Осим хаим, Егорова! Наслаждаюсь жизнью...

Прикрыв глаза, Кривицкий захватил в плен своих губ губы Ирины. Кажется, на мгновение оба перестали дышать, но уже в следующий момент языки сплелись в жарком танце, а холодные пальцы Павловой прикоснулись к шее Гены, отодвинув воротник… Сжимая покрепче талию любимой, Геннадий Ильич выцеловывал каждый миллиметр ее губ. Он словно сошёл с ума: ничего вокруг не замечал, кроме нее, ее тепла, ее запаха, ее объятий. Из этого эфемерного состояния мужчину вырвал тихий стон наслаждения. Ирина, цепляясь за него руками и ногами, сиплым после слез и поцелуев голосом застонала прямо в губы Кривицкому. Ее пальцы крепче сжали воротник его рубашки. «Это как-то неправильно», – подумал Гена сквозь негу. Почувствовав, как Кривицкий остановился, Ира заглянула ему в глаза, пытаясь найти причину резкого прекращения поцелуев. – Подожди, Ир… – прошептал он. – Что такое? – с лёгкой улыбкой спросила женщина. Ее взгляд был растерянным, с какой-то рвущейся из самых глубин тоской. Сильнее сжав плечи Гены, Ира вновь приблизилась к его лицу, мазнув губами по щеке. Она хотела продолжить лёгкие поцелуи, осторожно касаясь тёплой кожи, но Геннадий Ильич мягко отстранил ее от себя. Павлова все ещё продолжала сидеть у него на коленях, но Кривицкий упорно не давал ей вжаться в себя, вновь завладеть своими губами. Он понимал, что не сможет сдержаться, если она сейчас продолжит ласки, и просто набросится на неё. – Ир, я прошу тебя, это как-то неправильно. – Что неправильно? В ее глазах читалось непонимание. – Только сегодня вечером от тебя ушёл муж, – осторожно начал Гена. – Я понимаю, что тебе обидно и больно, ты хочешь забыться, ты немного выпила, а я оказался рядом, но… Для меня это не игрушки, пойми, сейчас может произойти то, о чем уже наутро ты будешь жалеть. – Правильно ли я услышала, – вкрадчиво начала Ирина, в ее взгляде уже начал полыхать опасный огонь, – что ты считаешь, что я сейчас использую тебя, чтобы выбросить из головы предательство Павлова? – Ир, я не так сказал… – Почти так! И ты действительно думаешь, что завтра я посчитаю это ошибкой? Кривицкий, мои чувства – не ошибка! В уголках ее глаз снова заблестели слезы. Ирина Алексеевна заерзала на коленях мужчины, пытаясь с них сползти. Руки ее вяло стали отталкивать Кривицкого, но тот все ещё крепко удерживал податливое и расслабленное тело возле себя. – Я люблю тебя всю жизнь, ясно?! Поэтому, черт возьми, единственная моя ошибка – это попытки сохранить свою чертову семью, чтобы не остаться одинокой старой дурой! Моя ошибка в том, что я променяла чувства на долбанную привычку. Вот о чем я жалею, а не о том, что набросилась на тебя, пьяная и зареванная. Наверное, это и правда противно и неуместно. Извини, Гена! Так получилось. Больше этого не повторится. В ее теле будто появился новый запас сил, мышцы напряглись. Пытаясь спрыгнуть с колен Геннадия и отойти подальше, Ирина Алексеевна подавила в себе очередной всхлип. Сильные мужские руки снова не дали ей отдалиться, притянув к крепкому торсу с двойной силой. – Девочка моя… Глупенькая… – шептал Кривицкий, зарываясь носом в ее волосы. – Сколько же времени мы потеряли… Как же это… Почувствовав, как вновь плачущая Ира обнимает его, утыкаясь носом в широкую грудь, Геннадий продолжил: – Я люблю тебя, ты любишь меня, это же хорошо, Егорова, не плачь… Значит, судьба у нас с тобой такая, нам нужно было дождаться этого момента, чтобы… – Чтобы что? – всхлипнула Ирина, поднимая голову с его намокшей от слез груди и заглядывая ему в лицо. – Чтобы осознать ценность друг друга и больше уже никогда не расставаться, – улыбнулся Гена. Обхватив ладонями ее лицо, мужчина начал сцеловывать с прохладных щек слезы. – Милая, прошу