***
− Я тебя слышу. Петя фыркнул, падая на землю рядом. − У тебя слишком чутким слух, − пожаловался он. − Ты слишком громко дышишь, − парировал он, откладывая нож и заготовку маски, которую старательно вырезал из дерева. – Что такое? − Проверишь? – протянул Петя вручную сплетенный и уже порядком потрепанный блокнот. Дилюк кивнул, забирая тетрадь, и пробежался глазами по записям. Угловатым почерком с характерными точками у некоторых букв были выписаны простые предложения на его родном языке. − В целом, здорово, − заметил он и указал на пару слов. – Вот здесь и здесь ошибки, правда, но не критичные. Ты быстро учишься. − Надеюсь, успею выучить до того, как отправлюсь в Мондштадт, − поделился он, явно обрадованный похвалой. Дилюк задумчиво хмыкнул: об этой его мечте он слышал давно. Что ж, может быть, однажды… − Что ж тебя туда так тянет? – покачал он головой. − Это ведь город свободы. Все знают о том, как вы свергли архонта, – пожал плечами Петя и выставил вперед правую руку, щурясь, словно стреляя из лука. – Мы тоже однажды так сделаем. И будет легенда о том, как буревестники принесли Царице пламя, и дворец растаял, и сердце ее пробудилось. Дилюк увел взгляд, но промолчал. Петя каким-то образом умудрялся искренне верить в идеи буревестников и одновременно не желать прямого зла Царице. − А еще ты ведь оттуда! – звонко добавил Петя, оглядываясь на него. – И ты говорил, что там красиво, и одуванчики, и огромная статуя Барбатоса; я бы хотел посмотреть. Так что да, как соберешься туда, про меня не забудь! − Про тебя забудешь. Несколько минут они молчали. Дилюк вернулся к вырезанию маски, а Петя, лежа на снегу, разглядывал белое небо. Погода стояла на редкость ясная. − Слушай, а научи меня той песне? – попросил он и смущенно добавил. – Ты напевал ее на днях, ну и… − Опять подслушивал, − вздохнул Дилюк. – Что еще за песня? Петя послушно напел. Сердце Дилюка сжалось. В устах этого мальчишки напев звучал радостно и гордо, и он не решался ни отказать ему, ни сказать правду. − Хорошо, − непослушным голосом согласился он. – Раз ты хочешь, я научу.***
Дилюк упал на снег и рассмеялся, поднимая руки, когда Петя приставил деревянный меч к его шее. − Ты поддавался, − недовольно заметил он, протягивая руку и помогая встать. − Ты же учишься, − заметил Дилюк, не став спорить. – Да и поддавался я совсем немного. − Вот получу глаз бога и одолею тебя на равных, − фыркнул Петя, машинально крутя в ладони меч. − С твоим умением ты и без него справишься. Петя заулыбался. Любая похвала, даже самая незначительная, неизменно радовала его, и, признаться, Дилюку нравилось видеть, как тот невольно расцветает. − А я бы все равно хотел глаз бога, − мотнул он головой, отгоняя отросшие пряди со лба. – Огненный, как у тебя. Дилюк улыбнулся, хоть в груди и тихо зашевелилась грусть. − Да. Огонь тебе бы подошел. − Вот видишь!.. − Эй, Романский, − прервал их высокий голос. По вытоптанной в снеге тропинке к ним шла Юта, зябко пряча ладони в муфту. Остановившись в паре шагов, она остро усмехнулась. – Что, опять тебя побили? − В этот раз я победил, − воспротивился он. Она вскинула вопросительный взгляд на Дилюка. − Именно так, − подтвердил он, давя смешок. − Значит, Люк поддавался, − безапелляционно подвела итог Юта. – Иди домой, тебя Андрей ищет. Петя охнул и, суетливо убрав меч в ножны, бросился бежать по тропе. Андрея он любил, как родного отца, и никогда не заставлял себя ждать, стоило ему позвать его. − Не слишком он тебя выматывает? – поинтересовалась Юта, глядя ему в след. Дилюк улыбнулся. − Ничуть.***
