дрянь

дрянь Гелечка под Риммой тонет и хрипит. Тридцатикилограммовое тело несут в комнату, укладывая на матрас и тут же нагло раздевая. Но старательно и аккуратно, пока девчонка тяжело дышит, наверное, к чему-то готовясь. Стойкий запах сладких, даже приторных духов, въедается в мозг. Римма, словно кошка, как одна из тех, что служили самой Клеопатре, выгибается, исккусно оказывась сверху и стягивая шорты. Неприлично-медленно. Целуя параллельно кости на животе и гуляя руками по груди. Тонкики коготками по коже, оставляя небольшие, еле заметные царапины. Ласкает, заставляет оказаться ближе, целует, мажет языком по телу и тянется снова поцеловать. Римма, к слову, не целуется. Для неё все — клиенты в храме божественной комедии из проституции и ненависти к потным телам. Римма не целуется, потому что привыкла лезть сразу в ширинку. Но Гелечке перепадает немного нежности и своеобразной материнской заботы. Как никак, Римме двадцать три. — Тише, детка, — совсем мягко, пока она накручивает прядь волос на палец и игриво смотрит, — ты же шуганная, блять. — Да, — подтверждает, кивая. И снова тянется целоваться, потому что только так что-то чувствует. Когда горячим языком проводят по губам, скользя глубже. Когда она слышит приторные духи, пьянея, и чувстует коготки, царапающие кожу. — А ты не бойся, это так просто, — уверяет девушка, улыбаясь, — это всё остальное в жизни сложно, а трахаться — проще простого. Гелечка улавливает суть, расслабляясь. Видит всё тот же потолок, но теперь еще и Римму, которая качает бёдрами уж больно заманчиво. Хочет рассмотреть тело, потому что Римма чертовски хороша собой. Но её прерывают в размышлениях, стягивая белье и спускаясь ниже. Гелечка резко тянет воздух носом и чувствует, как по клитору мажут впервые широким мазком языка. Взрагивает, зажмуривая глаза, а температура подскакивает на несколько градусов. Гелечку трясет, когда язык увереннее скользит и все более сильнее давит. Она выгибается, понимая, что это блядски слишком и чрезмерно хорошо, потому что и представить не могла, что от такого получают удовольствие. Стоны-сдавленные крики-зажмуренные глаза-всхлипы. Девчонка ерзает, пока трясутся ноги, совершенно не зная, куда себя деть. Совершенно хорошо, будто она попала в рай. Будто теперь ради этого она готова поесть и не выблевывать. Римма, наверное, впервые так заботится о ком-то. С Кирой они трахаются уж точно не ради общей выгоды, только лишь чтобы брюнетка смогла забыть, под какой пряжкой ремня оказалась её рука в этот вечер. С Кирой Римме плевать на чье-то удовольствие, потому что Медведева наслаждается исключительно порошками и изредка таблетками. На секс ей плевать, потому что это способ отвлечься от прихода. Самый худший из всех. — Ну, зайка, кончишь? — поднимается, усаживая девчонку и устраивая её ноги удобнее, раздвигая шире и на пробу касаясь пальцами, — или косяк вкурил? Геля будто не слышит, потому что захоебывается волной новых ощущений, которые накрывают с головой. Дрожит, всхлипывает прямо в поцелуй, в который Римма её затягивает. — Вот так, да, — шепотом, переходя языком на шею, — я не остановлюсь, пока не кончишь. Обещаю. И вдруг мир замирает, и Геля чувствует лишь сокращение мышц и трясущиеся ноги. Почти воет, полностью откидываясь и ударяясь о стену головой. Ей хорошо. Настолько, что, возможно, она готова заплакать. В квартире сто двенадцать, на самом деле, трахаются все. Без границ, особых раздумий или переживаний. Им терять нечего — тела насквозь пропитаны венерическими заболеваниями и развратом, который они уверенно и с гордостью называют сексуальностью. На деле, если бы хоть кто рассказал им, что нельзя испытывать эти тела на прочность тем, что они творят, смертность в районе была бы значительно меньше. В комнате Геле жарко и душно. Она курит сигарету с Риммой пополам, начиная слышать, как Кира, давно уже пришедшая, рыскает по кухне. Её вдруг накрывает страх вперемешку со стыдом, потому что та все слышала. И Геля тихо шепчет: — Она меня убьет? — Не парься, Кира — шавка обычная, — со всей дружеской любовью сообщает девушка, — она только с виду такая пиздатая. А как надо заточку достать, так на меня смотрит. Только ты с этой дурой не связывайся, это я её заткнуть могу, мне так положено. И Римма уходит, совершенная до предела. Улыбается и аккуратно закрывает дверь, поправляя платье. А на кухню выходит с усмешкой, опираясь на косяк и смотря, как подруга со всей силы запихивает в себя хлеб без ничего. — Киса злится? — нарочно игриво рязглядывая и шевеля бровями. — Иди нахуй, а? — с улыбкой и вопросом, который повисает в воздухе, совсем не злясь. Как минимум, на Римму. — Ну, спроси уже, блять, — издевается Римма, подходя ближе. Кира закатывает глаза, тщательнт пережевывая и не желая проигрывать в перепалке. Но проигрывает, потому что спрашивает на несколько тонов тише: — И че ей, блять, не так? Смотрит подруге в глаза, пока та насмешливо наклоняется, говоря в лицо: — Малая хочет любви и нежности, а ты только пиздить умеешь, Кир, — пока Медведева выгибает бровь, — она тебя боится. — Пиздец. — А тебе чё, не похуй? — А вот прикинь, не похуй. — Ничего себе, да ты в тряпку превратилась! — смеется та, издевательски пропуская из внимания Кирин грозный взгляд. — Завали ебало, Риммка, ты меня выводишь. — Че, первая, которая не дала? — Зато тебе дала, — передразнивает Медведева, корча лицо. — Потому что я адекватная и охуенная. Кира с этим соглашается, зная, что она далеко не подарок. А потому просто кивает и уходит, пока Гелечка боится даже пошевелиться. Кира на неё и взгляда не кидает. Наверное, ей безразлично, или она боится её покалечить, если взглянет. — Еще раз при Сене будешь так орать, я тебе глотку веревкой передавлю. — Ладно, прости. Кира хмыкает, хватая косяк с тумбы. Поджигает, улыбаясь, и выдает: — Хватит извиняться. Ты этим только бесишь, блять, понимаешь? Геля сдавленно кивает, начиная плакать. Трясется, пытаясь собраться с мыслями и ничего не говорит, тащась к сигарете. Кира играет желваками, размышляя о том, что нашла в этой собаке. Наверное, её аж слишком жаль. Слишком грустные глаза и вечный испуг на лице. — Ну, получается, Гель, теперь настоящая шалава. С кем угодно, да не со мной. — Может, я репутацию твою спасаю? — со всхлипом и накатывающей болью изнутри выдает та, оборачиваясь. — Нет, ты меня просто боишься. И Кира засыпает с усмешкой на лице, пока Гелечка плачет еще пол ночи. Потому что с Риммой ей было хорошо, а вот с Кирой было бы еще лучше. Та, наверное, слишком сильно напоминает мать и её холод. ***