Осим хаим, Егорова! Наслаждаюсь жизнью...

– Я ухожу от тебя, Ир. Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Не то чтобы Ирина не подозревала, что Павлов периодически гуляет от нее на сторону: скорее женщине было удобнее и приятнее не воспринимать свои подозрения всерьёз, делать вид, что задержки на кафедре до поздней ночи, стойкий аромат девичьих духов, затянутый поволокой усталости взгляд мужа – это издержки его профессии. Ирина Алексеевна никогда не подумала бы, что безынициативный, тихий Николай когда-то сможет произнести подобные слова, одной фразой разрушить то, что они строили несколько десятков лет… – Ч-что, прости? – глупо улыбаясь, спросила она. Павлова только вернулась домой после тяжёлой смены. Все, что ей хотелось парой минут ранее, – выпить чаю, съесть пару ложек какой-то простой пищи, которую не придётся долго готовить, снять тесные колготки и бюстгальтер с ужасно давящими косточками, умыться и повалиться на мягкую постель. Теперь резко захотелось напиться и расплакаться. В каком-то уголке сознания ещё билась истерически мысль, что ей послышалось, примерещилось, что Коля сейчас улыбнётся своей нежной улыбкой и повернётся к плите, чтобы поставить для нее чайник. Однако все тело уже липкой паутиной охватывало понимание, что эта фраза прозвучала. Он действительно хочет уйти. Вот так, забыв все, что между ними было, бросить ее одну в большой квартире и поехать в неизвестность. – Я изменил тебе, Ир… Я люблю другую женщину и ухожу к ней. Как это нелепо! Как Павлов, столько лет живущий с ней, разделяя печали и радости, воспитывая их общего сына, мог полюбить другую женщину? Ведь хорошо же жили! Было так… удобно. Хотелось уколоть его в ответ, сказать что-то, что заденет его самолюбие. Так, чтобы он пожалел. – Один—один, Коля. Павлов в недоумении посмотрел ей в глаза: – Ты... Хотя, кажется, я понимаю. Ирина молчала, наблюдая за его попытками выразить свои мысли. Она старалась сосредоточиться на том, как поднимается и опускается во время поверхностного дыхания ее собственная грудь, как сердце отбивает ритм. Николай наконец произнес: – Я правда ее люблю, так будет лучше. – Как давно? – смогла она выдавить, сдерживая дрожь в голосе. – Ир, ну не надо… Николай выглядел жалко, как показалось ей: весь вмиг как-то ссутулился, опустил голову, смотря на жену исподлобья. В его глазах читалась просьба, даже мольба: отпусти! Будто он золотая рыбка, которую вытянули из пучины морской, родного дома, и потащили во враждебный мир. Но как он мог смотреть на неё так?! Разве имел право? Разве хоть раз в жизни она как-то ограничивала его, мешала жить, подавляла? Ира судорожно вздохнула и закрыла глаза, собираясь с мыслями и пытаясь не проронить при нем ни одной горькой слезы. Он ведь всегда был свободным мужчиной, она ничего не требовала, кроме одного: быть рядом. Это было важно для Иры, один раз уже потерявшей шанс на близость с любимым человеком. На самом деле, возможно, это было даже слишком травмирующим опытом для неё. Тогда, в юности, потеряв Кривицкого, Ира Егорова быстро осознала для себя, как тягостно для нее одиночество. Оно было невыносимым, выматывающим душу, бурлящим в крови, перекрывающим кислород. Молодая женщина просто физически ощущала, что время утекает сквозь пальцы, в то время как она, застрявшая в уже никому не нужных чувствах, мерит шагами пустую квартиру и сходит с ума от невозможности прикоснуться к кому-то родному, согревающему теплом, заботой и любовью. Вот тогда спасением показался Коля Павлов – однокурсник, товарищ, хороший умный парень. Во всем он казался положительным: много учился, собирался готовиться в преподаватели, понемногу подрабатывал, читал на досуге Гегеля и знал наизусть Бродского… Никогда не позволял себе лишнего, не пил алкоголь и даже, кажется, не курил. Он был из хорошей, положительной семьи: мама – учительница