дрянь

В сто двенадцатой квартире слишком душно по ночам. По утрам и даже днём. Кира своими лёгкими давится-выдавливает-выкашливает воздух после водника, утомляясь от летней жары. И может существовать, будто она нормальный человек, лишь ночью. Она от такой досады, как недоступная Геля, впадает в своеобразную депрессию, раздумывая, что делает не так. Забавно, как только сейчас до Киры вообще доходит, что, возможно, ни черта она не хороший человек. Может, об этом раньше ей просто не говорили, потому что никого у неё нет. У Киры только Римма и Сеня. Только они. И те непутёвые и искалеченные, как сама Кира. Никто не знает, как тяжело бывает оставаться наедине. С тех пор, как в её комнате поселилась Гелечка, Кире проще. Можно слушать сопение на соседнем матрасе и отвлекаться от навязчивых мыслей. Кира живёт моментом, потому что до жути боится его проебать. В её мире всё просто и понятно. Из колеи выбивает только неразделённая симпатия. Геля по большей мере работает, плачет в подушку, курит на балконе и спит. Ничем не занимается, потому что понятия не имеет, на что вообще способна. Её не приучили делать что-то, кроме уроков. А потому целыми днями, когда у неё выходные, она сидит с Сеней, собирая пазлы. Иногда они смотрят подростковые сериалы по детскому каналу и он рассказывает про маму. Парень всегда улыбается и всегда всех слушается. Даже Римму, которая приходит под утро и всегда потная и грязная. Вываливает деньги из сапога, по привычке задирая платье, лыбится и треплет его по голове. У них типичная жизнь тех, кто никому не нужен. Потому что пахать на работе за копейки и спускать их на наркотики — единственная доступная возможность бетонного гетто. Это не про жизнь, а про выживание. Когда Гелечка штопает носки, разбавляет молоко водой и сгребает последнюю кашу, скисшую ещё день назад, чтобы перекипятить её с разбавленным молоком и дать Сене. Когда последние монеты на проезд они собирают в кучу, деля пополам. И всё так же молчат, потому что Геля Киру откровенно боится, а Кира слишком горда, чтобы что-то делать. Она и правда хочет. Но жизнь сложная, Геля странная, а Кира ленивая. Между ломками и приходами не так много времени, чтобы учиться любить или пытаться завоевать чужое сердце. Это ведь смешно. Кира влюбилась в анорексичку, которая глотает таблетки и жрёт землю. В дурочку, которая толком не знает, нравятся ли ей девушки вообще. В простейшую идиотку, в которой нет ничего глубокого. В Геле и правда нет. Она обыкновенная, вырощенная постсоветской фантазией ради забавы. Но до жути печальная и жалкая. Это Кире и нравится: присвоить себе такую беззащитную девчонку, которую можно будет оберегать и любить. Всё до простого понятно — они будут вместе в любом случае, это лишь вопрос времени. Но Кира не может ждать. Она в один из дней, изрядно устав на работе, приходит под утро, наблюдая, как Гелечка курит на подоконнике. Подсаживается, по привычке рассматривая девчонку. — Устала? — вяло интересуется Геля, улыбаясь. — Нет. По Кире видно, что она снова нанюханная, а потому полна сил и энергии. Геля молчит, потому что нет смысла что-то говорить. Кира в любом случае слушать не станет. И Медведева, до жути самодовольная и наглая, встаёт, вжимая Гелю в подоконник. Смотрит, осторожно касаясь волос, накручивает прядку на палец, заглядывая в карие глаза. — Тебе же уже семнадцать, да? — Недавно было. — С прошедшим. — А тебе? Живя в одной квартире, и даже в одной комнате, они понятия не имели ничего друг о друге. Никакой информации, никаких разговоров. Наверное, потому что никому не сдалось. Может быть, каждый думал лишь о себе. Возможно, потому что обе до невозможности пусты. — Осенью. — Я поздравлю, — тянет Ангелина, склоняя голову на бок. Это глупый разговор. Но один из тех, в которых, они, наверное, нуждаются, потому что иначе быть не может. Потому что молчать и ничего не говорить — признак смерти. На кладбищах ведь тихо. — Я не праздную, — выпаливает Кира, — ненавижу дни рождения. — Почему? — Вгоняют меня в депрессию. И больше Кира не говорит, желая другого. Геля прекрасно видит, но всё равно строит глазки, потому что хочет оставаться невинной. Потому что хочет, чтобы Кира была мягче. Медведева смотрит в глаза, наклоняясь. На губах оставляет своё дыхание, переводя взгляд ниже и хватая Гелечку за руку. — Ну, хватит, — мольба шёпотом. Когда она прикусывает внутреннюю сторону щеки и устало улыбается. Когда находится слишком близко, пальцами сжимая чужие. Потому что Кира очень устала. От Гелечки и её холода, от одиночества и печали. Устала быть никому ненужной, пустой, ущербной. Устала от того, что не с кем разделить свои глупые мысли. — Что хватит? — Бегать от меня. На балконе квартиры сто двенадцать прежде не было более интимного момента. На рассвете, когда