Ecce tria sunt

Микелетто вскакивает с постели, хватает брошенную на пол рубашку. Лукреция, не спрашивая ни о чем, быстро и ловко поправляет шнуровку на платье, небрежно укладывает мягкие подушки. Как будто ничего не происходит. Шум за дверью становится громче, отчётливей. Причитание служанки. Мужские шаги. Микелетто примеривается к позолоченному подсвечнику. Вполне сойдёт за оружие. Когда наконец распахивается дверь, все выглядит почти невинно. Если, конечно, не считать припухших губ Лукреции и ее порозовевших щек. Если забыть на минутку о том, что она наедине с мужчиной. Микелетто выдыхает, безмолвно проклиная свою беспечность. Ему ничего не грозит. Самое большее — приговорят к смерти. Вот только где-то за ребрами маленькой змейкой свернулось в клубок гадкое чувство. Свернулось и неприятно покусывает сердце. Он. Подвел. Лукрецию. За тяжёлой дверью раздается мужской смех. — Меня она примет, хоть бы и в постели! — знакомый, какой же знакомый голос... Змееныш в груди резко разворачивает тугие кольца, бьётся в узкой клетке, рвется на свободу. Или это сердце так колотится? Микелетто опускает руку, так и не взяв подсвечник. Лукреция молча стоит у шахматного столика. Статуя да и только. Светлая и точёная, как белая костяная королева. Микелетто приходится собрать все мужество, чтобы не упасть на колени, когда открывается дверь. Когда врывается он, принося с собой запах летнего дождя, ночи и, почему-то, солнца. Лукреция вскрикивает радостно, забыв про приличия, бросается брату на шею. Ровно между двумя ударами сердца Микелетто чёрный рыцарь с громким стуком падает с доски на каменный пол. Должно быть, Лукреция рукой задела. Символично, ничего не скажешь. Микелетто молча поднимает фигурку и ставит напротив белой королевы и епископа. На нежную, почти братскую встречу Борджиа он старательно не смотрит. Чезаре целует Лукрецию в щеки, в лоб, касается губами золотистых ресниц. Микелетто сжимает зубы, кажется, слишком громко втягивает воздух, не в силах даже в душе решить, на чьем месте он хотел бы быть сейчас. Чезаре наконец отрывается от сестры и смотрит прямо на Микелетто. И Микелетто ждёт, ищет в его взгляде презрение, ненависть, обещание смерти, но находит только что-то неясное, что-то, отзывающееся в его собственном сердце болезненной тяжестью. Чезаре делает шаг навстречу. Лукреция, нежная, святая Лукреция прижимается грудью к его груди, встаёт между ними, защищая обоих разом. Чезаре снова касается губами ее виска и нежно, но неумолимо отстраняется. Шаг. Ещё один делает навстречу уже Микелетто. Он ждёт чего угодно. Удара кулаком или кинжалом, но точно не того, что Чезаре схватит его за плечи. Как безумный, как умирающий. Не ждёт только, что в каждом вдохе будет больше, чем он когда-нибудь сможет сказать словами. Чезаре прижимается ко лбу Микелетто своим, смотрит, будто не верит. Микелетто не выдерживает этого взгляда, одного на двоих воздуха. — Простите, мой синьор, — начинает он хрипло, пока голос ещё хоть немного слушается. Чезаре только качает головой. — Никогда не оставляй нас. Лукреция за его спиной нежно улыбается.