Лезвие агата

*Дисциплина, изучающая чудовищные аномалии в развитии живых существ, чудовищ.

Восприятие несет в себе больше, чем я знаю в отчетливом знании. (Мерло-Понти)

Полдень, засушливое лето, подсолнуховое поле. Рубен стоит посреди него, озираясь. Куда же спряталась Лора? Он срывается с места и бежит на север, рыскает там среди растений, запинается о большой валун, падает. Коленка разбита, слезы брызгают из глаз. Но мальчик сжимает зубы: он же мужчина. Встает, отряхивается и бежит на северо-запад, к западной границе живого лабиринта. Она точно где-то там, за изгородью… Кровь слегка заструилась по порванной светлой штанине; отец точно побьет за костюм, он стоит немалых денег. Внутри мальчика растет тревога. Он нагибается, чтобы проскользнуть между двух сломанных досок, и входит в границы лабиринта. Принюхиваясь, Рубен старается идти бесшумными большими шагами. Запах духов всегда подскажет, где находится Лора. Наконец, он улавливает знакомые нотки в одном из тупиков, и устремляется туда. Сестра уже ждет брата с распростертыми объятиями. «Ты меня нашел, да? Умница!» – всплескивает руками девушка. Она обнимает брата. – «Ой, ты поранил колено? Давай поднимемся ко мне, я обработаю твое ранение». «Прости, что я заплакал», – понурив голову, говорит Викториано. «Плакать можно, это даже полезно», – резонно замечает Лора. – «Если бы я упала и разбила коленку – я бы тоже плакала». «Ты – девочка, тебе можно», – бубнил младший брат. «И тебе можно», – ласково говорит сестра. – «Можешь поплакать у меня в комнате. Отец не увидит нас». Они поднимаются в комнату Лоры, девушка достает из ящика бинты и йод и принимается обрабатывать ссадину брата. Он шипит от боли, но держится. «Так-так, штаны надо заштопать… Давай я зашью», – предлагает Лора. – «Сними их и отдай мне». Мальчик краснеет, словно рак. Снять штаны в присутствии сестры? Той, кого он так любит, так отчаянно и запретно? Возбуждение прошибает его, словно молния – дерево. Он начинает задыхаться. «Ну же, снимай. Пока отец не увидел твою дырку». Мальчик подчиняется и снимает штаны. Выпуклость на его белье очень видна, но Лора будто бы не замечает неловкости ситуации. Рубен закусывает губу и бежит в свою комнату, которая, благо, по соседству, и там ныряет в кровать, закутываясь по самые уши, уши, горящие от стыда. Он понимает, что происходит что-то неправильное, но ничего не может поделать с собой. В соседней комнате сестра штопает его брюки, а он борется с возбуждением. Нельзя… Так не должно быть… Она же сестра… Слезы выступают на глазах мальчика. Хорошо, что об этом не знает отец… Он бы запер его в подвале на несколько месяцев – не меньше. Рубен сидел бы там на хлебе и воде. Штаны заштопаны, и Лора с братом спускаются на обед. Отец крякает, садясь на свой стул. «Ты выглядишь так, будто сделал какую-то пакость», – ворчит он, смотря на сына. – «Давай ты признаешься в ней до обеда. Я жду». Рубен опустил глаза в пол, сжавшись в комок. «Я жду», – повышает голос Эрнесто. «Я п-п-порвал ш-штаны», – выдыхает Рубен, и тут же начинает плакать. Эрнесто поднимается со своего стула и отвешивает сыну затрещину. «Мужчина не должен плакать», – рычит он. – «Знаешь, сколько стоит твой костюм? Мы почти разорены – а ты портишь свой единственный выходной наряд! За что мне это, господи…» Рубен смотрит на Эрнесто как на врага. Мать замечает это. «Будешь молиться за здоровье отца», – шипит на него Беатрис. – «Два дня молитв в подвале, а потом еще неделя за костюм!» Эрнесто кивает и тут же хватает сына за шиворот и волочет в подвал. Рубен кричит не своим голосом, сопротивляется, но рука отца сильна. Эрнесто вталкивает сына в подвал, а когда тот пытается выбраться – с силой бьет его по лицу. У младшего Викториано истерика, он колотит кулаками в дверь, сбивая костяшки до крови… Изобретатель просыпается в своей постели, дыша, словно после быстрого бега. Пот градом течет с его лба, сон все не хочет давать пространство реальности. Он смотрит на будильник – четыре тридцать. О, боже… Хорошо, что еще есть время для сна. Мужчина переворачивается на другой бок, но засыпать почему-то боится. Хуже людей, чем его родители, и представить нельзя. Они молили о пощаде перед тем, как он убил их: матери перерезал горло, а отца ударил ножом двадцать три раза. Мать визжала, словно свинья, а отец умолял его простить. Никогда. Никогда Рубен не простит их за этот подвал. Он стал проводить там