«Пусть страшатся Боги гнева Владыки Золотых Земель, и плачут девы молодые над могилами героев и мужей …»
… Слова мрачной баллады расползались по замку Грозовой Завесы подобно чуме. Некто, озаряемый лишь милостью скорби, грустно завывал под леденящий душу ветер, который играл музыку на струнах души тех, кто служит ненавистному полубогу — Годрику, прозванному Сторуким. Рыцари, охраняющие покой повелителя, неустанно патрулировали каждый уголок замка, начиная от ворот и заканчивая шпилями башен, исполняя свой долг — последнее, что у них осталось от былой жизни. Когда-то эти благородные мужчины, помнящие осаду столицы, участвовавшие в Великой Войне Раскола, с гордостью и честью грезили о победе и славе, которую им обещали. Они выступали под гербом потомка самого Годфри, Первого Повелителя Элдена, на которого даже тогда ровнялась молодёжь, вознося его образ до совершенства воинской мудрости. И какого же было разочарование этих бедолаг, когда они обнаружили за личиной «полубога Годрика» жалкого, трусливого, и деспотичного человечешку. Пережив войну, отступив от неприступной столицы Лейнделл, вторым ударом для простых солдат стало отступление командира О’Нила и его предательство. Он перешёл на сторону полубогини Малении, не став мириться с позором, который обрушился на армию Годрика и его убиенных сынов. Потерявшие разум и волю к жизни солдаты, даже спустя сотни лет помнят этот голос и последние слова, которые предрекал командир своему бывшему господину: «… сдохнешь. Твои нежные ручонки вырвут с корнем, червяк! Я отрекаюсь!»«… И птица покорённая взмоет в небеса, лишь после смерти труса и лжеца»
***
Над Грозовым Холмом всегда собирались густые тучи, сопровождаемые ветрами и бурями. Деревья под напором качались из стороны в сторону, едва удерживаясь корнями в сырой земле. И лишь Замок Грозовой Завесы стоял неприступной крепостью, защищая своего обезумевшего короля и его руну от захватчиков. В предместьях замка стояли баллисты и небольшие отряды стражи с рыцарями, которые неустанно следили за дорогой и патрулировали окрестности. Внутри обстановка была не столь печальная, как снаружи: горели свечи, костры, камины, в пыльных комнатах и подсобках работали слуги и крестьяне, пытаясь поддерживать порядок; они же и помогали охране замка не умереть со скуки, нося для них еду, воду и вино, чтобы те не забывали о человечности. Среди них особо сильно выделялся смотритель ворот — худой, изувеченный, долговязый мужчина с белоснежными, сальными волосами до плеч, которые приклеивались к его вытянутому, тощему лицу, серой, потускневшей кожей и почти незрячими глазами. Его рубаха и фартук не отличалась от одежды остальной прислуги, но с одной лишь деталью — на ней была едва видимая позолоченная вышивка. У бедолаги отсутствовала левая рука по локоть. Хромая на одну ногу, он изредка придерживал культяпку, когда она болела особо остро и кровоточила. Он следовал по краю стен во внутреннем дворе замка. Его приметила парочка солдат-изгнанников, прячущие лица за высоким красным воротом. — Госток, — охрипший бас донесся со стороны. Один из солдат жестом подозвал к себе долговязого, — Поговаривают, на юге Погасший образовался. Лорд знает об этом? Привратник замер. Он прижал к своему сердцу здоровую руку, а культяпью нервно почесал её. — Ещё нет, — недовольным голосом ответил Госток, поглядывая хитрыми глазами на двух солдат, — Может сами ему и скажите? Те отрицательно покачали головой. Они не стали задерживать привратника своими расспросами, и молча ушли прочь на свои места. Долговязый же наоборот, всю свою храбрость растерял, представляя встречу с лордом Годриком. В этот раз его рука задрожала, а ладонь вспотела от волнения. Проход к тронному залу разделял двор, в котором раньше, до мерзкого приращивания, Годрик любил проводить время со своей супругой, наслаждаясь своим величием и грёзами о том, как однажды Годфри будет гордиться своим потомком. Но так было сотни лет назад. Сейчас же обезумевший Годрик предавался другим мечтам — стать воплощением золотой династии, превзойти Первого Повелителя, исползовав силу и благодать Погасших душ, что были избраны самой Великой Волей. Даже сейчас он мечтательно стоял напротив