Минус на минус — плюс

      — Фран, а можно в следующий раз я буду сверху? — тяжело дыша произнёс Лололошка, устало откидываясь на подушки и жадно хватая ртом воздух. Щёки горели пунцовым, а сердце стучало под рёбрами в бешеном ритме. — Я хочу попробовать…       — Хах, молоко ещё на губах не обсохло, — усмехнулся он, проведя большим пальцем по припухшей нижней губе младшего и вытирая образовавшуюся ниточку слюны.       Кончики пальцев прошлись по быстро вздымающейся груди, где прямо под сердцем виднелось бледно-чёрное знакомое буквенное выражение. Солнечный свет просачивался сквозь плотно задёрнутые тёмные шторы, и его луч падал прямо на юное тело, что немного блестело сейчас из-за проступивших капелек пота.       — Так бы и пробыл с тобой всю жизнь, но мы же не валяться и грешить сюда приехали? Место всё-таки совсем для этого не подходящее, — Фран грациозно потянулся, задрав руки вверх и сцепив их в замок.       Венеция. Город, который снился Лололошке пару лет назад на том самом уроке физики. Он иногда задумывался, почему именно Италия привиделась ему в том сне? А потом, вспоминая полное имя возлюбленного, хмыкал про себя, ведь оно и вправду звучало по-итальянски, хотя Фран утверждал, что с этой страной его роднили лишь дальние узы.       Италия — страна виноделен, античности и искусства, а также шикарных дорогих машин и, по совместительству, родина известных домов моды. Страна самой вкусной пиццы и лазаньи, страсти и признаний в любви в словах: «Ti amo, bella», сиесты под названием пенникелла из-за знойного лета и размеренной жизни населения. Но не в Венеции, потому что Венеция — город туристов, которые приезжают сюда толпами, чтобы порадовать глаз этим чудом света, проникнуться её многовековой историей и насладиться дивной архитектурой.       Всё это Лололошке было чуждо, потому что он до сих пор не привык к франовским голубокровным замашкам, однако отказаться от поездки было бы преступлением, ведь того желала его Луна, а мотыльку ничего не оставалось, кроме как следовать за ней. Несмотря на их общую любовь к математике — главному объекту совместной деятельности, науке, которая чудесным образом объединила когда-то две души, — отдых нужен был обоим. Вдали от пыльной серости, круговорота цифр и уравнений, обязанностей, ответственностей и масок, которые приходилось носить в обществе и снимать лишь в стенах квартиры. Они, конечно, приспособились, но каждый уповал на тот момент, когда наконец можно будет вдохнуть полной грудью и не сдерживать взаимных трепетных эмоций и не обращаться друг к другу на отрешенное «вы».       Лололошка лениво сполз с кровати, жмуря глаза от проникающих в комнату лучей солнца. Стены кирпичного цвета казались неправильными, и будто бы не было в них того уюта, который наполнял их светлую квартиру там, дома, но они, будучи возведёнными много лет назад, придавали особой атмосферы, ровно как и висящие повсюду картины с намёками на эпоху ренессанса, мебель из тёмно-карамельного дерева с резными орнаментами и открытый балкончик с витиеватыми железными прутьями, на котором располагались петунии различных сортов и всех оттенков розового в аккуратных клумбочках — всё это, подобно мозаике, составляло особый антураж, от которого и самому хотелось выпрямить спину, одеться соответствующе вычурно да послушать Вивальди.       Накинув на плечи белую рубашку, Фран прошёл на балкон и, оперевшись руками на перила, подставил бледное лицо лучикам палящего солнца, блаженно улыбаясь и жмуря глаза. В нос ударил запах мокрого белья, что было развешано повсеместно на тонких верёвочках, которые словно соединяли собой стоящие близко друг к другу охровые дома с черепичными крышами и посеревшими от сырости и извечной плесени цоколями. Вид со второго этажа открывался на сам Гранд-канал — венецианскую артерию, главную улицу, от которой ответвлялись остальные каналы-венки, петляя в узких улочках. Повсюду слышался плеск воды, шум моторов катеров и бормотания туристов, снующих туда-сюда в желании прокатиться на гондоле и фотографирующих абсолютно всё вокруг.       — Ло, — окликнул его Фран, не оборачиваясь, — ты только посмотри на эту живописную красоту!       Сонно зевнув и тряхнув головой, юноша подошел к нему, наспех обматывая вокруг пояса белое махровое полотенце и надевая тёмные очки.       Они приехали сюда минувшей ночью и всей прелести города рассмотреть не успели: Лололошка в полусонном состоянии тащил чемоданы (в которых, преимущественно, были бесчисленные пёстрые наряды Франа), пока старший на ломаном итальянском щебетал с сотрудниками аэропорта для выяснения более оптимального на данный момент маршрута до исторического центра города. Юноша подобному поведению лишь устало усмехался и периодически закатывал глаза, ведь всем известно, что люди, работающие в аэропортах и ежедневно встречающие тысячи туристов, без проблем поймут и английский язык, однако Франческо не был бы Франческо, если бы не захотел проявить себя и гордо продемонстрировать свой итальянский А1 окружающим.       Лололошка взял с собой несколько упаковок глазных капель, как ему рекомендовал офтальмолог, поэтому, в целом, особо переживать было не о чем, но всё же на физическом состоянии смена давления отражалась плачевно. После перелёта голова гудела, в глазах пересохло, а глаукома едко давала о себе знать при взлёте и посадке, но Фран заботливо клал голову юноши себе на колени и проходился большими пальцами по напряженным бровям, массировал виски с особой нежностью, невзирая на недовольное от сих действий лицо их соседа — грузного мужчины лет сорока, который постоянно провожал сальным взглядом проходящих мимо стюардесс.       Ступив босыми ногами на нагретую солнцем плитку балкона, юноша болезненно цокнул и тут же отпрыгнул обратно.       — Чёрт! Верю-верю, очень красиво, — едко ответил он, но потом, словно одумавшись, кое-как обул стоящие неподалёку белые тапочки и вновь подошёл к Франу, встав рядом.       Взгляд голубых глаз скользил сквозь тёмные линзы очков по струящимся шёлком белоснежным волосам, развевающимся на лёгком тёплом ветерке, которые сказочно переливались в золотистых лучах и будто бы сами светились. На бледном лице виднелись заметные мрачные круги под нижними веками от тяжёлой работы на должности старшего преподавателя в университете, коей Сан-Фран очень гордился, но сейчас, здесь, на маленьком балкончике у столь желанного Гранд-канала, эти синяки словно мгновенно растворялись из-за приподнятого настроения и бушующих эмоций от увиденного, а в доселе уставшем взгляде читалось умиротворение.       Лололошка невольно улыбнулся и засмотрелся на само воплощение безмятежности, пока оно, в свою очередь, безмолвно и влюбленно изучало взглядом окрестности. Наконец, когда ультрафиолет уже начинал жечь неподготовленную к долгому пребыванию на солнце светлую кожу, Фран словно вышел из оцепенения и повернул голову в сторону юноши.       — Чертыхаться здесь, в поистине святом месте, — очень греховно, малыш, — вдруг бархатно сказал он, мягко улыбнувшись.       — Что-то ты запоздало ответил, — буркнул Лололошка, закатив глаза из-за очередных нежеланных нравоучений. — Или это мозг хуже информацию стал воспринимать? И никакой я больше не малыш, я теперь полностью совершеннолетний во всех странах мира.       — Ну да, да, ты о-очень взрослый, — Фран усмехнулся и вернулся в квартиру, следуя в ванную комнату. — Я же шучу... Малыш, — ехидно бросил он напоследок прежде чем скрыться за дверью из матового стекла, из-за чего Лололошка насупился, но ничего не ответил, продолжая стоять на балконе и наблюдать за проплывающими по водной глади катерами, наполненными людьми.       Когда оба приняли душ, Лололошка небрежно потирал полотенцем мокрые волосы, а Фран, к тому моменту уже привычно аккуратно уложив свои и собрав их в низкий хвост, стоял напротив шкафа, вывешивая поочередно разнообразные одеяния и прикладывая их к себе, как бы примеряя, потому что долго не мог определиться, что именно сегодня он хотел надеть.       — Ло, может вот эту? — он повернулся к юноше, прикрыв оголённый торс канареечной футболкой.       — Норм, — мельком взглянув на старшего отозвался Лололошка и тут же принялся вновь промакивать волосы, а затем, кинув полотенце на стул, взялся за бритвенный станок.       — Пушочек? — Фран тихо посмеялся, быстро надев футболку, и подошёл к младшему, опустив подбородок на его плечо и прижавшись сзади всем телом, а после положил ладони на его оголённый живот, плавно скользя вверх, к груди. Они встретились взглядами в отражении в зеркале; светловолосый невесомо провёл пальцами под сердцем, очерчивая ногтём выведенную функцию.       — Фран! — на выдохе отозвался юноша, от щекочущих прикосновений выронив бритву в раковину. По телу разлилось приятное тепло. — Почти пять лет прошло?..       — Люблю тебя ничуть не меньше, — нежно коснувшись губами его шеи, Фран отпрянул, озорно стреляя глазами в сторону младшего, который, кажется, завис в мыслях от осознания быстротечности времени.       — Я тебя тоже, — наконец ответил он после продолжительной паузы, вновь взявшись за бритву.       А ведь и правда, за это время между ними произошло столько событий разного характера: были и ссоры, и продолжительные разлуки, порой даже мелкие драки, непременно перетекающие в примирительную интимную близость, и Фран в такие моменты, будучи в озлобленно-нервозном состоянии, вёл себя грубее обычного, что Лололошке порой даже нравилось, поэтому иногда он нарочно его провоцировал, дабы заполучить желаемое.       За всё это время юноша не один раз зажимал старшего в университетском туалете, где они исступленно целовались до тех пор, пока кто-нибудь не войдёт и не потревожит их идиллию своим присутствием. В процессе обучения он не один раз находился с Франом в одном кабинете в статусе студента, не один раз ставил его в тупик своими вопросами и не один раз заигрывал в открытую, но старший преподаватель, хоть и мог написать отказ от группы, всё-таки этого не делал: возможно, ему и самому нравилось ходить по лезвию ножа, добавляя остроты отношениям.       Одевшись, они вышли на улицу и оказались прямо у воды. Фран тут же ухватился за соломенную шляпу с широкими полями, что так и норовила слететь с его головы очередным порывом ветра. Он подошёл к гондольеру и начал выяснять у него стоимость поездки, приветливо улыбаясь и щебеча что-то на итальянско-английском, пока Лололошка, стоя в сторонке и хлопая глазами так, будто впервые слышал этот непрекращающийся поток речи из его уст, пыхтел от невозможной жары и тяжёлого рюкзака за спиной. Наконец, когда Фран договорился, он галантно подал юноше руку, приглашая сесть. Днище из тёмного дерева жалобно скрипнуло, когда Лололошка ступил туда одной ногой, и гондола зашаталась из стороны в сторону, из-за чего он ненадолго потерял равновесие и вцепился в старшего обеими руками. Глаза испуганно бегали по его лицу, когда лодка начала немного отстраняться от берега, а ноги постепенно раздвигались всё шире.       — Да залезай уже! — Фран обхватил его тело руками и рывком затащил целиком, усадив на мягкую тёмно-синюю подушку, вышитую золотистыми узорами.       Лололошка лишь что-то недовольно и смущённо пробурчал в ответ. Гондола плавно тронулась с места, управляемая гондольером.       — Знаешь, Ло, — взбудораженно начал Фран, придвинувшись к нему ближе, — в Венеции ведь нет автомобильных дорог. Лишь вот такие вот каналы. Это так... непривычно, что ли, — он задумчиво почесал затылок и поправил шляпу. — А сам Гранд-канал венецианцы называют «каналаццо». Это от слов «канал» и «палаццо», то есть дворец, потому что, — порывисто обхватив руками голову юноши, он повернул её вправо, — здесь повсюду одни «палаццо»!       Лололошка завороженно смотрел на один из дворцов в ренессансно-барочном стиле, мимо которого они проплывали. Мраморный фасад, арочные окна и колонны приковывали взгляд, привыкший к обыкновенным серым человейникам.       — М-м... Красиво, — не сумев иначе выразить своё восхищение пробормотал он, поправив тёмные очки и сдвинув их ближе к переносице.       — Это Ка' Пезаро. Там сейчас находится музей современного искусства, — Фран скривился в лице. — Ужас, такое здание да под современное искусство!..       — Тебя спросить забыли, — хохотнул Лололошка, поставив локоть на колени и подперев ладонью щёку.       