дрянь

На осколках памяти дребезжит, что вчера натворила Геля. Она лежит в ознобе и мнимом желании умереть в Кириной комнате, пока та залипает в телефон, отвлекаясь от отходняков. Темно и тихо кругом, только лишь из коридора доносятся странноватые звуки грохота и смеха. Римма врывается вполне благоразумно, тут же заваливаясь в одной футболке прямо к Кире и ложась на спину рядом. А потом задорно говорит, улыбаясь и сонно потягиваясь: — Чё, хуёвит? — Да пиздец, — Медведева вздыхает, отвечая грубым басом и кашляя. Кидает взгляд на Гелю, что дрожит не меньше. — Нам Герка говна туда намешал, — как бы между делом сообщает подруга, растягивая буквы. — Он чё, охуел? — и Кира вдруг резко ободряется, приподнимаясь и в своей неизменной манере поднимая бровь. Снова и опять она зыркает злостным взглядом по комнате, пытаясь отыскать предмет, на котором можно было бы согнать злость. Из таких — полуживая Геля и не пойми откуда взятый магнитофон. — А надо было, Кирюш, на порошочек внимательно смотреть, а не нюхать залпом, — смеётся Римма, откидывая голову на локтях. Девушка тянется за сигаретой, поджигая, лезет через Киру, пока та вздыхает и растирает глаза. — А я думаю, чё мне так хуёво, — Геля молчит. Геле сказать нечего, ведь она ночью тоже отличилась. Тоже ревела на кафельном полу, выблёвывая землю. Римма лишь пожимает плечами, выдавая до жути понятное: — Ну, мы ему всё равно ничё не сделаем, а то по стенке размажет. — Тебя, так вообще, выебет, — добавляет Кира, снова смотря укоризненно. — Чё пиздишь? Он Майе не изменит ни за что. — Гера под катюшей кому хочешь изменит, — Кира ухмыляется, отбирая сигарету и затягиваясь сама. — Думаешь? Он же её любит, — и Кира вдруг смеётся, заливисто и резко, от чего сама же начинает кашлять, захлёбываясь слюнями. — А нюхать — больше. Римма ничего больше не говорит Кире. Переключает внимание на Гелечку, которая наблюдает и пытается не дышать. У неё кружится голова даже лежа, и слабость по всему телу даёт о себе знать. — Чё, малая, ты вчера тоже юзанула, что ли? — Нет, она вчера своё пати устроила, — со смешком отвечает подруга, кидая на Гелю многозначительный взгляд. И тут же стыд накрывает Ангелинушку с головой. Она не желает смотреть в красноватые чужие глаза, но смотрит, пытаясь не выглядеть ещё более жалко. — А будто на отходосе, — заключает Римма, отбирая свою сигарету назад. Кира пропускает мимо ушей половину сказанного так же, как и, впрочем, всегда. Хмыкает, вертит головой и пытается спровадить подругу из комнаты взглядом, но та, кажется, намёка вовсе не понимает. И тогда тихо так цедит: — Риммка. — А? — Иди, проверь Сеню, — на выдохе и давая понять, что с Гелечкой она хочет остаться наедине. И Римма встаёт, фыркая и задевая её волосами. А также подсаживается на корточки перед Ангелиной, треплет её по голове и выдаёт: — Она тебя не обижает? — Нет. — Обидит — кричи, — и под собственный смех Риммочка-кокетка покидает комнату, как ни в чём не бывало. Наступает молчание, в котором девчонке становится до жути неловко. Кира на неё смотрит без зазрения совести и какого-либо страха. Просто рассматривает, резко говоря: — Чё это вчера было, а? — Прости, — Геля поднимает глаза, печальные и мокрые, тут же подскакивая и придумывая, как будет оправдываться. — Та не, Гель, просто ну, если сдохнешь, потом сама будешь виновата. Это я вчера в сознании была, повезло, а тут частенько все угашенные в полную пизду, — Кира говорит без особого энтузиазма или сожаления. Скорее, просто говорит, предупреждая. А Геля кивает. Хочет добавить, что не нужно её спасать или что-то вроде того. Но не добавляет, оставляя