***
Арсений застыл у открытого багажника его машины, куда складывал пистолет, поманил к себе пальцем, затем вытащил пакетик с сушеными листьями и потряс тем в воздухе: — Не объяснишься? «Это не моё. Я просто сентиментален до ужаса» осталось несказанным. Сердце кольнула обида за мнение, которого он не заслужил. — Нет, — второй распахнул губы и уже почти оскалился, когда эмоция была перебита. — Будем учить тебя верить мне на слово. — Ты ходишь по очень тонкой грани. — И что ж ты мне сделаешь? — парень скрестил руки на груди, облокотился на фару. Не нагло, нет, с искренним интересом. — Пальцы отрежу, чтоб крутить было нечем, — прошипели без заминки и даже подобия улыбки, со всей возможной серьёзностью. — А потом губы. Зубами особо не затянешься. — Маньяк, — улыбнулся он, подался вперёд и коротко поцеловал самую крупную родинку на чужой щеке, — губы хоть оставь, пригодятся, — затем развернулся в направлении водительской двери. — Закрывай багажник и поехали. Если второй действительно не понимал, как работали преданность и верность, Антон готов был объяснять. Только ведь слова не сработали бы, как в прошлые разы, требовались более решительные меры. Фигура в зеркале заднего вида не двигалась порядка трех минут, перебарывая в себе что-то, проглатывая его наглость или, может, накапливая злобу, чтоб всё же пристрелить. А потом сдалась. Мужчина сел в машину, не сказав ни слова — видимо, решил поверить в него за неимением других опций. Не рушить же общение через несколько часов после обретения друг друга. Сжатый кулак удалось расслабить прикосновением не сразу, но с ним переплели пальцы. Он промариновал второго, закурившего, в тишине ещё какое-то время, пока двигатель прогревался, потом принялся объяснять: — Всё, что есть в багажнике, принадлежит прошлому хозяину тачки. Рука не поднимается выкинуть. Этот человек был для меня важен. Я не принимал и не собираюсь, просто катаю сативу с собой, как и остальное. — Нельзя было сразу так сказать? — огрызнулись сбоку. — Со стороны всё иначе выглядит. — Тем не менее ты не остался на улице, — пассажир повернулся на него с поднятыми бровями, нахмурился, расслабился, нахмурился снова. Под тёмными волосами кипела мысль, которую он не хотел бы услышать. — Верь мне. Я не могу нести ответственность за всех, кто был у тебя раньше, и не собираюсь. Обижайся на них, сколько угодно. А со мной придётся сменить тактику. — Нельзя просто выключить опыт за сорок шесть лет. — Можно, если это мешает жить дальше, — он отнял руку, чтоб наконец тронуться с места, и усмехнулся тому, что примерно это же наверняка сказал бы Макс. Ещё друг предложил бы несколько вариантов помощи другому, а вот Антон — не стал. — Честно говоря, мне плевать, как именно ты будешь это делать. Взрослый мальчик, сам способен разобраться. Со своей стороны, могу только пообещать, что не пожалеешь — и этому придётся поверить тоже. — С чего бы… — Арс, мы уже потеряли пять лет, — на него странно покосились, как бы говоря: «Ты тогда даже объясняться не стал», что вызвало волну тихой злобы. Ответ зашипел на языке, как гремучая змея. — Давай, скажи, что слова бы что-то поменяли. Я сразу же извинюсь, — мужчина не менее зло поджал губы, потом поймал брошенный на колени телефон с открытой диктофонной записью. — На вот, послушай от сорок второй минуты. Зря я, что ли, Илью полгода терпел и Нура грохнул, пока информацию вытягивал. Второго мужика с тех снимков, правда, не нашёл… — Я его убил, — перебили тихо. Антон дернулся так резко, что чуть не вписался в ограждение, и, выровнявшись, уставился на дорогу так, как хотел бы — на Арсения. Тот договорил: — Когда