Изумительные виды водного города сменялись по мере плавного движения по каналу. Франа сейчас действительно было проблематично заставить замолчать: он бесконечно лепетал истории об окружающих их «палаццо», периодически засыпая вопросами несчастного гондольера и расспрашивая его о работе в этом замечательном городе. Правда, всю романтику портила откровенная вонь, похожая по запаху на канализационную, но всегда ведь нужно чем-то жертвовать, даже такому городу, как Венеция.       — А это — палаццо Мочениго. Знаешь, чем он знаменит? — уголки узких губ растянулись в хитрой улыбке, едва обнажая белые зубы; чёрные глаза смотрели с предвкушением, ожидая скорый ответ «нет», чтобы продолжить рассказ.       — Конечно не знаю, — тяжело выдохнув произнес Лололошка, устало откинувшись на спинку мягкого сидения и скрестив руки на груди. Он скосил взгляд на возлюбленного, вопросительно подняв одну бровь. — Ну так… И чем же?       — Говорят, что Джованни Мочениго, после того как пригласил в Венецию самого Джордано Бруно, написал на него донос в инквизицию. Мол, прямо в этом дворце его и схватили, — Фран пробормотал это таинственным шёпотом, а потом вскочил с места, чтобы, наверное, получше разглядеть ряд знаменитых дворцов. — Джордано Бруно — герой своего времени, не иначе. Так смело заявлять о движении Солнца и Земли, о бесконечности Вселенной и о множественных мирах в эпоху тотального отрицания любых теорий, противоречащих Библии… Я определённо его уважаю.       — Запишу этого гения в твой список уважаемых людей, — юноша ухватился за его запястье, дёргая на себя. — Сядь, пожалуйста… Упадёшь еще.       Фран как-то резко помрачнел, будто посреди идеально ясного неба нарисовалось грузное тучевое облако, и светящаяся возбуждённая улыбка сошла с его лица. Он сгорбился, плюхнулся на насиженное место и стянул с макушки соломенную шляпу, нервно прокручивая её руками, всё это время смотря на неё немигающим взглядом. Лололошка непонимающе уставился на него и осторожно коснулся плеча.       — Хей, Фран? Ты чего?       — Знаешь, зачастую мы не замечаем, как медленно растворяемся в партнере, — его грудь быстро вздымалась из-за участившегося дыхания. — Нам кажется, будто какая-то часть личности всегда присутствовала, сидела внутри, а всё на самом деле намного проще. Когда-то какой-то человек привил тебе любовь к определённым вещам, потому что тебе на тот момент искренне хотелось до него дотянуться, ты бесконечно им восхищался, — ноготь нервно скрежетал по серебряному кольцу на безымянном пальце, издавая противные на слух звуки. — Если бы не он, я бы тоже никогда не узнал ничего подобного, Ло. В моей памяти свежи эти воспоминания, и я сейчас словно говорил его словами.       Фран стиснул зубы. Неприятные воспоминания, периодически настигающие его в самый неподходящий момент, стали паразитом в нежнейшей мякоти счастливой жизни. Пускай все обиды давно решены, боль уже не пронзала сердце, однако осознание того, из чего была выкроена собственная личность, пугало и заставляло множество вопросов всплывать в мыслях, твердя: «А какой я — настоящий?»       В сознании потускневшими картинками мелькали моменты из далёкого прошлого:       «Мне довелось побывать в Венеции, Франческо, — рука опустилась на светлую макушку, приглаживая топорщащиеся пряди, пока большой палец заботливо касался гладкого лба. — Тебе обязательно нужно её посетить, она тебе к лицу, — бережно-трепетное прикосновение к ярко выраженной подрумянившейся скуле. — Знаешь, многие великие творцы из разных сфер настолько были влюблены в Венецию, что изъявляли желание быть погребёнными именно там. И я бы хотел. Вместе с тобой. Но прежде чем умирать, надо же насладиться этим чудом света сполна, да?»       Двадцатилетний Сан-Фран тогда лишь мечтательно прикрывал глаза, потираясь щекой о чужие колени в строгих коричневых брюках. Он не любил и не умел слушать, в основном занимая в компаниях роль рассказчика и отличаясь взбалмошным нравом, но его речь он покорно готов был слушать бесконечно. И ему действительно казалось, что это — навсегда, это — по-настоящему, на всю жизнь и до самой смерти, особенно под эффектом наркотического опьянения, от которого перед глазами сразу же рисовались описываемые величественные соборы и улицы. А потом всё разрушилось, оборвалось резко, оставляя после себя лишь эти самые знания, въевшиеся в подкорку и ставшие частью личности.       