дрянь

Гелечка больше не переживает о том, как нагло воспользовались её телом. В конце-концов, это всего лишь тело: полноватое, мягкое и бесчуственное. Она лишь горько ухмыляется отражению, иногда поглядывая на свои рёбра. Теперь уж точно настоящие, потому что Гелечка неделю как сидит на редуксине и не чувствует голода. Только лёгкость и головокружение, а временами и обмороки. Но это всё не важно, потому что Геля заметно приближается к цифре «30» на весах. Желудочный сок стоит во рту каждый день. Каждую ночь и каждое мгновение, но Геле нет до этого никакого дела. Она смотрит в отражение, видя то, о чём давно мечтала. Наверное, будь кто другой рядом с непутёвой Ангелинушкой, он бы непременно вправил ей мозги и осудил за столь плохое отношение к своему здоровью. Но рядом только Кира и Римма, которые умеют нюхать и веселиться, пить, трахаться на кухне и курить. Им нет никакого дела, и Гелечка благодарна. Они с Кирой живут в одной комнате. Гелечка иногда шугается резких приступов агрессии на отходах, но, в целом, привыкает. К Кире, которая половину времени молчит и смотрит в потолок, а вторую работает. Кира на неё редко обращает внимание. В частности из-за того, что ей стыдно. Хорошо, что Ангелина об этом не знает, ведь если бы девчонка вдруг почувствовала, что Медведевой совестно, непременно бы рассмеялась той в лицо. Так думается самой Кире. В конце-концов, она не виновата. В том, что Гелечку выебали на старом потрёпанном диване и в том, что Кира в это время почти что спала в коридоре. Нет ничьей вины в их испорченных жизнях, в том, что гадюшник находится в сто двенадцатой квартире или в том, что Римма снова опустилась на колени перед барыгой. Виной лишь люди. Мерзкие и жалкие, точно такие же, как Гелечка с Кирой. Девчонка ходит на работу. Пропустив экзамены и последний в жизни звонок, она зарабатывает деньги и лежит в своей постели, даже тогда, когда у них устраиваются ненароком вписки. Кира тоже живёт от работы до выходного. Пьёт, иногда нюхает и ни в чём себе не отказывает. Кроме желания придавить костлявое тело и вжать в матрас. Она бы сделала это, как минимум потому, что любит играться девчонками-на-одну-ночь. Или потому, что ей не хватает чужих невинных вздохов. Она бы нашла тысячу причин сделать это, не спросив разрешения. Выпотрошить из Гелечки душу и все стекающие по ляжкам соки. Выбить крики и стоны, заставляя подчиняться. Но Кира не может, потому что по её вине это сделал кто-то другой. Теперь Гелечка лежит в кровати, пытаясь прийти в себя который день. Теперь всё иначе и это точно вина Киры. Она на неё глазеет, разглядывая ноги, когда Римма рядом лежит в непозволительной близости. И рукой в её белье. Это порок всех обделенных от высоких чувств нищенок — трахаться с теми, кто даёт, принимать данное за должность и мечтать о других. У них с Риммой секс по понедельникам и средам, а также после каждого раза, когда последнюю трахают толпой. У них сексуальное утешение и зализывание ран. Кире хочется любви и ласки. Возможно, называть кого-то «солнышком» или дарить цветы. Она точно ещё не разобралась, кто бы подошел на эту роль, но в голове почему-то стоит лишь образ блюющей землёй девчонки. Возможно, это жалость. Это, наверное, точно она, потому что Кире впредь нравились лишь мефедроновые наркоманки с синяками под глазами. Их ей было не жаль. *** Они проводят в квартире сто двенадцать всё свободное время. Ангелина принимает участь безвольного тела, смирившись с Мишей и его грязными руками на своих бёдрах. Снова веселится, снова улыбается и снова разглядывает Киру исподтишка. Та всё прекрасно видит, включая режим «не замечаю», чтобы подразнить свою новую юную цель. У неё в клубе около десяти постоянниц, с которыми она может позволить себе отлучиться в уборную. За дорожку белой смеси девчонки готовы на многое, и Киру это устраивает. Устраивает разбивать сердца, если у её спутниц-на-один-вечер они остались. Устраивает быть шлюхой. Гелечка лишь наблюдает за новыми засосами, думая, что им не по пути. Их ведь не сближают дорожки порошка. Однажды Геля сидит на кухне, выпивая свою дневную норму — воду с лимоном на завтрак, а иногда и обед. Она светится во всех смыслах этого слова, но в том смысле, что просвечиваются кости — особенно. И тогда на кухню жалует Сенечка, забавно и неловко чеша голову, улыбаясь, словно последний дурак. На кухне разбросаны зип-пакеты и Кирины бутылки из-под пива. Там творится мрак, потому что все заняты работой и не следят за порядком. И Сеня, который лишь изредка покидает комнату, удивляется такому положению вещей. Кира слышит их разговор. Парень снова кляньчит конфеты, разговаривая слегка грустную Гелю. Та опускает глаза в стол, улыбаясь смущённо и слегка наивно. — Ты не ешь, потому что толстая, да? — Да. — А когда перестанешь быть толстой, будешь есть? — Наверное. Для недалекого Сени все просто. Если чешется голова — значит её нужно помыть. Если голоден — съешь конфет. У Гелечки мир далеко не простой. Он разнообразен