Дазай Осаму
— Мы обнаружили в его крови морфий. Этому есть объяснение? — доктор покрутил ручку меж пальцев. Он выглядел вымученно и вяло. В принципе, как и любой среднестатистический врач. Даже внешность с другими была одинакова, от чего невольно задаешься вопросом, не производятся ли они на одной фабрике. — Мы не можем объяснить цель действий эсперов. — его же голос был максимально унылым и ленивым. Вся эта официальность прежде и сейчас ужасно вымотала. Сам детектив сполз в кресле, спрятав голову в плечи из-за положения. Он то и дело пошатывал стопами, стукая носочком обуви о другой ботинок. Врача, кажется, это раздражало, он кому какая разница? Доктор перестал крутить ручкой и тяжело вздохнул. Он выровнялся и вытянул из стопки бумагу с бланкой. Записал дату, а после продолжил ни для кого из них двух обожаемый диалог. При анализе человека сразу видно, и без усталости: он пошел не по той профессии учиться, либо все мечты о работе разрушены. Таких в Японии редко встретишь. — Имя, фамилия пациента? — Сигма. Фамилия отсутствует. — ... — доктор многозначительно посмотрел на того, но записал. — Дата рождения? — Не известно. Теперь взгляд полный конфуза. Можно было ждать ответ "Не знаю", "Не помню". Но ни как не "Не известно." — Не известно? Это как? — С этим человеком все трудно. Можно описать как потерю памяти. Доктор потупил взгляд то на него, то на бланку, и лишь оставил точку в поле. Дышать стало почему-то тяжело. И кажется из-за того, что Дазай слишком сильно сполз с кресла. Потому пришлось сесть ровно. — Родственники? — Их нет? Брюнет пожал плечами, скривив губы. Диалог шел настолько сухо, что начинала мучить жажда. О Сигме ему было неизвестно буквально ничего, даже при детальном изучении его анкеты ещё до знакомства. Было известно, что прежде "оболочка" Сигмы была в рабстве, где и после оказалось само сознание. Ни родителей, ни имени, ни цели. Обычная вещица, которую должны были продать, но та неожиданно ожила и убежала. И теперь попробуй во взрослом теле и малом сознании найти цель жизни, когда тебя уже и без того потаскали. Но это тема между ними ещё не обсуждалась. — Слушайте. С этим парнем и впрямь очень запутанно. Сейчас нам нужно, чтобы его просто вылечили. Давайте в имена родственников вы запишете меня и ещё одного парня, что пришел со мной? — он немного напряженно улыбнулся, чувствуя, что прямо сейчас тратит время в пустую. А доктор покорным оказался: просто что-то неодобрительное проворчал под нос, но после тихого "Диктуйте" и сам облегченно вздохнул. Врач быстро вписал их имена и отпустил. Это прекрасно, только вот уже хоте лось до ужаса спать. Он вытащил телефон, когда уже шагал по коридору: 3:02. Кажется, Ацуши должен уже дрыхнуть, несмотря что его не было от силы минут десять. В коридоре на первом этаже где-то клацнули выключателем, что было слышно даже на втором. Спускается по лестничной площадке и видит единственную включенную лампу, что осталась в конце коридора. Как раз, где виднеется протянутые ноги единственного человека. Можно было бы разбудить его хлопком в ладоши около уха и посмеяться, но на данный момент он не был в таком кокетливом настроении. Он лишь трясет чужое плече, и парень все равно от этого пугается. Взгляд на секунду становиться как два блюдца, с резким вздохом. — И что ты сделал? — Ацуши быстро пришел в себя и начал потирать пяткой ладони глаз. — Всего лишь помог заполнить анкету, в которую нечего заполнять. — Дазай плюхнулся на кресло с другой стороны, и меж ним с Ацуши остался только столик. Закинул ногу на ногу и опять посмотрел на Накаджиму. Он начал будто в азбуке Морзе постукивать пальцем по столе, рассматривая его пальто. Но ничего так и не сказал. Черное пальто, когда-то бывшее со рваными концами и обращая свои лоскуты в клинки. Сейчас он выглядит как обыкновенная вещь, купленная где-то в магазине. Облегает плечи тигра почти идеально. Изредка виднеется, что в некоторых местах оно тугое — Рюноске был слишком худым, по сравнению с Ацуши. Он не знал точную причину скорби по бывшему врагу, но не спрашивал. Самому ведь видно, что если бы не вражеские фракции и связь между ними из-за Дазая, то были бы очень даже хорошим дуэтом друзей. Только смотрелся в пальто как-то скорбно. Если дать ему букет красных роз в руки, то будет как скорбящий по чью-то душу парнем. Если дать его Акутагаве, то страсть и краса окутают всю харизму. Две противоположности, дополняющие друг друга. Но мало кто знает, как такую противоположность трудно терять. Белобрыс неловко шепчет, когда замечает, как пристально на него глядят. Он сам будто знал ответ на вопрос, но тоже не решался его озвучивать, вместо этого сжимая пышные рукава пальто. Его глаза становятся темно-желтыми, словно болота, вспомнив былую скорбь. А губы кривятся в воспоминаниях прошлого. Дверь перед ними отворяется, выпуская