это неозвученным. На часах около восьми утра, и с кухни доносится смех Сени, от которого, такого жизнерадостного и веселого, слишком много шума. — Сдохнуть решила? — добивает-выпытывает Кира, снова рассматривая. — Просто сорвалась. Не хотела умирать, — цедит Гелечка тихо и берёт сигарету с тумбы. Кира кивает, ничего не говоря и не выпытывая. Ей, на самом деле, до большой колокольни и до пизды. Попросту потому, что до жалких анорексичек дела нет. — Чё там, ты, вроде, редуксин хотела? Тебе достать? — Да, — тут же подрывается девчонка. Грёзы о костях её преследуют, в особенности после срывов. Слёзы, вперемешку с соплями, заставляют мечтать о теле с картинок, где нет жировой прослойки. — Сегодня сходим к Гере, может, у него есть. Гелечка тогда уж точно не знала, чем это обернётся. Она слепо верила в желание Киры помочь и слишком самонадеянно мечтала о цифре «30» на весах. *** Панельные дома нагреваются от раскалённого на асфальте солнца, во дворе бабки кричат бегающим детям и кругом стоит городской жаркий смог. Крики и музыка из квартир доносятся с необычайной раздражительностью на голову пьяной после пива Кире и уставшей Геле. Они идут на третий этаж в гостинку к Гере, у которого в карманах пальто можно отыскать на срок в приличной тюрьме строгого режима. На этаже беснуют подростки, угашенные намешанными смесями аптеки и опиатов, а из самой однокомнатной квартиры доносятся крики Геры и Майи, которые ссорятся чаще, чем можно было предположить, учитывая, что половины времени они находятся не в состоянии говорить. Кира стучит в дверь расслабленно и исскусно, а Геля лишь пугливо наблюдает, пытаясь не бояться. Получается хреново. Потому что ходить к местным барыгам — не то, что умеет Ангелина Новоселова. Она, скорее, ничего не умеет. А Кира со спокойной душой заходит, здороваясь и опираясь на стену прихожей. Гера, на вид которому от роду лет двадцать, складывает руки на груди и усердно прикрывает проём в комнату спиной, дабы злая по жизни Медведева не увидела подбитый им же нос Майи пару минут назад и не закатила скандал. — Чё, уже? — задаёт вопрос парень, улыбаясь и кивая. — Уже, — подтверждает та, поднимая брови и улыбаясь. И вдруг ступает вперёд, будто угрожая и запаляясь, — Гер, насыпешь какой-то хуйни ещё раз — я на тебя псов натравлю. Заебал, и так берёшь по пятихатке, а? — Кирюш, это вчера так получилось, — мягко и спокойно, будто снисходительно, отвечает Гера, — я вам сыпанул с мешка малолеток, при мне стояли, глаза тёрли, понимаешь? — Сегодня есть чистый? — Есть. — Валяй мне пятёрку, и скажи ещё, есть ли у тебя редуксин? Гера хмыкает, кидая взгляд на Гелечку, что так и застыла в проходе. Он, проницательный и понимающий, оглядывает кости, усмехаясь. — Это у Мишки, не ко мне. Адрес помнишь? — Обижаешь. Кира адрес, где она валялась в отрубе около суток, не забудет никогда. Кира берёт свои пять грамм, пряча в ботинок, и хватает Гелю под руку, выводя из притона подальше. *** Они идут к Мише, можно сказать, быстро. Потому что прямо в подъезде Кира снюхивает часть на телефоне, который укладывает Ангелине в ладошку и усмехается от неумения девчонки в подобных делах. — Ты мне скажи, как тебя такую сюда занесло-то? — Сама не знаю, — вздыхает девчонка, всё ещё боясь на Киру смотреть. Но как только гранулки той начинают работать, она мигом меняет настроение, улыбаясь и идя более ровно, чем до этого. Кира радостно рассматривает всё кругом, топая до места назначения, пока Гелечка плетётся рядом. — И давно ты этой хуйнёй занимаешься? — не унимается та, то распуская, то собирая хвост. — Какой? — пугливо тянет Геля, выпячивая