Борьба двух

      Трель дверного звонка заставила Мишу дёрнуть Лёшкин галстук на шее и пробурчать:       — Ёпта, ну и клоун.       И зачем взял, если даже завязывать нормально не умеет? Отец в детстве учил, да Миша намеренно не учился.       — Ну открой, к тебе же! — прокричал Юрий Михайлович из кухни. Миша громко захлопнул двустворчатый деревянный шкаф, на что тот жалобно проскрипел, и двинулся к входной двери.       — Ну и ну, — протянула Татьяна Ивановна, выглянувшая из кухни. — Это точно мой сын? Ты сто лет костюм не надевал.       Миша злобно шмыгнул носом, так что ноздри заболели, и прошел в коридор. Ему и так не в своей тарелке, так тут ещё и мама это стремится подчеркнуть.       — Здорова, — Андрей юркнул в приоткрывшуюся дверь, весь припорошенный снегом. Из-за шапки и шарфа виднелись только два голубых озера с льдинками на ресницах. Чуть отойдя от мороза и сморгнув подтаявшую влагу, он разглядел Мишку и присвистнул: — ну ты и вырядился, словно жених на парад.       — Ну давай ещё ты, придурок, — буркнул Миша, отталкивая его в сторону, чтобы дверь закрыть. — Сам иди, я не собираюсь.       Андрей шарф чуть приспустил и стянул ботинки и шапку, завалив входной коврик начавшим таять снегом. Татьяна Ивановна точно обрадуется: только что полы везде вымыла.       Князев прошёл на кухню с одним из двух принесенных пакетов — поздравить родителей Миши от своих. Его мама испекла им пирог с малиной. Андрей, правда, не был уверен в его сохранности: после долгого пути лакомство могло превратиться в кусок льда несмотря на то, что его предусмотрительно завернули в фольгу и три слоя махровых полотенец.       Миша вернулся в комнату, — теперь только Лёшину, — открыл шкаф и уставился в зеркало на дверце. Отглаженные черные брюки, серая рубашка, застегнутая на все пуговицы, серый галстук в черный горошек. Превратился в приличного мальчика-ботана, которого в первом же дворе загасят. Таким бы хотел видеть его отец. В горле засвербило, захотелось сплюнуть. В кухне слышались приторно дружелюбные голоса: Князев с родителями и Лёшей обменивались поздравлениями.       Для чего вообще придумали праздники, которые обязательно нужно встречать с родней? Сидеть вместе за столом, быть специально веселым от простой даты в календаре, желать друг другу здоровья и «чтоб родителей не разочаровывал», когда все и так знают, что ты уже разочарование.       Князев зашел в комнату и заметил, как Миха залип у шкафа. Стоял, глядел куда-то себе в шею, а взгляд пустовал. Андрей оглянулся, — остальные Горшенёвы были заняты распаковкой пирога, — и дверь за собой прикрыл. Подошёл сзади к Мише и кончиком носа шеи коснулся — поцеловать хотел, но Горшенев от холодного носа отшатнулся и смешно плечами подёрнул. Вернулся в реальность.       — Дурак, блин.       — А что ты вырядился-то, ну правда? Думаешь, мои предки тебя в обычном прикиде не видели? — Андрей внимательней изучил горошек на галстуке и вернулся взглядом к шее. На ней ещё остались мурашки от холодного прикосновения — так и хотелось приблизиться и горячо выдохнуть, чтоб согреть.       — Ё-моё, Андрюх, не помогаешь, — Миша стянул галстук, смял в комок и забросил на полку шкафа. — Праздник же типа. Нужно соответствовать.       — Выглядишь, как первоклашка.       — Пошёл в жопу.       Андрей в зеркале на него через его плечо смотрел и улыбался. Понимал, чёрт, что Миша волнуется.       Тяжелая зимняя куртка зашуршала: Андрей руками к Горшеневу потянулся. К себе развернул и, пока расстегивал верхнюю пуговицу до смерти скучной серой рубашки, коротко поцеловал. Морозными губами клюнул в ещё теплые Мишины губы. Кожа на руках тоже замерзла и кололась, тугая пуговица не поддавалась одеревеневшим пальцам. Слишком холодная и снежная погода для Санкт-Петербурга.       — Да ладно тебе, щегол что ли, сам я, — уже мягче сказал Миша.       Каким-то чудом этот холодный, секундный поцелуй смягчил его раздражение, капающее на нервы весь день. Сердце дало кувалдой по мыслям от осознания: он целовал Андрея прямо здесь, в родительской квартире, пока отец с матерью болтали за стеной. Окрыляющее чувство тайны и вседозволенной юности с примесью стыдящей горечи.       Миша сам расстегнул верхние пуговицы рубашки, стянул её через голову, отчего причесанные в кои-то веки волосы наэлектризовались. Да и его голова была на редкость чистой, так что Андрею захотелось потрепать чернявые волосы. Горшенев вытянул из шкафа джинсы и черный свитер и переоделся, пока Андрей грел руки друг о друга и жаловался. По просьбе матери три предыдущих часа он шлялся по рынкам Питера в поисках недостающих ингредиентов для салатов.       