выпытывал ту же информацию. Дошел до Ильи и остановился, потому что вы… — Просто включи запись. Из динамика полились голоса — уже немного нетрезвые к тому времени. Пассажир смиренно слушал исповедь Ильи, выдав реакцию всего раз: посмеялся над словосочетанием «песочница для садистов». Тема сменилась, тот всё слушал, затем прервал чужую историю из прошлого после слова «педофилия»: — Съезд через восемьсот метров, — как попытка отвлечься. — Я знаю сервис, в который мы едем. Был там, когда фару прострелили, — как просящее «ты же не это хотел сказать». Арсений кинул телефон в подстаканник, закурил, словно собирался с мыслями. Потом будто сдался чему-то в себе: — Насколько ты поверил? В то, что услышал. Что я… — Не поверил, — перебили он, — но мне плевать. Это не моё дело. — То есть насиловать детей — норма, а не верить без доказательств — плохо? Не доехав до парковки всего пару метров, Антон резко остановился прямо у главного входа в двухэтажное стеклянное здание. Мужчина, не удосужившийся пристегнуться, чуть не ударился о торпеду лбом, но успел выставить руку. «Я не выдержу ещё пять лет такого же пути к тебе, если всё повторится. Ни физически, ни морально. Если ты хочешь уничтожить меня, сделай это быстро и безболезненно. В череп или в сердце сразу. Двумя выстрелами, чтоб наверняка». Желание сбежать, спастись раньше, чем его доведут до крайней степени отчаяния, перевесило вспыхнувшую злобу. Затем, в свою очередь, утонуло в страхе, что при попытке покинуть машину и пешком уйти вдоль трассы Арсений не стал бы держать его силой. Поэтому парень сам вслепую вцепился в чужую ладонь: — Я не пытаюсь изменить тебя как личность. Прошу только дать то, что мне обещали в семнадцать — презумпцию невиновности. Насилуй хоть детей, хоть кроликов, но будь добр держать слово. — Или что? Ладонь в хватке оставалась недвижимой. Сердце, только-только утром сросшееся в нечто целое, хрустнуло. Хотя, может, это был звук от его сжатых челюстей, не выпускавших наружу вой. — Или выйди из машины. И не вспоминай обо мне больше. Антон вернул руку на коробку передач и замолчал. Если Арсений действительно не примет такое лёгкое, в его понимании, условие, он доберётся до пистолета в багажнике и застрелится в течение следующей пары минут — раньше, чем завоет от боли в голос. Надёжный план и почему-то совсем не страшный. Простой выбор: либо жизнь с любимым человеком, либо смерть без того. Жить сам по себе парень уже пытался и больше не хотел. Сбоку щёлкнула ручка, открылась дверь. Пассажир выбрался на улицу, затем наклонился к открытому окну: — Паркуйся, я внутрь пойду. Найду менеджера, которого к нам приставили. Сигареты не забудь. «Какая же ты сука. Спасибо». Им дали подменную машину на время ремонта, на которой Арсений повёз их в сторону Королёва. Там требовалось договориться об аренде нового огромного склада, куда впоследствии прибыл бы товар. Новый, нигде прежде не светившийся автомобиль, и мало кому знакомое лицо Антона не вызвали у бизнесменов подозрения, всё сложилось удачно. Ещё через два часа его высадили у предприятия под названием «аутлет», который представлял из себя небольшую деревушку, состоявшую из магазинов и ресторанов. Попытка без объяснений потащить парня к ближайшей витрине не увенчалась успехом, второй вскипел всего за секунду: — Можешь вернуться в притон Макара за вещами. Только не надейся, что тебя не пристрелят на пороге, — тот не повысил голос, зато всем корпусом — от ключиц до бёдер — кричал громче, чем следовало. Он не сразу понял, что именно ему сказали, однако понял эмоцию. Злоба оказалась насильно заглушаемой ревностью. «К кому? К человеку, которого