Птичка

Наби медленно открыл глаза: даже такое слабое усилие далось юноше с огромным трудом — веки казались свинцовыми, тело вообще не слушалось, словно бы принадлежало не ему, но зато рваная боль в груди ушла, оставив после себя странное покалывающее онемение. Солнечные лучи, бившие сквозь ажурные решетки окон и проникавшие сквозь полог, погладили Его Высочество по щеке, словно бы ободряя — все еще может быть хорошо. Принц вспомнил, как возвращался из хамама посвежевшим, отдохнувшим и абсолютно счастливым. Прошлая ночь, когда он впервые взял вверх над своими альфами, а затем позволил им любить себя со всей яростью и страстью, вселила в юношу самые сладкие надежды. Однажды они не станут больше никого звать к себе в покои… Однажды им будет достаточно только его одного, несмотря на огромный гарем, полный самых прекрасных цветов, собранных со всего света… Однажды… ах, это зыбкое трепетное слово, сколько же в нем восхитительных надежд… Набияр шел к себе, в Гранатовый Двор, мечтая немного поспать после банных омовений, вот только острая боль в горле заставила принца сбиться с шага и закашляться, сжимая пальцами саднящее место. С каждым биением сердца, с каждым рваным вздохом боль все глубже запускала когти, раздирая гортань до хриплого стона, с которым Наби рухнул на колени. — Парис, — прошептал он, давясь вязкой горькой слюной. — Пари… Кажется, с губы потекла кровь, но Его Высочество не мог шевельнуться, чтобы её утереть, а в голове оглушающим набатом билось лишь одно: нет, пожалуйста, только не сейчас! Лирой слишком хорошо знал, что такое яд, подсыпанный в пищу, в вино, нанесенный на тонкое кружево перчаток, добавленный в румяна или губную помаду… Но как же так?! Разве может он взять и умереть, когда только-только нашел своих прекрасных и сильных альф?! Разве может оставить их одних?! Небо, за что?! Последнее, что Его Высочество помнил, это испуганный вскрик маленького евнуха, а затем боль и отчаяние бросили его в омут бесконечного черного ничто. — Господин! О, господин, ты очнулся! Я так молил Небо позволить тебе остаться с нами! Парис бросился к постели, рухнул на колени и покрыл неподвижную руку принца поцелуями и слезами. Наби попытался что-то сказать, но не сумел: голос не слушался, застревал где-то внутри бесполезным шипением. — О, тебе нельзя сейчас говорить, господин, — маленький евнух обеспокоенно подскочил, утирая глаза и размазывая по векам сурьму. — Хочешь пить? Кивни, если да. Его Высочество только теперь почувствовал, как сильно его иссушила жажда. Припав губами к краю пиалы, он с трудом заставил себя проглотить воду, внутренне ожидая возвращения боли, однако та не появилась: внутри по-прежнему царило прохладное онемение, не похожее ни на что. Чуть похлопав ладонью по постели, юноша перевел взгляд на счастливого Париса, и тот мгновенно сообразил, чего желает его господин. — Сесть здесь и рассказать? Слушаю и повинуюсь… о, господин, как же мы перепугались, когда ты упал без чувств! Госпожа Советница утверждает, что, если бы не господин Нилюфер с его черным порошком, ты бы не прожил и часа! Наби на мгновение задумался, а затем улыбнулся, догадавшись, о чем толкует маленький евнух: уголь! Древесный уголь — первейшее средство от любого яда… Значит, Нилюфер хранил у себя коробочку с углем и сразу сообразил, что нужно сделать… Небо, как же хорошо, что у него такой замечательный мудрый наставник! Подняв взгляд к потолку, Его Высочество понял: он не у себя в покоях — он лежал в постели Императора, вот только почему здесь Парис? Его пустили в