Тлеющий огонь

Кэйя и Джинн переглянулись. В их глазах Дилюк отчетливо читал смесь удивления и растерянности и поспешил спокойно объясниться. − Я знаком с мечом и, полагаю, не успел растерять навык владения им. Людям можно будет сказать, что у меня есть деловой интерес – вы удивитесь, как многое можно объяснить этим. И я недурно знаком с традициями Снежной и повадками Фатуи. Как минимум, я единственный здесь, кто знает их язык. К уже его удивлению, Кэйя кивнул, одобряя идею. При этом вид у него был настолько довольный, что, не случись все настолько случайно, Дилюк бы заподозрил, что он что-то такое и планировал изначально. − Но разве это не отвлечет вас от дел на винокурне? − протянула Джинн, сомневающаяся заметно больше. − Ни капли, − заверил Дилюк. – Беспокоиться не о чем. Винная индустрия Мондштадта не рухнет за неколько дней моего отсутствия. − Слава Барбатосу, − не удержался от комментария Кэйя, заслуживая два выразительных взгляда. − В таком случае… Я безмерно благодарна за помощь и с радостью приму предложение, − подытожила Джинн, улыбнувшись, и тут же серьезно продолжила. – Я собиралась завтра с утра отправиться в Спрингвейл. Все равно надо сообщить семье госпожи Тай обо всем случившемся, а теперь ещё и это письмо. Тогда в семь утра встретимся у выхода из города? Кэйя издал сдавленный смешок. Дилюк очень хорошо понимал, почему, и от этого становилось еще досаднее. Что поделать, если не все в этом мире рождены жаворонками. Если бы он хотел, то он бы тоже много чего припомнил: например, о том, как некоторые жаворонки засыпали прямо посреди службы. − Что-то не так? – недоуменно уточнила Джинн. − Да просто господин Дилюк… − начал было Кэйя, но быстро оказался прерван. − Все хорошо, − заверил он. – Я понял план и буду ждать вас завтра. Но до тех пор, боюсь, у меня еще есть дела, которые требуют решения. Поэтому, если ко мне больше нет вопросов, позвольте откланяться. Вопросов не оказалось, и потому он, попрощавшись и еще раз заверив пару небольших деталей, вышел из кабинета. Бросив взгляд на старинные настенные часы на стене штаба, Дилюк задумчиво кивнул своим мыслям. Время шло к пяти часам дня. Конечно, еще было рановато, но лучше уж дождаться неизвестного на месте и – что было наиболее вероятно – убедиться, что они абсолютно незнакомы, а уж после строить планы. Дилюк только сейчас задумался над тем, что конкретно он собирается делать, встретив подозреваемого. По-хорошему, ему следовало бы попросить рыцарей арестовать его, но у него не было ни одного прямого обвинения, зато такой ход неизбежно вызвал бы массу вопросов. Оставалось лишь придерживаться обычного плана: получше разглядеть внешность неизвестного, извиниться за причинные неудобства, а после поручить кому-нибудь из своих агентов проследить, не уйдет ли он куда из гостиницы. Для такого простого дела он может найти человека и без Тай. К горлу подступил ком. Это значило рискнуть еще одним человеком. Дилюку категорически не нравилась эта идея, но сам он нарываться на рожон не мог: слишком большой риск, что его опознают, и тогда проблем не оберешься. Ничего не поделать. Впрочем, он еще посмотрит по ситуации. По дороге он вновь заметил того же барда, безустанно играющего на лире. Ветер легко трепал его зеленый плащ. Людей вокруг стало заметно меньше, но не похоже, чтобы это его волновало. Дилюк невольно приостановился, слушая. Он знал толк в искусстве, воспитанный в любви к нему с детства, и теперь с изумлением отмечал, что владеет инструментом малец превосходно. Надо будет позвать его выступить в «Долю ангела» как все это закончится. Сам юноша, между тем, заметил внимание к своей персоне и озорно улыбнулся. Дилюк приметил рядом с ним на