я лично пристрелил?» — Или мы можем, — продолжали тем временем, — пойти и купить тебе всё заново. — Знаешь, — молодой человек критически оглядел любезно отданную утром водолазку, в которой стоял, — твоя одежда меня вполне устраивает. — Другого и не предлагаю. Эмоция сменилась ещё быстрее, чем до этого возникла. Его, запутавшегося в показаниях, наконец смогли сдвинуть с места. На третьем или четвертом магазине, из которого они выходили с очередным пакетом, до него дошло: Арсений без примерки покупал ему то, что носил сам. Не в том же стиле, а буквально те же вещи, что висели в шкафу хозяйской спальни. Чёрные водолазки из кашемира, свободные белые рубашки, зауженные к низу брюки, пара костюмов приглушённых цветов, туфли. Даже средства гигиены, не менее дорогие, чем всё остальное, имели знакомые запахи и этикетки. Разница была лишь в размере одежды из-за ширины его плеч и длины ног. Расплачивался мужчина сам, сходу запретив даже доставать наличные, заработанные при Илье. И каждый раз — новой карточкой, с новым именем, которых он к вечеру насчитал больше десятка. Вопросов не возникло. Отследить Арсения действительно было сложно — стало ясно, почему того до сих пор не поймали. Они периодически возвращались к багажнику, чтобы сложить покупки. В автомобиль же сели только после звонка из сервиса. Любимый человек так явно расстроился необходимости прервать поход по магазинам, что в голове образовалась пометка «шопоголик», как раз рядом со старой пометкой «трудоголик». Он по-прежнему знал о другом недостаточно: общее прошлое с Макаром, во времена которого была сделана татуировка на груди, любовь к собакам и всем жанрам литературы, пристрастие к кофе и сигаретам, лёгкое отношение к деньгам, зато серьёзное — к работе, а ещё тот быстро заводился в нескольких смыслах слова. Собственно, на этом почти всё. Пока эта мысль, разочаровывая, ввинчивалась в мозг, радовала другая — про него самого знали и того меньше, хотя наблюдали процесс взросления аж со школьных времён. Приняв скуренную до середины сигарету, Антон затянулся и вдруг рассмеялся. Водитель поднял бровь, не отвлекаясь от дороги. — Да я подумал про Серёжу. Где-то полгода назад мне сказали, что мы с тобой похожи просто до жути. Прикинь, как бы он удивился, если б увидел покупки за сегодня. — Ты когда вообще успел с ним пересечься? Основную мысль пропустили мимо ушей, зацепившись за то, что, видимо, посчитали более важным. — Когда вернулся в Москву и искал тебя. Работали вместе какое-то время. — Почему перестали? Насмешливое «Это допрос?» сменилось в нём воспоминаниями о том, чем закончилось общение. Недо-друг с тех пор больше не писал и не звонил, даже вряд ли знал, что до Арсения всё же удалось добраться. Делиться случившимся особо не хотелось, но честность полилась из него непроизвольно: — Он пытался полезть с поцелуем, — второй закашлялся дымом принятой обратно сигареты. — Сам удивился. Не знаю, зачем. Потом, когда не получилось, начал давить на совесть и говорить, что ты меня испортил. — Я? — рассмеялись сбоку. — Да я ведь… — вместо нужного прилагательного тот обвёл макушку пальцем, будто показывал нимб, чем вызвал ответный смешок. — А вы на чём разошлись? — Тебе не рассказали? — Как сейчас, Антон видел румянец на смуглых щеках, принятый за стыд, но толком не понятый. Потому покачал головой. — Меня тоже пытались поцеловать. К совести, правда, не взывали. Зато признались в любви. Наверное, если бы не салон подменной машины, мужчина сплюнул бы отвращение буквально, на землю, а не только через интонацию. Удивление не удержалось на языке: — Мне казалось, вы раньше спали вместе, — на