Андрей вздохнул, делая глоток горячего настоя, здесь заменяющего чай. Дилюк задумчиво рассматривал лист с именами, подбирая людей на следующую миссию. − Скоро можно будет брать и Петю, − задумчиво протянул он, ставя галочку на полях. − Я тоже так считаю, − согласился Андрей. – В самом деле, он так быстро вырос. Ирина отставила кружку и серьезно посмотрела на него. − Но прежде ты ведь все расскажешь ему, верно, Андрей? – негромко поинтересовалась она. – Петя имеет право знать, кем были его родители и как они погибли. Он уже не ребенок. − Но и не взрослый, − возразил он и вздохнул. – Я расскажу, Ирина, обещаю. Но когда он еще немного подрастет. − Чего ты боишься? Он любит тебя. Если хочешь знать мое мнение, что бы ни случилось, он все равно всегда выберет тебя. − И все же. Тишина на секунду потяжелела. Дилюк понимал, о чем они, но не решался вмешиваться. Это было слишком личным, и во всегда уверенном взгляд Андрея плескалось сомнение. − Ты слишком привязался к нему, − вздохнула наконец Ирина, устало улыбнувшись. Андрей усмехнулся, оглядываясь на нее. − А кто нет?***
− Эй, Люк… Зачем ты пришел в Снежную? Дилюк на секунду остановился, застигнутый этим вопросом врасплох. − Они убили моего отца, и я мщу за это, − слегка растерянно ответил он. – Ты ведь знаешь. Петя кивнул. Из-под тяжелого мехового капюшона Дилюк не видел его лица. Его пальцы, укутанные в варежки, мяли лямку сумки. − Да, но… Разве каждый в Фатуи виноват в этом? − Вся их организация виновата, как по мне, − пожал он плечами. – Они следуют приказам Царицы, которая желает такого исхода, вот и все. − Но ведь некоторые из них просто охраняют Снежную? Помогают людям? Разве они не заняты добрым делом? Дилюк с удивлением взглянул на него. Петя кусал губы, еще сильнее вцепившись в несчастную ткань. Дилюк судорожно искал слова – вопрос был не по-детски сложным, а его единственным ответом была собственная старая злость, которой он вовсе не желал учить этого мальчишку. − Ты знаешь, что мы не нападем на невиновных. Почему ты спрашиваешь? − Просто так, − тихо отозвался он и коротко и как-то неправильно напряженно рассмеялся. – Сам не знаю, что на меня нашло. Давай лучше пойдем домой, Люк. Всю дорогу до дома он вновь шутил и смеялся, ни разу больше не поднимая эту тему, и Дилюк посчитал, что это просто мимолетное сомнение, навеянное какое-то мыслью. В конце концов, Петя всегда знал: буревестники лишь защищались. С чего бы ему сомневаться теперь? Убаюканный его обычным весельем, Дилюк не почувствовал тревоги.***
− …и что, если так! Ты никогда ничего мне не говорил! − Хватит. Ты не понимаешь, что… − Конечно, я не понимаю! − в голосе его звенела отчаянная злость, смешанная с грустью; это был сломанный голос, который было сложно узнать. – Я ведь просто пешка для тебя, так? Очередной солдатик, который делает, что сказали! Дилюк остановился, невольно встревоженный. Он впервые слышал, как ссорились Петя и Андрей. Никогда раньше дело не доходило до открытого конфликта между ними. Он не хотел вмешиваться – это всегда было слишком личным – но дурное чувство карабкалось по горлу. О чем они?.. − Ты вообще себя слышишь? Ты говоришь как они, − бросил Андрей стальным тоном, трескающимся по краям. − И что с того?! Может быть, я уже один из них! − Невозможно. − С чего бы? Они-то меня на убой не растили, в отличие от некоторых! Дилюк слышал, как грохнул Андрей руками о стол, и решил вмешаться. Тот редко поднимал даже голос и уже тем более никогда не бывал настолько зол, чтобы потерять контроль. Он открыл дверь, но не успел ничего сделать. В те две секунды, которые он застал, было уже поздно что-то говорить. − Если ты предал нас, − процедил Андрей, требовательно протянув руку – метель в его глазах – лед в голосе, − то я не хочу больше тебя знать. Отдавай перо и убирайся вон. Петя попятился. Он прижимал к груди перо и злыми неверящими глазами смотрел на Андрея. Мгновение в комнате висела тишина, а после он развернулся и опрометью бросился прочь. Дилюк попытался схватить его за плечо, но он увернулся. Андрей, опустив голову, тяжело оперся на стол, словно потеряв всякую иную опору. Руки его дрожали. − Что произошло? Что с Петей? – спросил Дилюк, но тот не ответил, слепо глядя в пустоту. Наконец Андрей поднял голову и посмотрел на него. Глаза его были потерянными. − Что я натворил, Люк? – еле слышно произнес он.***