краю фонтана берет, в котором под солнцем сверкали несколько монет, и не удержался от искушения. Пошарив в кармане, он нашел там золотой и, подойдя ближе, кинул его к остальным. Бард, не отвлекаясь от игры, театрально склонил голову в знак благодарности. − Могу исполнить песню для вас, − предложил он звонким юношеским голосом, в котором словно звенели колокольчики. − Лучше помолись за меня Барбатосу в своих песнях, − усмехнулся Дилюк. – Мне удача сейчас лишней не будет. Глаза барда рассмеялись вслед за ним самим. Песня, легкая и веселая, летела в воздухе, переливалась в каплях фонтана. − С превеликой радостью. Дилюк никогда не был тем человеком, которому прочат карьеру священнослужителя. Но все же, кто знает, может, Барбатос, будучи архонтом песен, и правда прислушается к этому барду и присмотрит за Джинн? С этой мыслью, смешной и детской, он направился дальше. Он не видел, как за его спиной бард достал из берета ничем не примечательную золотую монетку и с прищуром посмотрел через нее на солнце, словно разглядывая что-то на чистом металле, прежде чем отбросить к остальным. Взгляд его сделался задумчивым, а пальцы машинально перебирали струны лиры, выводя давно позабытый напев. К несчастью, благословление архонта явно не сошло на Дилюка по цене всего одной монеты. Стоило ему переступить порог гостиницы, как он заметил обеспокоенное лицо Гёте. Приметив его, старик лишь еще больше нахмурился. Дилюк заподозрил неладное и быстро подошел к нему. − А, молодой господин Рагнвиндр, − вдохнул он и строго продолжил. – Ошиблись ли вы или намеренно ввели старика в заблуждение, да только ваш друг, я бы сказал, не столько друг, сколько старый должник. Вероятно, удивление на лице Дилюка было достаточно заметно и искренне, и Гёте, вновь тяжко вздохнув, все же смягчился и продолжил. − Выселился он. Пришел с пару часов назад, я ему и сказал, что вы его ждать будете. Он пошутил, мол, где только друзей не найдешь, о вас расспрашивать было начал, а как имя ваше услышал, так сразу в лице переменился да побледнел страшно. Он мне, конечно, пытался сказать, что все хорошо и он просто о деле важном вспомнил, да только кто ж тут поверит… − И правда… − пробормотал Дилюк, опираясь на стойку. Он ожидал, что подозреваемый будет недоверчив и даже догадывался, что он попытается скрыться с его глаз, но рассказанное владельцем было странно. Неизвестный не испугался того, что кто-то хочет с ним встретиться и, если верить Гёте, довольно спокойно принял это известие, но пришел в ужас от его имени. Выходит, они и правда знакомы? Неудивительно, что кто-то из Фатуи мог и помнить его, но такая реакция казалась Дилюку чрезмерной. Судя по словам Тай, он был человеком служивым, вряд ли низкого звания – с чего бы ему так пугаться его имени лишь из памяти о старом? Дилюк ощутил, как дыхание сбивается: то ли от злости за упущенную зацепку, то ли от дурного предчувствия. Что-то было не так. Что-то во всем этом было не так. Что-то ускользало. − Молодой господин Рангвиндр? – обеспокоенно позвал Гёте. Дилюк натянуто улыбнулся, запоздало осознавая, что за раздумьями принял излишне мрачный вид. − Прошу прощения, − с усмешкой в голосе отозвался он. – Но мало кому приятно слышать, что вместо друга они случайно столкнулись с должником, согласитесь. Что ж, − он шутливо вздохнул, выпрямляясь, − ничего не поделать. По крайней мере, отрадно, что платить по счетам не мне. − Ха! Семья Рагнвиндров никогда не оставалась в долгу на моей памяти, − хохотнул старик. – В любом случае, жаль, что я, кажется, подвел вас своей разговорчивостью. − Ничуть, − заверил Дилюк. – Скорее, это я доставил вам неудобства – и, конечно, постараюсь найти способ отплатить за них. А что