начальных классов, папа – стоматолог. Разбитое, кровоточащее сердце Иры потихоньку заживало от заботы и участия Павлова, после того как ее возлюбленный – Гена Кривицкий – в день, когда она вовсю готовилась к их свадьбе, внезапно сорвался в Израиль и… не вернулся оттуда. Гена, в тот день позвонив ей по телефону, как-то комкано пробормотал, что ему с матерью срочно нужно уехать, что он обязательно скоро прилетит в Москву и они поженятся, что обстоятельства требуют его вмешательства… Но прошёл месяц, два, а от Кривицкого не было никаких новостей. Связи с ним у Ирины не было. С каждым днем в неизвестности жить становилось все сложнее, и она решилась. Она пошла домой к Кривицким. Она долго не хотела посещать эту небольшую и негостеприимную квартиру: отец Гены почему-то невзлюбил ее с первой встречи и всегда воспринимал ее визиты с подчеркнутым недовольством. Так и в тот день: буркнув что-то вроде «а, это ты», Илья Кривицкий отодвинулся с прохода, открыв дверь ровно настолько, чтобы Егорова смогла протиснуться внутрь квартиры. – Чего тебе? – поджав губы, спросил Кривицкий-старший. – Я хотела спросить, а когда… Когда Гена приедет? Мужчина хмыкнул. – Ты правда такая дура? Ира в недоумении приподняла бровь. – Не вернётся твой Генка. Он же того и гляди кипятком сса… Кхм. Лишь бы в свой райский уголок смотаться. Поди там уж на другой давно женился. – Да что вы такое говорите, он не мог! – Как же, как же, – ехидно заулыбался Кривицкий. – На себя посмотри! Ни кожи, ни рожи. Ради тебя ему что ли бросать свою золотую мечту и домой ехать? Там-то уж наверняка ходят красотки – ноги от ушей. Взял да и женился на одной! В глазах Ирины уже стояли непролитые слезы. – Вот он тебе когда обещал вернуться? – Скоро… Егорова тяжело вздохнула, закусила губу. – Ну вот! Делай выводы, скоро, как же. Не жди своего молодца, дура, останешься у разбитого корыта. Ира вышла из дома с ещё большим грузом на плечах, чем приходила. Тогда она впервые в жизни напилась в комнате подружек из общежития, о том вечере мало что помнила. Но кое-что запечатлелось в памяти отлично: стоящий в дверях комнаты встревоженный Павлов, собственный истерический смех, дорога до дома, во время которой Коля практически тащил ее на себе, и поцелуй… Она сама поцеловала Павлова, словно пытаясь выбросить из головы чувства к человеку, который так легко ее оставил, проверить, способен ли ещё кто-то сделать ее счастливой, понять, сможет ли она жить дальше… Николай ответил на поцелуй с жадностью и каким-то детским восторгом. Его объятия были полны уверенности и трепета. Ира тогда подумала, что именно это ей сейчас и нужно, именно это очень удобно. А ещё через два месяца она стала Ириной Алексеевной Павловой, и это тоже было удобно... Не прошло и полугода супружеской жизни, как на домашний Павловых позвонили. Подняв трубку, Ирина чуть не выронила ее: до ее слуха донёсся голос, который все это время она клялась себе забыть, отодвинуть, стереть. Вместо того чтобы сделать это, Ира согласилась на встречу. Они не виделись восемь месяцев – столько Павлова насчитала. Восемь долгих месяцев, тогда как обещано ей было совсем немного. Подходя к скамейке в парке, Ирина Алексеевна даже не сразу узнала бывшего возлюбленного: так он изменился. Осунулся, стал казаться уставшим, резко повзрослевшим. В глазах его была боль пополам с отрешенностью. – Приехал и услышал новости… Могу тебя поздравить? Ирина сглотнула ставшую вязкой слюну. – Я… Да. Их разговор был долгим. Из него Павлова узнала, что Кривицкому срочно пришлось везти в Израиль мать, заболевшую раком. Об онкологии она слезно просила никому не говорить, не желая огласки, жалости со стороны знакомых, поэтому отъезд получился быстрым, порывистым и для большинства знакомых и близких непонятным. – Она сгорела за полгода, – опустив взгляд в пол, произнёс Гена. – Я ничего не мог