***
Он, конечно, не сошедший с небес мессия — лучше бы без «я» и с большой буквы, но божественная воля решила поиздеваться, зашвырнув его в Японию вместо Аргентины, — и он, конечно, вряд ли сможет заделаться талантливым оратором, собирающим целые стадионы почитателей — куда там стадионы, даже команда разбежалась по углам после первого же скандала, — и всё-таки отныне он ни за что не перестанет утверждать, что принцип всепрощения является уделом слабаков. Вот ненависть — другое дело, вяло думает Рин, набивая новую порцию битого стекла в чёрный пакет. Да, ненависть — совсем другое дело, соглашается он с собой, выбираясь на занесённые снегом ступеньки. Ладонь жёстко сжимает пластиковые ручки, под кожей что-то покалывает — может, мороз, может, злоба на всё сущее, может, неприязнь к себе и мыслям о Саэ, — а бездна над головой забивается в глотку вязким мазутным комом, и от её влияния некуда бежать. Под ногами хрустит, щёки покалывает, за шиворот задувает ветер, над домами наливается кровью рассвет. У Рина, ползущего тенью между заиндевевшими заборами, слишком ощутимо сводит зубы. Саэ действительно уехал. Саэ полил дерьмом их общее прошлое — то самое, что всё ещё лелеет дурное сердце, — и снова уехал в свою чёртову Испанию на неопредёленный срок. Пора бы принять, что того самого Саэ, нуждавшегося в чём-то общем, в чём-то простом и светлом, больше нет — теперь у него другой спрос, другие приоритеты, другие люди вокруг. И, раз уж пошла такая пьянка… Руку пронзает резкая боль. Кромка снега на крышке мусорного контейнера идёт трещинами от удара. За соседним забором шелестит цепью собака. Рин отшатывается назад, замахивается ещё раз — теперь уже пакетом в цель — и криво ухмыляется. Чао, мудила.***
Ненависть — мрак, сбившееся дыхание, грязь под подошвами и сигнальные огни стадиона без единого зрителя. Ненависть — липкая креозотовая пыль, оседающая в организме толстенным слоем мелкодисперсных частиц, незаметных для посторонних глаз и не таких уж значительных в масштабах вселенной, но для Рина, постепенно умирающего — благо, не физически, — на спортплощадках одной из планет галактического скопления Ориона, она, ненависть эта, имеет слишком большое значение. Потому что её зарождение напрямую связано с Саэ, вьевшимся в истерзанное несбыточными мечтами нутро настолько основательно, что ни один растворитель не отмоет. Для поддержания растущей ненависти в должном состоянии нужно безудержное рвение, неимоверное количество свободной энергии и готовность топтаться по головам вне зависимости от того, чья черепная коробка хрустнет и покатится вниз по наклонной. Какой-нибудь моралист наверняка пизданул бы что-нибудь умное и нравоучительное, мол, не устраивай здесь блендер, посторонние не виноваты в твоих внутренних конфликтах, но Рин, смотрящий на бесконечные ряды соперников с линии старта, кидается в эту кипящую жидким азотом пучину и даже не успевает построить обратного алгоритма на случай экстренной связи с внешним миром. Более того, он даже не задумывается о существовании такой вероятности. Какой смысл? Есть ли время? А повод? Нет. На всё и сразу категоричное «нет». В персональной бездне Рина Итоши всё равно отсутствуют границы для дальнейшего падения, за исключением холодного деревянного пола собственной комнаты, куда он роняет затылок после вечерней йоги. На ноутбуке у края постели горит очередная запись матча — наблюдать за ним в прямом эфире слишком тяжело. Рин чувствует, как спирает дыхание. На лице всё то же безразличие, но внутри горит пожар. Пальцы вцепляются в чуть отросшие волосы. Ладонь опускается немного ниже и хватает ноющую плоть в кулак. Рин выгибается в пояснице. Саэ. В персональной бездне Рина Итоши нет грёбаной похвалы за успехи — да и к чёрту, на неё слишком легко подсесть и слишком легко раскрошиться при её нехватке, — нет обманчивых предсказаний, выжженых на гладком дереве, нет сытого писка чаек, тёплого лета и лазурного моря с обложек журналов. Самое главное — в его персональной бездне нет Саэ, чьё на редкость ясное лицо изредка приходит во снах, вынуждая поутру перекапывать старые ящики в поисках случайно уцелевшего напоминания о том, как — и что — было с ними и их детскими фантазиями прежде. Безразличный взгляд меняет