разлагающегося, старого, драконьего тела, добытого ценой сотни храбрых мужей. Длинная рука с шестью непропорциональными пальцами, опухолями, с отцовской нежностью гладила гноящуюся, отшелушивающуюся драконью чешую. — Мои хорошие, я горжусь вами, — дрожащий голос, подобный треску костра, с волнением и любовью звучал из искривлённого рта Годрика. Его сгорбленное тело, скрытое дорогими зелёными бархатными тканями и плащами, дрожало от восторга и необъяснимого чувства звериного возбуждения. Полубог трепетал от переизбытка собственной гордости. Рядом с его безобразным силуэтом стояла его супруга — Лучия, в девичестве Шейнхейт. Женщина была неприятной наружности, не выделялась красотой, олицетворяя собой увядшие цветы. Худое лицо не выражало чувств и эмоций, кожа была исписана тонкими, бесцветными морщинами. Болезненного вида глаза смотрели в пустоту, сквозь непроглядный туман, а некогда светлые волосы, характерные для её рода, теперь были сухими, почти белыми, ломкими, потерявшие и цвет и объём. Женщина была одета в чёрные одеяния, словно она носила траур, а её руки, с почти прозрачной кожей, через которые видны синие вены, были элегантно сложены вместе впереди, опустившись ладонями на чёрный бархат. — Разве ты не видишь этого? Ты не чувствуешь как в нём кипит наше будущее? Наше наследие? — голос Сторукого становился всё более устрашающим. Он желал услышать ответ, поэтому его тон больше походил на властный приказ. Другая рука, поменьше, не подверженная мутациям, потянулась к безразличному лицу супруги. Пальцы с особой нежностью обхватили фарфоровое личико, поворачивая его с лёгкостью в свою сторону. Лучия безвыходно подняла голову к верху, а глаза устремила на Годрика. — Нет никакого наследия … — ответила женщина, — Ты осквернил их, забрал из Лейнделла и … — Молчать! — Годрик не дал Лучии договорить. Он крикнул, и сжал её челюсть чуть сильнее, поворачивая голову в стороны, разглядывая как меняется выражение лица от неудобства и страха перед ним, — Молчать. Когда-нибудь настанет день, который ознаменуется моей эрой, и тогда-то ты изменишь своё мнение. Это время придёт, да! Оно почти рядом! … Мне лишь нужно немного благословения. Лишь ещё пара душ. Рука ослабла. Годрик снова вернулся к мечтаниям. Его безумный взгляд метался из стороны в сторону, а уродливый рот расплывался в мерзкой, кривой улыбочке. Лучия собиралась уходить, не в силах снова наблюдать за тем, как низко падал человек, которым она когда-то давно восхищалась. И стоило ей сдвинуться с места, как перед её взором появился Госток. Он трясся, наблюдая за Годриком и Лучией. — М-милорд, миледи, — привратник поклонился. Его коленки задрожали, а пищащий голос захрипел, отчего ему пришлось прокашляться. Годрик замер, услышав смотрителя врат. Его лицо исказилось в злобной гримасе, а руки непроизвольно сжались в кулак. Лучия, ранее не показывающая своих эмоций, нахмурилась и высокомерно задрала голову к верху, наблюдая как перед ней мнётся прислуга. — Говори, слизняк! — голос женщины обрёл агрессивные, властные нотки, — Повелитель Годрик разорвёт тебя на части, если ты скажешь плохие вести. — Не гневайтесь, — с дрожью в голосе ответил долговязый, опуская глаза в пол, не осмеливаясь смотреть. Он неровно дышал и дрожал, не то от злости, не то от ожидания, что его размажут о брусчатку, как было с его рукой, — В окрестностях врат видели Погасшего, впервые за долгое время. И похоже, на его глупую голову снизошла благодать Древа Эрд … Разве не чудесно? Глаза Годрика с бледным, едва уловимым золотым блеском, округлились в изумлении. Губы полубога задрожали и криво улыбнулись. По всему дворику разлетелся звонкий, сумасшедший смех, напоминающий гогот безумного, алчного игрока, нашедшего клад. Самая большая из его рук, облачённая в металлические пластины, украшенная кольцами и браслетами, от восторга ударила по земле, из-за чего Лучия вздрогнула и отошла на безопасное расстояние. — Желаю голову этого Погасшего! Лучия, о моя Лучия, отошли отряды к вратам, добудь мне эту душу, я хочу её всю! Хочу ноги, хочу его глаза, хочу руки, хочу сердце этого воина! Желаю испить его нутро досуха! — Годрик гоготал и гоготал, распугивая орлов, которые большими