опочивальню повелителя?! — Тише, господин, — маленький евнух взял юношу за руку. — Все хорошо, мне можно здесь быть. Повелитель, да будет долгим и счастливым его правление, велел мне оставаться подле тебя весь день, а вечером… Ох, как же повелитель любит тебя, господин! Он остаётся подле тебя каждую ночь, подносит к губам лекарство и слушает твое дыхание… Никто еще не видел повелителя нашего таким… Наби тихо улыбнулся и прикрыл глаза: по вискам текли и текли сладкие слезы счастья, облегчения и любви. Но где же его альфы?! Скоро ли придут?! Пусть Парис пошлет кого-то за ними… — Не нужно плакать, все позади, — юноша почувствовал прикосновение влажной ткани к своему лицу. — Госпожа Советница выхаживала тебя целых пять дней, а я лишь посильно помогал ей, поил тебя с ложки лекарствами и бульоном… Да, господин, все это время ты был здесь. Повелитель не отдал тебя никому. Не отдал… любит… оба… скоро… Веки вновь отяжелели, Наби непреодолимо потянуло в сон. Тело все еще казалось слегка занемевшим, но постепенно подчинялось: принц сумел медленно повернуться на бок, свернуться комочком, утыкаясь носом в подушку, что хранила аромат обоих мужчин. Так хорошо… спокойно… Его Высочество и сам не заметил, как уснул. Второй раз Набияр открыл глаза, когда за окнами стало темно. Пробудился он от голосов, звучавших совсем близко, но говорили они шепотом, опасаясь разбудить спящего наложника. Сквозь ресницы омега смог разглядеть тонкий изящный силуэт женщины: та стояла у самого балкона и свет от факелов обрисовывал её ярким сияющим контуром. — Раз Золотой Мак пришел в себя, значит, опасность миновала, и он будет жить. Но послушайте меня, повелители: здесь ему оставаться нельзя! Забирайте его с собой хотя бы на несколько месяцев, а я пока найду отравителя и… придумаю, как обезопасить ваше сокровище от ревности остальных. — Предлагаешь тащить едва живого Птичку через пол страны? — хрипловатый голос Гаяра звучал для Наби как музыка. — Через пару недель он будет абсолютно здоров, или я не Сестра Ай-Дагин, — вздернула подбородок Советница. — Да, я предлагаю увезти вашего омегу из дворца. Пусть волнения улягутся. Многие наложники считают Набияра мёртвым: я запретила евнухам упоминать о нем. Гранатовый Двор закрыт, слуги распущены, так что… если и есть идеальное время для исчезновения предмета всеобщей зависти, то это сейчас. — Хорошо, — согласился с госпожой Линь Гияз. — В твоих словах есть здравый смысл. Мы поедем втроем, а твоя задача найти преступника и наказать его по всей строгости закона. Ты ведь не станешь меня огорчать излишней мягкостью приговора? — Разве я осмелюсь, повелитель? — тонкий стан Советницы согнулся, будто тростник, в изящном и полном почтения поклоне. — Пусть Золотой Мак продолжает пить лекарства и пробует вставать с постели: чем больше движения, тем скорее он вновь станет здоров. Судя по шелесту одежд, госпожа Линь удалилась, оставляя обоих альф и их истинного наедине. *** Его Высочество почувствовал, как прогнулась мягкая перина под весом сразу двух сильных тел, зажавших его справа и слева. Гаяр провел носом вдоль шеи, вдыхая аромат кожи омеги, Гияз же мягко коснулся губами губ принца: осторожно, ласково, словно боясь причинить боль. — Наби? — шепнул он, обнимая юношу за талию. — Шайтан-цветок? Ты спишь, радость? Юноша с тихим вздохом подался навстречу, втиснулся в альфу что было сил и, наконец, открыл глаза. Встревоженный, полный обожания взгляд Императора пронзил Набияра до самых пят, согревая лучше самых жарких костров: Гияз дрожащими пальцами