Они все видели его. Они все, каждый из них, видели его стоящим там, вдалеке, закутанного в слишком большую шубу с символом Фатуи. Петя Романский не сражался против них, но он стоял и наблюдал, и этого было достаточно, чтобы они все поняли. Дилюк смотрел на искры костра, искрящиеся в морозном воздухе. Он думал о том, что он может и не говорить о словах Андрея. Лишь он их слышал. Он может просто забыть о них и провалиться в эту сладкую бездну мести и слепой ненависти... − Андрей приказал не преследовать Романского. Он не считал его предателем, − медленно и глухо произнес он. Юта возмущённо вскинулась. − Но он же все равно предал нас! – выплюнула она. – Этот паршивец, он… Она не договорила. Юта никогда не скупилась на проклятья и крепкие слова, и это еще больше убеждало Дилюка в мысли: все было не так в этот раз. Никто из них не знал, что делать и что чувствовать. − Рагнвиндр, − позвала Ирина, тихо и обманчиво спокойно, − что ты решишь? Он смотрел на костер, на перо, воткнутое в снег рядом с ним, на белые цветы, принесенными в знак горечи. И он думал о веселом огненном взгляде Пети. Как же все могло закончиться так?.. − Это приказ Андрея, − медленно, сквозь силу произнес он, не отводя взгляд. – Я признаю его. Выругалась Юта. Ирина неспешно кивнула. Фыркнул, отвернувшись в сторону, Анатоль. Никто не спорил. Никто, догадывался Дилюк, не хотел спорить. Все сломалось в ту ночь. Возможно, единственное, что позволяло им дышать – приказ, запрещающий ненависть.***
− Ну здравствуй, Петя Романский. Или мне лучше звать тебя офицером Петром Алексеевичем? Тот поднял голову, спокойно и устало глядя на него. − Дилюк. Ему было немного трудно говорить. Он напоминал себе об ожоге Джинн, о долгих днях болезни Тай. Но не о той ночи. Сейчас не время. Он судит его не за это. − Итак, – холодно выдохнул он. – Судя по нашим данным, ты, действуя по приказу Царицы, оставил действующему магистру угрозу, желая поднять шум и подточить веру жителей в рыцарей, после убить ее и, пользуясь неразберихой, занять место советника, тем самым предоставив Фатуи прямой доступ к Ордо Фавониус. Я где-то ошибся? Петр покачал головой, и Дилюк продолжил. − Тем же днем ты заметил слежку. Проследив за Тай, ты вышел и на меня и, полагаю, вполне ясно узнал, несмотря на маскировку. А после напал, испугавшись, что я признаю тебя по портрету. − Я вспомнил маску. Догадался, что она могла быть только у тебя, − кивнул он и вдруг слабо усмехнулся. – Но до портрета мне дела не было. Прошло много лет, ты и на улице меня не узнавал, что говорить о наброске… По злой случайности, у этой девушки также было забытое мной перо – а вот в том, что ты узнаешь его, я уже не сомневался. − И поэтому ты украл сумку Тай. Это ясно, − подвел черту Дилюк. – Почему потом-то сбегал? Больше улик у меня не было. − Но ведь хозяин той гостиницы сказал, что ты ищешь «старого друга»? – на лице Петра впервые скользнуло удивление. – Я подумал, ты узнал меня во время схватки. Дилюк едва сдержал смешок. Да уж. Должно же было так случиться, что его незамысловатая ложь столь точно попала в цель… − Это была просто отговорка. Я искал любых людей, приехавших из Снежной. − Вот как, − покачал головой Петр. – Выходит, я зря запаниковал. А ведь после этого мне и пришлось изменить весь план. Действовать в городе должен был Эммерик, и он неплохо справлялся до недавнего времени. Мы же должны были заняться магистром. Увы, наши планы сломались вновь: ты решил сопровождать ее, и нам втроем было уже не справиться с вами. Тогда я решил все же объединиться со вторым отрядом, бывшим в то время у границ Ли Юэ… − И