него повернули голову, пришлось уточнить: — Ну, до меня. Или после. Не суть. — Нет, мы дружили. Пока Серёге, видимо, не стало этого мало. Макс ворвался в мысли. Не тот, который провёл с ним последние годы, не воображаемый, а настоящий, ныне покойный. Однокурснику тоже в какой-то момент стало мало дружбы с нюансами, на что тот тоже получил отказ. В разное время, с разными или теми же людьми, они оба с возлюбленным отвергли прочих. Вряд ли именно ради друг друга, хотя робкая надежда на это заставила улыбнуться. Улыбка погасла через секунду. Вдруг его «люблю» не приняли бы, как и чужое? Признание, уже заткнутое поглубже, разместилось в районе щиколоток — так, чтобы точно никогда не выйти наружу. Из накрывшей с головой тихой грусти вывела рука, огладившая бедро и тут же вернувшаяся на руль. Вряд ли его поняли правильно, а всё равно зачем-то попробовали утешить. И это сработало. Мозг среагировал, пустив по венам возбуждение. Антон вернул чужую ладонь на прежнее место, но та снова ускользнула. Второй оскалился: — Здесь даже остановиться негде. Подожди до дома. Он не имел в виду что-то конкретное, тогда как для другого витавшее между ними электричество казалось более очевидным. Это ослепило. Его, черт побери, тоже хотели. Возможно, не менее сильно. Парень рванул к шее Арсения, подцепил губами кожу, на что получил сдавленный выдох. Пальцы, потянувшиеся к ширинке водителя, перехватили. — Брось, не обязательно останавливаться, чтобы… — Чтобы счёт стал «два — ноль»? — огрызнулись, схватив за горло, и, вильнув на дороге, прижали его обратно к сиденью. — Нет уж. Я так не играю. — Ты реально собрался счёт вести? На кой хрен? — Сиди молча. Пока не довёл меня. Не то начну наперед вытягивать из тебя на пару оргазмов больше. — Так себе угроза, честно говоря, — смешок не поддержали, выстрелив злым взглядом прямо в душу, как бы намекая, что шутки не было. — Понял-понял. Сижу, молчу, жду до квартиры. Тогда Антон, пересевший на место водителя в своей машине, ещё не знал, что соврал. Забыв прихватить из багажника вещи, они набросились друг на друга раньше, в лифте, чем ощутимо качнули механизм. В прихожую ввалились уже почти раздетыми, до постели в итоге не дойдя. Его впечатали в стену лицом, ворвались в тело, прикусив позвонок на загривке. Мужчина не стал медлить и, не жалея сил, сразу взял такой темп, что стало нечем дышать. Он погибал в руках, больно цеплявшихся за тазовые косточки, не нуждаясь в спасении. Через тихие стоны просил не останавливаться больше никогда, врасти в себя не только на уровне души, но и буквально, физически, чтобы остаться единым целом даже после оргазма. И после второго. И после… — Сжалься, господи, — взвыл парень, когда ноги не пережили очередную судорогу и потеряли способность держать его. Арсений не дал обессиленно сложиться на полу, подхватив под рёбрами. — Нет, пока не научишься кончать, как все нормальные люди. — Ты не только маньяк, но и садист! — Не без этого, — хмыкнув, его всё же развернули на себя и, взяв под коленями, подняли на руки. — Не можешь стоять — не стой. — Дышать тоже будешь за меня? Вместо слов партнёр впился в губы, передавая дыхание, в котором было слишком мало кислорода и слишком много дурманящего желания. В голове не укладывалось, как они утром вообще остановились и поехали по делам. Как сдерживали себя столько часов. Оба будто хотели нагнать потерянные годы, выжать друг из друга всё возможное и невозможное. И если с его любовью такое казалось понятным, то мотивы второго оставались загадкой. Которую теперь не хотелось разгадывать. Что бы ни происходило под тёмными волосами, Антон принимал это с