Осим хаим, Егорова! Наслаждаюсь жизнью...

Ира с облегчением выдохнула, открывая входную дверь. Ее личная скорая помощь была действительно скорой. Не прошло и получаса с момента звонка, а Кривицкий уже стоял перед женщиной, мягко улыбаясь и протягивая к ней руки. – Спасибо, что приехал, – попыталась она улыбнуться в ответ. – Ты так быстро… – Таксист попался шустрый, – сказал Гена, переступив порог и потянув на себя дверную ручку. – Обошёл все пробки, когда услышал, что я спешу. – Поставил ему пять звёзд? – усмехнулась Павлова. Геннадий Ильич промолчал, сгребая ее в крепкие объятия. – Ты как? Ирина всхлипнула ему в плечо, губы слегка касались грубой ткани льняной рубашки. Она пробормотала, опалив кожу Кривицкого под одеждой горячим дыханием: – Никак. Посмотрев мужчине в глаза, она сформулировала мысль точнее: – Немного отхожу. Было плохо. Ты приехал – стало лучше. Гена, не отводя взгляда, любовался золотистыми всполохами в ее светлых глазах. Ее усталый печальный взгляд унёс его к воспоминаниям десятилетней давности: – Я не могу тут больше, мне скучно, – голос дрожит, того и гляди сорвется на всхлип. – Но почему? Что такое? Кривицкий не понимает. С момента его приезда они успешно работали в Боткинской, вместе проводили плановые операции и, как ему казалось, неплохо уживались. Как Ира и обещала, они оставались хорошими друзьями, готовыми друг друга поддержать и выслушать. Каждая совместная смена была для Геннадия глотком свежего воздуха, только в операционной он мог почувствовать реальное единение с любимой, но – увы – не его женщиной. – Засиделась я на этой работе, – поделилась Павлова. – Надоело. Меня тут в склиф позвали, в экстренную хирургию. Обещали должность заведующей отделением… – И ты?.. – Я думаю согласиться, Ген. Кривицкий сжал зубы, чтобы не ругнуться вслух. Так не должно быть! Он не может с ней расстаться. – Меня с собой возьмёшь? – попытался пошутить он. – Нет! – резко выкрикнула Ирина, в ее глазах отразились одновременно боль и ужас. Геннадию Ильичу стало как-то неуютно. Она устала… от него? Ей не нужны больше их отношения? Может быть, Павлов заревновал? Взгляд Иры утратил страх, стал более задумчивым. В нем отразилась печаль. – То есть я хотела сказать, нет, сейчас нет. Ты же понимаешь, я туда приду и буду первое время на птичьих правах. Потихоньку узнаю, как для тебя выделить вакансию, обещаю. Кривицкий кивнул, почувствовав облегчение. – Только вот зачем тебе это нужно? Ты же невероятный пластический хирург, тебе плановые на годы вперёд обеспечены. – А я без своего сосудистого хирурга в операционную входить не хочу, – отшутился Геннадий. Павлова хмыкнула. Через некоторое время она действительно перешла в НИИ Склифосовского, а вскоре за ней последовал и верный Геннадий Ильич. Он не знал тогда, что Павлова, сбегая на новую работу, хотела не только найти новое и интересное занятие, но и избавиться от боли оттого, что находится одновременно рядом с любимым человеком и бесконечно далеко от него. Только вот передумала, поняла, что без него под боком станет ещё хуже. Тяжелее, больнее, уединеннее. На новой работе, где давно сосуществовал сплоченный коллектив, новая заведующая была не то чтобы лишней, но все-таки стоящей где-то за границей всеобщего круга общения. Кривицкий стал ей ещё ближе и нужнее, ведь именно он стал заходить к ней в кабинет на чай, именно он втягивал ее во всяческие занятные случаи. Будучи открытым и дружелюбным человеком, в отличие от Ирины Алексеевны, Кривицкий быстро нашёл общий язык с новыми коллегами и попытался наладить взаимодействие Ирины с ними. – Ты, наверное, спать хочешь? – вырвала его из раздумий Павлова. Она все ещё стояла, прижимаясь к мужчине и наслаждаясь тяжестью его рук на своих плечах. – Ты же рано ложишься. – Нет, Егорова, знаешь, не хочу. Я бы даже перекусил чем-нибудь! Нежно улыбнувшись, Ира выбралась из