же до этого непутевого должника… Семеро с ним, забудем. Со стариком Гёте всегда было легко сговориться. Вот и сейчас Дилюк был уверен, что он ясно считал намёк: дело это, может, и неважное, но лучше о нем не болтать. Правда, он был уверен, что Гёте расценил все по-своему, заподозрив, что его постоялец мог быть втянут в некоторую щекотливую ситуацию, и Дилюк не был бы рад, если бы она вскрылась. Тем лучше. До поры до времени лучше не привлекать к себе слишком много внимания ни со стороны жителей Мондштадта, ни со стороны Фатуи. Когда Дилюк вышел на улицу, уже вечерело, хотя дни еще и оставались по-летнему длинными. Внезапно налетевший прохладный ветер неприятно щекотал кожу. Дилюк задумчиво хмыкнул, поглядывая на небо. До винокурни было никак не меньше четырех часов, да и он вдобавок порядком вымотался за эти пару дней. А ведь завтра к семи надо быть у ворот города… Дилюк в целом не слишком жаловал ранние подъемы, а уж вставать до зари у него не было вовсе никакого желания. Пораздумав над этим, он решительно свернул к «Доле ангелов». Эта таверну открыли еще до того, как была отстроена винокурня, так что там предусмотрели комнату для хозяина. Спальня была аскетичной и скромной даже на вкус непритязательных мондштадтцев, да и шум из зала порядком мешал отдохнуть, но Дилюк не был привычен жаловаться на недостаток мягкости постели и роскоши. Он хмыкнул свои мыслям. Нередко за время его странствий кровать, даже самая худая и грозящая развалиться от каждого вздоха, почиталась за благоволение небес. Частенько и просто поспать хоть на голой земле было не самым простым делом… Когда он вошел в таверну, там царил привычный шум. Дилюк ощутил, как давящая все последние дни на плечи тревога немного отпускает свою хватку. Он любил это место так же сильно, как и винокурню, бывшую его родным домом. Говор жителей, шумно обсуждавших что-то за вином или кружкой сидра, неумелый напев, извлекаемый из чьей-то цитры, перезвон бокалов – все это странным образом успокаивало. Дилюк улыбнулся на приветственный кивок Паттона, стоявшего за стойкой, коротко убедился у него, что все в порядке и дела идут привычно бойко, и, отчасти внезапно для самого себя, предложил временно заменить его. Это было глупо: ему надо было немало обдумать перед завтрашним днем, вновь попытаться связать улики вместе и как можно скорее найти Хеди и ее командира, особенно теперь, когда он сам стал свидетелем их возможности проникнуть куда-то, где их вовсе не хотели видеть, и сделать там все, что они пожелают, но… Странным образом суета привычной работы бармена успокаивала и приводила мысли в порядок лучше любых размышлений. Дилюк протирал бокалы, разливал вино, смешивал коктейли, дружелюбно общался с посетителями, приглядывал за некоторыми особо рьяными пьяницами, и голова его между тем оставалась восхитительно пустой от любых мало-мальски важных мыслей. Он знал по опыту: если все улики смешиваются в один ком, ни к чему на первый взгляд не пригодный, надо отпустить все. Иногда лучшее, что можно сделать для решения сложной задачи – какое-то время не решать ее вовсе. А даже если нет, то он отлично отдохнет за этой спокойной рутиной. Когда вечер начал плавно перетекать в ночь, Дилюк, рассудив, что хорошо бы не только отдохнуть, но и выспаться, перепоручил обязанности обратно Паттону, и скрылся за небольшой дверью. Комната, служившая временной спальней, была маленькой, а из мебели здесь были только кровать, небольшой стол, стул к нему да мутное зеркало с умывальником. Стянув плащ, Дилюк с удовольствием опустился на стул, давая ногам наконец отдохнуть. К сожалению, новых мыслей по делу не было, зато у него появилась одна недурная идея. Он не был уверен, что