провел по щеке наложника и только теперь позволил себе как-то по-особому растерянно улыбнуться. — Я так боялся тебя потерять… — Я тоже испугался, что умру, и больше никогда вас не увижу, — отозвался Наби, без конца целуя мужчину в губы. Вернее, он попытался ответить именно так, но голос не слушался, слова смазывались в неясный шепот, который властелин Полуночи каком-то странным образом понял. Обернувшись, Наби обхватил Гаяра за шею, одаривая лаской и его. — Птичка… нежный мой… обожаемый… Притянув обоих мужчин к себе, Его Высочество целовал то одного, то другого, купаясь в исходившей от альф силе и надёжности. Они рядом. Они с ним. А голос… да и пусть пропадет, лишь бы никогда не разлучаться со своими истинными, лишь бы жить с ними долгую счастливую жизнь… Следующие несколько дней Его Высочество провел в постели, употребляя в пищу лишь легкие супы и протертые фрукты: Советница строго-настрого запретила без нужды тревожить горло. Признаться, при виде слепой-зрячей юноша странно робел и лишь присутствие рядом Гаяра с Гиязом сделало эти визиты не такими тревожными. Госпожа Хонг-Чон-Линь приходила поутру, осматривала омегу, долго прощупывала тонкими чуткими пальцами шею, втыкала куда-то в кожу тончайшие иглы, не причинявшие, впрочем, никакой боли. Набияр лежал смирно, сжимая руку одного из своих мужей, но терпеливо сносил все манипуляции и не задавал лишних вопросов. Когда иглы оказались вынуты и дым из курительницы рассеивался, Советница протягивала юноше пиалу с горьковатым настоем и требовала выпить, непременно маленькими глотками, чтобы лекарство прокатывалось по больному горлу, исцеляя полученные повреждения. — Голос к тебе вернется, — пообещала она, уходя. — Может, не такой звонкий, как раньше, но большего обещать не могу. Наби хотел было горячо поблагодарить мудрую госпожу Линь за спасение, однако та, словно зная, что омега собирается сделать, властно вскинула руку, останавливая его на полу-вздохе. — Не утруждайся, наложник. Я делаю это из любви к повелителям и из-за клятвы Ай-Дагин: мое служение еще не окончено. Набирайся сил перед дальней дорогой. Да, читать тебе можно. Лирой вообще не понял, как это вышло: могущественная бета невероятным образом прочла его мысли и ответила на еще не высказанный вопрос раньше, чем принц успел его задать. — Она не со зла, Птичка, — Гаяр притянул юношу в объятия, поглаживая его по спине. — Хочешь чего-нибудь? Пить? Есть? Его Высочество лишь мотнул головой, тихонько улыбаясь: то, чего он хотел, ему опять не давали. Днем альфы оставляли Наби на попечение Париса, и тот, как мог, развлекал господина свежими историями из жизни гарема, читал вслух книги, тренируясь в языке Лебрании, расчесывал длинные локоны Набияра, пока те не начинали блестеть, а вечером — вечером День и Полночь устраивались подле своего единственного цветка, целовали его, обнимали, прижимали к себе, и Наби засыпал между ними, затисканный и счастливый. Постепенно покои Сына Небес захламлялись всякими очень сильно нужными омежьими вещицами. Наби писал свои просьбы на листке, и Парис исполнял все в точности, как велел янтарный господин: слуги приносили требуемые вещи и расставляли там, где приказывал им маленький евнух. Альфы ничему не препятствовали и даже не изумились, когда на дневной стороне покоев появилась будуарная оттоманка из Гранатового Двора, ширма, изящный консольный столик, на котором стояли флакончики духов, баночки румян и шкатулки с украшениями, книжный шкаф и любимое кресло принца, в котором тот отдыхал после обеда. Парис перетащил