его объятий и направилась в сторону кухни. – Честно говоря, после работы я тоже так и не поела. Чур, готовишь ты! – Ладно, – пожал плечами Гена. Он знал об отношении Ирины Алексеевны к готовке: чем реже нужно было это делать – тем ей было приятнее. В холодильнике Кривицкий нашёл помидоры, перец и палетку яиц. Включая плиту, он обратился к Ирине: – Будет шакшука, Егорова! Приготовишь тосты? – Но готовишь же ты! – по-детски надула губы Ира, вновь напоминая ему его Егорову, вчерашнюю школьницу и студентку медицинского. – Неужели не хочется помочь? Вдвоём готовить так здорово, – подмигнул ей Гена. Он знал, что лучше чем-то занять Ирину Алексеевну, чтобы ее мысли снова не вернулись к предательству Павлова. Ира пожала плечами и достала тостовый хлеб. – А помнишь, Егорова, как мы с тобой на втором курсе готовили такую же яичницу после экзамена, – игриво начал Гена. – С каким же упоением ты помогала мне! Словно мы не обычные яйца жарили, а как минимум готовили блюдо от шефа в мишленовском ресторане. – Ну я до сих пор считаю твою шакшуку блюдом от шефа Кривицкого, – засмеялась Ира. – Но в тот раз у тебя плохо получилось. – Это произошло потому, что ты отвлекла меня! – возмутился Геннадий. – Я всего-то поцеловала тебя, – щеки Ирины Алексеевны стали пунцоветь. Она, мысленно перенесшись в прошлое, и в сегодняшнем дне чувствовала себя глупой влюблённой девчонкой-второкурсницей. – Ты прекрасно помнишь, что было после этого. Смешинки чувствовались в голосе Кривицкого. – Нет, совсем не помню! – возразила Павлова. Кривицкий повернулся к ней, помешивая что-то в сковороде: – Наверное, нужно освежить твою память. Ира поперхнулась и резко подошла к холодильнику, чтобы за своими действиями скрыть смущение и растерянность. – Предлагаю выпить вина. Зная, что ей наверняка это нужно, Геннадий кивнул. – Красное? – Красное, – согласился он. – Полусладкое? – Полусладкое. Макая тёплый хлеб в яичный желток, Ирина наслаждалась вкусом простого блюда, приготовленного Геной. Тот, сидя напротив, медленно пил вино. – Вкусно! – простонала Павлова, облизывая губы. Кривицкий сглотнул, увидев юркий язычок, нежно обводящий мягкую кожу. – Почему в момент, когда плохо, я могу наслаждаться такими мелочами? Она отпила вина, бросая взгляд на полупустую бутылку. – Осим хаим, Егорова. – Что? – Осим Хаим? – Угу… – На иврите значит «наслаждаюсь жизнью»... Осим хаим, Егорова, пока ещё можно! Наслаждайся любой мелочью, каждой вещью, способной хоть ненадолго сделать тебя счастливой. Мне кажется, в этом и смысл жизни – выбирать то, что делает тебя счастливым. – А что, если ты выбираешь что-то, думая, что станешь счастливее, но со временем понимаешь, что это было неправильно? – Может, тогда и было правильно? – ласково улыбнулся Геннадий Ильич. – Но перестало. Пока твой путь продолжается, можно искать что-то хорошее и делать выбор снова и снова до тех пор, пока не найдёшь. Сейчас может быть неудобным что-то, что было удобно всегда… Удобно? Ей было всегда удобно. Удобно не тонуть в своих чувствах, не любить так, чтоб до боли, до крика, до стона. Удобно не менять привычной жизни, не думать о далёком будущем, предпочитая жить в сегодняшнем дне, максимум – думать о завтра. Удобно не казаться со стороны какой-то жалкой и неуспешной. Просто удобно так существовать. А вот с Кривицким всегда было непредсказуемо, страстно, чувственно, но в то же время мягко, нежно, порой даже робко. Он всегда был где-то поблизости, но Ира настолько сильно запрещала себе даже думать о возможности быть для него чем-то большим, что искренне верила, что этого ей на самом деле и не хочется больше. Но почему тогда не отпускала от себя? Почему держала рядом, подогревала отношения встречами и дружескими беседами тет-а-тет? Почему взяла к себе в отделение, как только он попросился, почему украдкой любовалась им, уговаривая себя, что друзьями