Парни вышли из комнаты, Андрей подхватил оставленный в коридоре пакет со злосчастными продуктами, и у двери их застал голос старшего Горшенёва:       — Только ты, Мишка, там не выпивай сильно, не позорь уж нашу семью перед другими.       — Мне сколько лет, ну?       — Сколько лет, сколько лет, а ума как не было, так и нет. Андрей, ты, если разбуянится, гони его взашей, чтоб неповадно было. И ты бы хоть оделся по-человечески — праздник, в конце концов.       — Всё хорошо будет, Юрий Михалыч. Мы ж роднёй чисто посидеть, даже не с пацанами, — взял на себя инициативу Андрей. Лучше уж он будет с отцом Миши разговаривать, чем сам Миша.       — И что ему дома с семьей не сидится? — вновь покачал головой отец.       — А это… — Миша оборвал себя, включив самоцензуру, о которой за этот свободный год подзабыл.       Чуть не ляпнул «а это и не мой дом больше». Здесь он уже давно не живёт. Просто Андрюха каким-то невероятным образом уломал его отпраздновать Новый год не с пацанами в Там-Таме, а в семье Князевых. Увы, у Миши из чистой одежды ничего не осталось, да и воды горячей на Миллионке отродясь не было, чтоб нормально помыться. А к родне Андрея стрёмно отчего-то грязным переться. Вот и пришлось домой заходить. Да и мама давно очень просила. Скучала. Ей Мише трудно отказать.       — Всё, мы пошли, — чувствуя жжение обиды в груди, бросил Миша.       — С наступающим вас, мальчики! — проворковала Татьяна Ивановна и чмокнула старшего сына в щёку. — Андрюш, не забудь маме спасибо за пирог передать!       — Передам! Ну, в следующем году свидимся, — Князев отсалютовал чете Горшенёвых, и они с Мишей вышли на лестничную площадку. Тот тяжело выдохнул, вытащил из кармана сигарету и нервно щелкнул зажигалкой.       — Тупая тема была, Андрюх. Вот правда, нахера я к вам попрусь? — На этом празднике жизни Князевых он будет, как галстук на шее. Одни неудобства от него, да и нелепо всё это.       Для Андрея мысль, что он хочет провести этот Новый год вместе, казалось очевидной, поэтому он пожал плечами:       — Ты уже согласился, поздно языком чесать. И руки сейчас отморозишь, там жесть холодрыга.       Миша слова его, как часто бывало, проигнорировал. Замерз и потом долго в прохудившихся карманах красные кулаки прятал.       В звенящих вагонах метро и скрипучих трамваях они тащились часа полтора. Успели и замерзнуть на морозе, и вспотеть от духоты в вагоне. К дому шли уже распаренные, своими расстегнутыми куртками приглашая в организм простуду.       Даром время не прошло — успели уже обсудить всех друзей и знакомых. Андрей под друзьями воспринимал их музыкальный ансамбль да несколько парней со двора, а Миша в это понятие уже вкручивал своих новых Там-Тамовских приятелей.       Всё же было в Мише какое-то природное свойство, которое Андрея и тянуло, и удивляло, и вызывало зависть — с людьми он сходился на раз-два. Умел ввинтиться в любой пацанский разговор. Раскидывал своими понятиями направо-налево, как рисом на свадьбе. Из-за этого сам по себе и обрастал знакомыми: в этом плоском мире он был выпуклым, потому и хотелось прикоснуться.       Чем больше в последние полчаса дороги нарастало Мишино волнение, тем сильнее он ворчал на то, что они празднуют у Князевых, а не с пацанами. Уверял, что там дебош на Новый год такой крутой устраивают, что обязательно надо быть: себя показать, чтоб Сева и все остальные их запомнили. Андрей же давил на то, что на этот Новый год к нему двоюродные братик и сестрёнка приезжают, которых он уже год как не видел. Новые года в Там-Таме ещё будут, а посидеть в семейном кругу — это в последний раз. Потом у них своя жизнь, у родителей — своя. Да и по нормальной еде Андрей откровенно скучал.       — О, уже пришли! — Надежда Васильевна пустила их в коридор, а сама поплотнее запахнула халат. На волосах ещё были накручены бигуди, а в руке она держала прихватку — подготовка шла полным ходом и по всем фронтам.       — Здрасьте, — Миша кивнул.       — Привет-привет, а чего расстегнутые?! Вот заболеете — лечиться сами будете. А лекарства, извини меня, сколько стоят?       — Я купил, что надо было, — прервал Андрей и протянул маме пакет с продуктами.       — Вот самому сложно донести? — проворчала женщина, измотанная устроенной ей же суетой, но уже взяла пакет и пошла на кухню.       — Так сказала бы, я б донес, — пожал плечами Андрей, стягивая куртку.       Фраза осталась без ответа, потому что на кухне Надежда Васильевна уже начала выгружать продукты на стол.       Парни разулись и разделись. Мокрые варежки и носки тут же отправились сушиться на батарею. Сергей Евгеньевич крутил в зале антенну телевизора и пытался настроить сбившиеся каналы, без «огонька» и курантов всё-таки никак. Он заметил ребят в коридоре и поздоровался:       — О, молодежь пришла. Ну вы матери идите помогите там чего порезать.       