стаями покинули каменные крыши замка, — Не стойте, исполняйте волю своего Влыдки! А ты … Полубог ткнул остроконечным, изуродованным пальцем в сторону Гостока. — Прочь с моих глаз, безродное отребье … — Прочь, — поддержала мужа Лучия, глядя на привратника с такой же пассивно-агрессивной ненавистью. Гостоку не в первой было слышать такое от своих ненавистных господ. Он молча поклонился им, отвернулся, и ковыляя больными, босыми ногами по камням, поторопился уйти. Он никогда не обращал внимания на свои унижения, и относился к ним как к должному. Пока не было достойных Погасших, он даже свыкался с таким отношением к себе. Но стоило на горизонте замаячить тому, кого Годрик и Лучия жаждут так сильно, как родных детей, в привратнике просыпалась ненависть и ревность. «Безродный тюфяк», «никто в жалкой оболочке», «ничтожество» — эти эпитеты стали Гостоку роднее собственного имени. Покидая внутренний двор тронного зала, по бледному лицу привратника покатились слёзы. — Я не безродный … Я ваш сын, суемудрые идиоты … Ненавижу… Ненавижу…* * *
Рассвет. Безмолвная луна скрылась в блеске первых утренних лучей орошающие Междуземье. Росса давно покинула приют в руинах, и шла полночи по роще, которую разделяла тропа. От холода ей помог укрыться синий плед, подаренный Кале, но вот босые ноги давно ныли от усталости, холода и сырости. Лишь скрученные в запутанный узел мысли помогали не сомкнуть глаз и отвлечься от мозолей и ноющей боли на пятах. Вдруг, девушка вскрикнула и подпрыгнула, почувствовав в левой ноге жгучую боль. Она задрала ступню и, прыгая на месте, балансируя на земле, пыталась посмотреть в чём дело. — Ай-ай-ай! — зашипела раздражённо Погасшая. Она обхватила ступню руками и принялась разглядывать рану — лопнувшую, кровоточащую мозоль. Оранжевые, лохматые локоны начали спадать на лицо, мешая оценивать урон. Девушка смахнула их. Потом опять. И снова, пока апогеем не стал ветер который начал играться с волосами девушки, то обматывая их вокруг шеи, то запрокидывая кончики в глаза и в рот. Росса сжала руки в кулаки, сдерживая накопившуюся ярость. Казалось, будто она вот-вот вырвет свои волосы с корнем, но через несколько секунд безмолвия она глубоко выдохнула. Девушка небрежно связала густые локоны в узел, а затем глянула под ноги. Причиной боли в стопе стал маленький камушек, источающий слабый свет. Его округлости были неровными, а по краям был ровный рисунок, напоминающий резьбу. Росса опустилась на землю и осторожно взяла камень в руку. Лишь потом её взгляд зацепился за исполинские каменные обломки, которые всё это время лежали неподалёку от дороги, но не были видны из-за чёрного покрывала ночи и невнимательности Погасшего. Можно было предположить, что это были руины, но их положение и размеры, вмятины на земле и разбросанные по округе камни свидетельствовали о том, что они упали с неба. Росса, держа в руке камушек, подошла к ближайшему олистолиту, чтобы получше рассмотреть. На нём была гравировка большого дерева, еле различимые силуэты голов и когтей, а также бутоны цветов. Каменная плита выглядела старой, заросшей мхом и диким плющом. «Восемь сотен лет …» — снова пронёсся эхом голос Кале, будто оглашающий приговор. В виске опять началась острая, тянущаяся боль, как тогда, у первого источника благодати на пути, в безымянной могиле. Девушка схватилась за виски и с дрожью в теле сгорбилась, издавая мучительное кряхтение в попытках не закричать. Маленький камушек выпал из её рук и покатился по земле. Перед глазами снова было беспощадное, кроваво-красное пламя и горящий человек, который протягивал через огненную стену свои сгнившие до мяса руки. Тысячи голосов говорили его бесформенными, изуродованными губами, создавая в голове Погасшей какофонию из жалостливых криков и безумного смеха. Огонь полыхал всё сильнее, пока изо рта горящего не начали вылезать такие же измученные, иссохшие люди, а из их ртов другие и так до бесконечности. Пылающая, безобразная людская масса наседала всё сильнее, пока вдруг пламя не стихло. Росса оборвала видение. Тёмные, подрагивающие веки в ужасе открылись. Руки всё ещё дрожали от переполняющих тело эмоций. Погасшая поспешила уйти, но стоило ей сдвинуться с места