направление, проходится по пустым полкам. Прежнего Саэ нет — все засечки о нём укатили на мусоросжигательный завод. Оплакивать эту потерю было бы смешно и пиздецки тупо, поэтому по щекам льются всего лишь капли проточной воды из душевой лейки. Рин, непостижимо далёкий от привычного в человеческом понимании горя — какое нахуй горе, плевать он хотел на Саэ, — выбирается из запотевшей кабины, упирает ладони в скользкий обод раковины и глазеет в упор на своё смазанное отражение в ванной. Пробегается зрачками по налипшей на лоб чёлке и тёмным ниткам ресниц, прицепившихся к нижнему веку. Хмурит тонкие брови. Поджимает бледные губы. У Саэ точь-в-точь такие же. Может, чуть мягче — визуально не определить. Потрогать от уголка к уголку — тем более, хотя и очень хочется. И это «хочется» всё больше думает за Рина, словно лица остальных людей, на которых можно было бы переключиться, заведомо перечёркнуты красной ручкой. Они ведь не Саэ, чьё существование на этой планете заставляет Рина таить в себе столько секретов, что никакой Пентагон не сравнится. У них с Саэ даже процент меланина в коже одинаковый, и густота волос, и выносливость, и свинцовая тяжесть во взгляде. Но Саэ это всё идёт гораздо больше, и пряди у него под светом софитов переливаются не то бронзой, не то медью, не то латунью. Золота он всё же не заслуживает. Золото не даётся предателям. Золото вручают тем, кто смог выдержать всё и остаться прежним хоть в чём-нибудь. В груди просыпается некое безымянное чувство, похожее на смесь щекотки и зуда, Рин чертыхается, хватаясь за полотенце. Босые ноги шлёпают по кафелю, махровая ткань неожиданно неприятно царапает кожу, пока рёбра мучительно впиваются в лёгкие при каждом новом вздохе. Духота ванной комнаты пахнет бессменным шампунем на двоих. Почему всё так? Из горла рвётся затравленное, почти что животное шипение, Рин растерянно дербанит шов на полотенце, опасаясь оторвать ткань от своего лица. Когда-нибудь это закончится. Оборвётся. Когда-нибудь. А сейчас он вылетает из ванной и спешит запереться в комнате, где его, оттасканного за шкирку кормящей рукой, никто не потревожит. Где он сможет испариться в лимбе этих чёртовых изумрудных глаз ещё раз. Потому что ненавидеть Саэ на все сто тысяч процентов откровенно не получается.***
За окном по-прежнему растут сугробы и скрипят омертвевшие ветки, тренировки окончательно переносятся на крытый стадион, а родители порой забивают на сон, чтобы созвониться с Саэ — строго по расписанию, с них как бы не убудет, а вот бедный Саэ… Блять, да какого чёрта? Звонок поставлен на громкую связь, Рин слышит его ворчливый голос, стекая вниз по стенке липкой от пота спиной. Он только-только вернулся с поля, он дико заебался затыкать тех уёбков из основного состава, он намеренно не вклинивается в бессмысленные семейные беседы, оставаясь где-то на границе коридора с гостиной, и как-то между делом понимает, что его собственные слова — хоть те, что оседают копотью в голове, хоть те, что пидорасят горло одновременно с глухими ударами ноги в штангу ворот, пока никто не видит, — имеют куда больше веса, чем любые речи Саэ. И за это пустословие хочется отомстить. Хочется отомстить за предательство. Хочется вгрызться в глотку натасканной бойцовой псиной в отместку за то, что Саэ, будучи в своей Испании или где-нибудь ещё, где звёзды светят в ином графике часовых поясов, по-прежнему давит шипастыми бутсами на грудь. Да, ещё это будет местью за унизительную привязанность. Ответной атакой за причиненные страдания. Контрнаступлением на баррикады, за пределы которых Саэ совершенно не смотрит. На него, Рина, не смотрит, пренебрегая брошенным вызовом — даже бисер перед свиньями метать продуктивнее, чем пытаться извернуться и привлечь его внимание сигнальными новостями из уст родителей.***