поджег винокурню, чтобы задержать нас вдали от города и поближе к границе, − задумчиво закончил Дилюк. Петр кивнул. − Однако Хеди рассказала обо всем Ордо Фавониус. План вновь провалился. Я собирался действовать дальше, но рыцари оказались быстрее в своем расследовании. Остальное тебе известно. Дилюк задумчиво выдохнул. Череда случайностей, череда выборов – и вот они здесь. Как и тогда, история складывалась причудливыми и неожиданным фигурами. − И ты не думал, что Царица подставит тебя? – не удержался он от вопроса. – Для Фатуи ты тоже предатель и всегда им будешь – а тут такое доверие… − Таков приказ, − упорно, с усталой нотой в голосе ответил он. – Если так угодно Царице, то пусть. Так я считал. − Такая преданность… − мрачно ухмыльнулся он без всякого смеха в голосе. – В самом деле, становится завидно. Петр не дернулся, ни залился гневной краской. Лишь глаза его подернулись старой, уже давно привычной грустью. − Кажется, я задолжал тебе объяснение. − Ты много чего мне задолжал, − хмуро заверил Дилюк. – Можешь начать с этого. Он кивнул и задумчиво увел взгляд, словно подбирая слова. Но в нем не было испуга или ужаса, хоть он и находился под арестом и напротив человека, имеющего более чем достаточно причин его ненавидеть. С уколом странной, цепенящей, словно яд, досады Дилюк отметил, что в этом он похож на него самого те долгие семь лет назад. Так смотрят люди, которые дошли до края и не видят уже ничего страшного в том, что их могут столкнуть – не придется шагать самим. − Забавно вышло… Я все это время думал, что ты единственный мог бы меня понять, и вот, и правда тебе исповедуюсь, − вздохнул наконец Петр. – Ты ведь пришел в Снежную, чтобы отомстить за отца… Скажи, а ты знал, что мои родители были Фатуи? Что их убили буревестники? Дилюк промолчал, едва сдерживаясь от желания увести взгляд. Ему и не требовалось отвечать: Петр понимающе кивнул, продолжая. − Конечно, ты знал. Андрей не мог не сказать тебе. Я все удивлялся, почему он мне-то не сказал? Я ведь постоянно его допытывал. И я ведь был зябликом. Им полагается доверять, знаешь? Потому что он боялся, крутилось на языке. Потому что Андрей всегда боялся, что, если он тебе скажет, ты разозлишься и уйдешь. Потому что он знал, что у тебя остались родственники, что где-то тебя ждут и примут как сына, но беда была в том, что ты успел стать сыном ему. − Мне рассказала одна женщина. Случайно встретились, а потом оказалось, что она из моего родного села, погоревшего в той битве. Она была соседкой моих родителей. Все хвалила их… Говорила, они были чудными людьми, всем помогали, во мне души не чаяли. Даже показала фотографию и проводила к их поминальному костру, а я так и не решился назвать свое имя. Я все стоял там, напротив костра, и думал о том, как ты мстил за отца. А мне кому было мстить, Люк? Буревестники-то мне тоже семьей были. На кого мне было злиться? Дилюк неотрывно смотрел на него, вслушиваясь в простые слова, сухо падающие на пол. И все же он не смог сдержать первого порыва и коротко оглянулся в сторону Кэйи. Тот смотрел на Петра со странным, слишком серьёзным и глубоким вниманием. − Я начал искать других родственников. Ну, раз та женщина выжила, то и еще кто-то мог, да? Так и вышел на Фатуи. Вначале избегал их, как мог. А после разговорился с одним парнем из них, он пообещал помочь… Представляешь, выяснилось, что мой дядя жив, здоров и тоже Царице служит. Девятая рота, младший офицер – они защищают людей Ли Юэ от скверны из Разлома, рискуя собой. Я им жутко гордился, ха… Жаль, что так и не встретились. − Поэтому ты нас предал? Провел Фатуи прямо в укрытие? – уточнил Дилюк. – Из фамильной гордости и мести за родителей? К его удивлению, Петр покачал головой. Когда он заговорил, голос его стал тверже, Он прямо взглянул на него, и взгляд его стал ярче. − Я все думал, сколько еще