сюда большую часть гардероба принца, заняв им небольшую и почти пустую комнатку, где когда-то хранилось редкое оружие. А еще Гияз позволил маленькому евнуху распоряжаться всем в хамаме, и теперь тот водил своего господина мыться, раздуваясь от гордости: ему, безродному, доверили личный хамам Императора — невероятная честь для какого-то мальчишки, купленного на невольничьем торгу! Наби же краснел всякий раз, как входил под своды этих бань: воспоминания о проведенной здесь течке были так свежи, что, казалось, все было только вчера… Постепенно юноша чувствовал, как к нему возвращаются силы, да и Парис все чаще довольно кивал, глядя на господина: болезненная худоба исчезала, тело вновь становилось приятным, нежным и, где надо, чувственно-округлым. А еще к Его Высочеству начал возвращаться голос. Наби говорил тихим шепотом, но говорил — и это радовало его безмерно. Наконец-то он вновь мог признаваться своим повелителям в любви, когда те возвращались в покои вечером, а юноша спрыгивал с постели, чтобы промчаться через опочивальню и, наконец, очутиться в жарких и сильных объятиях обоих мужчин. Предвкушение грядущей поездки по жаркому загадочному Суль-Мирьяху делало жизнь похожей на праздник. Набияр подробно расспрашивал повелителей о маршруте их путешествия, а затем надолго прилип к карте, где Гияз алой линией отметил для него весь путь: сначала от Мирьях-Абаля вдоль берега моря, что изогнулось полумесяцем, обнимая южную часть страны, затем через Великую пустыню Бахаб вглубь, туда, где из песков встают города-султанаты, а затем к высоким горам — в цитадель Сестёр Ай-Дагин. Там Сын Небес завершит ритуал, начертав на стене храма имена тех сыновей-альф, что достигли возраста правления и получили в свои владения по одному султанату. Как же Наби хотелось скорее увидеть все это своими собственными глазами! Он-то думал, что окажется навек заточен в золотую клетку дворца, а оказалось, что День и Полночь распахнули дверцу, позволяя Птичке лететь вместе с ними — это ли не счастье? Сегодня Наби ждал возвращения братьев, глядя в окно на заходящее солнце. Парис только что ушел, расчесав и уложив волосы омеги в легкую свободную прическу, с которой будет удобно спать. Наконец, двери отворились, и в покои вошел Гаяр, одетый как подобает Императору — сегодня настало его время править. — Птичка, — улыбнулся альфа, когда Лирой, отбросив книжку, бросился к нему навстречу, протягивая руки. — Птичка, сладкий! Радость сердца моего! Подхватив юношу на руки, Хван закружил Наби на месте, любуясь его зарумянившимся лицом и растрепавшимися локонами. — Повелитель, — шепнул Его Высочество, встречая ищущие губы и раскрывая навстречу свои. — Я кое-что тебе принес, — властелин Дня сделал знак слугам поставить на пол тяжелый резной сундук. — Вещи, которые пригодятся в пути. Ты ведь помнишь, что мы покинем дворец на несколько месяцев? Твои наряды прекрасны, но для поездки нужно будет нечто большее, чем легкие халаты, которые так и хочется с тебя сорвать. — Так сорви и возьми, — Наби часто задышал, когда в самый низ живота ударило тягучим возбуждением: он уже хорошо себя чувствовал, однако альфы были непреклонны — никакой близости, только объятия и поцелуи. — Ты искушение даже для святого, — фыркнул Гаяр, плотнее запахивая на юноше его прозрачное одеяние. Внутри сундука Наби обнаружил нечто алое и невозможно красивое, расшитое золотой нитью: цветы, цветы, цветы, бесконечные поля золотых и красных маков… — Что это? — Твой абий, — Гаяр набросил на голову Его Высочества покров, укутавший