Кажется, ненависть к нему и вправду недостаточно сильна, но Рин обещает себе ни за что не сдаваться. Перекраивать собственное тело на пару с разумом гораздо проще ради грядущей мести, нежели во имя кого-то там, кто в итоге протаскивает тебя по наждачке асфальта парой простых фраз и безучастно вытирает ноги о твоё лицо, а затем перешагивает примерно с тем же равнодушием, с каким Рин спускается с лестницы на очередную тренировку. Ноги шелестят по дощатому полу, в наушниках треплют языком донельзя воодушевлённые дикторы. — Сегодняшнее наше интервью посвящено восходящей звезде международного класса, Саэ Итоши. Поприветствуйте гостя! Зрительский зал рукоплещет, ладонь сжимает чехол телефона чуть крепче положенного, и Рин совершенно некстати чувствует, как подкашиваются коленки, когда он останавливается у ростового зеркала. Как же бесит. Бесит, что сердце в предвкушении сжимается и со звоном падает куда-то в пятки. Этому нелепому чувству можно придумать тысячу отговорок и оправданий, но аплодисменты стихают слишком быстро, и настает черёд персональной казни Рина Итоши. Всем встать и заткнуться. — Да, здравствуйте, рад нашей встрече. До боли знакомый, безупречный голос протыкает барабанные перепонки тончайшими иглами, на которые так неудачно случилось напороться. Саэ же самый настоящий дьявол во плоти, Саэ выворачивает наизнанку с расстояния в несколько тысяч километров, Саэ взводит курок и целит из микросхем Сони, и его бархатистые, абсолютно равнодушные интонации пронизывают Рина мурашками вдоль шейных позвонков. — Не думал, что и в вашем захолустье могут быть такие пробки. Бам. Рин не меняется в выражении лица — всё тот же непробиваемый камень, напоминающий посмертную маску, — не опускает глаз к дисплею, чтобы промониторить сегодняшний прикид этого зазнавшегося ублюдка, Рин залипает в отражение, намеренно не замечая равносильную яркость радужек. — …Что вы удачно добрались до студии. Попробуйте кофе от нашего сегодняшнего спонсора, — артистично подлизывает телеведущий. — Между прочим, у зрителей скопилось достаточно вопросов для того, чтобы задержать вас как минимум на час, поэтому взбодриться будет просто необходимо. Повисает короткая пауза. Слышно, как звякает фарфор. — О, ради меньшего я бы и не пришёл, — скупой ответ, такой лицемерный, деловой и раздражающий, что Рину хочется забраться прямиком в студию через телемост и раскроить недостижимо-высокомерную рожу по швам. Королевская фразочка залетает на бис, ведущий театрально посмеивается и спрашивает какую-то бытовую хуйню, ответ на которую известен Рину ещё с пелёнок. Он туманно хмыкает под нос, набрасывает ветровку, затягивает шнурки на кроссовках, чтобы не пришлось отвлекаться на бантики в пути, и выходит на улицу. Солнце режет по глазам, с козырьков встречных домов падает капель, трели перелётных птиц давят на голову сквозь вакуумные затычки, поэтому Рину приходится выкрутить громкость на полную. Мобильный перекочевывает в обе ладони сразу, тень удачно падает на экран, и приз личных зрительских симпатий достаётся ногам Саэ, очерченным тканью светлых джинс. Кажется, даже с такого расстояния — метра четыре от камеры навскидку, разрешение диагонали экрана в шесть с чем-то дюймов — можно разглядеть абсолютно все сухие мышцы на правой, поэтому Рин вылизывает глазами всё и сразу — и мясистые поджарые бёдра, и обнажённые щиколотки, и тонкие, острые колени. Красивая дрянь. Редкостная дрянь. — Расскажите, пожалуйста, как вы оцениваете шансы своих соперников на победу над вашей командой? Саэ расслаблено откидывается спиной в кожаное кресло. — Хотите честный ответ? Рина прошибает до костей. В венах вскипает то ли лава, то ли адреналин, то ли чистейшая злоба — Саэ тот ещё балабол. Чёрт галимый, даром что брат. — Разумеется, — всё так же раздражающе заискивает телеведущий. — Поделитесь с нами, на что вы обращаете внимание в первую очередь? В груди что-то царапается и рвётся, крепкое плечо оттягивает спортивная сумка, которую хочется запустить в заплывшую ботексом рожу — Саэ ни на кого не обращает внимания, неужели этот хрен реально не понимает? Как бы то ни было на деле, опорно-двигательный сам собой сбавляет шаг, загоняя Рина в тень очередного бизнес центра. На макушку грузно капает, к началу тренировки с такими идиотскими передышками можно не успеть, но какая к чёрту разница, если Саэ, по-лисьи сощурившись, выдерживает долгую паузу и вальяжно забрасывает ногу на ногу? — Можете мне не верить, но… — Но? — вторит телеведущий, доверительно наклоняясь к гостю. Саэ едва заметно выгибает бровь, будто бы ему скучно от такой стандартной реакции, и вяло подпирает щёку рукой. — Я всегда смотрю на их задницы, сэр.