него сигарету и жадно затягиваясь, а потом громко стонет и уточняет убито: - Ты что, по роже мне не мог съездить, чтоб я в себя пришел? - Не мог. Ты просил съездить тебе по роже, когда протрезвеешь, - неожиданно даже для себя развеселившись, смеется Женя. Отпустить-то не отпускает ни на йоту, но от абсурда ситуации ржать хочется до слез. На что он вообще рассчитывал? Что Игорь упадет в его объятия и будет клясться в вечной любви? Вот же придурок старый. Пятый десяток разменял давно, а ума как не было, так и нет. - Ну тогда вперед, - хмуро говорит Игорь, опуская руки. Легкий дымок вьется вверх с кончика сигареты, и Женя, разом успокоившись, удивленно заглядывает в игорево серьезное, смутно угадывающееся в сумерках лицо, а тот, закусив губу, продолжает: - Ну что ты, давай, вмажь мне уже и покончим с этим. Я заслужил. Не нужно было тебя в свои разборки со Стрельниковым впутывать, тем более, вот так. Он теперь, конечно, надолго отвяжется, и слава богу, но говном я себя сейчас чувствую полнейшим. Женя закатывает глаза и отворачивается. Плавно трогается с места и, вырулив со двора, дает по газам. Дороги пустые, до Войковской минут за двадцать с небольшим доберутся, а там можно будет и выдохнуть, выпнув Игорька из машины. Там можно будет и волю эмоциям дать - настоящим, больным и жгущим изнутри, а не тем, которые он Игорю подсовывает сейчас для успокоения совести. Можно будет шкалить спидометр, выжимая из ретивого немца бешеную скорость, а потом резко крутануть руль где-нибудь на трассе и больше ни о чем не думать. Хотя кого он обманывает? Как и прошлой весной, жить все еще хочется до одури - жадно и безотчетно, - несмотря ни на что. Хочется видеть теплую игореву улыбку, а не равнодушный оскал бездны, за которой придет темнота. Хочется знать, что у Игоря все хорошо, пусть и не с ним. Никто ведь не умер, просто у чуть наивной и по-детски ветреной игоревой влюбленности срок годности вышел. Что и требовалось доказать, в общем-то. Женя еще тогда, два с половиной года назад был уверен, что так все и случится, просто не думал, что от этого в груди жечь будет, как от пули навылет. Самоуверенно считал, что с облегчением выдохнет, когда Игорек попустится, а оно вон как все вышло. По-дурацки. - Проехали, - ворчит Женя, чуть сбавляя скорость и наощупь находя сигаретную пачку, брошенную у ручника. На какое-то время в салоне воцаряется тишина - неуютная, колкая и нервная, а потом, уже на садовом Игорь, неуверенно коснувшись его локтя, все же подает голос: - Ты правда не злишься? И Женя, тяжко вздохнув, отвечает ровно, не отвлекаясь от дороги: - Правда, - и, прислушавшись к себе, понимает, что не врет. Злиться он может сейчас только на себя самого, но никак не на Игоря. Напридумывал себе черт знает что, идиот старый, ну так это, в общем-то, только его проблемы, а Игорь, хоть и чувствует себя виноватым, тут совершенно не причем. Да, может, он и перегнул палку вчера, но, положа руку на сердце, неужели бы Женя чувствовал то же самое, не будь он влюблен? Нет и еще раз нет. Он бы, скорее, от души поржал над всей этой историей, если бы по-прежнему относился к Игорю, как глупому несмышленышу, когда-то робко его поцеловавшему. Ну пожурил бы, ну отвесил воспитательного подзатыльника, но точно не стал бы так убиваться, как сейчас. Поэтому Женя, чувствуя, как болезненно тянет за ребрами, расплывается в улыбке и спокойно бросает: - Я-то как-нибудь переживу твои пьяные приставания, будь спокоен, а вот ты бы сегодня крепко пожалел, если б Славик своего добился. Я только поэтому тебя