тебя, перестань плакать, я не выношу твоих слез. Я не могу видеть, когда тебе больно. Все ещё вздрагивая, Ира прошептала: – А ты поцелуй меня, и все пройдёт. Дважды просить его было не нужно. Будучи теперь уверенным, что их близость неслучайна, Геннадий с нежностью прильнул к мягким губам Павловой. Он не понимал, сколько прошло времени и как долго они целовались, но в какой-то момент снова услышал, как из груди Иры вырывается тихий стон. – Боже, Егорова, ты с ума меня сведёшь, – проговорил он, продвигаясь губами по гладкой коже, останавливаясь на границе подбородка и шеи. Ещё с молодости он помнил, насколько чувствительно это место у его Ирины. Пальцы Кривицкого зарылись в волнистые растрепанные волосы, когда его жадный рот перекочевал на шею Павловой, впившись голодным поцелуем в нежную кожу. По телу Иры побежали мурашки. – Гена, – захныкала она. – Ты помнишь… – Я помню все, – сказал он ей на ухо, опалив его горячим дыханием. – Здорово, – только и смогла выдохнуть Павлова. – Только можешь забыть, что я набитая дура? – Ты не дура, Ириш, – его смех казался бархатом, а дыхание над ее разгоряченной кожей – тёплым бризом. – Ты просто запуталась. Тебе было нужно так. Все хорошо. Я рядом. – Хочу тебя ещё ближе, – уверенно заговорила Ирина Алексеевна. – Пожалуйста, будь со мной, Ген. – Хорошо, – кивнул он и позволил женщине снять с себя рубашку. Тёплые пальцы пробежались точечными прикосновениями по обнаженной мужской груди. Ирина оглаживала тело Кривицкого, словно пытаясь навсегда оставить в памяти каждый его сантиметр. Словно он мог исчезнуть прямо сейчас, оставив ее наедине со своей болью и страстью. – Как давно я хотела почувствовать это, – услышал Геннадий неясный шёпот. – Мне так жаль, – ответил он. Это была чистая правда. Столько лет так близко и так далеко… Он помнил тот день, когда чуть не поцеловал ее, плевав на все запреты. Тогда Ира была сама не своя: она отправляла Артёма в лагерь и сокрушалась о том, что без сына дом опустеет. – Слушай, Егорова, но ведь это всего лишь на пару недель, да и Коля ведь остаётся дома. Одна ты не будешь! – Да что там Коля, – как-то разочарованно протянула Ирина. – Так странно отпускать сына, я привыкла, что он всегда рядом. – Рано или поздно нужно будет отпустить его, Ириш. Дети вырастают. Тебе нужно будет привыкнуть к этой мысли, чтобы не сходить с ума. Dura Lex, sed Lex! – Лучше уж поздно, – недовольно заявила Павлова. – Не могу я остаться наедине с… Неважно. Наедине со своими мыслями-тучами. Спохватилась, но Гена заподозрил, что что-то тут нечисто. Однако говорить откровенно до конца Ирина Алексеевна не пожелала. Кривицкий настаивать не стал. Не хотел размолвок. Павлова приблизилась к нему, уткнувшись носом в плечо коллеги, и пробормотала: – Придётся тебе развлекать меня, чтобы я не думала бесконечно о том, как там Артём себя чувствует. – Чем же я тебя займу? – усмехнулся Кривицкий. – А ты что-нибудь придумай, – ее взгляд обратился к нему, Ирина смотрела на мужчину снизу-вверх, все ещё оставаясь непозволительно близко к нему. Геннадий мог разглядеть каждую ее ресничку, каждую мелкую морщинку. Ирина растянула губы в улыбке, чуть обнажив белые зубы. Легкий розовый блеск на ее губах манил, призывая попробовать себя на вкус. От волос Павловой приятно пахло нотками пиона и жасмина. Аромат словно окружил Кривицкого, заполнив комнату, вытеснив все прочее. Прекрасные зеленые глаза Иры смотрели на ее друга с каким-то невысказанным чувством, которое так сильно хотелось принять за прежнюю влюблённость… Зажмурившись, Кривицкий сделал шаг назад. – Можем в кино сходить. Эта фраза должна была стать спасением. – На последний ряд, – хохотнула Ира. – Как в юности. В кино только на последнем ряду и весело. В глубине