дрянь

В затхлой квартире номер сто двенадцать вписка, по обычаю растягивающаяся до самого утра. Чужие крики, музыка, рэп и смог, оседающий на стенах. Раскуренные косяки и пыль. И Кира, которая Гелю целует развязно, вульгарно и напористо. Словно хочет показать, как сильно бьётся сердце. У Киры сердце бьётся из-за мефа и водки. У Гели из-за неожиданности и лёгкого испуга. Горячо и жарко, тесно, душно, когда её ноги сжимают непозволительно сильно. Когда Кира наваливается всем корпусом, натягивает волосы на затылке в кулак и тяжело вздыхает. — Хочу тебя, блять, — с придыханием, обдавая мочку уха жаром. Гелечка неверяще машет головой и пытается свести ноги. Пытается прийти в себя и открыть глаза. Она слишком много чувствует. Ей слишком нравится слышать голос над ухом, пока по телу волнами накатывает возбуждение. Впервые она чего-то хочет. Как минимум, руки себе на талию или язык во рту. Хочет дрожать и выгибаться, пока по шее мажут слюной, прикусывая вены. Кира грубовато сжимает её тело. Хватает, толкая к окну и заставляя прогнуться. До посинения удерживает запястья. Это, скорее, её личная борьба или персональный бунт против всего мира. Это похоже на взрыв эмоций и нервный срыв. Но страх выше желаний. Это участь всех сломанных и несчастных. Бояться неизвестности и конца чего-то хорошего. Бояться объёбанную Киру, которая уже пытается стянуть с тела футболку. Бояться запаха травы и водки, сильных рук и помутневших глаз напротив. Даже будучи пьяной, Гелечка отстраняется, поднимая голову. И со страхом тянет: — Нет, пожалуйста, — заставляя и Киру отлипнуть от её шеи. — Что не так? — почти рычит. Поднимая глаза на испуганную Гелю и бегая взглядом по лицу. Пытается не утерять ту нить, что между ними есть. Вздыхает, обдавая девчонку перегаром и хмыкает, усмехаясь. — Я просто, — Гелечка подбирает слова, сглатывая, — не могу. — Что не так, Геля? — Кира цедит строго, снова наклоняясь. Ставит руки по обе стороны от ног. Смотрит в глаза, пока накатывает злость. — Кир, я боюсь, — всхлипывая и чувствуя, как чужая рука ловко подбирается к ляжке, сжимая. Уже не с удовольствием. Уже пытаясь сделать больно и, наверное, обидеть. Кира злится, отчаянно усмехаясь. Фыркает, безмолвно закатывая глаза, улыбается, на ухо произнося: — А с Мишей не боялась, блять? — и когда девчонка всхлипывает второй раз, вспоминая, продолжает, — Получается, шлюха. В квартире сто двенадцать шлюхой можно назвать кого угодно. Но от клейма не откреститься никогда. Этому виной ненависть улиц и установленные законы, проверяющие на честность и неиспорченность. Римма шлюха, каких поискать, но единственная из списка прощённых той же Кирой. Потому что вынужденно платить телом за еду — вовсе не шлюховать. Другое дело трахаться с кем угодно, кроме Киры. И в пьяной голове играет похоть на ряду с разочарованием. — Жалко, Гель, ты мне нравишься, — хмыкает Медведева, отстраняясь и оставляя девчонку одну. На холодном подоконнике. Чтобы та разревелась, думая о чем-то своём. Пока Кира будет трахать Римму на кухне, нарочно выбивая более громкие, чем обычно, крики. Пока тусовка в сто двенадцатой квартире будет разгораться с приходом новых лиц. И пока Сеня будет веселиться под музыку, ничего не понимая. У Гелечки было несколько причин испугаться. Каждая из них — дурость та ещё. Пьяная Кира, её грубые руки, оскал и желание унизить. Гелечке, наверное, нужна любовь или что-то в этом духе. Нежность, ласка и забота. Не похоть или грубость, потому что её в жизни вдоволь. *** Когда тусовка