сел должно сгореть из-за этой войны, сколько детей остаться сиротами? Буревестники не могли победить. Они могли лишь бесполезно сопротивляться, но их сопротивление несло потери для остальных. Ты знаешь, Царица никогда не желала зла Снежной. Она вообще никому не желала зла. Она строит приюты, борется с неравенством, с безграмотностью… Она желает справедливости, даже если идет к ней не самыми чистыми методами. − И ты в это веришь? – поинтересовался он. – Фатуи убили моего отца, вообще никак с ними не связанного. Чем он мешал ее справедливости? − Откуда у человека, никак с Фатуи не связанного, взяться глазу порчи? Всколыхнулась злость. Дилюк стиснул кулаки, сдерживая первую ее волну, но гнев утих так же быстро, как поднялся. Он видел: Петр отнюдь не пытался его оскорбить. Он смотрел чуть виновато, но открыто, словно заранее ожидая вспышку, но отказываясь лгать. Он силой затолкал ядовитую, застарелую ярость глубже под сердце. − И я не делал этого, − добавил тот неожиданно. Дилюк вскинул на него взгляд, невольно застигнутый врасплох таким признанием. – Я сам долго в это верил. Мне так говорили: что я сам провел отряд. Но теперь я вспоминаю, это не так. Да, я не был достаточно осторожен. Я сказал, что поговорю с Андреем, а после эмоции помешали мне заметить слежку… − Ты все еще… − процедил Дилюк, но Петр прервал его. − Да, я все еще предал вас. Все, что случилось в тот день – моя вина. Точно так же, как моя служба Царице была искренней. Я верю в ее идеалы, но… − он тяжело, порывисто вздохнул. – Этот приказ был жесток. И я сознаю, что это не самое жестокое из всего, что делали Фатуи. Я так и не смог узнать, за что был убит твой отец, хотя видят Семеро, я пытался. И пусть капитан Тарталья по-своему хороший человек, я знаю, что остальные Предвестники иногда… переходят все допустимые черты. − Ты предашь Царицу? – спросил он. Петр ответил не сразу. Какое-то время он молчал, сцепив на столе руки. − Нет, − наконец отозвался он. – Хватит с меня предательств. Я просто хочу, чтобы Снежная процветала. Мою страну раздирает война, и я хотел, чтобы она прекратилась, даже если для этого придется сменить сторону. Я… Я хотел бы, чтобы мне вообще не пришлось выбирать между двумя сторонами. Мне просто хотелось, чтобы никому больше не пришлось. Чтобы людям, хорошим, добрым людям, верящим в хорошие вещи, не приходилось умирать от рук друг друга. Я верил, что это необходимое зло на пути к миру, Люк. Полагаю, я ошибался. «Не называй меня так», жгло язык злостью. Он не имел права называть его так. Не после всего, что случилось. Но ладонь его все еще помнила шершавость грубой нити – такой потертой, словно ее всегда носили на шее. Дилюк промолчал, заставляя ярость утихнуть. Петя же был подростком, тоскливо подумал он. Им надо было найти слабое место в их защите, чтобы пробраться к самому сердцу буревестников, и они так отлично сыграли на его идеализме. «Ради общего блага». Да. Это то, во что бы он поверил. И они помогли им. Они помогли им невнимательностью, молчанием и отторжением. И все закончилось так: бестолково и трагично. − Почему ты не выбросил перо? – спросил он наконец. − Я не смог, − просто ответил Петр, усмехнувшись. – Сколько раз пытался его сжечь, а все рука не поднималась. − Вот как. Он обернулся на Джинн и молча кивнул ей, вставая. Дилюку больше нечего было спросить, но чувство недоговоренности все равно тяжестью лежало на плечах. Они и правда узнали все необходимое – видимо, Петр подозревал, что, если он не будет достаточно сговорчив, могут надавить на солдат его отряда, попавших в плен. А может, он и правда так смертельно устал, что даже не имел сил изворачиваться и лгать. Боги знают. В любом случае, все было закончено. Все, от чего он так долго сбегал, наконец нагнало его – теперь он мог с чистой совестью оставить свое прошлое позади и не оглядываться. Разве