яркий свет из комнаты. Все та же женщина, что прежде представлялась. Она зевнула, прикрывая рот рукой. — Тяжелая степень сотрясения. — слова были как нож в бок, как упавшая на голову сосулька или удар арматурой по голове. Двое переглянулись, оценив состояние немого шока вместо прежних гляделок. Медсестра размяла плече, пока те переглядывались. — Трещин в черепе к счастью нет. Но около двух недель можете не приходить. Сейчас он ничего не будет помнить и понимать. С комой не сравнивается, но некоторые аспекты похожи. Медсестра порылась в кармане своего пальто и достала небольшую стопку визиток, выбирая две. Каждый взял по одной, и Дазай узнал имя того доктора, с которым прежде общался. Внутри же он посмеялся с ситуации. Мало того, что не помнит ни детства, ни этапа взросления, так почему бы ещё немного не отобрать лоскут памяти? — А что потом? Он сможет полностью вылечиться? — Ацуши наклонился вперед, крепко сжимая визитку в руках. Осаму в это время выглядел скорее удрученно. Уж лучше бы по голове не так сильно били, чем морфий кололи. — Это будет долго, но мы сделаем все, что в наших силах. — она кивнула. Свет в щели под дверью за ней изменился: одну из ламп отключили. Это стало как сигналом для дамы, и та сразу отступила от двери. Юноша неуверенно поднялся, будто бы тоже мешал. Двери отворились и наконец из проема вышли другие сотрудники, выталкивая каталку с пациентом. Он был без сознания. И таким будет большую часть этих пару недель. Накаджима сразу подорвался в дорогу за сотрудниками, обеспокоенно проводя Сигму вместе с теми в палату. Дазай так и не двинулся, смотря в след. Женщина вскинула бровь, видя некое безразличие в лице того. Но только спокойно вздохнула, выбрав ещё одну визитку и ручку из другого кармана. Рваными движениями написала цифры и иероглифы своего имени, протягивая их Осаму. Тот принял её, рассматривая кривой почерк. — Юме Садзуки. Обращайтесь, если интересно состояние Сигмы. — будто бы призирала чужую безразличность, пытаясь пристыдить. Но на деле, обычная формальность.Сергей Сыромятников(Сигма)
Dvar - Ariil Iaat Одна темнота из подвала. Вздохи таких же, как и он - жалких и беспомощных. Они даже не знали где они. Никто не спрашивал, голодны ли они: хотя ребра торчали практически у всех. Вчера ребенок всю ночь плакал в этой темноте, а под утро все стихло. Осталось только опухшее от голода маленькое тело, что они увидели только утром, когда их опять выводили в дорогу. Матери и отца у ребенка не было. О теле забыли, только нацепив на остальных тяжелые, из прочной стали кандалы, чтобы никто даже не думал сбежать. А если и думал, то того сразу застреливали. Приходилось топтаться по его телу, ломая череп и ребра. В эти моменты оставалось только молился, чтобы успеть перескочить тело с наличием тяжелых кандалов. Или уже наконец позабыв понятие морали и спокойно сломать пару ребер мертвецу, что когда-то поделился с тобой половиной хлеба. Он помнит ощущение песка меж пальцев голых ступней. Как долго их водили по пустыне, не давая пить. Единственная влага - собственная слюна и пот. Во рту настолько сухо, что язык прилипал к полости рта. Ноги горели из-за раскаленного песка, а солнце стало со времен ненавистно. Его часто тягали за волосы, когда тот отставал. Но их резать не смели: за них можно было отхватить хороший куш. Отменное качество, чуждая расцветка. Наоборот, заставляли отпускать их. Среди других он выглядел как белая ворона, но никому не было до этого дела. У каждого в глазах пелена безразличия, в ушах будто свертки крови. Ничего не слышат и не знают. Как бы он не хотел забыть то, что видел, все равно чувство тошноты хотело забрать с собой и органы в придачу, а не только желудочный сок. Он помнит размазанные черепа людей, что хотя бы подсознательно считал родственными душами по не счастью. Слезы девушек, что сначала кричали, а потом молча всхлипывали после пощечины, когда член какого-то из торговцев рвал их влагалища. Как бы это глупо не звучало, это единственное сексуальное образование, которое он и некоторые дети получили. И после всех ужасов, он опять помнит темноту ночи. Темноту и темноту. Единственный свет это собственная надежда, что когда-то это все прекратиться. И он готов поклониться всем богам от счастья, что испытал, когда смог вырвать из кандалов. Их тогда впервые оставили спать под открытым небом, когда небольшая куча людей была продана торговцу. Он бежал не один, но помнит каждый выстрел, после которого рядом падало тело прежде оперившейся птице. Некоторые о них запинались о тела и падали, после чего сразу были мертвы. Тогда стало ясно то, что права на ошибку нет. И он чувствует себя отличником в этом деле, потому что из той половины что принялась наутек остался только он и девочка. Маленькая, прыткая. Но к сожалению, не вытерпевшая испытания