глаза. — Ну, жрёшь, а потом блюёшь. Типо, ты всегда так делаешь? — Не всегда, — вздыхает девчонка, пока повисает неловкое молчание, — иногда просто не ем. Кира кивает и насмехается, но ничего больше не говорит. Ей с детства жрать было нечего, так что еду она любит и уважает. Жаль только, что и под категорию еды попадает слишком многое. Иногда даже люди. Оказываясь у Миши дома, их тут же обдаёт стойким запахом аптеки — не травы или прочей растительности и даже не напала. А именно аптеки, вперемешку с реанимацией. Будь Геля тогда поумнее, сразу бы почувстовала неладное. И в расширенных зрачках того самого Миши, что приветствовал их бурно, пожимая руки и улыбаясь, и в слишком громкой музыке, от которой ходуном ходили стены. Но Гелечка не была умной, и это была, пожалуй, её самая главная ошибка. Он сразу же расспрашивает, что нужно, а потом пялится на Киру с улыбкой, тихо цедя: — Чё за малолетку привела? — Не младше меня, угомонись. — Кирюш, тебя не спрашивают, ты и на тридцатник сойдёшь, — с ухмылкой, разглядывая Гелечку, которая жмётся в проходе. Кира, будучи веселой и беззаботной в моменте, хмыкает, улыбаясь. И на Гелю кидает взгляд, проговаривая препарат. А Миша кивает, сообщая лишь: — Это тебе подарок, — впихивая Кире славные пять пилюль небезызвестной «Лирики», — в коридоре погуляй. Кира не подарок, но подарки любит. Гелечка глупая, но за худобу готова, кажется, на всё. А потому, когда Миша заводит её за руку в комнату и закрывает дверь, откидывает страх подальше. — Я таким за деньги не отдаю, — начинает парень, — Малая, хуй пойми от кого. За такое и сесть можно. — Но мне очень надо, — спустя пару минут-таки выдавливает Геля, поднимая слезящиеся глаза. Она не может потерять последний шанс стать худой. Этому виной её жуткое тело и чужие оценивающие взгляды. И Миша, на самом-то деле, мог бы продать десять таблеток редуксина за тысячу пятьсот. Даже незнакомой малолетке. Но Миша включает музыку погромче, наклоняя Гелечку так, как ему удобнее. Затыкая ей рот и заставляя покорно молчать, пытаясь вырваться. Заставляя её слушаться и, наверное, кричать в ладонь, а ещё пытаться двигать руками. Наверное, Кира услышала бы чужие вопли даже сквозь громкую музыку. Наверное, она и слышала, но видела мир, в котором цвета не серо-зелёные. Они были багрово-красные, как вино, которое она разливала посетителям ночного клуба. Наверное, Кире попросту было плевать на Гелечку, которую так неудачно нагнули прямо на потрёпанном и грязном диване, пока она давилась слезами и кричала. Кира в коридоре видела мир, где нет проблем и невзгод. Гелечка под закрытыми веками видела молитвы и собственные слёзы. И уже выйдя из злощастной комнаты, Ангелина с пачкой редуксина и кровью на ляшках видит Киру, что припала к стене с потом на лбу. Что почти не может стоять и бредит. И уже вечером, когда Геля будет плакать в постели, пытаясь успокоиться, Кира, отойдя, наконец, спросит: — Ты чего? — Ничего, — захлёбываясь и думая, что она это заслужила. Тогда только Римма, пришедшая с работы, увидит на полке таблетки и в постели ревущую Гелю. Только Римма спросит на кухне у курящей Киры: — Ты чё, блять, под Мишу её подложила? — Подложила? Чё? Только тогда до Киры дойдёт, что произошло и только тогда Лирика отступит. Только тогда она откроет рот и выдавит тихое: — Блять, — скискивая зубы и запрокидывая голову. Римма тогда Гелю отведёт в ванную и искупает в кипятке, помогая. Намажет своими дорогими кремами и погладит по голове, а потом выгонит Киру в другую комнату к Сене и уляжется рядом, обнимая и приговаривая: — Тут всё так. Со всеми надо трахаться.