кто-либо из соседей Тай знает, что с ней случилось и почему, зато он догадывался, кто мог что-нибудь об этом выяснить. Он достал из ящика стола письменные приборы и обрывок бумаги, попутно убрав маску Полуночного героя, которую по привычке таскал с собой – завтра в пути она точно не понадобится. Недолго подумав, он уверенно написал несколько строк, на этот раз не применяя шифр. Тот, кто был ему нужен сейчас, в шифре не нуждался. Закончив с письмом, Дилюк свернул его и тихо вышел в служебную дверь, ведущую на небольшой склад с провизией, захватил походя один из промасленных пакетов с выпечкой, а оттуда уже черным выходом прошел на улицу. Ночная прохлада ободряюще прошлась по телу, на этот раз не защищенному от холода привычным плащом. Дилюк огляделся и довольно усмехнулся, выцепив взглядом в свете фонаря нескладную фигурку. Вот и отыскался хозяин цитры, надрывающейся сейчас в чужих руках в зале. Дилюк молча подошел и негромко окликнул стоящего. Тот вздрогнул, уже успев задремать, слепо сощурился в темноту и наконец довольно охнул. − Вы, господин Дилюк… Что ж пугаете, − посетовал он. Дилюк хмыкнул и протянул ему пакет. Фридер – так звали юношу – шустро схватил его и деловито зашуршал бумагой. Вскоре, впрочем, он оставил несчастный пакет в покое, явно отыскав то, что искал. Находить послания, передаваемые с едой или кружками, он умел отменно. − Благодарствую, благослови вас Барбатос, − довольно проурчал он, уже откусывая кусок булки. − Чего здесь мерзнуть? Зайди в таверну, стол там для тебя найдется, − предложил Дилюк, наблюдая за Фридером, заметно проголодавшимся, но тот решительно мотнул головой. − И слушать, как там над моей цитрой издеваются? Упаси Семеро. Дилюк фыркнул. Вопрос о том, почему ж он сам тогда на своем инструменте не играет, он тактично не задал. Этот парниша был хорошим шпионом. Как бард, он часто ошивался во многих частях города, а по вечерам его легко было найти у таверны. Несмотря на взбалмошность и любовь к элю, он умел держать рот на замке и не попадаться без надобности, пусть он и казался Дилюку куда менее надежным, чем Тай, и имел куда меньше связей. Был, правда, у парня и один, но весьма значительный минус – он считал, что шпионить на двух людей куда приятнее, чем на одного. Его странное поведение часто объяснялось тем, что он здесь по поручению сэра Кэйи, имеющего – Дилюк ни на секунду в этом не сомневался – своих людей в городе. Это небольшое, но досадное обстоятельство заставляло Дилюка пользоваться талантами Фридера куда реже, чем хотелось бы. Однако сейчас был один их тех редких случаев, когда ему ничем не мешала потенциальная осведомлённость Кэйи о его расследовании. Все, что требовалось от парня – чуть внимательнее приглядываться к девушкам в плащах на случай, если среди них окажется уже известная им Хеди. При его умелости это не должно было быть сложным, да и шрамы всегда были хорошей приметой. Покончив с этим делом, Дилюк со спокойной совестью вернулся в комнату и, быстро сняв и уложив одежду, рухнул на жесткую кровать, почти сразу проваливаясь в сон. …Ему снилось празднество дня зимнего солнцестояния. Шумные и веселые, все члены близкого круга буревестников сидели вокруг, пили горячее северное вино и шутили: так праздновали самую длинную ночь. По левую руку от Дилюка был Андрей, непривычно бойкий и смешливый. Его светлые волосы, обычно ровно уложенные, сейчас были по-юношески растрепаны, верхняя пуговица рубашки вольно расстегнута, а лицо раскраснелось. Слева от него сидела Юта, дерзкая и звонкая, как и всегда – ей не нужно было вино, чтобы всегда занимать много места и быть шумнее всех. Она была похожа и нет на Андрея, как только могут быть похожи и отличны брат