Самое ужасное чувство, которое довелось испытать в жизни, — это делать вид, что ты не разбит, когда разбит в хлам.
Михаил заходит в дом тихо, неслышно, но ей самой кажется, что каблуки туфель звучат оглушительно из-за дрожи в ногах и сведённой спазмом спине. Здесь мало что изменилось с последнего её визита: всё такие же резкие рисунки букв на стенах, чёрные пополам с красным на пепельно-сером — словно это единственные цвета в мире; незаправленная кровать виднеется в дверном проёме, куда Михаил не решается заглянуть; кружки, почерневшие от кофе, и окурки в цветочных горшках, где растения давно не цветут, а балансируют на грани жизни и смерти; одежда, хранящаяся не в шкафу со сломанной дверцей, а на кухонных стульях. Но Михаил замечает у стены гитару, железные миски рядом с диваном, и к запаху черешни примешивается что-то животное — и в гостиную вбегает массивный пёс, радостно виляющий хвостом. Следом за ним идёт Война, окружённая табачным дымом и со смазанной алой помадой на губах. — На-адо же… — расплывается она в подобие улыбки. — Не прошло и десяти лет. У пса кожаный алый ошейник с шипами, оборванное ухо и шрамы на боку. Он тычется носом Михаил в колено, широко раскрыв пасть, и будто бы улыбается. — Краплак! — восклицает Война твёрдо, и пёс оборачивается, смотрит в её глаза, серые и строгие, в напряжённое, заострённое лицо, и, понуро опустив голову, отходит. Война улыбается и, присев перед ним, треплет по загривку. — Хороший пёс, место. Она подгоняет его, легко шлёпнув по плечу. Пёс бодается ласково, но уходит. — Он увязался за мной пару лет назад, и я решила, что будет забавно, если он не сдохнет. Кра-плак. Михаил смотрит на Войну, та поднимается и складывает руки на груди. Выдыхает. — Садись уже. Кофе будешь? — Нет. Война пожимает плечами и идёт на кухню. Её волосы распущены, вьются ало-каштановым и лежат чуть ниже лопаток. На ней нет привычной кожи — только растянутый лёгкий свитер с широким горлом, почти бордовый, и чёрные штаны в обтяжку, не скрывающие округлости бёдер и тонких щиколоток. Михаил опускается на диван. В груди у неё тесно. — Что случилось? — Ничего. — Да ладно, золотце, я же вижу. В прошлый раз ты надеялась больше никогда меня не увидеть, — Война садится рядом с кружкой не крепкого кофе, кажется, растворимого. Она улыбается лишь губами, а глаза смотрят хитро, пронзительно. Михаил на мгновение жалеет, что пришла — на самом деле, не только об этом, но исправлять что-либо уже поздно. Она здесь — она хочет быть здесь, она должна — и прямо сейчас она не может быть где-то ещё. — Гавриил отказался проводить Армагеддон во второй раз и ушёл к Адскому Лорду. Метатрон привёл на его место предателя и… я не имею ни малейшего понятия, что будет дальше. Мы что-то сделали не так. Михаил вздрагивает от фантомной боли, охватывающей спину — и ноющее, тупое распространяется по лопаткам и пояснице. Сидеть ровно становится трудно, и недоумение проскальзывает на лице Войны. Михаил поджимает губы и прочищает горло, поводя плечами и сжимая пальцы в кулаки. Война выдавливает из себя смешок и откидывается на спинку дивана. — Мне кажется, это судьба. Может, ничего и не должно было случиться? — Но ты же есть, — возражает Михаил, не подумав, и Война улыбается сладко. — Я есть — потому что ты есть. Михаил опускает взгляд на белеющие костяшки пальцев. После первого не-Армагеддона Война не рассеялась как прочие Всадники только благодаря Михаил — и это не та тема, которую она сейчас готова была обсуждать. Они не виделись четыре года. Михаил не знает, о чём говорить. Краем глаза она видит, как Война рассматривает её. Ненавязчиво, будто ей больше некуда деть взгляд, но с каждым мгновением её серая радужка всё больше полнится искрами, точно высеченными из стальных ударов мечей… — Ты живёшь здесь как смертная? Война смеётся — искренне, запрокидывая голову и чуть не расплескав кофе. — Почти. Я работаю для веселья, покупаю еду со скуки и профессионально устраиваю конфликты с нанесением тяжких телесных. С моей репутацией осесть здесь было глупым решением. Она отставляет кружку и придвигается ближе к Михаил. Смотрит в глаза искушающе и тянется к пуговицам на пиджаке, и те легко выскальзывают из петлиц под её пальцами. Война улыбается шире, снимая пиджак, и притягивая Михаил к себе. — Я скучала, — шепчет ей в губы, сжимая поясницу, и Михаил вздрагивает, невольно подаваясь вперёд. Война выгибает бровь, и Михаил судорожно выдыхает, беря её руки в свои. Сжимает несильно и подносит к губам, оставляя лёгкие поцелуи. Пальцы Войны пропахли горечью табака пополам с мягким кофе, ещё чувствуются сладкие нотки черешни; Михаил закрывает глаза, опуская напряжённые плечи. Она тоже скучала. Так сильно, что с трудом может признаться себе в этом. Война легко выпутывается из её рук, расстёгивает неспешно рубашку, стягивает аккуратно, потом снимает туфли, наверное, качая головой и чуть хмурясь. Укладывает Михаил к себе на колени и едва-едва касается подушечками пальцев обнажённого плеча. — Распусти их, — просит тихо и ведёт рукой к лопаткам, заставляя Михаил вздрогнуть от колких ощущений и уткнуться Войне в живот, обнимая — цепляясь за неё. — Ну же, дорогая, ты ведь за этим сюда пришла. Михаил сглатывает и выпускает крылья. Война прерывисто вздыхает. Они уже давно не белоснежные, впитавшие в себя кровь всех войн, всю грязь, что оставляют после себя трупы — и сама скверна пропитала Суть Михаил. Она уже давно не пробовала взлететь, боясь, что крылья отяжелели болью и жестокостью, слепыми, бездумными желаниями и приказами. Она давно не молилась, боясь, что не сможет почувствовать Маминого тепла. Она как мантру повторяет «Ради высшего блага. Аминь» — но слова стынут на губах и ничего не происходит. Михаил скукоживается у Войны на коленях, пряча изуродованную Суть в груди, но Война улыбается ласково, нежно — Михаил это чувствует — и зарывается пальцами в перья, массируя кожу. — Тебе не нужно было ждать так долго, — говорит она, и это не тот голос, с которым она несла битвы, не тот, которым разрушала мир. Михаил должна была противостоять ей, но вместо этого нежилась под её руками, чувствуя, что тьма внутри перестаёт быть ужасающей. — Тебе не нужно меня избегать, Миша. Ты же знаешь… Михаил не хотела бы знать — и боялась представлять реальность, где это было бы правдой. Она всхлипывает, сильнее обнимая Войну, и слова благодарности и любви комом встают в ей горле. Она надеется, что Война тоже знает.К твоему свету потянутся все, но от твоей темноты только я не убегу.