На кухне Надежда Васильевна тут же взяла их в оборот. Андрей был поставлен за тёрку — натереть свёклы для селёдки под шубой. Горшенёву досталась готовка оливье. Было выяснено, что Миша неутешительно не приспособлен к нарезке овощей: картошку он шинкал с черепашьей скоростью. Всё горбился над столом, собирал разваливающиеся части картофелины в кучу, а на лице отображалось невиданное усердие. В другой ситуации такие муки бы заслужили похвалу, но хозяйка спешила: до Нового года оставалось пять часов.       — Миша, а потолки, пожалуйста, пюре. У тебя силёнок явно будет побольше, чем у меня. А тут я сама, — с лаской проговорила Надежда Васильевна, но её руки уже проворно выудили из неумелых Мишиных пальцев нож и всучили деревянную толкушку.       Горшенёв такому раскладу не расстроился. Он взялся за большую кастрюлю, которой можно было накормить роту, и принялся мять картошку. Андрей, продолжая тереть свёклу, подавил смешок:       — Масло и молоко забыл.       — А, да. Да, точно, я хотел, на самом деле… Мы просто без молока делаем, — Миша смутился. По правде, он понятия не имел, как они дома делают пюре. То ли не знал, то ли не помнил.       — Масло тут, на столе. И посмотри, там котлеты не пережарились? Прихватка на холодильнике, и можешь ещё вилкой потыкать, если на вид не понятно, — тут же загрузила его Надежда Васильевна.       — А-а-а, — протянул Миша, путаясь что и где, и чувствуя себя бездомным слоном на маленькой семейной кухне, к которой он не имеет никакого отношения. Он уже второй раз стукнулся лбом о навесной шкаф над плитой и торопливо превратил непроизвольное «бля» в «бляин».       — Аккуратней надо быть, — покачала головой Надежда Васильевна с легким укором, но уже ласковей сказала: — сильно зашибся?       — Да не, фигня вообще, — поспешил успокоить Миша и попытался включиться обратно в работу. «Масло на столе, молоко в холодильнике, хернуть это в картоху и помять… А прихватка зачем?» — мысли беспощадно разбегались от такой суматохи.       — Нет, не «фигня», второй раз уже стукаешься, — женщина вытерла руки о фартук, повязанный на халат, достала из холодильника молоко и банку лечо. Банку тут же всунули в Мишину лапу, молоко оказалось в пюре, а освободившейся рукой Надежда Васильевна указала Мише на табурет: — так, сядь и приложи холодное, чтоб синяка не было.       — Да правда нормально. У меня и куда хуже было, ну правда.       — Так, сел и приложил, кому говорю! Из моего дома с синяками не уходят, — Надежда Васильевна с материнской заботой усадила Горшенёва за плечи на табурет и своей ладонью поверх Мишиной ткнула холодной банкой в лоб. Тот тут же утихомирился и поморщился, а Андрей подавил смешок. За что и поплатился: — так, а ты чего смеешься? Свёклу потёр? Давай тогда морковь для оливье режь.       — Да потёр-потёр, — Андрей отложил тёрку и взглянул на свои красные от свёклы пальцы и ладони. — Мих-мих, смотри!       Он выставил вперёд руки и скорчил рожу, вздёрнув бровь и натянув маньяческую улыбку. Свекольный сок на пальцах при должном напряжении воображения легко походил на кровь. Миша попытался сдержать смех, но вышло не очень:       — Маньячелло, блин.       Андрей схватил почищенную для оливье сваренную морковку, выставил вперёд, словно нож и хрипло произнёс:       — Вот тебе и конец, наглый Леший!       — Ты на меня — меня! — вздумал с оружием идти?! Да я хранитель этого места! — Миша удивился так, что в глазах читалось возмущение истинной лесной хтони.       — На моих руках кровь твоих собратьев! Я таких, как вы, пачками того-самого!       — Ты убил моих братьев? — Миша с грохотом поставил банку лечо на стол и схватил вторую морковку.       — Так! — Надежда Васильевна выхватила из их рук несчастные овощи, ставшие оружием против воли. — А ну-ка марш отсюда!       — А, это, мы сейчас… — Миша хотел было взяться за какую-нибудь работу, но забыл, что нужно делать.       — Вы уже отлично помогли, дальше я сама. Давайте пока стол в гостиную поставьте, к нам в полвосьмого уже Князевы должны приехать!       Андрей без возражений зашагал в коридор, взглядом толкая на выход из кухни и Мишу. На часах уже было семь пятнадцать. Из гостиной вместо шипения телевизора донеслась знакомая мелодия, а на кухню весело прошагал Сергей Евгеньевич, прихлопывая рукой по бедру и тихо напевая в усы: «Со мною вот что происходит, ко мне мой старый друг не ходит».       В маленькой спальне родителей за дверью притаился деревянный зачинатель Нового года и дней рождений. Андрей скинул лишние вещи с раскладного стола на кровать родителей, приподнял одну из дверец и вытащил старые серванты, которые хранились тут, как в гробу. Кивнул Мише: «берись и поднимай за тот край, а я возьмусь за этот».       — Всё же тупая затея была, ё-моё, — шепотом посетовал Миша, пока они мелкими шажками вытаскивали раскладной стол из угла и несли в гостиную. — Как пятое колесо в телеге. Неудобно перед предками. Вот бухали бы в Там-Таме…       — Знаешь, что неудобно? Спать на потолке. А остальное всё удобно. Поворачивай, ну! Косяк обдерёшь!       Они протащились в гостиную и с глухим ухом поставили стол на ковёр у дивана. Пока Андрей отвлёкся на фильм по телевизору, притопывая ногой под бодрую мелодию, Миша уже наполовину разобрал стол. Когда песня кончилась, из кухни стал всё отчетливее доноситься разговор, перешедший на повышенные тона:       — Нет, у тебя руки отвалятся помочь? Попросила же пыль протереть, Серёж!       — Господи, да никто эту пыль, кроме тебя не видит.       Громыхнула кастрюля, с размаху поставленная на печь.       — Только я вижу?! А ты вообще хоть что-то видишь? Как я целый день готовлю — видишь? Как убираюсь днями, а? Никакой помощи от вас не дождёшься!       — А я ничего не делаю, по-твоему? А продукты на чьи деньги, а? Я хоть в Новый год имею право отдохнуть?       — А я не имею? Ты за сегодня хоть что-то сделал, кроме своего телевизора да магнитофона?       Андрей выкрутил громкость на телевизоре на максимум, давая родителям понять, что они мешают. Миша неуютно взглянул на него и сказал тихо:       — Говорил же. Зря мы сюда.       Андрей только плечами пожал:       — Да чего ты. Ссоры — это ж неизменный атрибут любого праздника. Как звезда на ёлке, блин. Помирятся к двенадцати.       — Не понимаю, зачем это вообще, если все срутся. Дурдом, — буркнул Миша, принимаясь разбирать вторую половину стола.       На кухне скрипнула дверь: родители закрылись для дальнейшей ругани без зазрений совести перед сыном. Андрей убавил телевизор, чтобы разговоры героев не перекрикивали их с Мишей.       — Ну блин, мы ж тоже иногда с пацанами ссоримся. Да и с тобой тоже бывает, — Князев присел на пол, где Миша, опустившись на колени, пытался вставить выдвижную ножку в паз.       — Называться семьёй и сраться на праздники — лицемерная шняга, — упрямо буркнул Горшенёв, не глядя на Князева. Пожалел тут же, потому что на этих словах думал он о своей семье, а выходило, что гнал на Князевых.       — А мы с тобой и не будем, — Андрей тепло улыбнулся, подсел к Мише поближе и протянул раскрытую ладонь: — хошь, забьёмся?       Горшенёв удивленно взглянул на него:       — По поводу?       — Что мы ни на Новый год, ни под Новый год, да вообще ни на какие праздники ссориться не будем. Знаешь, типа… Мораторий, или как там сейчас говорят. Нельзя в эти дни, короче. Только мир.       Миша сел на пол, подсогнув колени перед собой, и по-другому взглянул на Андрея.       Князев начал бы чувствовать себя глупо, если бы Миша не сжал его ладонь. Крепко и тепло. Горшенев хотел отпустить, но Андрей не дал. Повернул ладонь и переплёл их пальцы. Миша нахмурился, так что густые черные брови сложились домиком и непонятно: это раздражение, стыд, умиление или попытка сдержать нечто другое.       — Я в детстве тут себе дом любил строить, — произнёс Андрей, оглядываясь.       Они сидели под раскладным столом, а низ столешницы уже был опасно близко к их макушкам. Если раньше они спокойно здесь лазали, и всё это казалось невероятно большим шалашом, то теперь приходилось склонять головы, чтоб не зашибиться.       — Ещё одеялами по бокам завесить — и своя крепость, — с тёплой улыбкой подтвердил Миша.       — А ты не пальцем деланный, — кивнул Андрей. — Кем ты был? Рыцарем?       — И им тоже. Когда-то рыцарем, ещё солдатом или раненным разведчиком. Драконом был, медведем. Ещё с Лёшкой мушкетёрами тут прятались. А ты?       — То же самое. Но ещё какой-нибудь лесной зверюгой. Типа лешего.       — Который зверей охраняет?       Андрей кивнул, не отводя взгляда от Мишки. В мигающем свете ёлки он был ужасно… красочным? Горшенев хмыкнул с улыбкой:       — На тебя похоже. — И Миша накрыл их переплетенные пальцы второй ладонью и погладил сухую от холода кожу.       — Ну, я затаскивал к себе в логово нашу кошку и «лечил». Не сказал бы, что она была в восторге от бинтов на брюхе.       Миша рассмеялся, в смехе склоняясь к Андрееву плечу, как обычно бывало. Словно смех так одолевал его, что он не мог самостоятельно держаться в пространстве: искал опоры и находил её в Князеве.       — Я как-то Алёшу из этой крепости долго не выпускал, потому что он был моим пленником. А потом оказалось, что он очень ссать хотел и чуть не наделал делов. Как ошпаренный мимо меня проскочил, отдубасив, и в туалет сиганул.       Андрей прыснул смехом и теперь сам ткнулся в Мишу.       — Ну ты и фашист.       — Не, фашистом был Лёшка. А я солдатом. Тогда… я тогда даже батину форму напялил. Ну, только куртку, на самом деле. Всыпали нам потом за такую игру по первое число.       — А у меня батя всегда бесился, когда я днями не давал им этот стол складывать. Типа места им тут мало, а я всё одеялами увешал, подушками завалил, и не пройти.       — Ночью стол убирали? — предугадал Миша. В конце концов, они всей страной под одним столом росли.       — Ага, пока я спал. Но я ж продуманный: я спать прямо под столом начал, на подушках. В своём доме, так сказать. С какими же истериками меня из-под этого стола вытаскивали, — Андрей только усмехнулся.       — Да уж, — Миша разжал и вновь сжал пальцы, которыми держал руку Андрея. Будто проверял, не исчезла ли связь. Не исчезла.       Он заметил, как в фильме после заводной песни под гитару парочка начала целоваться. Миша глянул на Андрея. Наклонился ближе. Провёл носом по плечу, задел шею. На щеке ощутил ямочку — Андрей широко улыбнулся. Князев повернул голову, касаясь своим лбом лба Миши. В карих глазах мерцали разноцветные огни, смешиваясь в неповторимую красками палитру.       Затрещал дверной звонок, а из кухни со словами «уже пришли!» выскочила Надежда Васильевна. Но она не пошла к двери, а нырнула в спальню и закрыла дверь. Так что открывать пошёл Сергей Евгеньевич. Когда он проходил мимо гостиной, Миша с Андреем всё ещё сидели под столом, но уже не касались друг друга, а лишь посмеивались.       В коридор хлынул морозец и шум гостей. До парней это нашествие донеслось громкими возгласами «сколько лет сколько зим!» и «с наступающим!». Зашуршали куртки, затопали отряхиваемые у порога сапоги, звякнули принесенные бутылки.       Заячьими прыжками в гостиную ворвалась маленькая девочка и бросилась на таран:       — Андлей!       Девчонка кинулась ему на шею, чуть не повалив назад.       — А кто это к нам приехал? — Андрей обнял двоюродную сестрёнку и тут же принялся щекотать, чтобы маленькое дитё его не задушило. Под заливистый смех девочка принялась прыгать и чуть не свалилась на пол.       Только сейчас она заметила Мишу и резко замолчала. Выпятив голубые, точь в точь, как у Андрея, глаза, она посмотрела на него и спросила с недоумением:       — Ты кто?       — Это Миша, мой друг. Он тебе понравится, он тоже придумывает всякое. А ещё классно поёт, — Андрей, придерживая сестрёнку одной рукой, вторую положил Мише на плечо.       — О, здолово! Я Малия, — и девочка уверенно протянула Мише маленькую ладошку.       — Приятно, — Горшенёв не сдержал улыбки и с уважением ответил на рукопожатие, — Миша.       — Какая ты Мария, ты Машка, — прыснул смехом Андрей.       — Нет, я уже Малия, ты не понимаешь! А ты налисовал мне лисунки? Ты обещал.       — Конечно, потом покажу, — Андрей кивнул. — А Вовка где?       — А он медленный, как улитка, — и Машка даже свела вместе большой и указательный палец, чтоб продемонстрировать размер маленькой улитки.       — Это брат твой? — уточнил Миша.       — Да, к сожалению, — Маша улыбнулась, довольная фразочкой, и Андрей с Мишей поддержали её смешками. Она на пальцах объяснила: — мне целых четыле, а ему всего девять.       В комнату уже зашел Вовка и, завидев брата, пружинисто зашагал к столу. Видно было, как ему хотелось побежать, но он сдерживался. «Хочет выглядеть постарше», — понял Миша.       — Вовка, здорова, — Андрей протянул брату руку, но вместо того, чтобы пожать, утянул на себя и обнял, хлопая по плечу.       — Эй, это я с ним обнимаюсь! — воспротивилась Машка и попыталась оттолкнуть старшего брата.       — Ну хорош, хорош, — успокоил её Андрей и мягко отодвинул от себя обоих детей. Кивнул на Горшенева: — Вова — Миша, Миша — Вова.       — Привет, — Миша первым протянул руку и они поздоровались.       — О, а с нами не познакомитесь? — сверху донесся мужской голос.       Миша заметил в проходе незнакомых мужчину с женщиной — родня Андрея — и Сергея Евгеньевича. Он резво попытался встать, стукнулся головой о столешницу, смутился, но всё же вылез из-под стола. Андрей тоже поскорее скинул с себя детей и поднялся: «Всё же Мише неловко».       — Здравствуйте! — Миша вытянулся попрямее, а Сергей Евгеньевич уже махнул на него рукой:       — А это Мишка Горшенёв, приятель Андрея.       — Здрасьте, дядь Владлен, — кивнул Андрей и встал плечом к плечу с Мишей.       — Здрасьте-здрасьте. Владлен Евгеньевич, брат Серёги, будем знакомы, — он пожал Мише руку и указал на женщину рядом: — и моя супруга Елена Алексеевна. Любить и жаловать, так сказать.       Миша кивнул и хотел было повторить «здрасьте», но из спальни выпорхнула Надежда Васильевна со словами:       — Леночка! Лёнчик!       Они начали обниматься и обмениваться поздравлениями, так что дети, и младшие, и старшие, остались не у дел.       — Ну вы уж нас не судите, не успели как следует прибраться, засуетились-замотались, — покачала головой Надежда Васильевна, вчерашний и сегодняшний день посвятившая уборке, и дала указания Андрею с Мишей: — а вы пока несите всё на стол. И про скатерть не забудьте!       И пока родня болтала в коридоре, Андрей вытащил из шкафа белую узорчатую скатерть и с Мишиной помощью расстелил её на столе. Не с первого раза, потому что Машка с Вовкой принялись со смехом носиться под столом и стягивать края скатерти в попытке спрятаться друг от друга.       Андрей на это то раздражался, то улыбался. Он взглянул на Мишу, но тот отчего-то уже был смурной.       — Эй, — Андрей потянул свою часть скатерти, так что у Миши его половина выскочила из пальцев, и он обратил внимание на Князева. — Ты чего?       — Да это… Так, пустяк. Забей, — Миша дёрнул плечами, поправляя обратно скатерть.       — Ты уж выкладывай.       Миша проследил взглядом, как Машка ловко заныривает под стол.       — Да время, понимаешь, блин… Быстро всё. Вот раньше мы так под столом гоняли и крепости строили, а теперь вон, — он кивнул на малышню. — А мы уже, выходит, всё. Ушло время.       Эта паскудная тоска по неуловимо уходящему мигу. Пускает в душе сгнившие корни ещё увядающей осенью и, если не выкорчевать её хорошими впечатлениями и близкими людьми, снедает окончательно в пик Нового года.       Предстоящие куранты словно отстегнут очередной вагон поезда их жизни. И возникнет острый вопрос, на который нет правильного ответа: а не потрачено ли это всё впустую? И как остановить время, чтоб не летело так быстро?       Вот им было по шесть-восемь лет, и они носились под этим столом, играя в мушкетеров и драконов, а теперь тело слишком велико, и под столом от всего мира не скроешься. Их место занято новым поколением, а где прятаться и строить замки им?       — Ладно тебе, — успокоил Андрей, — ну, раньше мы под столом себе дом строили, а теперь вон — на Миллионке квартира. Это ж всё, понимаешь, дело масштаба. Как художник тебе говорю.       — Угу. Ты вот понимаешь, что уже девяносто третий? Это ж… жесть это. Я, ё-моё, как вчера помню, когда мы только в лицее познакомились.       — Восемьдесят девятый это был?       Мишу Андрей поддерживал, но это не означало, что он сам уже не находился на краю этой засасывающей воронки сожалений и ностальгии. Возраст ощущался особенно остро, ведь запах Нового года неукротимо тащил его в детство, подчеркивая разницу времени. Так Лайка порой по утрам тащила со спящего Андрея тёплое одеяло и оставляла бороться с холодным миром.       — Восемьдесят восьмой вроде. Прикинь, вся жизнь так пролетит. И чего тогда?       — Жить сейчас, — Андрей вздохнул. «А что ещё остаётся?». — Может, в будущем какую-нибудь машину времени придумают. Как в «Назад в будущее».       — Думаешь, к две тысячи пятнадцатому успеют? — спросил Миша.       — Ну, это ещё сколько… — Андрей попытался провести сложные математические вычисления в уме, — лет двадцать, короче. Тут сначала дожить надо.       — Это да. Страшные цифры. Панки вообще столько не живут, — Миша со вздохом согласился.       — Вы стол накрывать будете? — донесся крик Надежды Васильевны из кухни.       — Вот так всегда: тут о будущем думаешь, а они — стол, — страдальчески вздохнул Андрей, и Миша тихо хохотнул.       И действительно возникли заботы поважнее, чем переживания о скоротечности времени. Например, поставить все наготовленные блюда на стол так, чтобы они вошли. Достать из шкафов тот самый сервиз для особых случаев. Разложить ножи, ложки и вилки и почему-то обязательно не сражаться на них. Аккуратно расставить рюмки и фужеры и не отколоть им ножки. Протереть полотенцем рюмки и фужеры прежде, чем наливать в них напитки. В общем, эксплуатировали их, по их же собственному мнению, по полной.       Праздновать Князевы начинали сильно раньше, а потому уже в восемь часов сидели за столом и суматошно болтали, пока за окном декабрь усыпал улицы снегом.       Миша сидел довольно скованно. Папу и маму Андрюхи он знает, и они вроде как даже ровно к нему относятся, за исключением того случая, когда он у них больше недели безвылазно жил. Но потом как-то забылась эта неловкость. Однако вот Владлена Евгеньевича, который был братом отца Андрея, и его жену Елену Алексеевну Миша не знал.       Владлен Евгеньевич был человек «узкопрофильной» души: любую тему он переключал лишь на то, что ему интересно. Сводился этот интерес обычно к батюшке Ленину, родственникам и огороду. Елена Алексеевна с Надеждой Васильевной увлеченно болтали о хозяйстве, обмениваясь какими-то непонятными Мише советами. Вовка с Машкой же минут за десять съели свои пюре с котлетой и побежали в комнату Андрея играть с собакой и кошкой.       