Фран боялся, по-настоящему боялся того, что станет таким же для Лололошки. Что заменит собой всё его окружение, заменит своими интересами его увлечения, что заставит его раствориться в себе, пусть и неосознанно. Это неправильно, а посему хотелось одёрнуть себя, заставить заткнуться, чтобы дать юноше и самому рассказать что-либо, но он не мог: слова сами стремились вытечь из переполненного знаниями в определённой теме мозга, в то время как голубые глаза смотрели каждый раз с неподдельным интересом, практически не моргая.       Лололошка впитывал информацию как губка: жадно, желая записать каждое слово в долгосрочной памяти. Он не знал, к чему ему большинство потребляемых фактов, но ведь если об этом рассказывал Фран, значит, что это несомненно нечто восхитительное, будоражащее сознание. Однако он не чувствовал себя ущемлённым. Будучи с детства неразговорчивым из-за неуверенности в себе, Лололошка плохо формулировал мысли, редко подавал голос в компаниях и боялся вставить лишнее слово, но Фран был тем, кто интересовался его жизнью, тем, кто задавал банальные вопросы из разряда «как дела?» каждый день, позволяя рассказать то, что произошло нового за пару часов их разлуки, а на вопрос «всё в порядке?» можно было поделиться переживаниями — тем, о чём говорить обычно не хотелось, но под нежным взглядом слова рождались сами собой одно за другим.       Лололошка нахмурился. Пожалуй, к резким перепадам настроения Франа он давно привык, но конкретно в этот момент ожидал подобного менее всего.       — А если бы не ты, я бы никогда не узнал про созвездие Волопаса, про образование чёрных дыр, про атомы и мультивселенные, про особенности совокуплений баранов с нетрадиционной ориентацией и много-много всяких других фактов, — пальцы ловко приподняли очки на лоб; юноша взялся за его подбородок, разворачивая поникшую голову на себя и прожигая безжизненный космос в глазах напротив искорками голубого пламени.       — Про последнее я точно не мог тебе рассказывать, — мигом отшутился Фран, словно стремясь вновь натянуть улыбчивую маску.       — А без меня ты бы не научился кататься на коньках, сражаться на шпагах, варить мыло и… М-м… — не унимался Лололошка, а потом задумался, пытаясь вспомнить очередной запоминающийся момент из их жизни. — В общем, да ну его! Пошел к чёрту!       Лололошка понимал, о ком идёт речь, потому так и сказал. Фран когда-то решил излить ему душу насчёт всех-всех своих предыдущих отношений, старался сглаживать свою речь шутливым тоном и насмешками, коверкая имена, но юноше всё равно было не по себе. Во-первых, из-за совершенно нездорового характера описанных взаимоотношений, а во-вторых — из-за тихой необоснованной ревности, которая возникала в первую очередь по причине того, что Фран когда-то горячо любил кого-то другого.       Старший мельком куснул его за губу за очередное неуместное слово.       — Ай! Ну что? Я же правду говорю. Тебе… — юноша замялся, будто смущаясь продолжать. — Тебе очень идёт это всё. Шикарное такое, изящное, дорогое… Искусство там. Ты и впрямь будто голубой крови.       — Это, кстати, из испанского языка выражение, — с умным видом добавил Фран, явно удовлетворённый словесной поддержкой, что тешила его самолюбие, однако улыбка на его лице всё равно отдавала грустью.       — Ну вот, видишь?       — Я похож на мечехвоста? А вообще, — огоньки в его глазах будто снова зажглись, и он подался вперёд, стремясь поделиться очередным фактом. — Помнишь, я тебе говорил про… А, ладно, ты тогда вряд ли был в состоянии что-то осознавать, — с губ сорвался едкий смешок. — Так вот, я про крабовидную туманность. Она похожа по форме на мечехвоста, поэтому и получила такое название, а у этих самых мечехвостов кровь прям… Голубая-голубая, у неё какие-то там особые свойства есть.       — Голубее нас?       — Ло, ты у кого таким идиотским шуткам научился? — Фран прищурился, глубоко вздохнул и взял его за руку, стиснув пальцы. — Ладно, не говори даже.       — Я виноват, что он мне постоянно присылает мемы с нами?       Оба какое-то время сверлили друг друга серьёзными взглядами, но затем, не выдержав, по-детски рассмеялись, чем вызвали недоумение со стороны пожилого гондольера, который всё это время был весьма спокоен и не обращал на них особого внимания.       Под конец дня, вдоволь насладившись видами Венеции, они шли под руку по узким мощёным улочкам, где обычно совсем нет туристов. В этом городе довольно легко заблудиться, если полагаться лишь на GPS-навигатор: он действительно сходит с ума от количества закоулков и каналов, некоторые из которых даже не занесены на карту, из-за чего Фран, склонив голову и не отводя глаз от телефона с проложенным маршрутом, тихо ругался под нос каждый раз, когда приложение рисовало невозможный путь сквозь обшарпанную стену. Лололошка был рад, конечно, что с него ответственность не потеряться сняли, однако когда темнота постепенно окутала дома цвета слоновой кости и повсюду зажглись тусклые резные фонари, он напрягся. Сегодняшний день был насыщен прогулками, и хоть юноша отличался от своего партнера лучшей физической подготовкой, но даже для него столь продолжительное нахождение под палящим солнцем было утомительным. Глаза слипались сами собой, а завтра их ждал знаменательный и важный день.       Лололошка устало снял тяжёлый рюкзак, с шумным выдохом кинув его на пыльную каменную плитку и сев рядом. Старший посмотрел на него косым взглядом с толикой осуждения, но промолчал, подойдя ближе и присев на корточки. Ладонь легла на нагретую солнцем тёмную макушку, пододвигая голову к себе, а пальцы другой руки взялись за гладкий подбородок. Ленивый поцелуй в губы вызвал новый вихрь приятных эмоций, на языке чувствовался вкус съеденного пару минут назад тирамису — горько-сладкий. Издалека приглушенно доносилась музицирующая скрипка, пахло сыростью и стойкими кисловатыми духами, в одном из каналов неподалёку слышался плеск воды. Хотелось, чтобы это «сейчас» вдали от шума длилось несколько таких же «сейчас», тянулось янтарным приторным мёдом, всегда, бесконечно. Но время неумолимо шло, стрелки недёшевых наручных часов на юношеском запястье совершали очередной оборот по циферблату, и Фран наконец отстранился, явно и сам не желая прерывать этот момент, однако, поскольку проценты заряда на телефоне снижались так же быстро, как и шло само время, нужно было найти путь домой как можно скорее.       — Пойдем, Ло, — Фран протянул ему руку, встав на ноги. — Продолжим, когда будем дома.       Хитрая улыбка нарисовалась на его лице, а Лололошка, ухватившись за его запястье и поднявшись следом, прикусил губу от предвкушения.

***

      — Ну ты и старый, — усмехнулся юноша, сидя на корточках возле кровати, положив подбородок на скрещённые пальцы и наблюдая за тем, как Фран с грустью глядел на наивно-клубничный торт, утыканный тридцатью неровными свечами.       — Отстань. Главное, что мозги работают.       — И чле-…       — Ло! — он раздражённо закатил глаза, цокнув языком. — Я тут грущу вообще-то, молодость провожаю, мог бы посочувствовать. Как ты вообще его раздобыл здесь? Ты же даже по-английски не говоришь особо.       — Главное — желание, — указательный палец подцепил воздушный пик из сливок, и юноша вульгарно облизнул его, посасывая. — Ну, загадывай!       Фран нахмурился, наблюдая за провокационными действиями и мысленно ругая свой мозг за то, что тот автоматически запускал химические реакции в организме при любой подобной озорной выходке. Хотелось, наплевав на торт и горящие свечи, притянуть Лололошку к себе по-собственнически, ладонями оглаживая желанное и влажное после душа идеальное тело, вдохнуть родной запах и, быть может, даже задохнуться им и от переполняющего чувства любви. Но Фран лишь молча смотрел в весело искрящиеся глаза напротив, прикусив губу. Он должен был сейчас придумывать какое-то традиционное желание — обыкновенный деньрожденческий ритуал — однако в мыслях крутилось лишь бесконечное «я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя», что мешало здраво поразмышлять о том, чего бы конкретно он хотел добиться на тридцать первом году жизни, но это всё будто бы было так неважно на фоне любимого силуэта, что губы тихо сплели фразу:       — Хочу, чтобы мы были вместе.       — Фран, желание не озвучивают вслу-... — не успел он договорить, как именинник спешно задул свечи и, быстро отставив торт в сторону, нагнулся к его лицу, обхватив ладонями щёки и завлекая в поцелуй. Лололошка ошарашенно распахнул глаза, явно не ожидая сейчас столь резвого проявления эмоций, но затем медленно поднялся, заползая Франу на колени и, положив руки на плечи, легонько толкнул на кровать, навалившись сверху и посмеиваясь в поцелуй.       В тишине уснувшей Венеции, в одном из окон трехэтажного домика с украшенным колоннами фасадом, всё ещё горел свет.       Шумные, прерывистые выдохи, прикрытые дрожащие ресницы, сбитое напрочь горячее дыхание, трепетные прикосновения пальцев к чувствительным местам, из-за которых голова шла кругом и грудь вздымалась быстрее обычного, румяные щёки и три слова, что оба повторяли шёпотом как мантру с придыханием и вожделением. Влажный раскалённый воздух, от которого становилось душно. Легкое забытие из-за непередаваемых ощущений, сильные пальцы, сжимающие нежную кожу на внутренней стороне бедра, теплота, исходящая от двух тел, дорожка мокрых поцелуев меж рёбер, щекочущие живот пряди тёмных волос, от которых исходил запах ментоловой свежести, и красноватые губы, приоткрытые из-за непрекращающихся вздохов наслаждения.       — П-постой, Ло, — тяжело дыша прервал его Фран, отползая назад на локтях и мотнув головой, словно прогоняя остатки витающей в воздухе удушающей страсти. Его щёки словно горели изнутри и приобрели благородный коралловый оттенок, а белые волосы, собранные в низкий хвост, значительно растрепались так, что жёлтая резинка практически сползла на простынь. — Не нужно.       — Но я же хотел... — всё так же пытаясь отдышаться прерывисто ответил юноша, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони.       Фран покачал указательным пальцем из стороны в сторону в знак немого отказа и сел, сложив ноги по-турецки и накрыв их тонким одеялом.       — Я... Я не могу, не хочу, — он придвинул к себе торт, стараясь переключить фокус мыслей на соблазнительный десерт. — Принесёшь ложки?       Лололошка нахмурился, но кивнул, мигом соскальзывая с постели и с грохотом открывая ящик за ящиком в другой комнате. Наконец послышалось металлическое дребезжание, и юноша вернулся, протянул Франу искомые столовые приборы и залез на кровать, ложась рядом набок. Конечно, хотелось возмутиться, но, зная отношение «половинки» к подобным вещам и предполагая его моральное состояние после тридцати свечей на торте, он решил промолчать.       Блаженно прикрыв глаза и расплывшись в безмятежной улыбке, Фран смаковал каждый воздушный кусочек, тающий во рту. Лололошка же изредка ковырял торт, зачерпывая себе совсем немного, в данный момент находясь глубоко в своих мыслях. Время прошло, окружение поменялось, как и социальные статусы обоих, однако сама суть и концепция праздника мало чем отличались от того, что было раньше. Своего рода традиция.       — Фран, — позвал его юноша с набитым ртом, пережёвывая клубничный бисквит, — ты знаешь, что наши потомки могут никогда не увидеть Венецию? Я читал, что она уходит под воду на два сантиметра каждые пять лет.       — У нас с тобой точно не будет потомков, Ло, — с шутливой серьёзностью ответил старший, задумчиво постучав ложкой по губам. — Так что можешь даже не переживать.       — А жаль. Ты был бы хорошим отцом.       — Я-то да. А вот ты, — он ткнул столовым прибором его грудь, — ты — нет. Даже футболку себе погладить не можешь.       — Зачем мне это делать, когда есть ты?       Фран зевнул, прикрыв рот ладонью, и прислонился спиной к успевшей остыть шершавой стене. Холодок заставил его поёжиться, а по оголённому телу пробежались мурашки.       — А зачем люди изобрели фонари, если луна освещала их путь?