сделать, ничего не получалось. Домой звонить не мог практически, звонил время от времени отцу, просил его передавать тебе новости от меня… – Гена, я понимаю, что в Москву звонить было тяжело, но… Единственное, что мне сказал твой отец, – это то, что ждать тебя мне больше не стоит. Он вообще сказал, что ты там жену себе нашёл. Глаза Кривицкого широко распахнулись. – Ира! Я бы никогда… Я же всегда любил только тебя… и люблю. – Ген… Она не могла сказать ему того же, просто не позволяла себе. Нельзя было вести себя так по отношению к Николаю, который так помог ей, с таким трепетом и теплом относился к их браку. Более того, пару недель назад Ира узнала, что носит под сердцем его ребёнка. – Я не могу теперь оставить Колю, я… – Я понял, – поднял руку с раскрытой ладонью Геннадий. Ужасно не хотелось слышать из уст родного человека слов любви в адрес другого мужчины. – Я сам виноват, нужно было рассказать тебе, нужно было как-то проявиться, я не должен был… Вести себя так глупо, эгоистично. Это только моя вина. – Ты не виноват, – в глазах Ирины стояли слезы. – Наверное, это судьба. Мне так жаль… И мне безумно жаль твою мать, Ген, правда, прими мои соболезнования. Чувствуя, что ей все тяжелее дышать, Павлова обняла бывшего жениха, пряча лицо у него на плече и пытаясь собраться. Мужчина склонил голову, наслаждаясь запахом ее шампуня. – Мне не быть твоим мужем, – глухо проговорил Кривицкий, слегка прикасаясь губами к ее виску. – Но могу я остаться хотя бы твоим другом? – Да, – просто ответила Ира. – А Николай не будет… – У него не появится ни одного повода к ревности, – перебила Павлова. – Всё будет хорошо. – Хорошо, – быстро согласился Геннадий. Ирина Алексеевна, тонущая в своих воспоминаниях, открыла глаза. Павлов все так же стоял перед ней. Казалось, прошло не больше секунды с момента его просьбы. – Ладно, ладно, в действительности мне не хочется знать, – взмахнула руками Ирина. На этот жест ушли все ее силы, и руки резко опустились, словно плети, ударили ее по бедрам. Николай, ещё раз подавленно посмотрев на неё, засобирался. – Ждёт, да? – выдавила нервную улыбку Павлова. Муж только кивнул. Больше сил задавать вопросы, обвинять, ругаться, умолять остаться и творить прочие жалкие и глупые вещи у Ирины Алексеевны не было. Не сводя с Коли взгляда, женщина наблюдала, как он выкатывает из спальни уже собранный чемодан, надевает ветровку, обувается, помогая себе ложечкой, поправляет перед зеркалом челку и, бросив последний жалостливый взгляд на жену, выходит за дверь. Ира расхохоталась. Он ее жалел? Спустя столько лет снова жалел, будто это могло как-то облегчить ее боль оттого, что ее снова бросили? Оставили одну, предали, не посчитались с ее чувствами. Это было нелепо и никому не нужно. Павлов сейчас утешит себя в объятиях любовницы, успокаивая себя тем, что Ирина не устраивала особых сцен, а значит, возможно, не так сильно ранена его поступком. А она? Будто и не столько больно от расставания с мужем, сколько страшит перемена в жизни, появившееся на горизонте одиночество. Сдерживая всхлипы, чувствуя, как на сердце ложится тяжёлый камень, Павлова дрожащими пальцами достала из сумки телефон и набрала знакомый, до боли родной номер. – Алло? – голос, послышавшийся из трубки, был сонным: Кривицкий рано ложился, если дежурства заканчивались в первой половине дня. – Гена? Ты не мог бы ко мне приехать? Мне очень плохо… – Я? Да, сейчас... Сейчас приеду! Что случилось, Егорова? Он все эти годы настойчиво называл ее Егоровой. Словно этим показывал, что не может принять ее брак. Этого не изменило ни рождение Артёма, ни прямое заявление Ирины о том, что между ними ничего больше быть не может, ни что-либо ещё. – Случилось? Случилось то, что меня Павлов бросил, Ген… Услышав судорожный вздох Кривицкого, Ирина Алексеевна успела уловить: «Ничего не предпринимай, жди меня, Ира, я еду!»