дрянь

Шумные и весёлые. Они прожигают молодость, убивая в себе всё плохое, а вместе с тем и хорошее. Курят, пьют и ругаются матом. Треплятся слухами направо и налево, осуждают, грубят и не обращают никакого внимания ни на одно из замечаний. Кира варится в котле убийственной смеси из работы и отдыха уже давно. Наверное, так давно, что толком и не вспомнит, когда это началось. Не вспомнит, когда она оказалась в гадюшнике, где на один квадратный метр отдушина шмали и шприц под ногами, а на второй — пыль и пролитое пиво. В квартите номер сто двенадцать тихо, как и бывает по утрам. Кругом, казалось бы, благодать — тикающие часы и звук работающей микроволновки на кухне. Риммкины серёжки скрежетают, когда она надевает эти чертовы гламурные кольца на уши и усаживается на подоконник в одном лифчике, закуривая сигарету. Её шесть утра — это время завтрака из душевных переживаний, проёбанной молодости и ломки. И макароны, разогретые с кетчупом, набор утренней рутины не скрашивают. Римма делает чай, разбавляя его холодной водой, текущей прямо из-под крана. Пьёт залпом, рассматривая просыпающуюся многоэтажку напротив. И включающийся свет в чужих квартирах делает утро проще. Девушка топает в комнату Киры. Как и почти каждое утро, открывая дверь аккуратно и расслабленно. Усаживается на матрас, трепля по волосам, рассматривает, с улыбкой наклоняясь. И сладко, так, как только Римма и умеет, хрипло шепчет: — Доброе утро. А ей в ответ сморщенное лицо, тяжелый вздох, приоткрытые веки. И возмущённое бормотание: — Блять, отъебись. — Вставай, змеюка. Подарок тебе вчера принесла. И это Киру заставляет подняться, резко и стремительно. Она смотрит на подругу пристально, ухмыляясь и хватаясь за её руки. — Я тебя обожаю. Она валит Римму на себя, цепляясь за копну чёрных длинных волос и крепко обнимая. А та укладывается на Киру полностью, вжимаясь грудью в чужое лицо, и смеётся. Римма разглядывает Киру уж очень заманчиво. Настолько, что та гладит рукой спину, опуская ладонь на ягодицы. А Римма упирается рукой куда-то в подушку, подставляя шею и откидывая голову. Прикрывает глаза, пока девушка проводит языком по венам, облизывает артерии и цепкими руками разгуливает по телу. — Иди сюда, — шёпотом, до ужаса хрипло. Кира Римму заставляет приподняться, после чего оказывается сверху, нависая. — В ванную, может? — поворачивая голову на Гелю, что пугливо лежит с закрытыми глазами, но внимательно слушает, рассуждает брюнетка. Гелечка находится в безудержном шоке. Кажется, что даже на умиротворенном с виду лице красуется смесь различных эмоций. А в голове у девчонки крутится куча мыслей. Одна из которых о том, что оказывается, девочки с девочками могут облизывать друг другу шею. Это в голове у Ангелины — домашнего шуганного ребенка, не укладывается. И Кира без слов поднимает Римму, на руках неся её вон из комнаты. Как только дверь с хлопком закрывается, Геля позволяет себе открыть веки, разглядывая мрачную даже утром комнату. Тут шкаф со сломанной дверью, гирлянда над Кириным матрасом, пепельница на подоконнике и куча хлама. Постеры нескольких групп, жуткие и страшные обои, потёки от потопа и потрёпанный паркет. А за стенкой она слышит громкие протяжные стоны и удивляется снова. Оказывается, девочки могут друг с другом трахаться. Гелечка сидит на своём временном спальном месте ещё минут двадцать. Одевается, разглядывает комнату снова и взглядом натыкается на пачку сигарет. Берёт, не стесняясь, выходя на кухню — курить в чужих комнатах, как ей кажется, не имеет права. И под Гелино молчаливое рассматривание вида из окна с громкими звуками из ванной вываливаются Кира с Риммой, что смеются не пойми с чего и лыбятся. — Малая, разбудили? Напугали? — Римма усаживается на кухонную тумбу, закуривая из своей пачки, что оставила на столе. И смотрит насмешливо, а одновременно с тем и с вызовом. — Нет, — пугливо и тихо, едва поднимая карие глаза на девушек. Кира опирается бедром на стол, шаркая по холодильнику. Разглядывает девчонку с интересом, переглядываясь с подругой многозначительными взглядами. А потом бонусная карта Пятёрочки, Гелины глаза, полные страха, ухмыляющаяся Римма и молчание, повисающее на кухне сто двенадцатой квартиры. — Чё так рано встала? — отвлекает от неловкости брюнетка, улыбаясь. — Всегда так встаю. Привычка. — Тоже в интернате жила? — не отвлекаясь от занятия, интересуется вдруг Кира, поднимая одну бровь, — Ну, или в тюрьме, ебу. Гелечка вертит головой, а сама думает, что жизнь с её матерью — это и есть самая настоящая тюрьма. Мысли путаются, потому что Ангелине кажется, что она по-настоящему её ненавидит. Что по-настоящему хочет сбежать. И Кира, не чувствуя, кажется, и доли стеснения, подходит вплотную. Ангелина улавливает запах мужского дезодоранта и свежих простыней, чёрные глаза, оскал и безразличие. Пока девушка без спроса залазит в лифчик, вынимая свернутую купюру. Ангелина выпадает, пугливо жмётся к стеклу, смотрит неотрывно и вопросительно. — Я верну, — с улыбкой. Тихо и настолько уверенно, что Геля верит. А потом наблюдает, как та сворачивает пятисотку, вынюхивая дорожку на