Ecce tria sunt

— Не зови меня мадонной. Лукреция задумчиво гладит позолоченную статуэтку. — Как же мне называть вас? — Микелетто чуть наклоняет голову к плечу. — Не знаю, — раздражённо отвечает она. — Только... когда ты так зовёшь меня, это звучит как богохульство. — Вы же моя госпожа. Разве дурно обращаться к вам так, как требует ваше положение? Лукреция не отвечает. — Я скажу вам то, что сделает меня бо́льшим еретиком, — дерзко продолжает Микелетто. — Вы куда лучше. Вы живая, мадонна Лукреция, живая женщина с чистой душой и любящим сердцем. — Она тоже любила. — Она любила только своего бога, — горячо возражает Микелетто. — Вы никогда бы не пожертвовали своим ребенком, какой бы благой ни была цель. Вы отстаивали малыша Джованни, потому что он имеет право на любовь матери. Вы, незаконная дочь порочного священника и куртизанки, любите своих детей больше, чем та, что была рождена без греха. И вы хотите, чтобы я перестал звать вас мадонной? — Выйди, — зло требует Лукреция. Микелетто почтительно кланяется. — Как прикажете, мадонна. Лукреция вспыльчива, но никогда не злится на него долго. Несколько часов, не больше, а потом успокаивается и снова позволяет целовать руку, снова веселится, когда он играет в шахматы и каждый раз глупо отдает ей одну фигуру за другой. Лукреция насмешлива, но терпелива. По вечерам учит Микелетто читать и писать, раз за разом указывает на его ошибки. И конечно, снова смеётся. Микелетто нравится, когда Лукреция смеётся. Она тогда кажется совсем молодой, точно скорбь не успела оставить свои грязные следы на красивом лице. — Ты когда-нибудь любил женщину? — хитро спрашивает Лукреция однажды за шахматами. Микелетто смотрит на нее с недоумением и снова глупо теряет ладью. — Я... у меня были женщины, если вы об этом, — осторожно подбирает он слова. — Но не так чтобы слишком много. — Я не о том спрашиваю, — вкрадчиво продолжает Лукреция. — Ну что же, храни свои тайны. До поры. Микелетто ожидаемо проигрывает эту партию. — Вы жестоки, Мадонна Лукреция, — выдыхает он. — Не зови меня так! — Лукреция вскакивает, точно внутри нее сейчас пылает вулкан. Величественная в своем гневе, она кажется Микелетто похожей на богиню из тех мифов, что сама рассказывает детям. Он не выдерживает и встаёт тоже. — Я всегда звал вас мадонной, — замечает Микелетто. — Что изменилось теперь? Скажите вашему Микелетто. Он дерзко касается рукой пальцев Лукреции. Маленький столик с шахматной доской кажется преградой, но такой глупой, такой незначительной. Лукреция делает шаг в сторону, но руки не отнимает. Ещё шаг, уже к нему. Поднимает голову и смотрит в глаза. Близко, невозможно близко. Прикосновение рук, прикосновение взглядов. Не разорвать.