больше времени после пожара, и эти недели и месяцы были самыми страшными в его жизни. Он полуплакал-полуспал, когда не ел – больше в подвале заняться было нечем. Молиться он не хотел и не стал бы, хотя потом покорно говорил Беатрис, что просил у Господа прощения за свои грехи, умоляя его выпустить. Та качала головой и выпускала. В эти моменты Рубену казалось, что он любит мать, но это была иллюзия. Никогда. Мужчина вздохнул. Его так и не поймали, никто не хватился его родителей, которых ненавидел весь их маленький городок. Никогда он не вернется туда, в этот проклятый городишко. Никогда он также не увидит и Кримсона. Это новая жизнь, где он стал посланником Бога на земле. Здесь его ценят и уважают, даже обожают. Здесь его проект стал самым главным, самым ценным, к проекту относятся с восторгом. Он создал разумную машину, не ожидая того, первым в мире. Викториано улыбнулся себе и закрыл глаза. Да, сегодня суббота, незачем рано вставать. Проснулся он от звонка будильника. Сегодня можно встать чуть позже: он не планировал проводить опыты. Викториано растянулся на кровати, хрустнул спиной и выпил стакан воды, стоявший на прикроватном столике. Да, этот сон был отвратителен, так хочется его забыть… Но он проступает в сознании мужчины все ярче. Лора… Почему ты теперь такая… искусственная? Почему ты не та, какой была?.. Почему наша встреча обернулась… так? Горе и ощущение утраты накрывает сознание Рубена, он хочет заплакать, но сдерживается, скрипя зубами. Нужно забыть о сестре… Она никогда не вернется. Ее отобрали навсегда. И его желание обонять бархат ее кожи, вслушиваться в шуршание платья цвета алого заката придется запереть на замок в самом дальнем уголке души. На мгновение мужчина понимает, что в конце концов создавал STEM не ради вечной славы (хотя в чем-то и ради нее), не ради искривления времени и пространства, не ради излечения шизофрении и других болезней, проникновения в тайну мира, но чтобы хоть ненадолго увидеть любимую сестру. И STEM показал ее. И она была ужасна, похожа на сломанную куклу… Лучше не видеть ее, чем видеть такой. Казалось, что общение с механизмом было суррогатом общения с Лорой, и определение себя как женщины у машины не было случайным совпадением. Он подсознательно жаждал общения с Лорой через машину, наделил STEM человеческими чертами, чтобы смоделировать облик сестры. Но механизм никогда не даст ему реальную Лору. Слезы все же проступают на глазах мужчины, он радуется, что его никто не видит. Эта многолетняя скорбь измучила его. Нужно попробовать абстрагироваться от нее, найти в жизни новую цель. Почему бы и не искривление пространства, не управление искусственными мирами? Это делает его всесильным и всевластным, что мужчина никогда не откажется испытать. Стать пророком для Уоллеса? Почему бы и нет? Рубен улыбается сам себе сквозь слезы. Зря он отвергал такое золотое место. Управлять толпой – это ли не прекрасно? Чтобы каждый из этих людишек слушал его, раскрыв рот. Чтобы завистливый Хонеккер знал свое место. Чтобы женщины падали к его ногам и делали все, чего он бы ни попросил. Он же Пророк! А пророки имеют право на многое. Решено. Нужно поговорить с Уоллесом. Сказать ему, что он согласен! Изобретатель во мгновение слетает с кровати и быстрым шагом направляется в ванную, чтобы привести себя в порядок. Он умывается, завтракает вчерашним сэндвичем, чистит зубы, одевается в свою самую торжественную одежду и направляется в храм. Теодор сидел на одной из скамей, смотря на алтарь. Вокруг него не было никого. Какая удача! Рубен подсаживается к оккультисту, тот широко улыбается и жмет ему руку. – Доброе утро, сын мой, – здоровается Теодор. – Что-то случилось? Я не ждал тебя. – Я пришел сказать, что согласен быть пророком. Я понял свое предназначение. Я готов работать на тебя. Я полюблю свою новую роль. С каждым предложением глаза Уоллеса начинали сиять все ярче. Затем он с каким-то странным рвением обнял изобретателя и от души пожал ему руку вновь. – Как я рад, сын мой! Как я рад, ты не представляешь! – восклицал он. – Мы сделаем для людей рай на Земле. Они будут счастливы. А мы будем счастливы потому, что будут счастливы люди. Ты принял мою задумку? Если да – то я рад еще больше. Твоя машина – кладезь. Кладезь… Опиши мне миры, которые ты видел! Похожи ли они на райские кущи? – Увы, – начал Рубен, – эти миры могут представлять опасность для их жителей. Там водятся