Миша чувствовал себя лишним колесом, потому что разговоры всегда перетекали на других родственников, которых Горшенев не знал: кто родил, кто чем заболел, а кто умер. Андрей каким-то образом помнил много кого из родни и даже умудрялся поддерживать диалог и порой что-то попутно объяснять Мише.       Горшенев уже смирился, что его удел на этом празднестве — есть салаты и запивать «Советским шампанским», как разговор плавно перетёк с дальних родственников на ближних.       — Ну, Миша, ты, конечно, интересный фрукт, — с усмешкой в усы заключил отец Андрея после очередной рюмки. Переход на Мишу случился так внезапно, что он в непонимании вытянул шею и посмотрел на Сергея Евгеньевича.       — Да, мне тут сказывали, что вы вместе учились, а потом, дескать, в музыкальное дело ударились, — кивнул головой Владлен Евгеньевич.       — Мы в лицей вместе ходили. У Михи с друзьями уже тогда своя группа была, вот я и влился, — подтвердил Андрей прежде, чем отправить ложку с селёдкой под шубой в рот.       — Ого, группа и уже в лицее! Во даёт молодежь.       — Да там так, не прямо группа была, — неловко пожал плечами Миша, — мы вообще со школы играем.       — Кстати, это же Мишенька Андрея к музыке-то и подключил! — включилась в их разговор Надежда Васильевна. — Он его и обучил всему, и Андрей музыкой-то и загорелся.       — Ма, ладно тебе, я и до этого, — пробормотал Андрей с набитым ртом.       — Да что ты там до этого, — рассмеялся Сергей Евгеньевич. — Трынькал сам с собой. Вы представляете, я ему гитарку с работы, значит, притащу, а он сидит и брянькает. И ведь без толку, только от учебы зазря отвлекался. И не одну гитару так сменили!       Андрей лишь подёрнул плечами. В голове всплыл надломленный треск разбитого дерева и лопнувших от удара струн — поначалу отец не мог смириться с сыном-двоечником и за плохие оценки разбивал им же принесённый инструмент. Потом остывал и приносил новую — вместо извинений. А потом опять разбивал. Стратегия не помогла — учиться лучше Андрей не стал, зато гитару так и не смог освоить, пока Миша в его жизни не появился. В реставрационке Андрей уже слишком вырос, чтобы у него гитары ломать, да и надежды на его академическое будущее отец с горечью похоронил.       Младший Князев заел это воспоминание ложкой оливье и новогодний семейный настрой тут же вернулся обратно.       — И что, вы Андрея этим, — Владлен Евгеньевич изобразил, будто перебирает струны, — гитаристом взяли?       — Сначала как бы да, но там сложно, — Миша всё поглядывал на Андрея, но тот лишь спокойно кивал, мол, да рассказывай ты, не бойся. — Андрюха, он это… сочиняет классно. Тексты. И рисунки у него — ну, вы знаете.       К счастью, Надежда Васильевна спасала ситуацию и сама объясняла за Горшенева:       — Да-да, благодаря Мише теперь не впустую Андрюшины сочинительства уходят! Поют! И уже выступают в клубах, — произнесла гордая Надежда Васильевна.       — Действительно поёте? — удивлялся Владлен Евгеньевич. — И на концерт к вам можно?       — Ага, поём, — легко кивнул Андрей, на что Миша не смог удержаться от недоуменного взгляда на него. У Горшеневых в доме даже близко такую тему поднимать нельзя, а тут Князев сам с удовольствием всем подряд рассказывает. — Мы в молодежном клубе выступаем, но там, сами понимаете, не вся публика трезвая. Лучше наши кассеты послушать. Миша вообще отличный сочинитель в плане музыкальном. Самого Моцарта переплюнет, да, Мих? — Андрей толкнул Мишу в бок, улыбаясь.       — Ладно, чё ты, — Миша улыбнулся в ответ.       — А ты, Миш, Моцарта знаешь? — спросил Владлен Евгеньевич.       — Знаю. У меня мама — она музыкальный педагог. Я с детства в этой теме.       Этим Миша себе обеспечил увлеченный разговор с Владленом Евгеньевичем на ближайшие полчаса, потому что, как оказалось, про музыку тот тоже не прочь поговорить. Да ещё и Сергей Евгеньевич подключился — начал рассказывать, как в детстве пластинки самиздатовские доставал. Мол, вот вы сейчас за всем западняком гоняетесь, а мы так за русским роком гонялись.       И если первые фразы Миша говорил сдержанно и робко, то спустя минут десять уже открыто вступал в споры и чувствовал себя так, как никогда со взрослыми не чувствовал. Свободно и весело. Андрей ещё рядом был и порой шутками это всё дело посыпал. И так хорошо растеплело внутри, хотя в Мише не больше трех бокалов шампанского было. Пока он рассказывал им про панк-рок, на заднем фоне звенела популярная мелодия, ставшая для Нового года такой естественной, что уже и не замечалась: «С любовью встретиться — проблема трудная, Планета вертится круглая, круглая. Летит планета вдаль сквозь суматоху дней, Нелегко, нелегко полюбить на ней.»       