Ecce tria sunt

— Я хочу убить его, — рычит Чезаре. Микелетто не задаёт лишних вопросов. Он знает, что́ Чезаре видит в узком окне. Альфонсо гуляет с Лукрецией и ведёт себя, как любезнейший муж. Держит жену за руку, смеётся, забыв о приличиях тянется к ее животу, пока не заметному для других. Для других. Не для них с Чезаре. — Это не имеет смысла, мой синьор, — Микелетто невесело усмехается. — Мадонну снова заставят выйти замуж, и никто не знает, будет ли ее новый муж так же добр к ней. — И так же глуп и слеп, — кивает Чезаре. — Но я все равно хочу его убить. Микелетто тоже хочет. Он готов, он рад видеть Лукрецию с Чезаре, точно зная, что между ними нет ни капли злой ядовитой ревности. "Теперь вы оба мои", — сказала Лукреция в их первую ночь втроем. И Микелетто готов был поклясться, что и он сам, и Чезаре чувствовали так же. Подумать только, всего за несколько часов до этого признания он считал, что не сможет быть с ними. Готов был уйти ещё раз, если это сделает счастливыми его Борджиа. Теперь Микелетто знает, что нет ничего естественнее и прекраснее, чем ласкать Лукрецию, одновременно касаясь рук Чезаре. Целовать его, неожиданно смущенного, на глазах у сестры. Слышать, как Лукреция, сияя от счастья, говорит о своей беременности им двоим, самым первым. Позволять себе думать, что это дитя — его. Их. Микелетто бесшумно подходит к Чезаре, кладет руку ему на плечо и несколько долгих секунд смотрит в окно. — Не смотрите на них, мессир. К чему тревожить душу? — Куда же мне смотреть, если они там вдвоем? — Чезаре чуть поворачивает голову, и Микелетто не может отвести взгляд от его губ. — Закройте глаза, синьор Чезаре, — Микелетто шепчет, зная, что его услышат. — Порой тьма дарит покой. — Лучше ты подари, — срывается Чезаре, целует Микелетто зло и отчаянно, до боли грубо. Микелетто отвечает. Не так нежно, как с Лукрецией, сейчас им нужно иное. Борьба ради борьбы, впрочем, проигравший не останется ни с чем. — Скажи, что ты мой, — хрипло говорит Чезаре, и Микелетто не может понять, мольба это или приказ. Не хочет понимать. Ответ все равно не изменится. — Я ваш, — горячо, искренне, чтобы поверил. — С первой минуты. Мы кровью связаны, мессир. И Чезаре верит, Микелетто это чувствует так ясно, словно они и разум делят на двоих. Новый поцелуй мягче, но и нерешительнее. Никогда раньше они не оставались вдвоем вот так. Никогда раньше Чезаре не позволял себе такие поцелуи днём, каждый раз словно стыдясь своего порыва. Первый раз Чезаре поцеловал Микелетто по воле Лукреции. Без нее бы ничего не получилось. Сколько бы ещё они не решались? Всю жизнь или немного дольше? Микелетто помнит, каким был Чезаре в ту ночь. Нежным, потерянным и уязвимым. Ему, этому бесстрашному воину, было страшно, впервые на памяти Микелетто. Тогда Микелетто понял, что Чезаре нужен кто-то надёжный, кто-то верный, кому можно довериться. Кому можно открыть всю душу. Тогда Микелетто твердо решил, что больше никогда его не оставит. Сейчас он держит Чезаре в руках, такого странно-нежного и жадного, целует как в последний раз. — Я хочу... — Чезаре даже говорить сложно, — я тебя... Микелетто даёт ему возможность немного отдышаться, проводит кончиками пальцев по скуле. — Нам некуда торопиться, Чезаре. Только в постели он поддается этой маленькой слабости, за которую потом проклинает себя. Только по ночам позволяет себе называть их имена. Много раз его Борджиа просили говорить им "ты" наедине. Микелетто не может, хотя и желает больше всего на свете. Но это не то, к чему нужно привыкать. Даже всей выдержки Микелетто может однажды не хватить, и их близость в один миг откроется чужим глазам, завистливым, злым, осуждающим. Микелетто еще справляется, но, видит бог, долго это не продлится. Однажды ночью он в порыве чувств наконец скажет Лукреции "люблю тебя". Она засмеётся легко и звонко, будет целовать его снова и снова. Чезаре, конечно, сделает вид, что оскорблен. Ровно на мгновение, пока Микелетто не прошепчет хриплое "кого из нас ты ревнуешь?" Чезаре только покачает головой и улыбнется.