заканчивается, остаются только бардак и разбросанные бутылки. Смрад от запаха травы и сигарет, загаженная кухня и плачущая в комнате Геля. Кира, которая уснула прямо на диване в кухне, Римма, которая варит Сене кашу на завтрак и молчание, которое повисает в квартире сто двенадцать. — Ты мне включишь про танцы? — спрашивает парень, умоляюще глядя на телевизор. Римма шаркает по каналам, выискивая детский. Кажется, ночью несколько пьяных укурков смотрели футбол. Сеня получает подростковый сериал про танцы, Кира получает тишину, а Римма — время собраться на работу, причёсывая волосы и подкрашивая губы. И всем уж больно плевать на плачущую Гелечку в комнате. Она ещё не знает, что всем и всегда будет на неё плевать. Разливая по бутылкам коньяк, она едва всхлипывает, пытаясь это скрыть. Неизвестно почему, но скорее всего от того, что, всё-таки, Киру к себе в объятья ей хотелось бы. Не между ног. Вечно грозная и нахмуренная Кира и правда ей нравится. Только вот хочется тепла, а не пламени. Кира этого не понимает, потому что плевать хотела на чьи-то чувства. Ей хватает пары грамм и эйфории, которая дарит любовь к окужающим. Но на Гелю поглядывать не перестаёт. Наверное, девчонка больно красивая и больно похожа на брошенную псину. Наверное, она напоминает Кире такую же жалкую мать или кого-то ещё. Может, недалекого Сенечку. Несколько дней они молчат. Геля её побаивается, стараясь не оставаться в комнате. Кире привычно не замечать ничего кругом и называть Гелечку шлюхой. Когда Ангелина остаётся дома с Сеней, впервые задумывается о том, что проебала будущее. Без экзаменов и аттестата, выпускного, матери, жилья и друзей она никто. Без нормальной жизни и редуксина. Шестерёнки в голове останавливаются, когда между губ оказывается сигарета. И Сенечка, неудачно вышедший из комнаты, подбегает к ней со спины, обнимая. — Ты что, куришь? — Да, — с усмешкой. Даже не поворачивая головы и чувстуя только руки у себя на шее. — Это вредно, не кури. — Я знаю, да, так просто получается. — Кира вот не курит, значит, ты тоже не кури, — Гелечка хочется рассмеяться ему в лицо. Хочет заплакать, пугая парня или что-то ещё. Вот она, Кира, — лживая и пугающая. Она врёт Сене о себе, чтобы подавать хороший пример. Наверное, с неё была бы хорошая старшая сестра. Наверное, в ней из принципов остался только этот — подавать Сене хороший пример. До Гели больно поздно доходит, что в размышлениях сигарета стлела. Она выныривает из мыслей, трепля Сенечку по кучерям. — А как вы познакомились? — С кем? — С Кирой и Риммой. — Меня мама била половником, а они спасли, — со смешком отвечает парень, — но мама не хотела. — Не хотела? — Просто пьяная была. — Она же всегда пьяная, разве нет? — Да. Она просто трезвая жить не хочет. От усмешки не остаётся и следа. Теперь только печаль и тоска вырисовывается на девичьем лице. Гелечка собирает с Сеней до вечера пазлы, разговаривая и смеясь. Теперь здесь она чувствует себя счастливой и родной. Благодаря Сенечке и его смеху. А вечером в квартиру сто двенадцать вваливается пьяная Римма, пошатываясь на каблуках. Со смехом и бутылкой в руке сообщает: — У нас скоро тихий час, дети, — опираясь на косяк рукой. Сеня послушно кивает, убирая на ковре и уходя. Гелечка топает на кухню вслед за девушкой, подмечая необычайно весёлое настроение. — Угадай, сколько я спёрла из кошелька одного барана? — Сколько? — интересуется девчонка, улыбаясь. С Риммой хорошо. Спокойно и комфортно, потому что Римма не пугает. Улыбается и гладит по