и сестра. На руке ее краснел рисунок сокола с расправленными крыльями. Под ним Юта скрывала полярную звезду, знак детей Очага, детей, выращенных под оком Царицы. Андрей своё клеймо не прятал, но предпочитал одежду с длинными рукавами. О Доме Очага они всегда говорили одинаково мало и коротко: то ли не помнили, еще детьми прибившись к буревестникам, то ли не хотели помнить. Неподалеку от них сидел Петя Романский, резво примостившийся с ногами на лавке и бойко играющий на выпрошенной на ярмарке домре. Подарок был чудесный и якобы приуроченный к успехам в учебе и Масленице, но на деле все понимали: Андрей парнишку просто-напросто баловал. Как и они с Ютой, Петя рано остался сиротой, но в Дом Очага попасть не успел: буревестники нашли и приютили его раньше, чем Фатуи. Впрочем, здесь он быстро стал всеобщим сыном и вырос в мальчугана бойкого и временами чересчур задорного, но отзывчивого. Дилюк скользнул взглядом по остальным лицам. С молчаливой улыбкой пила вино Ирина, целительница и близкая подруга Андрея: поговаривали, что она выросла в знатной и очень верной Царице семье, а потом тайно сбежала из дому наперекор всем вкладываемых в нее с детства принципам. Рядом что-то вполголоса говорил ей Анатоль. Дилюк все еще относился к нему с некоторым подозрением, на которое ему явно отвечали взаимностью. Ему, выросшему в Мондштдате, были чужды резкие взгляды Анатоля на всех Семерых. Никто здесь не любил Царицу, но Барбатос был добрым архонтом – и они долго спорили об этом, раз за разом обмениваясь колкостями. Дальше сидели и Василий, могучий в плечах, но мягкий и добродушный, и Айка, помогающая старику Власу на псарне ухаживать за ездовыми волками. Сам старик отсутствовал: верно, опять слег… Дилюк вдруг поймал себя на том, что ясно сознавал, что все это не более, чем сон, но странным образом это никак не умаляло правдивости происходящего. Он также сознавал, что это лишь осколок воспоминания, что многие из тех, кто сейчас сидит с ними за одним столом уже давно упокоились в снегу, но не ощущал ни скорби, ни надсадной боли сожаления. Было спокойно. Здесь было как дома. Он вслушался в поднявшийся галдеж. Музыка затихла. Судя по всему, теперь абсолютное большинство людей вокруг пытались уломать Ирину на гадание в честь праздника. Не удержался даже Анатоль, скептически настроенный к разного рода предопределениям и воле богов. Ирина была знаменита своим целительским даром, за который одна часть буревестников ее боготворила, а другая откровенно побаивалась, и целителем она была отличным, но еще большую славу ей принесло ее умение делать расклады. Слава эта была тем ярче и громче, чем реже она делилась с окружающими своим знанием о грядущем. Словно со стороны, Дилюк слышал и свой голос, уговаривающий ее о том же. Наконец Ирина сдалась, пряча в уголке губ усмешку, и, откинув с плеча черную косу, достала из кармана потрепанную колоду. Стол перед ней поспешно освободили. Карты замелькали в умелых руках. Дилюк поначалу следил за пестрыми картинками, заведомо тщетно пытаясь предсказать результат, но вскоре сдался и просто наблюдал за ее сосредоточенным лицом. Наконец, Ирина быстрым движение выложила последние две карты и задумчиво оглядела получившуюся – знакомую – картину. На лбу у нее залегла складка, выдавая хмурость. Дилюк ощутил словно чужую тревогу в сердце. Она принадлежала, догадался он, молодому ему. Все это – лишь воспоминание. Тот, молодой Дилюк, тревожится, потому что он лишь чувствует что-то дурное во вдруг ушедшем куда-то глубоко внутрь темном взгляде Ирины, что-то зловещее в пестром раскладе. Ирина между тем вздохнула и резким движением собрала карты обратно в колоду. На разочарованный возглас остальных она