души Гена чертыхнулся. – Ладно, есть вариант поинтереснее. У меня вечером плановая, хочешь ассистировать? Он знал, что вечером Павлову дома ждёт муж, что она не обязана отрабатывать лишние часы на его смене, но женщина лишь кивнула: – Конечно, ты же без своего сосудистого жить не можешь, Кривицкий. – Я не буду сожалеть об упущенном, по крайней мере я постараюсь, – произнес Геннадий Ильич, проводя рукой по волосам Ирины и заправляя выбившуюся прядь белокурых волос за ухо. – Но я чувствую необходимость наверстать все. Абсолютно все… – Приступай… Обхватив его плечи руками, Ирина Алексеевна вновь потянулась губами к его губам, жаждущим поцелуев, горячим и влажным. Павлова дождалась, когда Кривицкий позволит ей углубить поцелуй, и провела языком по его небу. Одновременно с этим она активнее задвигала бедрами, потираясь лобком о пах Кривицкого, уже чувствуя его эрекцию. В памяти всплыла собственная глупая, словно придуманная обиженным ребёнком, ложь: «Один–один, Коля...» Сейчас она действительно сравняет счёт... Как же это ужасно с ее стороны: Павлов только за дверь – а она уже в постели с другим мужчиной, со своим другом, с бывшим женихом! Что о ней могли бы подумать? Легкомысленная, вздорная, не любила мужа? И черт с ним. Это не она начала. Она всю жизнь не позволяла себе ничего недостойного по отношению к семье. Она всю себя отдала для того, чтобы брак был крепким. Это Павлов все сломал. Она ничем ему больше не обязана, теперь она может делать все, что захочет. И именно сейчас Ирина Алексеевна точно знала, чего хотела... Кажется, хотела все тридцать последних лет. Просто не находила сил признаться себе в этом. «Что же, Коля, спасибо», – подумала Ирина. «Ты, кажется, дал мне толчок к тому, что было мне нужно...» – На тебе слишком много одежды, – хрипло пробормотал Гена, вырывая её из омута переплетающихся, превращающихся в хаос мыслей. – М-м, – не смогла внятно ответить Ирина. Пальцы Кривицкого стали неуклюже расстегивать блузку партнерши, он с силой потянул за ткань, стаскивая ненужный предмет гардероба с прекрасного тела. Извиваясь, все ещё сидящая у него на коленях Ирина пыталась помочь поскорее раздеть себя. – Ты такая красивая, – выдохнул Кривицкий, наслаждаясь видом пышной груди в кружевном белом бюстгальтере. – Да? – будто удивлённо произнесла женщина. – Конечно, – поцелуи Геннадия посыпались на нежную кожу ее груди. – Самая красивая, привлекательная, прекрасная женщина на всей Земле. – Так можешь обо мне сказать только ты, – всхлипнула от наслаждения Ирина, придерживая рукой голову Геннадия Ильича. Словно боялась, что он оторвется от своего занятия. – Ты что, серьёзно сейчас? – Да-а, – выдохнула она. – Мне никто… кроме тебя… никогда… не говорил… что я… Стон заглушил ее последние слова, но Кривицкий смог разобрать: «красивая». Когда они были вместе, Гена не упускал ни одной возможности сказать ей, насколько она хороша. Ирина, сколько он ее знал, всегда стеснялась себя, считала обычной, незаметной, иногда даже дурнушкой. Кривицкий никогда не понимал почему, ведь ни у одной девушки не было таких глаз, как у его Егоровой. Зелёные, как морская волна в знойный солнечный день, как драгоценные камни в огранке из густых длинных ресниц. Когда Ирина была счастлива, в ее глазах сверкали смешинки. Когда она злилась, взгляд метал молнии, а оттенок потемневших радужек становился похож на изумруды. Как же Гена любил ее глаза! Но не меньше любил он и ее нежные губы, дарящие самые тёплые улыбки и говорящие самые приятные слова… Ее голос, ласкающий слух. Ее тонкую талию, которую так приятно было сжимать в объятиях. Ее стройные ноги, которые так потрясающе обхватывали торс Гены, когда он поднимал ее на руки. Ее грудь, которая так идеально