столе. И ничего не говорит, поджимая губы. До Гелечки доходит грязь этого места. Доходит и тупость собственная, когда ей возвращают уже облизанную купюру. Когда снова запихивают деньги в лифчик, задерживая длинные пальцы подольше, чем до этого. Ухмыляясь и лыбясь себе под нос, а вместе с тем облизывая пересохшие губы. Кира, наконец, закуривает. И начинает говорить с Риммой, разглядывая затуманенным взглядом её ноги. — На коньяк сегодня пойдём? Гена звал. — Нам до конца месяца ещё пять косарей найти надо, — хмыкает брюнетка, кусая от нервов щеки, — Сколько у тебя смен в клубе? — До конца месяца четыре, — и они обе обиженно вздыхают, — придумаем что-то. У Генки заработаем, не парься. Если чё, я найду. — Да если чё, и я найду. Гелечка только слушает. Слушает, ничего не понимая, курит и разглядывает их. — Только не надо сразу идти к Денису, ладно? — с вызовом и неким страхом говорит Кира, поворачиваясь. — А если бабок не будет, мне чё делать? Сильно умная, Кир, пиздеть. — Значит я пойду и у Гены буду до посинения ебашить, понятно? — уже более агрессивно, снова доказывая своё и смотря обеспокоенно, — Я тебе говорила уже. Римма кивает, вроде бы соглашаясь. А Геля решается подать голос, открывая рот. — А кто такой Гена? У него есть работа? — с надеждой и каким-то призрачным желанием. Потому что Ангелина желает взяться за любую и разрешить себе откупиться от матери хотя бы на недельку. — Гена, да. Баньчит коньяком по мелким магазам, ну как, коньяком, типа чай с водкой. Мы бутылки моем, разливаем, этикетки клеим у него. За день рублей пятьсот срубить можно. За партию в сто готовых штук платит восемьсот. Ангелина участливо кивает, думая, что это не самое плохое из того, что ей приходилось делать. И чувствует на себе взгляд Киры, что изучает её, заинтересованно вскидывая подбородок. — А тебе деньги, что ли, нужны? — грубым голосом, подкуривая вторую. И Геля снова поворачивает голову, как последняя дура. Снова чувствует себя глупой и до чёртиков смешной со стороны. Девчонка кивает, пугливо поднимая взгляд. А Кира выпаливает со смехом: — Чё, мамка не кормит? У Гелечки сердце уходит в пятки. Секрет, который она таит ото всех, становится раскрыт в глупой и невинной шутке. Шутке Киры, которая не понимает, с чего бы девчонке так краснеть и заикаться. — Просто нужны. — Дам тебе адрес, захочешь — придёшь. Там всегда люди нужны. — Хорошо. И пока Кира роется в холодильнике, ища чего-то холодного, входная, вечно незапертая дверь, распахивается, а к кухне всё отчетливее приближаются шаги. — Слышь, вы мне его когда вернёте-то? Гелечка видит женщину, что до одури напоминает её мать. Потрёпанную, пьяную, пошатывающуюся и злую. Она повышает голос, смотря на Киру, что резко встаёт напротив. — Иди отсюда! У нас будет, пока не оклемаетесь, — и на все возражения она плюёт, почти выталкивая женщину в коридор, — Давай, петляй! Еще раз зайдёшь — ментов вызову. А Геля окончательно запутывается, шарахаясь такой ругани. И вздыхает, видя, как Римма начинает собираться. Натягивает футболку, ища на балконе постиранные джинсы. Гелечка тоже решает, что пора бы уходить подальше из этого жуткого места, и спрыгивает с подоконника. — Адрес вот, — выписывая корявые буквы на листке, ей протягивают в руки сверток, — захочешь поработать — приходи. — Спасибо. Как мне домой добраться? Это какой адрес? — Где живёшь? — со знанием дела подаёт голос Кира, запихиваясь йогуртом. — Салтыкова. — На пятнадцатом автобусе. Риммка проведёт, вам в одну сторону, — и девушки выходят в коридор, а Кира и вовсе опирается на косяк, разглядывая обеих. Римма тянется к тюбику на полке, рассматривая себя в зеркале, и вымазывает на шею тональный крем. А потом и на Гелю оборачивается, что покорно ждёт. — Себе замазывать не будешь? — Толку нет. Гелечке плевать. Ей, возможно, хочется, чтобы мама увидела, что с ней делали ночью. Быть может, пожалела, обняла и спросила, что случилось. Гелечке этого хочется, но когда она добирается домой, её встречает злостный взгляд и вопросительный удар по столу. А девчонка вываливает две тысячи, смотря прямо в глаза. — Натрахалась? — едко, попивая очередную бутылку. Геля, видимо, заразилась грубостью этой ночью. Видимо, вдохновилась увиденными людьми или чем-то ещё. Потому что она отвечает надменно и ехидно: — Не больше, чем ты с военными. За что в неё летит солонка, но она успевает убежать в комнату и запереться. Гелечка ещё ночь плачет, не пойми от чего. В чужой квартире, что скорее всего, притон, ей было спокойнее. Даже с пугающей на соседней кровати Кирой и трахающимися девушками. Ей было намного спокойнее, чем дома. И там было эфемерное чувство свободы — той, которой у Гелечки никогда не было. И потому она решает, что потакать матери больше нет смысла. Мама Гелю давно записала в проститутки, спутав с собой. Ангелина Новосёлова не хочет быть проституткой. Поэтому она решает, что уйдёт любой ценой туда, где над ней не будут издеваться. И на следующий день она бредёт по написанному на листочке адресу после школы. Ещё не зная, что это начало конца. И что однажды связавшись с дрянью, дороги назад нет.