отозвалась своей обычной мягкой улыбкой. В улыбке этой не было ни капли фальши, и тревога затихла, убаюканная ей. − Карты сказали, − весело сообщила она, − что эта ночь будет долгой, а у нас вот-вот закончится вино. Ну-ка, принесите еще кувшин! Я против пьянок, но подобный день заслуживает такого праздника, чтоб на утро не вспомнить. Пока Ирина отсчитывала серебрянные монетки на руку Пете, поручая задобрить старую кухарку и притащить всем еще вина, Дилюк украдкой посмотрел на Андрея. Он внимательно следил за Ириной, но после качнул головой и улыбнулся, поднимая кружку. Лицо его было обычно спокойным. Дилюк знал, они будут пить до неприличия много сегодня. Возможно, Ирина так и хотела, чтобы никто больше не вспомнил ее гадание, ее хмурый взгляд и чуть дрогнувшие пальцы. И, зная, что она видела, Дилюк все равно не ощущал скорби. Здесь и сейчас ему было хорошо. Не было никакой лжи, не было условностей и противоречий, все было просто и понятно. Здесь правда было почти как дома. Когда праздник закончился, он помогал растащить тех, кто уже не мог никуда идти сам, по комнатам, размещая кого где. Когда зал наконец опустел, он выдохнул, устало опускаясь на стул. Ему нравился этот праздник, но после него всегда накатывало неприятное чувство пустоты. Ирина бесшумно появилась рядом, поставила напротив него кружку чая и присела напротив. Дилюк сделал глоток. Горло обожгло теплом. Чай был горячий и нежный на вкус. − Хорошая ночь, − зачем-то признал он. − Хорошая, − согласилась Ирина, − но тебе пора. Дилюк удивленно вскинул на нее взгляд. Этих слов не было в его памяти. Ирина мягко улыбнулась в ответ и тряхнула ладонью. Между пальцев скользнула карта. Перепутье, узнал Дилюк по наполовину стертому изображению. В прямом положении – новая возможность, судьбоносный выбор, важная встреча. В обратном – слом судьбы. Знак перемен. Знак того, что надо уходить. − Видишь? Тебе пора, − повторила она, убирая карту назад. Ее черты казались странно отчетливыми, выделяясь неестественно четко. Дилюк с досадой понял, что дело в том, что окружение вокруг нее истончается и тает в тусклом утреннем свете. Он знал, что Ирина права: ему пора, но все в нем желало остаться еще ненадолго. Он ушел и пообещал не оглядываться, но эта Снежная, Снежная того года, была совсем другой. Он был совсем другим. Ирина улыбнулась и встала, качнула головой, смахивая косу с плеча. Пальцы ее потушили свечку на столе, еще больше истончая пространство. Дилюк вдруг запоздало подумал о том, что, будь у них хотя бы еще немного времени, она могла бы погадать на Джинн. Это было глупо, и он понимал, что это не Ирина на самом деле, а всего лишь сон, причудливая форма воспоминания, но… Но что если… Ирина обернулась на него и усмехнулась краем губ. − Ты знаешь, − негромко сказала она, − в этот раз я гадала не на Андрея. Когда Дилюк проснулся, он долго бесцельно смотрел в предрассветную темноту. Он редко на самом деле вспоминал время в Снежной. То, что случилось в тот год, перечеркнуло все, придав даже самым теплым моментам металлический привкус крови. Теперь он помнил, это ощущалось так безмерно хорошо – быть одним из буревестников. Этого больше не было; этого больше не могло быть. Он думал об Ирине, об ее странных словах. Все, до того момента, как она сказала ему уходить, было настоящим. Каждая мелочь была незамутненной и истинной, кроме разве что чая. Да, конечно, теперь он вспомнил: этого чая, нежного и мягкого, пахнущего летом, никак не могло быть в Снежной. Его готовили только здесь, в Мондштадте, настаивая на засушенных одуванчиках.