любоваться – святое дело? Почему вытирала дрожащими пальцами его слезы, целовала его щеки, когда умер его отец? Почему с удовольствием куталась в его пальто, когда он провожал ее домой, вдыхала аромат его парфюма и чувствовала, как не хочется домой, к Павлову, от которого тоже очень хорошо пахнет парфюмом, который покупала она сама? Почему, даже пытаясь сбежать от чувств, разрешала им вернуться? Почему сердце разрывалось всю жизнь между двоими, плача и тоскуя от тисков, которые установила хозяйка, жаждущая быть правильной и верной своему выбору? А был ли сам выбор правильным? Не сделала ли она своей решимостью несчастными сразу троих людей? Нужна ли была Павлову их семья так же сильно, как ей, как она считала? Конечно, пока Артём был мал, оно того стоило. Но позже? Ведь именно после отъезда сына Николай начал вести себя более странно... Но она все держалась за него, за свою болезненную привычку, и не позволяла себе что-то менять, разбираться в себе и в их отношениях. Она даже говорить с мужем о чувствах не пыталась: просто жила. Пока он не решил всё за них двоих. Может быть, к лучшему… Делая последний глоток, Ира заявила: – Наверное, ты прав. Гена, спасибо тебе… за все. Мне так жаль, так не хватало тебя… Кривицкий пристально посмотрел на нее: – Не хватало? Но я всегда рядом, Егорова, ты чего… – Рядом, да не так, – вздохнула Ирина и обняла себя за плечи. – Не так, как всегда хотела я. Я не готова была признаться себе в этом, а тебе тем более, но… Ты всегда был нужен мне. Ты мне необходим. Кривицкий поднялся с места и приблизился к Ирине. Он встал на колени рядом с женщиной, заглядывая ей в лицо, пытаясь понять, искренна ли она сейчас или в ней говорит одиночество, обида и боль. Во взгляде Павловой он увидел столько любви и нерешительности, что, не сдержавшись, опустил голову на ее колени, целуя мягкую кожу и вдыхая родной и до боли знакомый запах. Ира, вздрогнув, стала поглаживать его спину. – Ир, я люблю тебя. Всегда любил. Всегда. Я тебя никогда не брошу, я рядом буду в любом качестве, пока я тебе нужен и даже тогда, когда нужен не буду. – Всегда был и будешь, – по щекам Иры снова побежали слезы, сколько за этот день она могла выплакать? Кривицкий поднялся с пола и потянул Иру за руку, призывая встать. Пошатываясь, Павлова обхватила мужчину за плечи и застыла на месте. Геннадий Ильич, ещё пару секунд поглядев ей в глаза, сгреб женщину в охапку и, донеся до кухонного диванчика, опустился на него, усаживая Ирину у себя на коленях. – Ну тише, тише, девочка моя, – шептал он, гладя ее волосы одной рукой и крепко обнимая ее за талию другой. – Слишком много всего на сегодня, я понимаю, просто давай успокаиваться, спать сейчас пойдём… – Не хочу я спать, – подавила всхлип Ирина. – Ген, я понимаю, что много лет прошло, что все давно не так и надеяться не на что, но... – Егорова... Для меня ничего не изменилось. Это «Егорова» прозвучало так, будто Кривицкий кинул ей спасательный круг, когда Ирина уже смирилась с тем, что утонет. Дыхание свело. Сердце пропустило несколько ударов. – Ген... Она и хотела бы что-то сказать, но слов подобрать не получалось. Вместо этого Ирина Алексеевна подалась вперёд, захватывая лицо Кривицкого в плен своих рук. На губы, щеки и подбородок мужчины обрушились легкие, отрывистые поцелуи со слабым привкусом вина и соли. Слезы Павловой почти высохли, но след их ещё ощущался на ее коже, словно напоминая: эта женщина долго копила в себе горечь, пережила целый спектр эмоций, ей было невероятно больно, и раз она вызвала тебя среди ночи – не навреди, будь ее скорой помощью, самой желанной и самой благосклонной. Прикрыв глаза, Кривицкий захватил в плен своих губ губы Ирины. Кажется, на мгновение оба перестали дышать, но уже в следующий момент языки сплелись в жарком танце, а холодные пальцы Павловой прикоснулись к шее Гены, отодвинув воротник…