загогулинами из травм и размышлений, в которых она себя ненавидит. Лучше бы ненавидела того, кто её такой сделал. Кира врывает в кухню быстро, попутно сгребая бардак, в том числе и бутылки, в мусорник. Она слушает краем уха их диалог, поднимая бровь. С Сеней мало кто ладит — детская наивность на пару с задержкой в развитии даёт о себе знать. Она других — сверстников — отталкивает. Геле в пору. Геля никогда не скрывала, что глупая. Тогда впервые, когда Сенечка уходит к Римме в комнату, Кира говорит Ангелине, тихо хрипя: — Не надо, чтобы он этот пиздец видел, ладно? — Ты о чём? — Он не знает, что я пью и употребляю, понятно? — она грозно, с усмешкой, обращённой к самой себе, фыркает. — Он ещё ребёнок. — Ему же семнадцать, — уже совсем ничего не понимая, удивляется девчонка. — Он недоразвитый. Его мамка во время беременности винт колола, блять. По уму на двенадцать максимум сойдёт, — Кира больше ничего не говорит. Только тяжко вздыхает. Она могла бы рассказать, что для неё значит Сенечка. Что он единственный, кому она никогда не сделает больно. Единственный, кто возвращает её в беззаботность детства и дарит улыбку. Но она молчит. Возможно, потому что это слишком личное. И их общее фото под чехлом телефона Гелю не касается. Геля кивает так, будто всё понимает. А про себя думает о том, что по Сене видно. Не даром он такой странноватый, улыбчивый то есть. Жизнь любят только дураки. *** В сто двенадцатой квартире после ночной смены Киры шумно. Играет музыка, Римма ходит на шпильках с бутылкой в руке, минуя укуренные в хлам тела. Тут собрались практически все из тех, что когда-либо были едва с ней знакомы. Двадцать человек в старой трёхкомнатной квартире. Кто-то нюхает на балконе, а кто-то разбивает косяк на кухне. Кому-то спится уже как второй час на плече у Сени, который по своей детской наивности не понимает, что к чему. Среди в меру обдолбанных тел лазит Кира: рассматривает всё кругом, вальяжно затягиваясь сигаретой. Смотрит на девчонку, которая сидит в углу со стаканом водки и сока. Гелечка теряется в пространстве. Гелечка ищет Киру глазами, пытаясь не испугаться всего происходящего. Кира ищет, с кем бы потрахаться. Она знает, с кем бы хотела. Просто чтобы знать, что слабое сердечко очередной анорексички она разбить может. Но Гелечка не того поля ягода. Она пугливая-еле-живая-стеснительная девчонка, которая не видела жизни. Которая не оценила по достоинству Кирины руки и мерзкую ухмылку. Потому Кира направляется прямо к ней. Усаживаясь на старом балконе рядом с девчонкой, она долго её рассматривает, вспоминая, сколько в ней грамм. Насчитывает два. Возможно, где-то ошибается, потому что не была точна в дозировках. Её слегка трясёт, да и губа подрагивает. Она Геле говорит, впервые, пожалуй, так просто начиная диалог: — Тебя эти выблядки не пугают? — Это же твои друзья, — вдумчиво тянет Ангелина, поворачивая голову. Её тоже трясёт. От водки и редуксина в желудке. Сегодня она увеличила дозу. — Все мы одинаковые, — по-философски тянет девушка, подкуривая сигарету. Прячет пачку. Нарочно не давая Гелечке возможности ухватить и себе. Та только кидает взгляд, но значения не придаёт. Наверное, у Киры мало осталось. — Меня они не пугают. К маме в гости приходили и похуже. Хмыканье и понимающий кивок. Улыбка, которая испаряется вместе со сгоревшей бумагой сигареты. — А меня боишься? — с интересом тянет Медведева, совсем тихо. Просто, чтобы узнать. Чтобы быть уверенной. — Нет, уже не боюсь, — Ангелина ей улыбается, — ты добрая. Они обе улыбаются. Ещё не зная, что, возможно, сломают друг другу жизни. *** В тот вечер Гелечка по обычаю уходит в комнату раньше всех. Укладывается в постель, пока за стенкой слышно крики и музыку. Кира вынюхивает ещё, уже зная, куда направится. Она распахивает дверь, запуская шлейф травы в комнату. Спрашивая только: — Курить хочешь? — Да, — тихо. — Иди сюда тогда, — она подзывает её на подоконник, что меньше в разы, нежели тот, что на кухне. И Геля усаживается, как собачка, ровно туда, где Кира хлопает. Они смотрят друг другу в глаза. Кириных не видно. Только зрачки, которые сливаются с темнотой ночи, убитый взгляд и ухмылка. Робкость, что ли, которая никак не вписывается в картину простой Киры. — У меня последняя, — шепчет та непозволительно близко к Гелиному лицу, доставая из пачки и правда последнюю. Поджигает, наслаждаясь, а дым выдыхает в потолок. Кира почему-то чувствует, как за спиной взрываются феерверки. Гелечка покорно ждёт, пока ей передадут окурок. Этого не происходит, потому что никогда и ни на что на стоит надеяться. Её сгребают в охапку, затягиваясь последний раз. Губы-в-губы и Гелю передёргивает от эмоций. Возможно, побочка редуксина. Впрочем, это не важно, потому что она поддаётся самостоятельно, ступая на скользкий и липкий фарфоровый пол. Аккуратно касаясь Кириного лица и оглаживая щёку. Целуются они под песню о наркотиках и любви. И ещё не знают, что и то, и другое сломают им уже переломанные жизни.