нет? Когда он уже взялся за ручку двери, его догнал голос; возможно, ему лишь показалось, но в нем скользили до боли знакомые нотки. − Скажи… ты ненавидишь меня, Люк? − Ты чуть не убил Джинн, предал буревестников, ранил Тай… Какого ответа ты ждешь от меня? – сухо бросил он, не оборачиваясь. − Конечно, − спустя паузу отозвался Петр. Голос его трескался, как лед. – Конечно. Я понимаю. Дилюк обернулся. Возможно, ему не стоило говорить, но Петр смотрел прямо и честно – а в зрачках его тлела та же горечь. Возможно, ему правда не стоило говорить. Но Дилюк знал, ему осталось недолго; он хорошо знал, как выглядят травмы от глаза порчи, которые уже не заживут. Если эти простые слова смогут утешить давнюю рану – что ж, он не пожалеет, что сказал их. − Андрей приказал не преследовать тебя и не считать предателем, − негромко произнес он. – Я признаю этот его приказ. Тогда и сейчас. Романский всегда схватывал на лету – Дилюк знал, он поймет и теперь. Петр вскинул на него взгляд, живой и потерянный, и на дне его глаз словно мелькнула огненная искра, тут же угасшая. Медленно-медленно он опустил голову, а плечи его чуть заметно дрожали. Тяжесть недоговоренности рухнула, отпуская удавку вокруг шеи. Может быть, мысленно выдохнул Дилюк, Барбатос присмотрит за Петром Романским. Кто знает, может быть, в этот раз беззвучный плач, угасавший в рокоте дождя, наконец утихнет. Дилюк надеялся, что так. Он вышел из штаба, полной грудью вдохнул терпкого дождливого воздуха. Прислонившись спиной к стене, укрытой небольшим навесом, он бесцельно наблюдал, как одинокая девушка тренируется с мечом, яростно избивая манекен, несмотря на ливень. У нее была не совсем правильна поза, машинально отметил он. Руку надо держать чуть выше. Ровно та же ошибка, что и Пети в свое время. Дилюк не мог не замечать, как сильно он изменился. Исчезли озорная усмешка, вечные ссадины на лице и звонкость голоса; что-то было утеряно навсегда, и сейчас он сознавал: это был одновременно тот же самый и совсем другой человек. А еще Дилюк не мог не понимать: этот офицер со спокойным серым взглядом, ровным голосом и тихой, но безмерной заботой о своем отряде был похож на Андрея, как отражение в речной глади. Он запрокинул голову, всматриваясь в укрытое тучами небо. Петр был похож на Андрея, как бы дряно на душе не становилось от этого простого факта. И он был похож на самого Дилюка. Некоторые ошибки настолько страшны, некоторые потери прожигают таким непереносимым чувством вины, что от них остается только бежать, обманывая себя, задыхаясь от ненависти к себе и прячась за масками. − Дилюк? Он, помедлив, оглянулся. Джинн стояла рядом, обеспокоенно глядя на него. − Я в порядке, − заверил он. – Просто хотел побыть один какое-то время. − Понимаю, − выдохнула она, однако, вовсе не спеша уходить. Рука ее нашла его, и Дилюк сжал ее ладонь в ответ. Он ничего не говорил, но этого и не требовалось. Некоторые ошибки ужасны настолько, что после них невозможно вернуться, но он мог хотя бы попытаться. Стыд и позор на его голову, что, чтобы он осмелился на это, все должно было рушиться по частям. Стыд и позор вдвойне за то, что по итогу оказалось: никто уже ни в чего не винил его. Ну, почти никто. Гремел дождь. Дилюк смотрел на эту девушку, устало, но упрямо отрабатывающую удар, и видел молодого себя. Впервые он не ощущал злости. Тот юноша был слаб, и он тоже постоянно неправильно исполнял эту стойку, за что неизбежно получал нагоняй. И тот юноша сделал все возможное, чтобы предотвратить приход злой судьбы. Дилюку тоже не в чем было его винить. Он достаточно убегал. Пора было остановиться. Он медленно достал из внутреннего кармана плаща конверт. Пару секунд он так и держал его в руках, отрешенно разглядывая фамильную печать, скрепляющую воском бумагу. Что за идиот придумал, что возвращаться – это путь