***
Холодный ветер стегал по лицу и рукам, но Дилюк почти не чувствовал этого. Снег скрипел под подошвами сапог. Вереница его следов уже затерялась, заметенная метелью, никогда не утихавшей. Он остановился под небольшим горным навесом, защищавшим небольшой участок земли под ним от слишком сильных порывов ветра. Рядом удобно росли несколько сухих деревьев, с которых легко можно было собрать хвороста. Да. Пожалуй, это было хорошее место. Вскоре ветви уже были аккуратно и умело уложены, образуя кострище. Он несколько минут неподвижно смотрел на него, все еще сомневаясь. Даже сейчас, зайдя так далеко, он не был уверен. − Люк. Андрей легко хлопнул его по плечу и протянул флягу. Дилюк взял ее, ощущая теплоту металла, и отхлебнул. Горький травянистый настой обжег горло терпкостью. Вернув флягу, он искоса взглянул на Андрея, прислонившегося к забору. Тот задумчиво оглядывал деревушку – одну из немногих в Снежной, где они были желанными гостями. Он всегда казался спокойным, но за этот год Дилюк научился замечать по чуть стиснутым кулакам, по поджатым губам и напряженности в плечах его тревогу. − Дурные новости? – поинтересовался он. Андрей медленно кивнул. − Анатоль передал, что в Морепесок нам путь закрыт. Местные сдадут нас Фатуи сразу же. Информатор тоже колеблется, его беспокоит риск для его семьи. Доверять ему уже нельзя. − Проклятье, − от души бросил Дилюк. – Весь план насмарку из-за этих трусливых бестолочей, чтоб им под лед провалиться. − Не говори так, − в тоне Андрея скользнуло осуждение. – Это их решение, и его тоже надо уважить. Мы придумаем новый план. − Уважать их? – переспросил он. – Они спутали нам все карты своим упрямством. − Это их выбор, и они имеют право на него, − возразил он. − Мы не Фатуи, чтобы требовать от каждого верить нам. В конце концов, кто сказал, что наши взгляды обязательно являемся истинными и для них? − Лидер восстания, который не верит в собственное дело – это путь к поражению, знаешь ли. − Я верю. Я верю, что мы обязаны делать то, что должны, то, что считаем верным. Но я также верю, что нельзя осуждать человека, который поступает по совести, даже если это делает его твоим врагом. Мир – сложная штука, Люк. Возможно, сложись судьба иначе, те, с кем мы теперь сражаемся, могли бы стать нам добрыми товарищами. Но раз уж мы должны сражаться, то мы будем делать то, что должны, − Андрей оглянулся на него; глаза его были ясными и живыми. – Я верю в Снежную, где каждый может свободно говорить о своей вере. И я знаю, Люк, однажды мы все увидим ее. Так как же, невольно спрашивал себя Дилюк, глядя на незажженный костер, как же все могло закончиться так? Как Андрей мог не подумать о том, что даже те, с кем осталась часть его сердца, могут сделать иной выбор? Почему не задумался о том, сколько горечи может таиться в чужой, непонятной совести? Дилюк не знал. Он и не искал ответов сейчас. Это было прошлым, и метель заметала его вместе со следами. Он не хотел никого судить; все, что ему оставалось – это воздать последнюю честь тому хорошему, что он помнил. По крайней мере на это он был способен. Дилюк достал из кармана пепельное перо, воткнул в снег рядом со сложенными ветвями. Помедлив, он все же коснулся рукой дерева. То затрещало, радостно встречая огонь. Вскоре костер уже пылал, растапливая снег и согревая воздух. Пахло пряным еловым дымом. Дилюк выпрямился. Какое-то время он, сложив вместе ладони, молча смотрел на памятный костер, а после медленно пошел обратно, спускаясь с Драконьего Хребта. На полпути он обернулся. Дым тонкой струйкой поднимался в воздух, где его подхватывал ветер. Дилюк усмехнулся. Кто знает. Может быть, ветер будет добр к ним и донесет этот дым до Снежной.***
Когда он вернулся, уже было едва ли не поздно. Поздние лучи игрались в витражах собора, переливаясь цветными бликами. Людей было немного, но несколько капитанов все же пришли посмотреть на посвящение. Среди них Дилюк заметил и Кэйю, усмехнувшегося в ответ на его взгляд. Джинн уже ждала его, стоя рядом с одной из колонн. Дилюк улыбнулся и поспешил навстречу. Формально никто не посвящал вступающих в Ордо Фавониус в рыцари – в Мондштадте, лишенном правителя, и некому было это делать. Это звание было лишь символом взятого перед самим собой обязательством. Поэтому всю эту церемонию назвать «посвящением» можно было разве что очень условно – скорее, это было ритуалом признания, знаком открытости и чести. И, пожалуй, это делало ее еще более сокровенной и важной – в городе свободы дорого стоит решение отдать себя служению ему по собственной воле. Джинн обернулась и выпрямилась. Лицо ее сделалось серьезным. Дилюк молча подошел к ней и опустился на одно колено, на вытянутых ладонях протягивая меч. Она взяла его в свои руки. Он