за шкирку и не встряхнул, дружочек, так что, выдыхай уже. Подумал, что лучше ты со мной дров наломаешь под бдительным присмотром и без особых последствий, чем к кому попало в койку прыгнешь в пьяном угаре. Врет, безбожно врет - ни о чем он, сука, вчера не думал, когда Игоря целовал и бесстыдно лапал, - ну да и хер с ним. Чего не сделаешь во имя дружбы. Дружбы, в которой один любит, а второй уже перелюбил. Вот же, блядь, дерьмо собачье. - Что-то меня тошнит, - слабо говорит Игорь, поспешно выкидывая бычок в приоткрытое окно и запрокидывая голову. - Ну а я о чем? - весело хмыкает Женя, перестраиваясь на съезд, а потом, поддавшись неожиданному порыву, ехидно продолжает: - Вот бы ты утром обалдел, проснувшись без трусов и со Славиком под боком. Игорь тяжело дышит, поспешно сглатывая, и, цепко ухватив Женю за локоть, слабо стонет: - Не, я серьезно, Жень, - и, вздрогнув коротко, скороговоркой заканчивает: - Пиздец тошнит. Тормозни, а то прям на коврик блевану. И Женя, громко заржав, поспешно прижимается к обочине, газанув через два ряда и даже не вспомнив о поворотнике. Коврик, в общем-то, не жалко, его и помыть можно, а вот спавшего с лица Игорька он смущать еще больше не хочет. Будет ведь потом стонать, что ко всему прочему еще и тачку засрал, и посыпать голову пеплом, а его виноватой рожи с Жени на сегодня уже явно хватит. Игорь, распахнув пассажирскую дверь, корчится над сугробом, а Женя смотрит на его сгорбленную спину, и думает: невозможно на него сердиться. Отчаянно кроет дурацкой нежностью, неуместной и противоестественной, и Женя, коротко скользнув ладонью по его плечам, закусывает губу, а потом отворачивается. Когда он вновь трогается, Игорь утирает тыльной стороной ладони рот и тихо спрашивает: - У нас правда все нормально? - Нормальнее некуда, - кивает Женя с улыбкой. Ненормально, конечно. Пиздец как ненормально, ну да и насрать. Игорь же как-то смог пережить свою безответную влюбленность в шестнадцать и дальше двигаться, значит, и он сможет. Пострадает еще немного, а потом, глядишь, все как-нибудь само собой на лад пойдет. Глядишь, все и устаканится со временем, быльем порастет и потом вспоминаться будет, как тяжелое помутнение рассудка. Игорь успокоенно откидывается на спинку пассажирского сидения и затихает, а после протягивает руку не глядя и тихо говорит: - На мизинчиках поклянись, - и Женя молча цепляет его мизинец своим. На короткое мгновение всего, прежде чем взяться за ручку переключения передач, но этого, кажется, Игорю хватает, чтобы прекратить суетиться и выдохнуть наконец. Он высаживает Игоря у самого крыльца общежития, смотрит, как тот медленно поднимается по ступеням и, отсалютовав на прощание, скрывается за дверью, а потом выбивает из пачки последнюю сигарету и, прикурив, срывается с места, громко взревев мотором. И лишь на Кутузе уже доходит: за последние сутки у него дважды был шанс раскатать Игоря по койке и, что важнее, сказать о том, как жить без него не может. Как задыхается, когда Игорь, заучившись, больше чем на неделю исчезает из поля зрения. Как чувствует себя изнутри мертвым, когда он открывает дверь своим ключом посреди ночи и светит чужими засосами. Но кишка оказывается тонка. Мелькает на мгновение мысль крутануть руль, повернуть обратно и, вызвонив Игорька, без лишних слов целовать его до одури, едва тот в машину сядет, но Женя, стиснув зубы, упрямо жмет на газ, уносясь все дальше в сторону МКАДа. Если бы Игорь хоть малейший повод дал, он бы вернулся. Если бы не извинялся бесконечно, кусая пересохшие губы, Женя бы