странные существа, которые могут напасть. Существа эти убивали моих подопытных. Я не виноват… – Полно, я тебя и не виню! Виноваты твои пациенты: именно их сознания создали существ. Как тебе идея обновить программы и использовать для создания нового мира людей с нормальной психикой? Пусть они создадут рай! Рубен задумался. – А что делать с этими подопытными? – Убей их. Викториано оторопел. – Убить? Разве это не противоречит твоей религии, какой бы она ни была? – Если это нужно для дела – мне будет все равно на догматы. – Но смогу ли я стереть с карты STEM то, что уже создано? – Ты – изобретатель, тебе видней, – заметил Теодор. – Сегодня я устрою праздник в твою честь! Мы будем пировать! Оккультист вскочил, еще раз обнял Викториано и отправился рассылать приглашения. А Рубен остался сидеть в пустом зале. Праздник в его честь… Как долго он об этом мечтал… Воспоминания об ужасном сне размылись. Рубен встал и отправился к себе в номер. В коридоре он заметил движение, но не обернулся. А зря. – Доброе утро, – улыбнулся Марсело. – Доброе. Заходи ко мне, выпьем. Марсело прошибла волна возбуждения и счастья. Он отправился за любимым учеником в его номер. Рубен налил им по бокалу вина. – Я согласился быть пророком для Уоллеса. Сегодня получишь приглашение на праздник, – рассказывал Викториано, потягивая вино. – Праздник?.. Это же замечательно! – восторженно сказал Хименес. – В прошлый раз ты отказывался – а сегодня согласен… Что с тобой произошло? Ты же всегда так упрям! И религию не любишь… Определенно что-то произошло. – Я решил, что мне нужна новая цель в жизни и новая роль. Эта роль как нельзя лучше подходит моему характеру, – пояснил изобретатель. – Но Уоллес сказал мне убить моих пациентов, чтобы… Глаза Марсело округлились. – Теодор приказал тебе убить подопытных? – Они нам не нужны. Мы договорились перезаписать миры STEM для нормальных психически людей. Я буду вместе с ним спасать американцев. – Серьезно? – изумился испанец. – Он тобой манипулирует. Зачем ты подчиняешься его сумасшедшим фантазиям, над которыми еще недавно глумился? Это на тебя не похоже. – Да. Я, кажется, хочу стать другим. Я не смогу добиться того, зачем строил STEM – вернуть Лору. Ты о ней знаешь. Я очистился от скорби и хочу покорять новые горизонты. Буду совершать безумства! Марсело был безумно благодарен любимому ученику за то, что он с ним так откровенен. Горячая волна любви пронзила его сердце, и он захотел поцеловать Рубена. Они стоят так близко… Рубен такой довольный… Марсело осмелел и подошел к изобретателю почти вплотную, пока тот тянул вино с закрытыми глазами. – Могу я… Обнять тебя? Обещаю не надоедать. – Можешь, мне все равно. Испанцу стало неловко и даже грустно. Но он исполнил свое обещание и осторожно обхватил руками тонкую талию бывшего лучшего студента. – Я счастлив. Я рад за тебя, даже не представляешь, как. – Спасибо. Хименес осмелел еще сильнее и огладил щеку изобретателя. Тот не проявил ни малейшей неприязни и посмотрел на бывшего преподавателя с вызовом. Обезумев от близости самого дорогого для него человека, испанец прижал Рубена к себе и потянулся за поцелуем. Последний, что удивительно, нисколько не сопротивлялся, и ответил на поцелуй. Они целовались минуты две, а потом Викториано отстранился, глядя на Марсело с подозрением. – Дай мне ласкать тебя. Прошу. Ты так счастлив… – Нет. Радость, еще минуту назад терзавшая сердце испанца, улетучилась во мгновение ока. Но он собрался с мыслями и игриво ответил: – Ты не знаешь, от чего отказываешься. Помнится, тебе понравилось. – Тогда отсоси и уходи. Хименес опустил глаза в пол, ощущая ужасную неловкость. Самое дорогое, что у него есть, так с ним поступает… Хочет его использовать… Марсело почувствовал себя грязным. Он поставил бокал на столик, молча развернулся и покинул номер Рубена. Последний же опустился на кровать и вздохнул, морально готовясь к торжественному приему. Марсело заперся в своем номере, сел в кресло и обхватил голову руками. Ядовитые, горькие слезы брызнули из его глаз. За что? За что он так с ним? Что Марсело ему сделал? Пальцы мужчины напряглись и впились в голову. Он часто-часто задышал и покраснел. Но спустя минуту мужчина попытался успокоиться, выпил воды, разделся и лег на кровать. Сегодня выходной… Можно еще поспать… Но сон не шел. Он всегда, всегда делал только то, что ему нравилось! Неужели он так надоедлив? Рубен всегда ненавидел таких