помнил слова клятвы, и произносить их было так легко, что Дилюк не мог сомневаться: здесь нет ошибки – это и есть то, во что он верит. − Я клянусь, что отныне посвящу свое сердце и свою жизнь Мондштадту и буду защищать его до последнего своего вздоха. Я клянусь защищать его свободу, его народ и его земли. Я клянусь обнажать меч не для убийства, но чтобы развеять тучи, закрывшие небеса. Я приношу эту клятву перед Барбатосом, перед свободными людьми Мондштадта и перед собственной честью, и да будет тысяча ветров свидетелями ей. − От имени рыцарей Ордо Фавониус и Ваннессы, его основательницы, я признаю твою клятву, − отозвалась Джинн. Раскрытые ладони вновь ощутили тяжесть меча и холод его лезвия. – Возьми свой меч и неси его с честью, Дилюк Рагнвиндр, ведь теперь ты наш брат. Он встал, поднимая голову. Его одолевало странное чувство – прошло так много лет с тех пор, как магистр Варка точно так же твердо и ясно смотрел на него, впервые принимая в ряды рыцарей. Тогда еще совсем мальчишка, он едва сдерживался, чтобы не обернуться на сидящего позади отца, чувствуя на себе его довольный взгляд. Дилюк не оборачивался и сейчас. Он знал, что не увидит его за своей спиной. Теперь это больше не было мечтой Крепуса, а лишь его собственным выбором, но Дилюк надеялся: если дух отца и наблюдает сейчас за своим блудным сыном, во взгляде его нет ни стыда, ни осуждения. − С возвращением, − негромко, только для него, тепло произнесла Джинн, прикалывая на отворот его пиджака значок, поблескивающий позолотой в закатных лучах. Дилюк улыбнулся и убрал меч в ножны. Вот и все, подумалось ему. Все закончилось, и он вернулся в ту точку, откуда начал свой путь семь лет назад. Все изменилось за это время, как изменились и они. Если их выборы привели их обратно, значит, их желания всегда были истинными. Город встретил их вечерней суетой. Джинн коротко поясняла первые инструкции, объясняя – по большей части, напоминая – его новые обязанности и задания. Кэйя шел рядом, необычайно довольный, и это настораживало. − И еще… В силу обстоятельств и учитывая твои недавние заслуги, экзамен, как таковой, проведен не был, − Джинн старалась сохранить строгий тон, но в нем все равно скользила улыбка, − но это не причина не учить кодекс. − Поверь, я его знаю, − поспешно заверил он, внутренне молясь, чтобы Джинн хватило милости не устраивать полноценную проверку. В самом деле, он помнил его достаточно сносно, чтобы не вызывать вопросов, а в остальном… Что ж, на практике он всегда мало пригождался. − Хорошо, если так, − по взгляду Джинн он вполне ясно читал, что она догадывается о его опасениях. – Тогда это все. Остальное тебе завтра расскажет Кэйя. − Почему он? – поинтересовался Дилюк. Кэйя улыбнулся еще шире. − О, так ты не знаешь? – елейным тоном отозвался он. – В моем отряде в последнее время не хватает людей, а тут так удобно появился новобранец… − Джинн, скажи, что это шутка, − взмолился Дилюк, куда больше наигранно, чем всерьез. Та качнула головой, сдерживая усмешку. − Отнюдь. Пока ты в должности обычного рыцаря, Кэйя будет твоим капитаном. Я уверена, вы отлично сработаетесь. − Он же меня прикончит. − Что за жестокие слова, − цокнул Кэйя. – Где твоя субординация? − Или я его. Джинн фыркнула, и Кэйя коротко рассмеялся следом. Дилюк не сдержал улыбки. Тепло разливалось внутри медом. Огонь не умирал, задыхаясь в пепле, и не бушевал пламенем – горел ясно и ровно, и, пожалуй, ему больше нечего было желать. Кэйя настаивал на том, чтобы зайти в таверну и отпраздновать такое дело, мягко намекая, что им в силу обстоятельств полагается скидка. Джинн, вопреки всему, свободно смеялась, словно впервые за долгие годы на время сняв с плеч бремя обязанностей. Город шумел, принимая их в свою суету, укутывая гомоном и чувством счастья.***
Никем не замеченный, из таверны выскользнул бард в зеленом плаще. Прислонившись к стене, он достал из кармана монетку и подбросил ее в воздух. Она сверкнула золотом в свете фонаря и тут же оказалась вновь ловко поймана. Какое-то время бард молча глядел на свои стиснутые ладони, словно раздумывая, стоит ли разжать их и посмотреть на выпавшую сторону, а после, так и не взглянув, убрал монетку обратно. Неслышным, легким, словно поступь бриза, шагом он пошел прочь из города, негромко мурлыча что-то себе под нос. Следовавший за ним ветер подхватывал его напев и уносил прочь. На мосту бард остановился, облокотившись на ограждение и вглядываясь в сумрак. На лице его отразилась мягкая, слишком взрослая для его юности улыбка. Там, под добродушным взглядом стен Мондшдадта, по берегу Сидрового озера шли трое рыцарей с сердцами, сплетенными из огня. Бард знал: они будут праздновать всю ночь, вновь юные, и мир целую ночь снова будет простым и ясным.