его до самых пят. — Пусть все знают, кто скрыт от чужих жадных взглядов — самое главное сокровище Сына Небес: ты, мой прекрасный… — Здесь есть прорезь для глаз, — изумился принц, впервые глядя из-под ткани без помех. — Такое носят омеги кочевых племён, — объяснил Хван, медленно расправляя складки на покрывале: его сильные ладони скользнули по плечам наложника, будто бы лаская. — Но конкретно этот абий предназначен не для пустыни, а для городов, которые мы посетим. В пустые ты мгновенно обгоришь, поэтому дорожный вариант гораздо более плотный и с возможностью закрыть глаза, если солнце будет палить слишком уж сильно. Идем, Птичка. Я приглашаю тебя на прогулку. Набияр вложил руку в протянутую ему ладонь. Сердце заходилось в приступе счастья: выйти на улицу вместе с Гаяром — можно ли было о таком помыслить еще совсем недавно? Серваны, что несли охрану у дверей, не повернули головы, когда повелитель в сопровождении тонкой фигуры в алом покрывале, вышел в коридор и направился к выходу в сад, но зато для остальных обитателей дворца подобное стало поистине сенсационным событием: омега и здесь, на мужской половине! Действительно, этот наложник стоит всех прочих, если Сын Небес, Дня и Полуночи позволяет ему показаться на людях, да еще крепко держит за руку, словно боится потерять. Из уст в уста по коридорам и переходам дворца неслась, обгоняя ветер, свежая сплетня: прекрасный юноша под алым покровом стал для господина и повелителя чем-то гораздо большим, чем просто усладой ночных часов. Кто же он, этот счастливейших из счастливых? Кого Император выделяет среди прочих так сильно, что оставляет при себе, не отпуская ни на шаг? Лирой же и не подозревал, какую смуту внес одним своим появлением рядом с Гаяром — он с любопытством осматривался, изучая новую для себя обстановку. Пока его жизнь ограничивалась стенами гарема, внешний мир казался далеким и недостижимым, но теперь… теперь Наби с восторгом изучал роскошные залы, любовался расписными стенами, мозаичными полами, такими яркими и такими разными, что голова шла кругом от их великолепия. Наконец, резные створки ворот распахнулись в ароматный знойный вечер. — Лети, Птичка, — Гаяр на мгновение остановился на пороге, пропуская омегу вперед. Наби ступил на гравийную дорожку, обернулся, глядя на довольного собой альфу: Хвану нравилось видеть счастливый взгляд юноши, нравилось представлять, как тот улыбается под алой тканью, наслаждаясь возможностью наконец-то побыть чуть более свободным, чем всегда. — Это же… о-о-о… это тот самый сад! Небо, Гаяр! Я узнаю эти пальмы и эту лужайку! — Рад, что тебе нравится, Птичка, — довольный произведенным эффектом, Хван притянул Наби в объятия. — Пройдемся? — Я всегда хотел… мечтал… чтобы для нас было возможно вот так запросто делать какие-то вещи вместе, — признался Его Высочество, сплетая с альфой пальцы. — Когда гулял в парке гарема представлял, что… вдруг… вдруг ты выйдешь навстречу… и я брошусь к тебе, обниму, и пусть все остальные смотрят с завистью и изумлением… — А я мечтал выцарапать тебя из-за твоей решетки и забрать себе навсегда, — повелитель Суль-Мирьяха глянул на принца с высоты своего роста, все еще улыбаясь. — Вот смотри, здесь я тебя и почуял. Теперь, находясь с другой стороны стены, Наби почувствовал, как ему странно щиплет в носу от нахлынувших эмоций: сколько времени он провел, вглядываясь в этот сад, гадая, куда ведет эта дорожка, считая часты до встречи с загадочным мужчиной, что каждый раз приносил ему одну алую розу. — И в этот раз я не отступлю от