людей. Но испанец был так осторожен, щепетилен… И это не помогло. Рубен все так же презирает его. Ученый прослезился вновь. Он сосредоточился на приятных воспоминаниях: выпускной, тот день, когда в комнате для персонала Рубен позволил себя ласкать, начиная с ног, и обменял тайну Теодора на поцелуй… Но он тогда все же отверг Марсело. Не позволил ему приблизиться к себе так, как того хотел бывший преподаватель. Так мало приятных воспоминаний… Так хочется сделать большее… Но Викториано был ловким диким зверем, не поддающимся на уловки охотника. Охотнику придется или смириться со своим поражением, или придумать более извращенную стратегию. Что любит Рубен? Славу, почет, похвалы, обожествление самого себя. Как типичный нарцисс. Марсело дает это с избытком. В чем же его ошибка?.. Слишком много? И от этого кажется неестественным? Может быть, стоит быть сдержаннее? Или… Рубен боится раскрыть себя так, чтобы показать свою уязвимость? В постели человек наиболее уязвим. Он не любит быть уязвимым. А Марсело вечно добивается этого. Это ли бесит изобретателя? Марсело пытается разделить в своем сознании на две части тот вечер пятницы, когда Рубен жестоко изнасиловал и ранил его. Он вспоминал самое начало… Венерианский купец, он продает дорогие благовония и украшения, и никогда не раскрывает их тайны… Марсело постоянно бежит на свет, который стирает его воспоминания, прожигает ему кожу… И никогда не останавливается, несмотря на боль. Мазохист… И ничего с этим не сделаешь. И он уже простил, навсегда сохранив в сердце стоны Рубена, его выписывающие спирали руки… Марсело умилялся привычке своего любимого. Именно когда он уязвимее всего… Испанец мог поймать этот момент. Время словно замирало в эти секунды. И как бывает больно после… Это цена?.. Рубен слишком дорогой, во всех смыслах этого слова. Его внимание бесценно… Это было невыносимо. Он точно с Венеры, а, нет, с солнечной орбиты, такой же полыхающий… Он поделился с ним сегодня своим горем. Скорбью. Он показал свою слабость. Марсело был слишком честным и слишком любил Рубена, чтобы воспользоваться этим. Сладко… Марсело вновь и вновь воспроизводил две минуты сегодняшнего поцелуя. Зачем он был? Рубен играл с ним, как и всегда? Чтобы потом отвергнуть? Так мало… Две минуты… И так много одновременно. Его тонкие, обветренные, словно у мальчишки, губы, запах сигарет и духов. Так близко… Марсело снова почувствовал, что возбуждается. Так больно… Это возбуждение стоит ему самооценки, настроения, воли… Рубен – чудовище и чудо одновременно. Цветы в нем, ждавшие мая, завивал он в венки. Quería despegar, pero inevitablemente se cayó.* Как больно. Лучше бы он не заходил, не говорил, не пил. Марсело погибал от жажды, разрывался на части… Чтобы испить из источника кристально чистую воду – и потерять его из виду. Это был мираж. Вода была холодным, страшным воздухом. Вихрем из обломков воспоминаний. Она обожгла ему горло, расцарапала язык и десны. Все как тогда… Хименес встал с кровати, пошатываясь, и налил себе коньяка. Сел в кресло, чтобы напиться от горя. Каждый раз придется вспоминать тот вечер выпускного? Каждый раз… Порезы на спине мужчины будто специально начали ныть, напоминая о кошмарной пятнице. Рай, превратившийся в ад. Сладость, превратившаяся в мор. Медленное, томное убийство. С шиком, с пристрастием. Рубену правда нравится издеваться над ним? И долго он будет это терпеть? «Прекрати ему подчиняться и задумайся о собственном достоинстве», – твердит разум. «Сколько угодно», – поет любовь. Не хочется, не хочется слушать разум, он бьет слишком прямо. Он говорит правду. Ужасную, болезненную. Его любимый питомец стал омерзительным человеком, и он никогда не изменится. Он делает больно всем, кто с ним имеет дело. И никогда не будет иначе. «Но», – ноет маленький червячок в сердце испанца, – «Он искренне предавался с тобой удовольствиям, он может вспомнить, как было хорошо… Ему нужно предложить сделку. На сделку он согласится». Но что можно было предложить? Какие тайны Теодора он еще не рассказал? Точно… Марсело подымается с кресла и идет к номеру Рубена. Стучится. – Чего тебе? – недовольно бросает изобретатель, отворив дверь. – Впусти меня. Нам нужно поговорить. Викториано вздыхает и пропускает гостя в свой номер. Они садятся на кресла. – Что ты хочешь мне сказать? – царственно расположившись, спрашивает Рубен. – Хочешь предложу сделку? – Какую? – Тайна в обмен на