пустыни, пока они искали то место, что так крепко сжимал в руках Сигма. Он не понимал понятия слова казино, но девочка в дороге смогла объяснить небольшой смысл. Он смотрел на Федора мертвыми глазами, когда пришел. Он уже не знал, нужно ли ему это. Вдруг там будет тоже самое, как и здесь? Если так, он готов прямо сейчас раскрошить свою же черепушку об один из столбов этого богом забытым храмом. Легкие заполнила жизнь, когда он сумел наконец-то надеть что-то, помимо тряпок из штор. Когда начал вновь набирать вес и вкушать новую, чуждую языку еду, ведь по сей день помнил только грязную воду и песок. Он попытался выбросить прошлое, но в снах оно приходило и заставляло учить лица своих посетителей посреди ночи. Образы маленькой девочки мелькали со слезами на глазах. Если бы она потерпела ещё немного, они бы двое оказались в этом раю. Если бы немного времени... он бы не сглатывал тяжелый ком в горле, с тряской в запястьях сжимая концы длинных волос. Когда-то они были вечно грязные и жирные, но теперь мягкие и послушные. Которые сначала ненавидел, теперь же любил. Несмотря на это все, он жив. Он вытерпел все это, остался в рассудке, но теперь до смерти боится, что потеряет обретенное. И дни без памяти прошли как короткий сон, и впрямь вырезанный момент из жизни. Что-то вроде путешествия во времени? Возможно, это хорошо. Ему нечего даже сказать об этом, кроме как попытки вспомнить что-то помимо той темноты, что он видел в подвале. И даже когда он открыл глаза, все ещё видел темноту, а в горле стоял ком, что тянулся от самого желудка. Он не чувствовал себя хорошо. Было тошно, и кажется, лучше было вообще не просыпаться. Несмотря на затекшие конечности он не двигался. Единственное, что пищание аппарата капало на мозг. Никаких посторонних звуков кроме него. Ни шороха за шторами, ни разговоров, ни шагов. Только сухость во рту, грязные волосы и светлые глаза, ставшие темными. Он не знает, сколько так лежал. Смотрел в белый потолок, что был виден даже в темноте. Он казался чем-то лишним в этой куче мрака. Но он успел окончательно "проснуться", только когда шторы начали светлеть, а потолок до невозможности быть светлым. Эта боль была неприятна, но даже она хранила в себе комфортные воспоминания. Хоть в них он все ещё помнил холод и одиночество, особенно ярко он помнит музыку из пятидесятых годов и шум группы людей. Всего одно, но такое ценное. Тогда он услышал что-то, помимо пиканья аппарата. Шаги, и отдернутую занавеску. Голову не поворачивал: чувство, что мозг разольется по всей черепушке, если он это сделает. Потом над ним нависла фигура. Черные волосы, завязанные в пучок, тонкие черты лица. Девушка, возможно? Плечи тоже тонкие. — Неплохая выдержка. И двух недель не прошло. — женщина облегченно улыбнулась, но тут же ушла из поля зрения. Он услышал только новый цифровой звук. — Пациент из тринадцатой палаты очнулся. Пришли сюда людей. Прежде чем все вновь прошло по кругу, когда его ещё возили по палатам, женщина отодвинула стул от стола и села около Сигмы. Только тогда он совсем медленно, но повернул голову. Было не так уж и темно, как когда он очнулся. Но общие черты было видно. — А пока я хочу с тобой пообщаться. — она закинула ногу на ногу и сложила руки в замок на коленке. — Ты можешь мне отвечать? Недолгое молчание, прежде чем ладошку дернулась и охрипший голос: — ...да. — Очень хорошо. Если ты ещё помнишь, меня зовут Юме. — она кивнула. Её глаза смотрели на него как-то... сочувствующее. Ему это не нравилось, но говорить было ещё немного сложно. Во время её последующего монолога Сигма вздохнул полной грудью, наконец только сейчас вдыхая вкус больничного кислорода. — Здесь ты пробудешь ещё некоторое время. Понимаю, к такой частой смене обстановке тяжело привыкнуть. Она неловко пожала плечами, улыбаясь. — Но теперь тебя будут навещать твои знакомые. Поверь, с ними легче это все пережить. А будут ли? Задался вопросом тот. Губы только поджались, будто в обиде, уже представив, как его никто не навестил и он оказался вновь совершенно не нужен. Он опустил глаза на свое тело, видя, как в предплечье введена игла. Она продолжала говорить, а парень что-то отвечать. Что именно сам не понимал, но кажется по теме. Потом открылась дверь, вошли люди. Когда они отдергивали штору, оказалось, что день в самом разгаре, ведь от белых стен солнце почти ослепительно отблескивало. Но на него ему нельзя было смотреть. Иногда казалось, что он лишен зрения. И когда сможет видеть яркий мир вновь, будет чувство, будто слепой вновь увидел. Когда это будет никто не знает. И будет ли? Эти мысли съедали все внутренности внутри. От быстро сознанной горечи, когда глаза накрыли темной тканью. От обиды, что рядом никого нет, хоть он привык сам идти к своей цели. Из того, на что можно опереться - это собственные ноги и капельница под ладонью.