благодарностью. Плевать на причины, пока его с каждым толчком, с каждым грубым поцелуем и синячком на груди, делали счастливым. Этого не смог бы никто иной. Гортанный стон наполнил пустую прихожую. Получив от него наконец порцию семени, Арсений только самодовольно оскалился, не остановившись. Дрожащие пальцы вцепились тому в загривок, чтобы оторвать от кожи, которую не переставали помечать красными следами: — Сколько можно издеваться? Я так тебя ненавижу сейчас, не представляешь. — Только сейчас? Лжец. А ещё доверия просишь. Возмутиться не дал внезапный рык. Мужчина замер, уронив мокрый лоб на его ключицы и вцепившись в талию. Через минуту тело покинули, но на пол не опустили: — До ванной донести? — Какое благородство… Я же тяжёлый. — Отвечай на грёбанный вопрос, а, — прикрикнул второй. Затем, получив неуверенный кивок, действительно с ним на руках пошёл до нужной двери. «Господи, насколько же ты сильный, хотя такой тощий». Аккуратно переложив Антона в ванную, тот включил воду, затем, уже на пороге, снова изменился в лице. — Кофе на твою долю сделать? — Да, спасибо. «Ладно, я лжец. Как можно ненавидеть человека, которого любишь так сильно, как я — тебя? Не важно, прозвучит ли это когда-либо, — он попробовал выпрямиться, но мышцы не слушались. Потому, обняв себя за колени, только улыбнулся, сдавшись слабости. Точнее, всем своим слабостям сразу. — Да уже ничего не важно».***
По пути из ванной Антон прихватил в прихожей стопку банковских карт. Хозяин его жизни стоял спиной, у кофемашины, и создавал бутерброд, решив, видимо, что, хотя бы раз за день, им не помешало бы поесть. — Итак, Евгений, Андрей, Дмитрий, Александр, — перечислял он, читая имена с платёжных средств, — Борис, Михаил… — затем поднял насмешливый взгляд, — тебя точно зовут Арсений? — на него обернулись и закатили глаза. — Или вас много, поэтому ты трахаешься сразу за несколько человек? Второй выдохнул сквозь зубы, будто злился, затем достал из кармана телефон: — У тебя номер прежний? Сколько в месяц нужно, чтобы ты позволял мне… Приблизившийся парень договорить не дал. Ладонь, в которой сосредоточились обида, агрессия, неугасимая страсть и раненная всего одной фразой любовь, с хлопком опустилась на красивое лицо. Второй покачнулся от пощёчины, однако отвечать ударом не стал. Тот выставил палец и ткнул в его грудь: — Что это, а? Оскорблённость? — Не делай вид, что не понимаешь, за что получил. — Правда, я… Можно честно? — выдохнули вдруг значительно тише. Растерявшись, он лишь кивнул. — Только не смейся. Я действительно не понимаю людей, когда они сложные. Когда носят в себе больше одного чувства. Вот ты, — тот же палец коснулся футболки, — сложный. У меня всё проще. Две реакции: радость и злость. Радуюсь — улыбаюсь. Злюсь — бью по лицу. Ничего лишнего. — Ага, а ещё бьёшь, когда хочешь поспорить, но не имеешь аргументов, когда соскучился, когда заканчиваются сигареты… простой он, — Арсений нахмурился, вслушиваясь в сказанное. Молодой человек сделал шаг вперёд, уничтожив расстояние. — Даже больше скажу: у тебя эмоции раскиданы по всему телу. Вот здесь, — тронул левое плечо собеседника, — нежелание разговаривать, неловкость, иногда раздражение. Вот тут, — провёл по пальцам, остановившись у запястья, — нервозность и раздражение, переходящее в бешенство, — рука дошла до ширинки и, плавно по той пройдясь, поднялась к рёбрам. Ему внимали молча, завороженно. — Где-то между этими местами гуляет страсть, потом уходит в ладонь. И тогда ты хватаешь меня за горло, — нежно огладив нижнюю губу второго, переставшего вдруг дышать, Антон хмыкнул. — А вот в этом районе я однажды видел