сейчас уже ехал обратно, а так - лишь все портить. Скорее всего, Игорь бы его не оттолкнул. Целовал бы в ответ, прикрыв глаза, может, даже ладонью своей по шее скользнул тепло и ласково, но потом все равно непременно рассмеялся бы, отчаянно смущаясь, и под благовидным предлогом смылся. Решил бы, наверное, что Женя ему подачу возвращает, чтоб жизнь медом не казалась, или и вовсе подумал бы, что границы совсем стерлись. Игорь тактильный, ужасно жадный до чужого тепла, и он не упустил бы, пожалуй, случая взять то, что само в руки плывет, хоть и охренел бы, наверное, изрядно. Но все это было бы глупо и бессмысленно просто потому, что Игорь давно к нему остыл. Ведь если бы нет, стал бы он сегодня стыдливо отводить взгляд и просить прощения за ночные финты? Если бы Игорь по-прежнему к нему что-то чувствовал - хоть что-то, блядь, - он бы точно не извинялся. Набычился бы, сев в машину, упрямо выдвинул бы вперед челюсть и, как это уже случалось, рубанул бы с плеча, выбивая из Жени дух. Сказал бы, что ни о чем не жалеет, припомнил бы Жене его дурацкое “перерастешь”, а потом, не отводя взгляда, сообщил бы, что ни хрена подобного. Игорек всегда был смелее и честнее, и раз он молчит - значит, и говорить не о чем. Просто зудело у него, просто потянулся к Жене, зная, что тот любую хуйню с рук спустит и по шее не даст. Просто потому, что Игорь ему доверяет, как себе, все случается так, как случается. Игорек не ждет его обратно. Скорее всего, он уже добрался до кровати и спать завалился, радуясь, что по морде не схлопотал за свои выкрутасы, и лишь поэтому Женя упрямо гонит по проспекту, а не разворачивается через двойную сплошную. Он не может получить того, чего так отчаянно хочет, но может сохранить дружбу - непростую, больную и странную, но это лучше, чем ничего. Да, Игорь любил его когда-то и до сих пор питает к Жене крайне нежные - слишком, блядь, просто убийственно нежные, - чувства, раз может вот так просто и не задумываясь о последствиях, целовать его очертя голову, но вот это все - не повод перейти черту. Да, пожалуй, если бы Женя вчера последние мозги растерял, они могли бы друг другу подрочить или даже потрахаться на эмоциях, чем черт не шутит. Совпали бы идеально, как шестеренки в часовом механизме, даже сомневаться не стоит - жарко, крышесносно и отчаянно. Кожа к коже, торопливо и жадно, сгорая от нетерпения, вот только потом, наутро, было бы стыдно до одури. Потом стало бы никак, и они с Игорем, скорее всего, попросту разошлись бы, как в море корабли, будто бы и не было этих - господи помилуй, - почти девяти лет. Все реже встречались бы, все реже бы делились сокровенным и наболевшим, а потом и вовсе виделись бы от случая к случаю, стыдливо разбегаясь после второй рюмки, чтобы, не дай бог, не наступить на те же грабли. А Женя не готов вот так тупо и бесславно все закончить. Вот так бездарно и глупо все проебать, поэтому он выжимает газ в пол и, прикусив губу до крови, не сворачивает с намеченного маршрута. В конце концов, к девяти его ждет в отделении майор Липатов, а это значит, что нужно выбросить из головы все лишнее и сосредоточиться на дороге. И только подъезжая уже к приветливо горящему огнями частному сектору, Женя понимает одну простую вещь, от которой не по себе становится и вместе с тем хочется набрать дежурку и сообщить спокойно, чтобы его сегодня на дежурстве не ждали и искали замену. Сказать, что он приболел, перепил в новогоднюю ночь или и вовсе умер, а значит, провести ночь в отделении никак не сможет, а после все-таки развернуться и рвануть