помещалась в ладонях. Ее лебединую шею, на которой от лёгких поцелуев сразу же выступали крупные мурашки. Ее мягкие волосы и тот самый чарующий запах жасмина… Он без устали называл все, что так сильно любил в ней, а Егорова лишь смеялась: «Генка, ну придумаешь же!» Он каждый день говорил ей, как она красива, и после расставания не знал, радоваться ли, печалиться ли, что теперь она слышит это от другого. Что ее душа занята другим, что ее слух ласкает чужой голос, что к ее телу прикасаются чужие руки. Но, по всей видимости, все было не так. – Как это… никогда? – с дрожью в голосе спросил он. – Клянусь тебе, Гена, я же всегда тебе говорила: я обычная. И это понимают все. Она снова нетерпеливо прижалась к Кривицкому, не желая тратить время на бесполезные объяснения простых истин. – Ну нет, глупости, – в его голосе слышалось нескрываемое негодование. – Посмотри на меня. Преодолевая негу, Ирина заглянула ему в глаза. – Ты самая красивая женщина, которую я когда-либо встречал в своей жизни, – твёрдо произнёс Кривицкий. – Если он не говорил тебе этого, то он просто глупец. Я не устану повторять, ты должна знать это: Егорова, ты прекрасна, ты бесконечно красива. Ирина Алексеевна рассмеялась. – Ты просто меня любишь. И это была абсолютная правда. Он смотрел на нее – и все ещё видел свою девочку Иру Егорову. Все такую же нежную, красивую, чувственную. Кривицкий приподнял ее с колен, помогая стянуть юбку. Следом за верхней одеждой последовало белье. Ирина прилегла на диван, потянув мужчину за собой, и поцелуи Геннадия стали опускаться ниже. Губы прослеживали каждый сантиметр желанного тела. – Ген… – закусила губу Ира, почувствовав прикосновение его языка ко внутренней стороне бедра. Кривицкий слегка прикусил нежную кожу, тотчас же поцеловав место укуса. Сеточка поцелуев рассыпалась от колена Павловой до выступающей тазовой косточки. – Самая красивая, – снова прошептал Геннадий Ильич. – Самая… В следующий момент его горячий язык обрушился на лоно Ирины. Обводя клитор кончиком языка, спускаясь вниз, подразнивая вход и снова поднимаясь наверх, Кривицкий с упоением отмечал, насколько женщина влажная для него. Павлова извивалась на диване, то слегка сжимая коленями голову Гены, то разводя ноги, в изнеможении поджимая пальцы, и отрывисто дышала. Она совершенно не знала, куда деть руки, все не могла найти удобное положение головы, грудь ее высоко вздымалась, и из нее рвались полувздохи-полувсхлипы. Казалось, все естество Ирины Алексеевны сейчас было сосредоточено между ее ног – там, где методично двигалась голова блестящего хирурга, гения российской медицины. Наверное, он делал идеально все в своей жизни: с точностью ювелира зашивал раны, с талантом эмпата поддерживал близких в трудную минуту, со всей страстью и любовью отдавался в постели. Продолжая ласки, Кривицкий вобрал в рот клитор, находя языком горошинку и слегка надавливая на неё. В этот же момент одна его рука поползла по ноге Ирины Алексеевны, подхватывая ее под колено и не давая женщине вырваться, отползти, а большой палец второй руки потихоньку вошел во влагалище. Ирина резко втянула носом воздух. Начав медленные движения, Гена пытался уловить ответные реакции Павловой. Посасывая, облизывая, слегка задевая зубами ее нежную плоть, мужчина ощущал, как начинают сжиматься вокруг его пальца ее внутренние стенки. – Гена, пожалуйста, – хрипло прошептала Ирина, запрокидывая голову назад, цепляясь пальцами за грубоватую обивку. Подняв взгляд к ее лицу, Кривицкий смог разглядеть лишь волевой подбородок, закушенную, припухшую от поцелуев нижнюю губу, прилипшую к влажной шее прядь волос и грудь, бешено поднимающуюся и опускающуюся в такт дыханию Иры. В последний раз проведя языком по влажным