и обернуться, как напротив материализовалась пара солдат, носившие герб династии Годфри — льва и золотого дерева Эрд. Их внешний вид был потрёпан, позолоченные доспехи лишены былого блеска, а простые мечи сточены о бесконечные битвы и давно не познавали прелесть хорошей заточки. Росса замерла и прижалась к стене обломка, вытащив из-за пазухи кинжал, который подарил ей Кале. Для солдат она не представляла опасности. Они даже не встали в соответствующую стойку, чтобы покончить с Погасшей и отнести её тело на ритуал приращивания, как и других бедолаг до неё. Один из мужчин, покрепче сжав рукоять меча, бросился на девчонку, делая замах для удара. Второй подходил с другой стороны, чтобы та не убежала. Росса скрутила пальцами кинжал лезвием от себя, ловко выгнулась и нанесла удар по слепой зоне солдата, целясь в его бедро под накидкой, которое не было облачено в доспех. Кинжал вошёл почти насквозь, отчего солдат взревел, а его меч попал точно по стене старого обломка. Второй же мечник успел лишь пнуть латным ботинком ускользающую Погасшую, попав ей в бок, отбросив девушку на метр от себя. Та не растерялась. Глотая ноющую боль, она поднялась на ноги, спотыкаясь об землю, и что есть мочи побежала прочь к тропе, так как другой дороги поблизости не было, а в стороне начали мелькать факелы других солдат замка. Позади себя Росса услышала звук горна, распугавший птиц и маленьких зверей, которые начали бежать рядом. Даже стадо овец и баранов в панике заныли и кубарем покатились подальше от эпицентра звука. — О н-нет, нет-нет-нет… — запыхавшись, оборванка с синей накидкой остановилась на тропе. Впереди был раскинут лагерь, где в её сторону уже выдвинулись другие солдаты и рыцарь, облачённый в золотые, тяжёлые доспехи. Его отличало от остальных тяжёлое копьё, длинный щит и полностью закрытый шлем с белыми перьями. Росса не стала стоять и думать, и рванула по холму вправо, не обращая внимания на топот и лязг металла, подгоняющий и без того напуганную девушку. Она бежала что есть сил, погоня за ней прекратилась, как вдруг вокруг шеи на лету появилась верёвка, а за ней резкий толчок и удушающее удавление. Погасшая схватилась за верёвку, пытаясь высвободиться. Нечто очень сильное потащило её по земле обратно — это был всадник, волочащий свою добычу к лагерю в неспешном темпе. — П-пусти-те! — кряхтела задыхающаяся Росса, пытаясь удержать руками колючий кнут, чтобы он не задушил её. Девушка дёргала конечностями, пока не увидела возвышающуюся тень над собой — постаревшие, обескровленные лица солдат в безразличной, ужасающей гримасе. Один из них приставил к Погасшей меч, но вдруг всадник заговорил: — Живой. Лорд Годрик приказал принести живого, — обладатель басистого голоса с северным акцентом был скрыт остроконечным шлемом. Меховая накидка, небрежный вид и могучий изогнутый клинок выдавал в нём вольного воина, не привязанного к господину. Он потянул режущую, колючую верёвку на себя, чтобы Росса поднялась на ноги. — Только толпой можете! — пережив достаточно боли, как физической так и моральной, Росса перешла на крик, чувствуя свою скорейшую кончину. На её слова никто не обращал внимания. Рыцарь с копьём, осмотрев Погасшую, коротко кивнул всаднику и указал в сторону подвала в их небольшом лагере в руинах. Наёмник намотал на кулак верёвку, приблизив к себе девушку, а затем схватил её за шиворот, держа на расстоянии от себя. Росса начала бить ногами похитителя, доставая лишь носочками. — Передай своему Годрику, чтобы он шёл к чёрту! — рычала она, размахивая руками и ногами в попытках пробить броню или достать до чего-нибудь, что могло бы ей помочь вырыться, — Ты понял, нет?! Всадник был невозмутим. Подойдя к подвалу, освещаемому лишь двумя факелами, вырытому прямо на земле и обложенному камнем, он выбросил на почерневшие ступени Россу. Она не смогла удержаться и покатилась по лестнице вниз, издавая нечленораздельные восклицания, пока не утихла в самом низу, оставшись лежать на последней ступеньке после удара лицом о камень. — Зря с толпой бодалась, ой зря, — мужской голос прозвучал из темного угла подвального, холодного помещения, под громыхание старых цепей, — Ты не имеешь права, о, ты не имеешь права …