дрянь

Словно в бреду, Кира вышёптывает чужое имя уж больно похабно для той, кто совершенно не собирается стараться, чтобы любить. Слишком завороженно наблюдает за чужим лицом, когда Геля откровенно стонет, пытаясь уловить связь с реальностью. Пульс ускоряется, когда девчонка начинает всхлипывать от прикосновений. Это ведь главная побочка «наркотика любви». Это личная пытка. Чувствовать её на уровне господней преисподни. Спускаться ниже, прикусывая шею, облизывая, вдыхая запах. Смешиваться с Гелечкой в одну кучу неразберих, состоящих из желания, превосходства, зависимости и страсти. Любить. Прямо в моменте хотеть так, что сносит крышу. Комната растворяется на фоне, пока Ангелина тщетно пытается открыть глаза. Её чертовски ведёт, у неё кружится голова и зашкаливает градус в крови. Она горит заживо в чужих объятьях. Кира без умолку что-то бормочет, хватается за её плечи, целует в ключицу и притягивает ближе снова. Просто чтобы соприкоснуться телами. Если бы Кире была доступна метаморфоза — она бы в любом из случаев смешалась с Гелей в одно целое. Чтобы чувстовать каждую частичку и пытаться разбирать их ежесекундно. Кира даже не знает, в какой момент она так зациклилась. Когда одно простое «Кира», так невинно звучащее из чужих уст, стало целой вселенной. Когда её начало трясти от Гелечкиного запаха, когда руки перестали слушаться, забывая, как правильно царапать и оставлять синяки. Когда захотелось её беречь. Кира всё спихивает на наркотики и эйфорию. Эйфория — Геля, красная и смущённая. Она открывает рот, безмолвно молясь неизведанным богам и хмуря брови. Она наслаждается, громко вздыхая, когда Кира аккуратно, словно неживую куклу, её раздевает. И смотрит в глаза, наивно, по-детски, будто выжидая. Кира пытается держаться и не сорваться, пытается не разодрать одежду вместе с Гелей, потому что та манит. Костями, еле живым трупным видом, рёбрами и хрупким телом. Она за Киру хватается пальчиками, сжимая её плечи, когда та раздвигает её ноги, оглаживая колени. Гелечку пророчеством написано брать. Брать живую, хрупкую, смущённую, красную, часто дышащую. Брать, практически удерживая на руках, пока у девчонки мутнеют глаза. — Солнышко, ближе ко мне, — хриплым, будто не своим голосом. Они в эйфории и забытие. У них комната растворяется, пока руки сплетаются в замок. Потому что ощущать друг друга так близко до невыносимого хорошо. Кира её притягивает за бёдра, нависая сверху, смотрит в глаза, поправляет чужие волосы, наклоняясь и кусая Гелечку за мочку. У той чувствительность на пределе и она стонет, сама того не ожидая. Цепляет за Кирину шею, рефлекторно пытаясь свести ноги, но рука, всё ещё сжимающая её колено, останавливает. — Киса, хорошая девочка, — как в бреду. Потому что Кира и правда, блять, в бреду. Дурманном, хвалённом плену, где есть чужие глаза, мрачная плывущая комната, стоны и горящие чувства. Она её целует, рукой поднимаясь выше, оглаживает бедро и играется, потому что девчонка дышит всё чаще, а ёрзает всё сильнее. И умоляюще хныкает. — Попросишь? — проговаривает в губы, рукой на долю секунды раздвигая половые губы и касаясь клитора. На долю секунды, потому что издевается. Дразнит, пусть и сама держится не лучше. И Гелечка вовсе зажмуривается, выгибаясь. — Да, пожалуйста, — не понимая, что толком нужно сказать. У неё в глазах неразбериха. А внутри чувство полноценности, впервые за долгое время. Сейчас Гелечка чувствует себя наполненной смыслом. Ведь без Киры рядом она чертовски пуста и несчастна. А когда руки сгребают её в охапку снова, жизнь играет яркими красками и заставляет дышать полной грудью. — Что пожалуйста? Скажи это, вслух, — властно. Хриплым басом оставляя самое яркое воспоминание. — Трахни меня, пожалуйста, — на последнем выдохе из тех, которые возможны перед асфиксией. Гелечку