боль. Ты не простой, Арс. Никто не простой. Ты всего лишь плохо смотришь. — И откуда такие познания меня? — Опыт, — пожал парень плечами, внутреннее улыбнувшись мысли, что помнил эти же слова как первое, чем заинтересовал его когда-то Максим. — Нет, — перебили, казалось, то, что ещё не успело прозвучать, — у тебя слишком много разного на лице. Так ещё в подростковом возрасте было. Ты выдавал противоречивые реакции на каждое слово. Говорил одно, а показывал другое. — Правда? Тогда было ощущение, что ты читал меня, как открытую книгу. — Шутишь? — его голову за подбородок опустили на себя, как бы рассматривая получше. — Я до сих пор не знаю, как это лицо выглядит без бури эмоций. Без всего, что люди вообще способны испытывать. Вместо ответа он отступил и прикрыл веки. Сначала нашёл в себе боль, которую давно не замечал, и насильно погасил. Следом по очереди выключал насмешливость, скорбь по покойному однокурснику, страх перед будущим, стыд за прошлое, счастье настоящего, вечную злость, пока не осталась одна любовь. Ту никогда не удавалось вытравить из души целиком. Затем открыл глаза: — А теперь? Любовь — это сложно, многокомпонентно, но она — не эмоция, а чувство. От неё нельзя отвлечься, её невозможно игнорировать рядом с тем самым человеком, даже если очень захотеть. Антон смотрел на голубые радужки, не шумевшие больше, как море, не топившие в себе. Теперь это были небеса. Весенние, чистые, светлые. Они не тянули на дно — наоборот, расправляли крылья. Он чувствовал себя свободным, глядя на любимого, целиком им владевшего и смотревшего в ответ непривычно внимательно. Тот нахмурился: — Всё равно не понимаю. Его притянули к себе за талию, оставили на губах короткий поцелуй и отпустили, после чего поймали улыбку, намекавшую, что всё было сделано правильно. Неожиданно, через долю секунды, на краю поля зрения появился кулак, летевший, по всей видимости, в скулу, однако не на полной скорости, а почти лениво. Тот угодил в успокаивающую ладонь. Антон понял, что ему пытались показать, потому рассмеялся и озвучил трактовку действия: — Ты голодный, — второй нахмурился ещё больше. — Говорил же, что выучил тебя. Вернись к бутерброду, пока мы до драки не дошли. — Малой? — попытку отойти остановили. — Ау? — Давно так умеешь? — он поднял бровь, Арсений обвёл ладонью кухню. — Ну, читать меня. Давно умеешь? — Не очень. Раньше просто видел, но не понимал или понимал неправильно. Потребовалось время, — мужчина кивнул, словно такого отклика хватило. — А среагировал я на очередную попытку меня купить. Засунь свои деньги, даже виртуальные, подальше, ладно? Это правда обидно. — Мне больше нечего тебе предложить, — отозвались тихо, отчасти неосознанно. Молодой человек взял чашку с остывшим кофе и отсалютовал той, как бы говоря: «Уже предложил, а я согласился». Второй вставил в зубы еду, подцепил другую чашку и ушёл в гостиную. Работа, намеченная на день, у того не заканчивалась. Они и так потратили больше часа на секс и обсуждение, которое должно было случиться несколькими годами ранее. Между ними висело странное ощущение, что времени в разлуке не было вовсе: вот, они переспали утром, приехав после операции с фурами; вот, днём отправились делать нужное, затем вернулись домой опять; вот, его, наверное, уже ждали, растянувшись на диване и оставив свободным кресло. Тогда как Антон не мог выкинуть из уравнения пережитое. Страх повторения прошлого ада, вечно скрежетавшая теперь внутри злоба, взращённая из ничего смелость — всё это делало его иным. И оба словно притворялись, что не замечали случившихся перемен, вероятно, намереваясь продолжать делать вид, что