***

Когда он к семи утра пришел к мосту, Джинн уже ждала его, облокотившись на ограждение и разглядывая поверхность реки. Заметив его, она улыбнулась и махнула рукой. Дилюк, еще порядком сонный, все же краем сознания вспомнил о манерах, вежливо поклонился и подхватил ее ладонь, легко прикасаясь к ней губами. Щеголять воспитанием, впрочем, было уже несколько поздновато, учитывая, что вчера при встрече он напрочь забыл о том, что приветствовать магистра надо несколько более официально, чем просто постучав пару раз в дверь. − Доброе утро, магистр. − Доброе утро, и не обязательно соблюдать этикет так тщательно, господин Дилюк, − коротко рассмеялась Джинн, первой начиная идти прочь от города. Он усмехнулся, следуя за ней. − В любом случае, рад вас видеть. Надеюсь, все в порядке? − Да, − улыбка Джинн несколько сникла. Она обеспокоенно обернулась, но тут же одернула себя. – Просто… Мне несколько непросто оставлять город. Особенно после того, что случилось с госпожой Тай. − Понимаю, − отозвался он. – Но уверен, сэр Кэйя справится со всем в ваше отсутствие. Если, конечно, не воспользуется свалившейся свободой для того, чтобы уничтожить все запасы винокурни, увы, также оставленной без внимания. Джинн осуждающе качнула головой. − Вы несправедливы к Кэйе. Он отличный рыцарь. «Любой отличный рыцарь легко становится отличным пьяницей», − едва не парировал Дилюк, но вовремя прикусил язык. Он все же был не в таверне и не с продавщицей на рынке, а с действующим магистром этих самых рыцарей. Стоило и немного попридержать излишние колкости. Несмотря на это, молчание между ними сразу стало чуть более напряженным. − К слову, − первой разорвала его Джинн, когда они уже порядочно отошли от стен города. – Сестра Барбара просила передать, что госпожа Тай идет на поправку, уже приходила в себя, но ничего не смогла сказать. Она сейчас спит, ей нужно восстановить силы после всего. Дилюк ощутил укол вины. Черт возьми, после всего произошедшего он поймет, если Тай решит вообще больше с ним не связываться. − Рад слышать, что опасность миновала, − искренне признал он. – Если вы не возражаете, магистр, я зайду к сестре Тай, сообщу ей об этом. Насколько я ее знаю, она наверняка ужасно переживает и уже вся извелась. К тому же, как я понимаю, Ордо Фавониус старается умалчивать обо всем происходящем? − Пока дело касается только меня, нет нужды в панике, – хмуро заметила Джинн. − Однако если в дело оказались втянуты посторонние люди, нам стоит по крайней мере предупредить жителей об опасности. Дилюк кивнул. Он был согласен с этим решением, пусть и подозревал, что Кэйя даже в случае, если опасность мирным людям на самом деле будет существовать, постарается не поднимать шум как можно дольше. − Говоря об этом… Можно ли задать вопрос, господин Дилюк? – между тем продолжила Джинн. – Что значит эта клятва? Я понимаю само послание, но почему именно такими выражениями? − Это традиционная клятва Снежной, − он задумчиво хмыкнул, подбирая слова объяснения. – Там довольно холодный климат. В особо же ясные и морозные дни в небе можно увидеть своеобразное явление: от солнца словно расходятся круги. Иногда они и сами напоминают небольшие светила, обрамляющие основное. Их и зовут ложными солнцами. − Это дурной знак? – поинтересовалась Джинн. − Можно сказать, − Дилюк пожал плечами. – Солнце считается источником жизни, воплощением некой высшей и благой цели. Ложные же солнца – это тоже цель, но… Несколько другого плана. Следовать за ним значит отрекаться от стремления к миру и жизни и искать смерти для себя или другого. Человек, ступивший на этот путь, при этом и сам отчасти мертв – бьющееся сердце, по поверьям, на такое искривление дороги не способно. Раньше было так, мысленно добавил он. Теперь целью каждого жителя Снежной должна являться Полярная звезда. Солнце и его