Пигмалион

После той недолгой, но емкой беседы, Топотун нас более не трогал. Более того, наши с ним взаимоотношения почти сошли на ноль: лиловая морда становилась невероятно кислой каждый раз, когда медведь замечал меня где-то во дворце, и мрачнела в тысячу раз сильнее, когда я был на пару с Ней. Я, в общем-то, был мало удивлён - он часто вёл себя, как дитя, когда его пытались поставить на место. И всё же, было в его поведении что-то неладное. Что-то животное, присущее хищнику с только что пробившимся родительским инстинктом.. Однако, я не предавал этому сильного значения. Меня интересовала лишь Она, тем более, наша идиллия за это время начала постепенно рушиться. Несмотря на мягкий характер, во многих вопросах Она оказалась весьма своенравна: каждый раз, когда я делал или говорил что-то, что не совпадало с Её мировоззрением, хрупкое фарфоровое личико искривлялось, а коралловые губки надувались в обиде. Особенно часто она была в таком состоянии, когда её душили мысли о том, что я сделал её ради своей выгоды. Частично это, конечно, было и так, но понимание того, что она также жива и истинна, как и я, никогда меня не покидало, поэтому... Я понимал, что это, скорее всего, обусловлено характером художника, создавшего Её, и всегда прощал. Но, увы, натура Урфина периодически пробивалась и во мне. В деревянной груди кипела ярость каждый раз, когда я видел Её недовольное лицо и холодный, фарфоровый взгляд, а руки невольно сжимались в кулаки. В такие моменты я еще мог сдержать себя, но искренне боялся за Неё. Как оказалось, не зря. - почему ты постоянно ведешь себя так, будто бы я твоя собственность?! - кричала Она, настукивая по полу каблуками известный одной ей ритм. Она всегда так делала, когда нервничала. - прекрати. - и не подумаю. Я устала чувствовать себя бездушной куклой в твоем плену. Я тоже живая, и живая по твоей вине! Это ты виноват в том, что я сейчас страдаю, ты виноват в том, что я не могу ощущать себя по-настоящему живой! Ты думаешь только о себе, эот. - я сказал, прекрати! Ярость взяла надо мной контроль. - идиотка... Тебе даже и невдомек, насколько тяжело было найти Тебя, насколько больно видеть, что ты взаперти! Но я ничерта не могу с этим сделать! А ты, наивная дура, вечно срываешься, хотя сама понимаешь, что чудес не бывает, не бы-ва-ет! Дальше все происходило, словно в тумане: я схватил её за руку... крики, брань, слезы... Тихий, стеклянный звон. Уродливая, чёрная трещина на тонкой фарфоровой ручке. Тишина висела в воздухе еще несколько мгновений, после чего из моих уст вырвался вой отчаяния Я упал на колени перед Ней в ужасе от содеянного. Я ненавидел, проклинал себя за то, что сделал больно существу столь хрупкому, неприкосновенному. По щекам лился град невидимых слез. - прости меня, умоляю, прости! - рыдал я, крепко держась за полол её платья, не в силах выдержать той боли, которую сейчас испытывает Она. - ничего... - шептала Она сквозь боль, - ничего, я сама виновата, ничего... Это была первая искра разгорающегося адского пламени, последствия которого будут мучать меня еще очень долго. Первая трещина. Первый скол. Это была точка невозврата. - что-то случилось? - раздался глубокий рык из-за двери. - ничего, - холодно отрезал я.