ведёт, потому что в ней намешан редуксин и экстази. — Будешь послушной девочкой? Кира снова касается её. Снова выбивает всхлип, прикусывая мочку и языком проводя по ушной раковине. А Геля теряется, захлёбываясь чувствами. — Да. И волосы в чужих руках, пальцы, стоны. Она в Гелю входит без особого разрешения, вызывая внутри ураган и конвульсии. Самые настоящие, которые та не скрывает. Трясётся, пока Кира, стараясь быть как можно нежнее и аккуратнее, припадает к груди, языком касаясь соска. Вызывает ещё один стон, чувстуя, как Гелечка содрогается. Кончает, даже особо не сообразив, как это произошло. Геля не уважает наркотики и наркоманов. Любит наркоманку и клянётся, что съест ещё около тысячи таблеток эктази, чтобы почувствовать подобное. Она дрожит, растерянно распахивая глаза и скуля. Ноги не слушаются, мышцы всё ещё сокращаются, а Гелечка задыхается. Кира расплывается в странноватой улыбке, таща девчонку за руку и усаживая себе на колени. Гладит по лицу, заглядываясь. Находит что-то новое, чего раньше не замечала, и снова целует, только теперь уж больно сильно обнимая до хруста костей. — Иди ко мне, буду тобой любоваться, — укладывая Гелечку на своё плечо. Гелечка ложится, просто позволяя себе расслабиться. Чувствует себя в безопасности впервые за долгое время, дышит Кире в шею и гладит ей затылок, почти полностью укладывая ноги и руки на её живот. — Спасибо, — как-то вопросительно. Потому что Гелечка не знает, за что говорит спасибо, но точно знает, что такого впредь не чувствовала. Кира издаёт смешок, совсем не понимая, о чём девчонка говорит. Их попускает, а глядя на часы, Медведева понимает, что прошло всего двадцать минут. По ощущениям целая вечность. Она Гелечку обнимает крепче, понимая, что чувствует что-то особенное. И это даже не действие ебучего эктази. Это какое-то необъяснимое тепло внутри, которое разливается, когда она накручивает прядь её волос себе на палец. А потом Римма прогоняет к чертовой матери всех гостей, и уже в тишине закуривает на кухне, усаживаясь на стол. Они с Сенечкой, которому не спится, обсуждают, как же громко кричала Гелечка в комнате. — Ей больно было? — Нет, ей было хорошо как раз. Так бывает, Сенька, — трепля парня по голове, — люди кричат от того, что счастливы. — Римма, он знает, что такое секс, — на кухне появляется Кира, вздыхая до неприличия громко. Прокашливается, хватая со стола сигареты и разглядывая бардак. — Конечно знает, не малой уже. Просто секс — это не всегда хорошо. — Всегда, — капризно смеётся Медведева, улыбаясь и поднимая голову. Слышит, что Гелечка на ватных ногах топает по коридору в ванную, снимает резинку с волос и подмигивает Сене, который внимательно слушает. — А мне такое можно? — интересуется Сенечка, задорно улыбаясь. — Подрастёшь — посмотрим, — Римма его оглядывает, как будто оценивая. — Девочки какие-то нравятся? — Мне Геля нравится, — улыбается парень, неловко чеша затылок. — Ну, тут уж не судьба, милый, — усмехается Медведева, уходя. И открывая дверь ванной, она рассматривает Гелечку, которая просто сидит на стиральной машине, смотря в одну точку. Она боится. Её попускает и теперь ей страшно. До безумия не хочется стать очередной. Не хочется стать шлюхой, с которой Кире было весело. Она не понимает, что ради шлюх эктази не глотают. Не намешивают его с водкой и не покупают в три дорога. — И что теперь? — Теперь, кис, ты мне отлижешь, потому что я сейчас сдохну. Гелечка и правда разбилась в тот момент, потому что хотела, наверное, каких-то других слов или подтверждений. Кира не знала, что для того, чтобы знать, что ты с кем-то вместе, нужны подтверждения. Ей казалось, это очевидно. Под экстази она не догадалась до того, что Гелечке нужно чёткое "да". Кире нужно было слегка другое. Это и стало настоящим провалом, о котором она ещё не знала.