обе сигареты докурены, Кира осторожно целует Гелечку, едва прикусывая её губу. Медленно, параллельно с тем оглаживая талию. Та теряется, снова не зная, что делать. Хоть, впрочем, она никогда не знает. Кира всё более настойчиво захватывает её губы, прижимаясь ещё ближе. А Гелечка хнычет, зарываясь в волосы. Её вжимают в подоконник, не давая возможности убежать, и всё, что остаётся — вцепиться в чужие волосы, поддаваясь. И всё же ей хватает смелости прошептать, когда Кира стягивает с девчонки футболку: — Я не хочу, чтобы это было грубо. Медведева хмыкает, замирая на пару секунд. Вдумывается, а потом отстраняется, разглядывая гримасу с примесью боли на лице, вальяжно уходя в комнату и заваливаясь на кровать. Потому что у Киры резкие смены настроения и злость на непутёвую девчонку, которой всё не так. А Гелечка на балконе плачет, потому что это больно. Она не знает наверняка, что чувствует к Кире, но уверена в том, что от одного взгляда Медведевой её ведёт. Может, она хочет, чтобы та её любила. Кира сильная, а Гелечка слабая. Иногда совсем наоборот, потому что Медведева всё принимает близко к сердцу. Гелечка привыкла пропускать мимо ушей и не думать. Кира оставляет это на потом, засыпая прямо в уличной одежде после тяжелой смены. Гелечка ещё около часа просто курит, планируя пойти и поблевать перед сном. Всё привычно, стабильно, странно и глупо. Именно так, как у них и бывает. *** Кира ещё несколько дней ходит, раздумывая над тем, что ей делать. Так уж вышло, что Гелечка слишком красиво плачет. Слишком красиво страдает и блюёт по ночам, чтобы Кира в неё не влюбилась. Она прекрасно понимает, что нужно что-то делать. Но Кира груба и это давным-давно вошло в привычку, от которой она не может избавиться. Это странно, но шлёпать, царапать, кусать — признак страсти. Целовать и гладить — признак любви, но Кира любит плохо. Она понятия не имеет, как себя перебороть, но в голове понимает, что Гелечку, наверное, и правда хочет оберегать. Когда раздумывает об этом, вечно смеющаяся Римма заходит на кухню, лыбясь и загадочно дёргая бровями. — Не говори, что страдаешь по малой. — А тебе-то что? — хмыкает девушка, затягиваясь сигаретой. — Да угробите друг друга, вот что, — вздыхает Римма, усаживаясь напротив и беря конфету со стола. Кира вздыхает, потому что понятия не имеет. У неё, так-то, отношений не было. Но пока Гелечка так нуждается в заботе и тепле, Кира готова оберегать и любить. И даже Сенечка, который прекрасно видит, как Медведева смотрит на девчонку, весело говорит: — Ты расстроенная? — Нет, — мягко, потому что его нельзя обижать. — Но ты не улыбаешься. — А зачем улыбаться-то? — Чтобы все вокруг видели, что ты счастливая. Сенечка не знает, что можно быть несчастным. У него всё просто: упаковка шоколадных конфет и подростковые сериалы по телевизору. Полноценная жизнь, которая за рамки сто двенадцатой квартиры не выходит. У Киры всё в разы сложнее, потому что улыбаться просто так не получается, да и нечему. Она лишь кивает, задумываясь, позволяет Сенечке съесть вдвое больше конфет, чем обычно, и спрашивает: — Как думаешь, Геля хорошая? — Геля хорошая. Она добрая. И в этой доброте и заключалась загвоздка. Ангелина Новосёлова была ангелом воплоти, невинным и несчастным. Она была типичной сломанной девочкой, которой не хватало тепла. И потому Кира через пару дней на очередной вписке чётко решает, что пора. Пора, наконец, доказать себе, что она умеет любить и ценить. Заботиться и восхищаться. Когда поздно ночью в квартире творится полный бардак, а люди в полусонном состоянии кое-как передвигаются по комнате, она достаёт припрятанные и купленные на днях таблетки. Топает к Геле, которая пытается спать, не смотря на шум. И когда девчонка обращает на неё своё внимание, усаживается на матрас, заставляя Гелю приподняться. — Хочешь, чтобы не грубо? Гелечка от неловкости и такого похабного вопроса смущается, поднимая брови и краснея. Молчит, пытаясь понять, чего от неё Кира хочет. — Ну? — дожидаясь ответа. — Да, — еле-еле, почти шёпотом. И Кира закидывает в себя экстази, надеясь, что это поможет. Потому что разноцветные таблетки помогают любить. И точно такую же протягивает Гелечке, без спроса запихивая в рот. — Тебе понравится. Даже не спрашивая, Кира её целует. Нежно, как только может, пока Гелечка усаживается на её бёдра. — Ближе, кис, — с придыханием. Она снимает футболку, припадая к груди. Не кусается, не сжимает кожу, оставляя следы. А просто пытается Гелечку любить, пока та зарывается в её волосы, вздыхая. — Нравится? — когда укладывает хрупкие кости на матрас, чувствуя перед глазами блики. — Да. И только когда Киру с Гелей кроет, они могут любить. Только когда за стенкой крики, а внутри таблетка экстази. Только когда любовь исскуственная.