поцелуй. – Тебе не хватило? – фыркает Викториано. – Ты же знаешь, мне всегда мало, – виновато говорит Хименес. – Давай так. Я расскажу тебе, как себя вести в новой роли, а ты позволишь мне расстегнуть твои брюки, сядешь ко мне на колени и дашь мне ласкать тебя. – Слишком дорого. – Ты не знаешь, как себя вести. Позволь мне объяснить тебе. Я думаю, что против тебя есть заговор. Я обеспокоен. Рубен задумался. – Хорошо. Радость чуть не задушила Марсело. Он принялся говорить: – Смотри. Я подозреваю твоего бывшего сотрудника – Эрвина Хонеккера. Я заметил, что он отвел в сторону двух мужчин, которых я плохо знаю, они разговаривали, посматривая на тебя. К ним присоединилась женщина. Потом они куда-то ушли. Я все это видел. Я очень внимателен. Теодор обещал убить каждого, кто покусится на твою честь, но им, кажется, все равно, они не верят в эту угрозу. Веди себя приветливо. Никому не груби. Не позволяй назвать себя скандалистом, даже если они попытаются спровоцировать тебя. Зрители Теодора чувствительны к скандалам. Не смотри в их сторону, они поймут все. Смотри только на Теодора, он будет благодарен. Взгляды – это то, к чему чувствительны члены Ордена. Следи за глазами. Постарайся переводить темы с себя на свои исследования. Не позволяй Теодору выставить тебя богом, доказывай всем, что человек, такой же, как они, это позволит тебе приблизиться к людям. Они полюбят тебя. Достаточно? – Еще. – Не поворачивайся лицом к темнокожему проповеднику. Он ненавидит тебя. Взгляд может спровоцировать его агрессию. Он знает, где ты живешь. Теодор простит его, он ему как сын. А тебя не будет. Не разговаривай с ним. Достаточно? – Достаточно. Викториано поднялся с кресла и без слов присел на колени Хименеса. Марсело поймал его лицо пальцами, приоткрыл рот и огладил нижнюю губу Рубена большим пальцем. Он принялся расстегивать брюки любимого, направив его к себе, они слились в поцелуе. Рубен устроился на коленях бывшего преподавателя лицом к нему, и ему, кажется, нравилось, Марсело не ощущал, что Рубен делает это через силу. Словно это было… легко для него. Мужчина лихорадочно вспоминал лучшие техники петтинга, чтобы доставить максимум удовольствия самому дорогому для него человеку. Он разволновался, даже слегка вспотел. Викториано между тем отпустил себя, перейдя на более агрессивный стиль поцелуя, чуть ли не кусая испанца. Марсело, пока ему позволяли, забирался под рубашку изобретателя, сходя с ума от возбуждения. Грубость Рубена только заводила его. Марсело уже просунул руку в белье и оглаживал возбужденный член своего любимого ученика. «Он хочет… Если сначала казалось, что он делает это из-за уговора, но теперь он отпустил себя… Он хочет меня», – вертелось в голове ученого. Он ласкал Рубена с безумством, на какое способен только безнадежно влюбленный. Он оглаживал венчик, оттягивал крайнюю плоть, прохаживался пальцами по члену, массировал его с величайшей осторожностью. Капелька слюны выступила в уголке рта испанца, когда Викториано разорвал поцелуй, выгнул спину и застонал, отбросив одну из рук, которая уже плясала, не подчиняясь разуму. Тогда Марсело прекратил ласку, поднял на руки своего любовника, когда тот был чуть ли не на пике удовольствия, и опустил его на кровать, в каком-то диком экстазе сорвал с него брюки и белье, и вобрал член Рубена в рот: величайшим удовольствием для испанца было то, что любимый доверяет ему свое семя. Рубен распластан на постели, руки его танцуют, рот раскрыт. Он уже не может сдерживаться и стонет, пока язык Марсело и его губы массируют головку члена, а руки тихонько сдавливают мошонку, словно нежный цветок. Изобретатель кончает с криком, его теплое семя льется Марсело в рот. Проглотив последние капли Хименес смотрит, вернее, впивается взглядом в лицо любимого. Ожидание его не обманывает: брови нахмурены, но в томной усталости от пережитого, рот приоткрыт… Его выражение лица чуть ли не плаксиво. Марсело припадает к тонким, длинным пальцам и исступленно целует их, пользуясь моментом, пока его любовник приходит в себя. Рубен пытается что-то сказать, но комок в горле ему не дает, он, как в прошлый раз, откашливается и пытается подняться на постели. – Что ты делаешь… Ой, что ты делаешь… – наконец выдыхает Рубен. – А ты отказывался, – нагло улыбается Марсело. – Хватит уже, уходи… – со стоном вырывается из Викториано, словно из плохого актера. – Ты боишься своей реакции на мои