голове, поднимая одну ногу и швыряя свёрток денег на стол. — Пятнашку, — победная улыбка, и она уже усаживается на подоконник в одном платье. — С собой столько носят вообще? — удивляется Геля, разглядывая смятые купюры. — Рассказывал, что на подарок дочке. — На подарок? — Ну, типа, день рождения, или что-то такое, — хмыкает девушка, отсчитывая пару купюр. И вовсе не замечая погрустневшей вдруг девчонки, которая тянет из её сумки сигареты. — На вот, купишь что-то, — отдавая заслуженные две тысячи Геле просто так. Римма в настроении. Римма натура добрая и щедрая, весёлая, улыбчивая и счастливая в моменте. — А не жалко? На подарок же копил, — вздыхает та, поднимая голову. — Жалко у пчёлки, Гель, — Римма улыбается, спрыгивая с подоконника и подходя. Накручивает прядь чужих волос на палец, улыбаясь. — Себя пожалей, ладно? Или хочешь снова трахаться за редуксин? — Не хочу, — Геля сглатывает, испуганно смотря. Глаза в глаза с Риммой, словно она её понимает. — Я теперь шлюха, да? — умоляюще пялится девчонка, начиная плакать. Ком застряет в горле, а руки почему-то трясутся. Римма смотрит мягко и снисходительно, гладя её по голове. — К сожалению, — почти шёпотом, пытаясь успокоить, хоть это и тщетно. — Послушай, Ангелина, — девушка ищет слова. Поджимает губы, и слегка отводя взгляд, продолжает, — здесь ты будешь шлюхой, что бы ты не сделала, понимаешь? Даже если тебя изнасилуют, заставят или просто снимут на камеру. В любом случае. Геля часто кивает, начиная реветь. Смотрит в глаза, цедя лишь: — Почему? — сквозь слёзы. И истерику. — Такой мир, понимаешь? Я приехала сюда маленькой девочкой, а уже через пару месяцев меня пустили по кругу в шараге. И всё. Больше ты не человек. Это затягивает. — Но я же не хотела, — растерянно выдаёт та, пока Римма пытается утешить. — Я тоже не хотела, Гель. Их было трое, я одна, — с укоризненным смешком, — так бывает. Поэтому, мой тебе совет, пока не поздно: беги отсюда подальше, как только будет возможность. А то не заметишь, как будешь стоять на трассе за копейку и кусок хлеба. Римма умная и знает, о чём говорит. Римма научена жизненным опытом трагикомедией личных перепетий. Она приехала стать менеджером гостинично-ресторанного в большой пыльный город. Она стала проституткой, которая по несколько дней не трезвеет. И в этом нет ничего особенного — каких-то пять лет и горы снюханных дорог. Они сидят на кухне ещё несколько часов. Говоря обо всём и, одновременно с тем, ни о чём. Просто расслабляясь и смеясь со всего подряд. — Не хочешь попробовать? — тянет Римма, предлагая косяк, который держит в руке. — Давай. Потому что жизнь катится к чёрту. Потому что Кире и Римме можно, а Геле нет. Потому что всё достало и из пропасти не выбраться. — Кира назвала меня шлюхой, — уже заметно поменявшись, тянет Геля со слезами. — Тебя ебёт её мнение? — Да, наверное, — пожимает плечами девчонка, поворачивая голову, — я ей не дала. Римма усмехается, улыбаясь. — Тогда ясно всё, — со знанием дела машет рукой девушка, — я думала, она тебе нравится. — Она мне нравится, просто я боюсь. — Боишься секса? — С Кирой — да. — Я поняла, — кивает Римма, поднимаясь. Лыбится, откидывая волосы на другой бок, слегка выгибается и поднимает Гелечку со стула. — Я — не Кира, детка, — со смешком, гладя Гелечку по голове, — можем потрахаться. Гелечка глупая, потому что тает от мягких прикосновений к лицу. Потому что поддаётся, пока её садят на стол. И потому что стонет, когда её раздевают, наслаждаясь запахом сладких духов и нежностью.