обратно в Москву, наплевав на здравый смысл и доводы разума. Утром Игорь не спал. Делал вид, не более, обнимая его со спины и вжимаясь всем телом. Старательно дышал на счет, чтобы не спалиться, терся каменным хером о бедро и думал, что самый умный. Просчитался совсем чуть-чуть, на какие-то сраные доли секунды. Слишком часто и прерывисто, слишком неспокойно. Слишком возбужденно для крепко спящего. Женя почти ему поверил. Во рту солоно от крови, сочащейся из губы, и горько - от всего остального. Игорь хотел его - это факт. Пьяным вусмерть или не до конца проснувшимся - откровенно, бескомпромиссно и отчаянно, но, придя в себя, делал сложное виноватое лицо и, сгорая со стыда, извинялся. И что обо всем этом теперь думать, Женя понятия не имеет. Может, Игорь все-таки не перегорел, а может, его попросту мотает нещадно от банального недотраха, черт его разберет, этого засранца малолетнего. Может, ему простого тепла не хватает. Не хватает уверенности в завтрашнем дне и нормальных человеческих отношений, вот и тянется к тому, кто годами рядом был, сам того не осознавая. Ищет константы, скорее подсознательно, чем осознанно, вместо того, чтобы двигаться дальше, и нужно быть последним скотом, чтобы этим воспользоваться, а Женя себя таковым не считает. Он тормозит во дворе, хлопает дверью и, заперев машину, бредет к подъезду. Любить Игоря - это значит, отпустить его. И Женя отпускает - скрепя сердце и надеясь, что совсем скоро он обретет наконец то, что так долго искал. С каждой ступенькой до третьего хоронит свои глупые надежды и думает - так лучше будет. Пусть не ему самому, но Игорьку точно. Нужно отступить, нужно подавиться своими чувствами, улыбаться как прежде и виду не подавать, что эта злополучная ночь все поделила на до и после. Тепло и больная женина любовь его не спасут, лишь на какое-то время дадут почувствовать себя нужным и желанным, но не срастят зияющую дыру в груди. Игорь не тот, кто сможет жить, довольствуясь лишь тем, что является центром чьей-то вселенной, он тот, кто хочет откусить кусок побольше. Тот, кто отчаянно хочет любить в ответ, но все не выходит, как жопу не мучай. Однажды у него получится, и тогда Женя, внутренне умирая, за него порадуется, а сейчас стоит просто отойти в сторону и не питать дурацких ложных надежд. Он, быстро освежившись, переодевается, едет в отделение и, отпустив Липатова чуть пораньше, устраивается на неудобном коротком диване в своем кабинете. Ворочается с боку на бок, пристально разглядывая темноту, а потом незаметно даже для себя проваливается в глубокий и совершенно беспробудный сон, очухиваясь лишь ближе к шести утра. К восьми сдает дежурство заспанному и хмурому капитану Листьеву, а потом, добравшись до дома, забирается под одеяло и снова выпадает из реальности. Ему снится Игорь - улыбающийся ласково и шепчущий какие-то глупости. Снятся его обветренные губы, жадные и горячие. Влажный язык, теплые ладони на плечах и доверчиво разведенные в стороны колени. Дыхание на затылке, крепкий стояк, упирающийся в бедро и тихий беспомощный стон, когда Женя, осмелев в своих фантазиях, перекатывается на спину, толкнув Игоря в плечо, а потом и вовсе накрывает его собой, вжимая в матрас. Нависает сверху, оглаживает ладонью бок и, задохнувшись, прижимается к приоткрытому рту губами. Он просыпается от нестерпимого возбуждения и еще долго приходит в себя, отчаянно жмурясь, а через три дня, окончательно расписавшись в собственной беспомощности, на перекладных электричках едет в Люберцы, предусмотрительно выложив из карманов