ласки? А почему? – воспользовавшись своим положением спрашивает Марсело. – Не хочу разговаривать, надоело, – вновь, словно ноя, ворчит изобретатель. – Я не хочу тебя видеть… – Но я делаю тебе хорошо! Скажи мне, зачем ты так со мной?.. – вырывается из Марсело, почти со слезами. – Я любил ее… Но увидел лишь призрак, страшный и болезненный. Я не могу предать ее память. – Ах, вот в чем дело… А я думал, ты меня презираешь… – Марсело выдохнул с облегчением: Рубен не презирает его, а отвержение – из-за сестры! – Отпусти ее, Рубен. Отпусти. А я помогу тебе в этом. – И ты меня бесишь! – сверкнул глазами изобретатель. – Навязчивый, липкий… Окрутил меня на выпускном – и думаешь, что завладел мной? Я не слабый, понял меня? Я не хочу быть слабым перед… – Стой! Наоборот, тебе подчиняюсь я, Рубен. Я вижу в тебе только силу, ты сводишь меня с ума. Я не вижу в тебе слабостей. Ты – мой неземной сон. Ты – моя новая земля. Ты – дьявол, который изводит меня из раза в раз. Прошу тебя, не поступай со мной так! Рубен словно успокаивается и смотрит свысока на своего любовника. В ртутных глазах сквозит подозрение. – Я никому не доверяю, Хименес. Я не хочу доверяться никому. Ты понимаешь меня или нет? Придурочный! Пользуешься мной, да? – наконец, истерично рявкает он. – ВОН ИЗ МОЕЙ КОМНАТЫ!! Марсело с ужасом отстраняется от самого дорогого ему человека, который только что опять его выгнал. Опять. Марсело трясет от гнева, он бросает руку Рубена и уходит, хлопнув дверью. Он приземляется в свое кресло и пьет коньяк. Нет, им точно никогда не поладить… Рубен так боится раскрыть свое сердце, что отталкивает всех, кто с ним искренен. Нет, не он виноват, не он… Марсело становится легче и тяжелее одновременно. Слезы текут по его щекам, забираются в рот. Рубен всегда будет аномалией. Он всегда будет человеком, которого превратили в чудовище, запретили выражать свои чувства. Марсело почувствовал искреннюю жалость к любимому. Он любую ласку сочтет за унижение, словно его нарочно доводят до экстаза, чтобы посмотреть на его слабости… Он это так понимает. Сегодня он показал другому человеку гораздо больше, чем, как он считает, он имеет право. И от этого ему больно. Рубен не ненавидит его, он ненавидит себя. Он проклинает себя за то, что показывает свою душу другим. Он – болезненный маленький ребенок… Марсело прошибает волна нежности к Рубену. Опять. Марсело словно бы виноват и не виноват в таких их отношениях. Неопределенность… Она мучительна. Теперь опять нельзя подходить, разговаривать… Неформально. Он никого к себе не подпускает. И, видимо, не подпустит. Скажет: «Больше никаких уговоров и сделок, уходи!» Хименес выпивает залпом весь стакан, морщится. Что теперь делать? Ждать, пока у Рубена возникнет потребность в сделке? Ждать, словно верный пес, пока хозяин позволит быть рядом? Нет, с этим пора кончать… Хотя… Как он сможет? Венерианский король, он испепеляет взглядом всех, кто ему мешает. Далекий и прекрасный, в остроконечной короне. Царственный жнец. Перед ним хочется падать ниц, и никак иначе. Марсело наливает себе еще, выпивает и проваливается в беспокойный сон. Холли не выходила из своего номера уже две недели. Эрвин стучался, барабанил кулаками в дверь, обеспокоенный, но не получал ответа. Наконец, ему открыла безобразного вида женщина, лохматая, заспанная и пахнущая потом. – Я только что встала, – еле ворочала языком она. – Что такое? – Холли, тебе плохо, – констатировал австриец. – Впусти меня. Женщина подчиняется, безразличие на ее лице пугает психиатра. В комнате бардак, вещи разбросаны, уборка не делалась. Холли не меняла белье: запах стоял ужасный. Подушка была измазана в чем-то, напоминающем сопли. – Холли… – вздохнул Эрвин. – Тебе нужны антидепрессанты. У тебя депрессия. – Да знаю я, знаю… Я отключила телефон. Выдернула из розетки. Теперь меня никто не найдет. – Боже мой… Начни пить «лирику» или «прозак», тебя надо спасать. – А зачем меня спасать? – сонно вопрошает Кроуфорд. – Теперь ничто не имеет значения. Мы в дерьме. – Да пойми ты, что нас уже ищут! – попытался переубедить ее австриец. – Прошло столько времени, нас обыскались! Весь Кримсон на ушах небось стоит. Не нужно унывать, умоляю! Кроуфорд упала на кровать и вздохнула. – Я не могу заплакать, Эрвин. Выплакала все, что было. Дайана, Майкл… Мы больше не увидимся. Майкл повесится, а Дайана останется без семьи. Я его знаю, он сделает это. – Твой муж – один из