складкам, Геннадий Ильич приспустил собственное белье – большим упущением было не снять его раньше, теперь же тесная ткань боксеров давила на возбужденный член – и медленно провел головкой вокруг узкого входа. Ирина выжидающе всхлипнула, руки ее потянулись к плечам Кривицкого. Тот наконец толкнулся бедрами, погружаясь в жаркую тесноту ее тела, и вновь обрушился поцелуями на шею, руки, грудь Ирины. Шумно втянув в рот ее сосок, Кривицкий начал посасывать его, затем выпустил изо рта и слегка подул, оставляя ощущение прохлады на разгоряченной коже Павловой и пуская вдоль ее позвоночника россыпь мурашек. Вместе с этим он не прекращал плавные толчки, наслаждаясь тем, как плотно обхватывают его член Ирины мышцы. Павловой было жарко, мокро, томно. Она чувствовала, что возбуждена как никогда. Геннадий имел над ней какую-то особую власть, заставляя кожу покрываться мурашками, а тело – дрожать. Захватив бедра любовника в кольцо своих ног, Ирина начала двигать тазом, чуть меняя угол проникновения. Ствол Гены растягивал ее изнутри, и это ощущение было великолепным. Ира не понимала, чего хочет больше: чтобы их близость, такая желанная и такая чувственная, не заканчивалась никогда, или чтобы все наконец закончилось, подарив долгожданную разрядку. Сил терпеть не было. Совсем не было сил оставаться в сознании, дышать, гладить его спину, цепляться за него… Ирина была на грани. Ее промежность пульсировала болезненно-сладко, душа рвалась из груди вместе с громкими стонами, сдерживать которые было уже невыносимо – да и незачем, губы пересохли и молили о новых влажных поцелуях. – Кривицкий, – особенно громко воскликнула она, срываясь на протяжный стон, и Геннадий почувствовал, как сокращаются вокруг его члена мышцы. Ирина буквально истекала соками, из ее горла вырывались хрипы, руки ее беспорядочно сжимали и отпускали предплечья мужчины, а глаза были крепко зажмурены. Павлова бесконечно облизывала губы, пока ее тело сотрясал мощнейший оргазм. Еще несколько раз толкнувшись в нее, чувствуя, как расслабляется женское тело, Кривицкий вышел из разгоряченного лона и закончил Ирине на живот. Удерживая себя на руках, Гена сдвинулся, чтобы не придавить любимую весом своего тела. Места на диване было катастрофически мало, но Геннадий Ильич попытался уместиться рядом с Павловой. Погладив костяшками пальцев ее скулу, нежно обведя пальцами любимый профиль, Кривицкий склонился к ее губам и подарил последний поцелуй. Это было медленное, томное прикосновение человека, отдавшего всего себя и пытающегося восстановить силы, побыть ещё немного в их общем сладостном состоянии. – Его-орова, – ласково пробормотал он ей в губы. Женщина только негромко рассмеялась. – Где у тебя… салфетки хранятся? – тихо спросил он, когда пара немного отдышалась. – М-м? – Ирина Алексеевна ещё не до конца понимала, что от нее хотят. Она готова была провалиться в поверхностный сон, удовлетворенная, зацелованная и, кажется, даже более счастливая, чем ожидала. – Салфетки, – повторил он. – В ванной… Кривицкий, заставив себя подняться с дивана, направился в ванную, но вскоре вернулся с упаковкой салфеток в руках. Достав парочку, он с нежностью обтер живот Павловой, собирая результат своей страсти. – Ир, тебе бы душ принять. – У-у, – неохотно протянула Ирина Алексеевна. У нее не осталось сил. – Надо, Ир, ну ты же сама все понимаешь, в туалет надо, в душик… А хочешь, мы ванну наберём? – Ну вот если ты меня туда отнесёшь и мы там будем вдвоём, то я ещё подумаю, – хитро взглянула на Кривицкого Ирина. – Идёт, – только и ответил он, подхватывая женщину на руки. Не ожидавшая такой прыти Павлова взвизгнула: – Гена! – В душ, в душ, в душ! – промурлыкал Геннадий Ильич, потащив свою драгоценную ношу в ванную.