отражения – исключительно ложная сказка небес. − Вы много знаете, − восхитилась она. − Отнюдь. Это просто довольно распространенный символ, вот и все. Джинн прикусила губу, но молча кивнула. Казалось, его простые слова чем-то обеспокоили ее, но причин своих сомнений она выдавать не торопилась. Разговор между ними окончательно затух, и остаток пути они шли в неловкой тишине. К счастью, им повезло хотя бы с погодой: солнце ярко светило и приятно щекотало кожу теплом. Они уже были близко к Спрингвейлу, когда Дилюк заслышал знакомый клекот и вскинул голову, прикрывая глаза от солнца ладонью. На губах невольно заиграла улыбка. Сокол привычно слетел на подставленную руку, перебрал лапами, удобнее устраиваясь на ней. В клюве он зажимал письмо. Дилюк хмыкнул и достал клочок бумаги, на что птица недовольно покосилась на него. Переносить почту его сокол вообще не слишком любил и несколько раздражался каждый раз, когда отправителю на хватало смелости привязать письмо к лапке. − Он так вырос, − восхищенно ахнула Джинн, с любопытством наблюдая за ними. Дилюк усмехнулся и протянул руку, на которой сидела птица, другой машинально разворачивая письмо. − Можете погладить, если хотите. − Разве соколы не кусаются? – с сомнением уточнила она. − Очень даже кусаются, − подтвердил он, мысленно припоминая все бесчисленные и очень болезненные клевки, которые он получал, пока они привыкали друг к другу. – Но этот приручен мной. Вас он не тронет. Занятый письмом, он не заметил, как щеки Джинн слегка вспыхнули. А послание и правда было занимательным, причем интерес даже представляла не только выдающаяся безграмотность Фридера, но и сама новость. Краем уха он услышал, как Хеди еще днем спешно ушла из города и направилась по дороге в сторону Спрингвейла… Похоже, у них есть неплохой шанс пересечься. Дилюк поднял взгляд на Джинн, думая было пересказать послание, но невольно весело хмыкнул. Джинн, до того мягко и нежно поглаживающая перья сокола, быстро смущенно отдернула руку. Птица отреагировала крайне недовольным клекотом и потянулась было обратно к ее ладони, но Дилюк предупреждающе цыкнул. − Вы ему понравились, − покачал он головой, не сдерживая улыбки. – Признаюсь, я удивлен. Он обладает поразительно несносным характером. − Мы с ним неплохо общались, когда он был еще птенцом: может, вспомнил меня, − рассмеялась Джинн. − Да, − голос Дилюка легко, еле заметно, просел, − наверное, что так. Он махнул рукой, и сокол послушно взлетел, однако прежде, чем скрыться, он описал пару плавных кругов вокруг них, явно красуясь. Джинн отступила на пару шагов, любуясь полетом, а сокол пошел на третий, еще более широкий круг, и собрался, видимо, спикировать вниз, продемонстрировав всё свое мастерство перед редкой зрительницей. Дилюк фыркнул. Ну и позерство – и это от охотничьей-то птицы… − Пойдемте, − позвал он, ступая вперед. – Нам неплохо бы… Голос его сорвался, замер, оборванный пугающе знакомым холодом, ножом прошедшимся вдоль позвоночника. Так в спину смотрит смерть. Он обернулся, и в просвете деревьев вдалеке ему почудилось странное трепыхание, а на солнце будто блеснула сталь. − Джинн! – крикнул он сквозь стиснутое дурным предчувствием горло, но было поздно. Звонко свистнула спущенная тетива. Дилюк кинулся обратно, зная, что не успеет, не сможет успеть. Джинн обернулась, но уже все равно было поздно – она не знала, откуда стреляют… Воздух разрезал свист пикирования. Стрела с тошнотворным звуком вонзилась в мягкие ткани. Все произошло быстро, быстрее, чем зажигается свеча от искры, и никто из них не успел среагировать. Сокол захлёбывающее вскрикнул и безвольно рухнул на землю за спиной Джинн. Из его груди торчала короткая стрела северян.