самых энергичных людей, каких я знал! – возражает Эрвин. – Твоя дочь – умница. Они ищут тебя. Пожалуйста, не теряй надежду. Я тоже скучаю по Жоржу и Жюстине, не без этого. Пожалуйста, направь свою злобу не на себя, а на Викториано. Он виноват в том, что случилось. Он – тварь. Знаешь, а я задумал заговор против него. Мы собрались впятером, ищем союзников. Даже если это все не вернет нам семьи – мы отомстим. Викториано будет на дне, обещаю. Эрвин берет в свои руки тонкую женскую ручку – и видит на ней с десяток надрезов. Холли, ну зачем… Он накрывает бесчувственную ладонь своими, горячими. Викториано… Тварь. Нужно как можно скорее добыть документы из его лаборатории. Но как это сделать – мужчина до сих пор не решил. Однако нужно же с чего-то начать… – Холли, я вернусь к тебе. Обещаю. Мы отомстим. Хонеккер собирается, уходит и бредет к номеру Рубена, который предусмотрительно узнал. Идти нужно далеко, он едет на лифтах дважды. Наконец, вот она – дверь. Мужчина выдыхает и стучится. Никто не открывает. Видимо, в лаборатории с утра пораньше… Хотя сегодня суббота… Наверное, спит и не слышит. – Рубен, это я, Эрвин! – кричит наконец он. Через несколько минут дверь все же открывается. – Я тебя не ждал. Проходи, присаживайся. Хонеккер заходит в комнату, видит два недопитых бокала вина. У него была компания с утра? Женщина?.. – По какому делу? – наконец, устроившись поудобнее на кресле, спросил Викториано. – Слушай, я бы хотел понаблюдать за экспериментом. Отпрошусь у начальства и приду к тебе в понедельник. Как ты вообще, после всего, что случилось? – Понаблюдать за экспериментом? А зачем это тебе? Эрвин пытается не мяться, но все же слегка волнуется. Рубен это замечает. – Хочу навестить своего пациента, Рори де Хэвилленда. Он ведь жив? – А откуда ты знаешь, что у меня умирают подопытные? – прищурился изобретатель. – Да я… Слушай, мне просто любопытно. Твой эксперимент невероятен. Викториано ядовито улыбается. – Лесть тебе не к лицу. Я не допущу тебя в лабораторию. Можешь идти. «Он мне не доверяет». – Хорошо, прости, что побеспокоил. Эрвин поднимается с кресла, провожаемый внимательным взглядом хозяина номера, и уходит. Он проделывает весь путь до номера Холли, который та не заперла. Он видит женщину, провалившуюся в сон, и тихонько прикрывает дверь, не мешая спать. Да, он что-нибудь придумает. Доминанты вновь делают терапевтический круг, вспоминая «Маяк». Круг тогда вела врач по имени Рут, добрая и приветливая женщина. – Давайте вообразим, какой сейчас месяц, – начинает Аманда. – Я думаю, что уже январь. Представьте, что мы в «Маяке», за окнами идет снег, падает пушистыми хлопьями. Вечер, горят торшеры в том зале, где проводится круг. В клинике тепло, главный врач давно у себя дома, а мы – здесь. И только тетя Рут с нами. Она спрашивает нас, как дела, что произошло за все то время, что мы не виделись (а это неделя). Давай, Лесли. Альбинос закрывает глаза и начинает говорить: – Я ощущаю тревогу, словно скоро случится что-то страшное. Словно скоро изменится моя жизнь, коренным образом. Словно меня вырвут из обычного состояния. У меня есть предчувствие этого. Я чувствую, что свет, которого я так боюсь, уже близко. Я хочу сказать, что Жерардо очень похож на того мальчика, что я видел в видении. Он словно мой сводный брат. Но если я встретил его сейчас – то как будет потом? Нас заберут вместе? Я уже готовлюсь делить с ним еду и комнату. А если я видел то, что видел – значит, нас спасут. Уже скоро. – Хорошо, Лесли. Робин? Школьник поправляет очки. – Я вспоминаю, как из-за меня умерла Ребекка. Это было давно, но все равно еще свежо в памяти. Мой монстр убил ее. Мы умираем с чудовищной скоростью. Я боюсь того, что с нами будет в следующий раз. Я ощущаю тревогу, как и Лесли. Я понял, что наша синтезированная психика убивает нас. Эксперимент точно провалится, а мы все умрем. Мне страшно, что я буду следующим. Вернее, мне даже более страшно то, что я умру последним, увидев смерти всех вас. Это даже не тревога, а страх. Сильный страх. Я не хочу умирать, я хочу домой, к матери. – Спасибо, Робин. Рори? – Мой друг из Канады как-то сказал мне, что ничто не длится бесконечно, кроме подготовки годового отчета. Я тогда засмеялся. Сейчас же понимаю, что он был не прав. Наше пребывание здесь длится бесконечно. Я уже не считаю дни, хотя раньше был сосредоточен на этом, чтобы убить время. Теперь же бесполезно: минуты, часы, дни, недели, месяцы… Они тянутся, словно резина, тянутся бесконечно. Меня это угнетает. Мне плохо здесь. Я хочу к жене. Я соскучился по ней. Она ждала меня из «Маяка» – а теперь точно грустит, что я умер. Я не думаю, что она ищет меня. Она опустила руки, она всегда была слабой в этом плане. Она нерешительна. Не способна на безумные поступки. И я теперь тоже. – Спасибо, Рори. Люция? Изумрудновласая девушка прокашливается и начинает свою речь: – Я соскучилась по семье. Несмотря на, порой, жестокие поступки по отношению ко мне. Я хочу увидеть сестер, особенно младших. Мы с ними делили торт, когда у меня был день рождения. Они отдали мне половину, хотя у нас обычно было принято делить поровну. Они любили меня. Мать и отец – тоже. Я даже хочу поговорить с раввином, попросить у него совета. И даже тетя Ирит сейчас была бы желанным гостем. Имеем – не храним, потерявши – плачем… – вздохнула девушка. – Я уже устала плакать. И только вы даете мне силы жить. – Молодец, Люция. Гвинет? – Я бы хотела сказать вам всем спасибо и почтить всех умерших. Вы были для меня семьей, и сейчас семья. Если нас спасут – будем встречаться же, правда?.. За чашкой чая вспоминать этот кошмар. Но сначала нам нужно будет отвыкнуть друг от друга. Мы стоим друг за друга горой, но что потом? Мы расстанемся, вновь заживем своей жизнью, а потом, лет через десять, соберемся, словно у Стивена Кинга в книге «Оно». И обсудим все, что с нами было. Главное – чтобы нас спасли. А я верю, что так и будет. – Спасибо, Гвинет. Айна? Блондинка забирает свои длинные волосы за уши. – У меня болит сердце. Мне постоянно холодно, меня морозит. Наверное, от стресса. В библиотеке, где я работала, было тихо и тепло. Я бы хотела вернуться на работу. Мое тело постоянно сильно реагирует на стресс, я могу покрыться прыщами. Люция вчера подтвердила, что я вся красная. Я устала. Я хочу домой, к матери. Отец почти не принимал участия в моем воспитании, вместо него был раввин. О, он был ужасен! Я не хотела бы видеть его – я рада, что здесь, только потому, что не вижу ребе. Я против того, чтобы воспитывать детей в строгости. Рожу своего ребенка (хочу непременно сына), и буду ему все разрешать. Только если спасемся… – Хорошо, Айна. Ян? – Я рад, что мы не забыли нашу старую традицию собираться и высказываться, это положительно влияет на нашу психику. В «Маяке» и правда было неплохо, кроме, разумеется, главного врача. Я жаловался ему на потенцию… Мерзость от себя берет. Он и тогда был ужасен, правда, маскировался под хорошего. Теперь он раскрыл себя на все сто процентов. Я ненавижу его. Дай нам Бог шанс спастись – и мы засудим Викториано. Он точно сядет пожизненно. Я испытываю гнев в последнее время, сильный гнев. И часто молюсь, чтобы гнев этот не разрушил меня самого. – Всем спасибо. А теперь – я, – говорит Аманда. – Я полностью поддерживаю вас всех, в особенности слова Яна. Мы уничтожим Викториано. Если не уничтожат за нас… Я думаю, что он наделал гадостей не одному человеку в «Мобиусе». Мы будем изучать его, словно монстра. Мы подберем ключик к его душе, чтобы разрезать ее, разорвать на клочки. Порвать его в клочья – вот о чем я мечтаю. Я тоже испытываю гнев. Я понимаю вас всех. Сначала я хотела умереть, а теперь я хочу убивать. Дайте мне закрытое пространство, безоружного Викториано и нож – я точно его прикончу. Да будет так. Доминанты обнимаются и рассаживаются на постели. День предстоит долгий. Рубен готовится к празднику, подбирает наряд. «Боже, я словно женщина», – улыбается он про себя. Подтяжки? Нет, слишком неофициально. Смокинг? Слишком официально. Нужно одеться просто, но со вкусом. Хименес говорил, что нужно вести себя как обычный человек. Что ж, хорошо, можно постараться. Но если Уоллес будет обожествлять его? Тогда стоит стряхивать его комплименты, говорить что-то вроде «полно» или «перестаньте». Рубен достает черную рубашку и брюки, кладет их на кровать, а потом ложится рядом и закуривает. Нужно сегодня быть блистательным. Нужно понравиться всем (хоть это и нереально: если заговор – правда, стоит быть еще и внимательным, а уж в этом ему не откажешь). Но почему, ради всего святого, мужчина не заметил, что Хонеккер сговаривается с кем-то в дальнем углу храма? Почему это заметил только Хименес? Он что, сдает позиции в плане внимательности? Да, слава кружит голову немилосердно. Нужно быть начеку. *Хотел взлетать, но неизбежно падал (исп.)