традиции, — словно прочел мысли юноши Хван. Вынув из ножен изогнутый кинжал, властелин Суль-Мирьяха срезал цветок, быстро удалил со стебля шипы, а затем протянул розу Лирою. — На языке цветов роза без шипов означает любовь с первого взгляда, милорд, — Его Высочество прижал цветок к губам, целуя его сквозь ткань. — У меня дома каждый омега знает, как с помощью букетика, приколотого к корсажу, дать знать ухажеру, на что тот может рассчитывать этим вечером. — Твой дом теперь здесь, Птичка, — напомнил Гаяр. — И ты всегда можешь дать нам знать, чего желает твоя душа. — Вашей с Гиязом любви, — просто и без прикрас ответил Лирой. — Мы и так твои, можешь не сомневаться. Пойдем взглянем на верблюда, которого тебе готовят для путешествия? — Ох, — только и смог выдавить Наби, сообразивший, что долгие недели пути ему придется трястись в паланкине на спине белой одногорбой твари, борясь с подступающей тошнотой. — Нет, прошу… повелитель, можно ли… можно ли мне ехать верхом на коне? Я справлюсь! Я умею! Ну, пожалуйста, ты же сказал: дай знать, чего хочешь… — Птичка, — хрипловато-бархатный смех Гаяра заставил принца смущенно опустить взгляд. — Ты не представляешь, как прекрасны твои глаза под этим алым покровом — яркие янтари в объятиях золота. Скажи, почему ты хочешь пренебречь традициями? Белый дромедар всегда перевозил лишь императорского наложника, счастливого избранника судьбы. — Меня укачивает, — признался юноша, отвернувшись. — О, только не смейся еще больше! Пока меня везли из порта до дворца, я взмок и едва не опозорился, извергнув из желудка все содержимое… Еще и корсет, в котором невозможно дышать… — Я велел спрятать тебя в гареме и никогда мне не показывать, — невесть как подкравшийся Гияз обхватил омегу за плечи, разворачивая к себе. — И кто бы знал, что под всей этой краской, нелепым париком и платьем прячется мой шайтан-цветок? — Повелитель, — Наби вжался в грудь альфы, щекой чувствуя твёрдость черно-золотых доспехов. — Ты здесь… — Я скучал, — руки мужчины стиснули принца в неумолимо-нежном плену. — Все готово к выезду, брат. Когда отправляемся? — Я думал, завтра, но Птичка просит ехать верхом: его укачивает в паланкине. — Твои предложения? — чуть изогнул бровь Гияз. — Пусть выберет себе коня. Уман и Зазу вполне обучены. Дадим нашему Птичке шанс показать, какой он наездник? Властелин Полуночи смерил взглядом фигуру Набияра, покрытую алой тканью: стоит ли идти на поводу? Виданное ли дело, чтобы омега, наложник, прекрасный и нежный, скакал верхом, будто… будто простой кочевник… Эти мягкие бёдра покроются синяками от седла, руки — мозолями от поводий… — Пожалуйста, — Его Высочество положил ладонь на грудь мужчины. — Я умею… правда… в Лебрании каждый омега — наездник. — Хочу увидеть сам, — решил Гияз, бросив быстрый колкий взгляд на брата. — Идёмте в конюшни. *** Его Высочество медленно проходил мимо мраморных стойл, раскрывши рот, словно простой деревенщина. У его братьев были великолепные кони, чего стоил только боевой скакун Алена, слушавшийся малейшего движения колена альфы, но эти… эти, принадлежавшие Сынам Небес — у юноши просто закончились слова. — Это Дирхан, — Гаяр коснулся ладонью морды своего коня, и тот фыркнув, потянулся мягкими губами за кусочком лакомства. — Такие, как он, рождаются в пустыне Бахаб раз в двадцать лет: в оазисах, куда не найдет дороги чужак, пасутся стада песчаных лошадей. Шкура жеребца отливала золотом, словно бы по ней скользили солнечные лучи, путаясь в длинной роскошной гриве. — Песчаным не страшны ни дневной зной, ни