жизнь шла своим чередом. Однако, как Арсений не мог за секунду отбросить свой опыт с другими, так и парень вдруг осознал неспособность вернуться к прежней вариации себя. Сделать то, чего от него, как казалось, ждали. Ждали, ждали, пока он не встал у чужих ног, не переложил те на пол, чтобы сесть не на отведённое ранее место, а рядом. Как раньше больше не будет — это хотелось донести. Антон вернулся в серую квартиру во второй раз через боль, кровь, слёзы, потери и вереницу трупов. Третьей версией: не запуганным мальчиком, не спокойным, выжидающим в засаде выпускником, а прямолинейным, местами грубым человеком, способным не ждать инициативы от другого и спорить, пока не добьётся своего. И Арсению, который не столько менялся с годами, сколько начинал подпускать к себе и открываться, придётся это принять. Иначе ничего настоящего у них не получится. Ноутбук переложили на его колени, протянули начатую сигарету, подвинув пепельницу так, чтобы та оказалась ближе к парню, затем притёрлись к плечу и указали на экран. Там, в огромной пёстрой таблице, состоявшей из чисел и наименований городов, сосредоточилась работа, важная для мужчины больше, чем всё остальное. Которой впервые попробовали действительно поделиться: — Смотри, маршрут начинается отсюда, — Арсений обозначил нужный столбец, затем открыл другой файл. — Водители, номера автомобилей, подробная информация по товару находятся здесь. — Не хотел объединить в общий документ? Так же удобнее будет. — Может, и удобнее. Только я не могу решить, куда это впихнуть. Чтоб не запутаться. — Позволишь? — занеся руку над мышкой, Антон замер, осознав смелость порыва. Одно дело — делить постель. Совсем иное — ворваться в чётко организованный бизнес. Второй наклонил голову вбок, пока принимал решение, затем всё же кивнул. Пальцы забегали по клавиатуре. Буквально в течение десяти минут таблицы срослись в одно хтоническое чудище страшных размеров. Его, развернувшего компьютер обратно, одарили растерянной улыбкой: — Толково, признаю. С каких это пор ты в логистике разбираешься? — Пришлось. У Ильи был такой бардак в планировании и перевозок, и продаж, что я не одни сутки убил, выстраивая нормальные цепочки. — А, вот, почему у него дело ровнее пошло? Мне нравилось считать это чудом. — Разрешаю считать чудом меня, — хмыкнул парень, попробовав за шуткой спрятать прилив гордости. Любимая улыбка стала увереннее, пока в нём самом рождались и умирали вопросы, главный из которых в итоге прозвучал вслух: — Зачем ты это делаешь? В тот момент ему передавали в губы табак и, поняв неправильно, замерли: — Не знаю, не задумывался. Так автоматически происходит. Старое движение, даже не моё. Возможно, хочу поделиться хотя бы чем-то. Пошёл к чёрту, если на это тоже обижаешься. — Я про работу, — он перехватил сигарету, затянулся. — Помнится, в прошлый раз ушло несколько месяцев. Ну, прежде, чем ты начал отвечать на вопросы и что-то объяснять. Что изменилось? — Ты. Арсений принял его. Не дождался прямой фразы, которой, конечно, и не было бы, не стал вести игру «сделай вид, что всё по-прежнему» дальше. Признал, что, кроме денег, не имел ничего, что мог дать, а потом отдал самое ценное. Всё ж какого странного, сложного, до жути непонятного мужчину он умудрился получить. Наверное, Антону не требовалась ответная любовь, как героям книг или фильмов, если речь шла об этом человеке. Раньше — да, но это «раньше» закончилось. А тот, зная о своей власти над ним, всё равно попробовал поддаться. Так, будто тоже хотел верить, что они могли бы построить нечто более надёжное, чем имевшееся до расставания. Вдруг на третий раз бы получилось?