дубленки паспорт и удостоверение. Почти два часа в пути, на машине явно было бы быстрее, но светить свои номера в таком сомнительном месте - дело глупое и неблагодарное. Тем более, что притон, в который Женя так стремится, уже давно у ментов под колпаком, и нужно быть совсем идиотом, чтобы вот так по-дурацки подставиться. Всего два часа - и кудрявый мальчишка, совсем юный и, кажется, еще не успевший осознать, в какое зловонное дерьмо вляпался, переступив порог этого блядушника, опускается на колени. Улыбается, тянется к пряжке жениного ремня, и Женя прикрывает глаза. Он не хочет видеть, он просто хочет избавиться от этого зудящего возбуждения, и выдохнуть наконец. Или вдохнуть по-человечески впервые с той блядской новогодней ночи. Лишь бы не чувствовать этого саднящего желания потрахаться, лишь бы не думать об Игоре, сонном и теплом, прижимающемся со спины и готовом ноги раздвинуть в любой момент. Женя уверен, если бы он тогда обернулся и поймал теплые игоревы губы своими, тот без всяких вопросов дал бы. Торопливо и заполошенно, не до конца понимая, что творит, но доверчиво бы позволил себя выебать, не задумываясь даже о том, а что дальше-то будет. Стонал бы и дрожал, цеплялся за плечи и отчаянно жался ближе, прикрывая глаза и дурея от каждого прикосновения. Он весь в то утро был - точно оголенный провод, бери - и замыкай, вот только Женя так и не рискнул, трусливо и до зубовного скрежета разумно выбравшись из-под тяжелого ватного одеяла. От мыслей об Игоре кроет наглухо и бесповоротно. Пацан сосет старательно, увлеченно надеваясь ртом на член, а Женю даже сквозь пелену возбуждения не покидает мысль, что творит он какую-то невероятную хуйню, которая никакого облегчения не принесет вовсе. На что он вообще надеялся, приехав на другой конец Подмосковья? Что какой-то незнакомый, но готовый за деньги взять его хер в рот юный нимфоман поможет выбросить Игоря из головы? Да ни единого же, блядь, шанса. У Игоря кудри темнее, короче и жестче под пальцами, и личико не такое слащавое, и брови вразлет, а не полукруглые и будто бы удивленно вскинутые. Игорь вообще выглядит, как идеальный первородный грех, а не как то, что можно легко, просто и незадорого купить в занюханном блядовнике на отшибе столицы, и от этой мысли становится тошно. Женя прикрывает глаза, судорожно толкается в расслабленное горло и задыхается, а потом резко оттягивает пацана от себя за волосы и, тяжело дыша, бьется затылком о стену. Не то. Бездарно потраченные время и деньги, и еще - осознание собственной беспомощности. Ведь кое-что в этой жизни не купишь за несколько бумажек, как ни старайся. С горем пополам добравшись до дома на такси, Женя захлопывает входную дверь и отчаянно сжимает свой член в руке. Прикрывает глаза, водит ладонью вверх и вниз, расстегнув штаны прямо в коридоре, и кончает только тогда, когда, поторговавшись с собой, вытаскивает из памяти вкус игоревых губ. Портвейн и еще что-то горькое. Что-то сладкое до беспамятства, бьющее в голову стекающее по пальцам липко и жарко почти до потери сознания. Портвейн и коньяк, стойкий привкус мальборо и, кажется, копченой колбасы. Игорь навсегда останется для него этой новогодней ночью - удушливым жаром и мешаниной запахов и вкусов. Игорь навсегда останется несбывшимся - больным и горячо любимым, - ну и поделом. Женя сам все проебал, так что, некого винить. Он торопливо обтирает руку о штаны и оседает на пол. Когда-нибудь это наваждение сгинет, словно дурной сон, и Женя снова сможет дышать полной грудью. Когда-нибудь, но точно не сегодня.