ночной холод пустыни. Они выносливы, годы и преданы лишь одному хозяину. Дирхан мой. А это Мифис — пустынный Гияза. — Я и не знал, что существует такая масть, — Наби остановился перед стойлом, где, приплясывая, всхрапывал до синевы черный конь. Однако, кое-где на боках жеребца проступали золотистые пятна, словно патина на старинном зеркале, и это было так красиво, что принц невольно зацокал языком, как делал Парис, и оба альфы рассмеялись, услышав от истинного столь характерный для жителя Суль-Мирьяха звук, выражавший восхищение. — Наш цветок теперь такой наш, — молвил Гияз с явным довольством в голосе. — Иди сюда, Наби. Взгляни, кто тебе больше по нраву. Это Зазу. А это Уман. — Можно начать с Зазу? — Его Высочество погладил морду золотисто-медного скакуна. — Изумительная масть! Достойная принца крови. Прикажите его оседлать. Конюшие только и ожидали жеста Гаяра, чтобы услужить Императору, его любимому наложнику и Тени. Спустя несколько минут Зазу был взнуздан и оседлан, а затем его вывели на манеж. — Не надо корду, — Лирой махнул рукой, приказывая слуге отступить. — Я сам. Конечно, они тут не ожидают от омеги, что тот, похлопав лошадь по шее, вдруг залихватски взлетит в седло и пошлет коня по кругу легкой рысью, наслаждаясь каждым мгновением давно забытых ощущений. Небо, как же хорошо! Зазу слушался каждого движения поводий: хотелось сорваться в галоп, нестись по дороге, слушая дробный перестук копыт… Наби не сдержал восторженного вопля, рвавшегося из груди, но вовремя сообразил, что может испугать норовистого коня. Альфы, наблюдавшие за ним от ограждения, заметно напряглись, готовые в любой момент сорваться с места, чтобы спасать глупенького наложника, решившего заняться чисто мужским делом, вот только Его Высочество не собирался так просто сдаваться: послав Зазу в галоп, он сосредоточился на движении, стараясь предугадать, как поведет себя пустынный конь. Алый покров бился за спиной яркими сполохами, и это тоже было упоительно-прекрасно. Никто из мужчин, кроме повелителей, не увидит его лица. Никто и никогда. Только они. Его обожаемые истинные. Объехав манеж седьмой раз, Наби слегка натянул повод, вынуждая Зазу перейти сначала на рысь, а затем на шаг, а после направил коня к месту, где стояли повелители Дня и Полуночи. Гаяр мгновенно протянул руки, чтобы помочь омеге спешиться. Гияз же стоял неподвижно, ведь сегодня он был всего лишь Тенью, которому, разумеется, не позволено касаться наложника Императора, однако в глазах альфы Его Высочество видел неприкрытое желание сграбастать Наби в объятия, ткнуться носом в шею омежки, проверяя остался ли на коже запах от метки. Между ними все искрило возбуждением — дотронуться невозможно, остается только смотреть. Гаяр же, усмехаясь, намеренно дразнил брата, удерживая юношу при себе: Император сейчас был полностью в своем праве. Неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы конюший не вывел на манеж второго коня по кличке Уман. Этот пустынный казался почти белым, с легким золотистым отблеском по бокам — изумительная и нигде не виданная красота. — Эти кони не вывозятся за пределы Суль-Мирьяха, — объяснил Гияз, придержав жеребца за узду. — По причине их огромной стоимости и из сохранения породы. Нигде больше нет таких прекрасных лошадей. — Они, действительно, невероятные, — Наби коснулся ладонью теплой морды Умана. — И оба теперь твои, — улыбнулся властелин Полуночи. — Владей, шайтан-цветок. Но учти: без сопровождения одного из нас даже не думай приближаться к конюшне. Ты понял? — Да, господин, — Его