слабых… Возвращаться дьявольски страшно и тяжело, особенно если ты гордый упрямец, возомнивший себя вечным одиночкой, пусть и тянущимся к каждому костру. Дилюк неосознанно коснулся глаза бога, ощутил на кончиках пальцев тепло. Мондштадт всегда был его огнем. Сгорай дотла за свой город; гори за его свободу. "Тогда и сейчас", ха? Он молча протянул конверт Джинн. Она удивленно вскинула брови, но не переспросила, вместо того разламывая печать и доставая письмо. Несколько мгновений она бегло читала его. Дилюк едва сдержал усмешку, заметив, как Джинн резко нахмурилась, словно не слишком-то веря своим глазам. Пальцы ее сжали письмо. − Должен же хоть кто-то не давать тебе так перерабатывать, − хмыкнул он. Пальцы его легко опустили лист, привлекая внимания Джинн к себе, коснулись ее щеки. Так знакомо, так ужасно близко – круг замыкался вновь. Дилюк, не сдержавшись, молча притянул ее к себе, обнимая и пряча лицо в чужом плече. Он чувствовал, как плечи сводило дрожью. Это не было легко, ничего из этого; но он больше не был и один. «Спасибо», хотел сказать Дилюк, «Спасибо, что вернулась. Спасибо, что вернула мне самого себя». Дождь скорбел, унося тонкими ручейками между камнями печаль, и ветер праздновал.***
Дилюк открыл тяжелую дверь, звеня ключами. Свет факела заплясал на камнях камеры. Хеди, все такая же спокойная, подняла голову, оглядывая их. − Суд уже начинается, − пояснила Джинн, стоя рядом. Хеди кивнула, вставая и оправляя свою накидку. Она не была напугана или убита горем: казалось, ее судьба все еще более чем ее устраивает, и она ни о чем не жалеет. − Какой примерно приговор меня ждет по вашим законам? – поинтересовалась она. − Зависит от решения суда, − пояснила Джинн. – Но твое сотрудничество с рыцарями будет учтено, как и все остальное. Полагаю, не слишком жесткий. Хеди хмыкнула, кивнув своим мыслям, и оглянулась на окно, сквозь которое в комнату падал солнечный свет. На подоконнике примостился ворон. Цепким умным взглядом он, сквозь стекло, наблюдал за ними. Хеди легко махнула рукой, но тот не шелохнулся. Она повторила жест, уже настойчивей, и птица медленно, словно нехотя, взлетела и направилась прочь. − Тогда ведите, − спокойно кивнула она, вновь оборачиваясь на них. Дилюк закрыл дверь за ними. Хеди, не сопротивляясь, следовала за Джинн, и осанка ее оставалась привычно гордой, но лицо отражало какое-то сомнение. Вдруг она приостановилась, оглядываясь на Дилюка. − Что случилось с командиром? – спросила она, глядя прямо ему в глаза. Он сдержал порыв отвести взгляд. − Он скончался из-за травм, нанесенных глазом порчи. Мы сделали все, что могли, но причиненный вред был необратим. Хеди медленно кивнула и опустила голову. Пальцы ее трепали края бинта на обожженных ладонях. Вдруг, ни к кому не обращаясь, она тихо, хрипло запела. Ее акцент обострился, причудливо обтекая знакомые слова. Сердце Дилюка сжалось. Джинн изумленно взглянула на нее, явно тоже узнавая напев: звонкий, монотонный, словно убаюкивающий старые раны. Эта песнь родилась пять веков назад, когда в долине, испещренной обломками мечей, люди сражались под алым небом, зная, что в этой жизни им осталось лишь встретить смерть. Эту песнь пели до сих пор воины Мондштадта, провожая павших друзей. Но Хеди не знала этого. В ее причудливом напеве чуждые ей слова теряли смысл, сливаясь в странную песнь, звонкую и одновременно горестную. Ее никогда не знали в Снежной, но Хеди пела ее сейчас, на языке Мондштадта. Был только один человек, способный научить ее этому. Дилюк так никогда и не сказал, что она значила. Пете нравилась эта песнь за ее легкость, ее ветреный перелив, за чистоту звука. Дилюку никогда не хватало смелости сказать, что ее легкость была колыбельной для зияющей боли в груди. Ладонь угольком жгло пепельного цвета перо. Дилюк сжал руку и тихо подхватил знакомый напев, прощаясь.