Высочество вновь ощутил приятный укол возбуждения: принцу нравилось быть пленником любви своих альф, хотя совсем недавно он первым готов был возмущаться несправедливыми законами своей новой жаркой родины. — Слушаю и повинуюсь. Убедившись, что их истинный отлично держится в седле, альфы нервничали уже не так сильно, отпуская его в галоп на Умане. Набияр с огромным удовольствием пришпорил коня, рванулся вперед, наслаждаясь тем, как тело откликается на бешеную скачку по кругу. Вдоволь накатавшись, принц подъехал к беседовавшим альфам и позволил, наконец, Гаяру подхватить его в объятия, а затем опустить ногами на песок. — Что скажешь, Птичка: нравятся тебе подарки? — Они прекрасны! — Набияр проводил взглядом слугу, уводившего коня в стойло. — И я могу приходить сюда с вами? — Можешь, — согласно кивнул Хван. — А сейчас пойдем ужинать? Скоро стемнеет, а завтра у нас с братом ранний подъем: нужно отдать последние распоряжения на время нашего отсутствия. — Тогда я хочу… хочу попросить вас еще об одной милости, повелители, — шагая по мощеной дорожке между своих альф, Наби переводил взгляд с одного красивого мужчины на другого, размышляя, как быть, если они откажут. — Понимаю, это… это покажется странным… но ведь кадира Сына Небес в пути должна сопровождать свита… — Должна и будет, — войдя, наконец, в сад, где не могло быть лишних глаз дворцовой челяди, Гияз взял юношу за правую руку, точно так же как за левую держал его Гаяр. — Я приказал Парису отобрать десяток самых расторопных слуг. — Он мне не говорил этого, — растерялся принц. — Но ведь Парис едет, да? Как мой самый любимый евнух? — Едет, — подтвердил Гияз. — Он хороший слуга. О чем ты хочешь еще спросить? — Хочу взять с собой еще одного… нет, не слугу — друга. И почти брата… наставника… В общем, можно с нами поедет Нилюфер? Зажмурившись, Его Высочество выпалил свою заветную просьбу. — Кто это? — не понял Хван. — Тот омега, что дал мне уголь. Нилюфер — он замечательный! Он во всем мне тут помогал! — А, один из наложников нашего отца, — сообразил Гияз. — Нет, шайтан-цветок. Исключено. Тот, кто удалился на Двор Стареющих омег больше не покинет его пределов. — Вот! — Наби выдернул пальцы из руки властелина Полуночи. — Вот! Именно! Нилюфер провел здесь, взаперти, долгие пятнадцать лет! Что он видел, кроме четырех стен гарема, а затем тесной комнатки, куда его сослали доживать дни! А ведь он еще молод! У меня дома… в Авалорне… Нилюфер мог бы снова выйти замуж и родить детей! А вместо этого он вынужден сидеть взаперти, как зверь в клетке! Пожалуйста, я прошу вас, умоляю… Позвольте ему поехать! Он никому не помешает, он просто увидит этот мир… — Птичка, все это и так вопиющее нарушение традиций, — глубоко вздохнул Гаяр. — Прошу… мне больше ничего не надо… просто позвольте… разве будет какая-то беда всего-то от одного омеги?! Нилюфер… он… он же спас меня, разве вам не хочется как-то его отблагодарить?! Некоторое время братья молча смотрели друг другу в глаза, словно бы вели между собой молчаливый диалог. Лирою оставалось лишь стискивать руки под покрывалом, ожидая решения от повелителей Суль-Мирьяха. Небо, пусть они согласятся! Как бы обрадовался Нилюфер, если бы ему выпала возможность хоть ненадолго выйти за высокие стены дворца! — Хорошо, — Гияз первым нарушил молчание. — Бери своего друга. — О, спасибо! Спасибо, мои повелители! Наби бросился по очереди обнимать своих альф, восторженно взвизгивая всякий раз, как его сильно стискивали в ответ. Нилюфер едет! Небо, как же он будет счастлив! Ура-ура-ура!