Отец Андрея даже принялся показывать из своей коллекции пластинки групп, которые считались раритетом, и особенно хвастался теми экземплярами, что были с автографом исполнителей: «Кино», «Алиса», «Аквариум». На последнем Горшенева так и подмывало сказать, что он лично знаком с Севой Гаккелем, который на этом альбоме виолончель записывал.       — Так а чего мы, вы сыграйте нам что-нибудь! — в конце концов предложил Владлен Евгеньевич.       — Да запросто, — усмехнулся Андрей. Он хлопнул Мишу по плечу до того, как тот успел что-то сказать, вылез из-за дивана и ушёл в комнату за гитарой.       Миша ждал с каким-то незнакомым ранее трепетом перед выступлением. Как будто он не Андреевым родственникам это спеть собирался, а собственному отцу. Было какое-то новогоднее чудо в том, что они тосты поднимали за их с Андреем будущее, за группу, чтоб всё получилось, за его музыку и Княжеские тексты. Что родители интересовались и сыграть просили, а не пойти на завод работать и нормальным человеком становиться.       «Неправильно это», — кольнуло у Миши в мыслях.       Вернувшись в гостиную на диван, Андрей гитару Горшеневу вручил, а сам рядом пристроился и принялся ритм на коленке отстукивать, пока они их песню «Блуждают тени возле дома» горланили — выбрали её, как самую недавнюю и отчего-то как будто праздничную. Заслышав мелодию, дети из соседней комнаты прибежали и принялись под музыку скакать возле окна. Вова даже один раз выкрикнул: «Смотрите-смотрите, там правда звери за окном!», а это уличная собака пробежала.       — Ну, браво! Браво! — с удовольствием смотрела на них Надежда Васильевна.       Миша воспринимал всё, как через серый фильтр, и не мог понять, что ему чувствовать. Поначалу всё это фальшью казалось, что несерьезно они про них говорят и успехов желают, но слишком уж правдиво взрослые пытались подпевать куплету, который слышали впервые.       — Вот что молодежь делает, а! За такое мы вам не просто выпить, за такое и по сто грамм можно, — Сергей Евгеньевич уже звякнул двумя дополнительными рюмками из сервиза.       — Ну куда ты, Серёж, — без попытки остановить покачала головой Надежда Васильевна.       — Чай, не маленькие уже. Уж лучше пусть тут, дома, пить учатся, чем где-нибудь на улице, верно? — Миша едва сдержал шутку, что учить их уже поздно — сами, кого хотите, научат. — Слышь, Вовка, иди сюда, неси стакан, — позвал мальчика Сергей Евгеньевич.       — Так, ребенка мне тут не спаивайте. Ладно эти лбы, но ему всего девять, — запротестовала Елена Алексеевна.       — Я, как отец, разрешаю! — встрял Владлен Евгеньевич.       — Сережа, ты мне только посмей! — мама Вовки забрала у отца Андрея стакан, налила туда компот и протянула ребенку.       — Ну и чёрт с тобой, старая, — махнул рукой Владлен Евгеньевич, и поднял свою рюмку с тостом: — за вас, парни. Чтоб всё у вас было!       Миша с Андреем вместе с остальными опрокинули уже крепкий алкоголь и закусили солеными огурцами с хлебом.       — Эк, хорошо пошла, — покачал головой Владлен Евгеньевич и задумался. Спустя мгновенье вспомнил и радостно бросился к Мише с вопросом: — слышьте, а вы «Максима» смотрели? Там песенка такая… сыграйте, а?       — Какая песенка? — посмеиваясь, уточнил Андрей, плечом наваливаясь на Мишу. Водка приятно разошлась по пищеводу.       — Да слышали вы. Там шарик, — он покрутил указательным пальцем в воздухе, — крутится-вертится. Можете, а?       Миша с Андреем всё ещё сидели в недоумении, но на помощь опять пришли женщины — Елена Алексеевна пояснила:       — Это он про «крутится, вертится шар голубой» из «Юности Максима».       — Он этот фильм чуть ли не с детства обожает, эков ленинист, — рассмеялся Сергей Евгеньевич.       — Да, ленинист, и горжусь! — возмутился Владлен Евгеньевич. В нынешние времена он особо остро реагировал на все выпады в свою сторону.       — Ты песню эту знаешь же? — спросил Андрей у Миши.       — Да слышал, да. Как она звучит только, хер бы вспомнить. Подобрать же надо, — Миша почесал затылок.       — А я вам найду пластиночку, — пообещал отец Андрея и принялся рыться в шкафах.       И нашёл. Миша сел с гитарой на табурет поближе к проигрывателю, а Андрей примостился на полу у его ног: чтобы ноты помогать подбирать. Помощник из него был так себе, он всё больше шутил да невзначай на колено Горшенева опирался. И доволен был, чертяка, своей работой, когда Мише приходилось улыбку в уголках губ прятать.       Аккорды нашли быстро, и как бы Миша не стоял за панк-рок на улицах, в домашней атмосфере уговорить его сыграть и спеть можно было что угодно. И эту песенку для Владлена Евгеньевича специально дважды спел вместе с Андреем и подпевающими Машкой с Вовкой. На второй раз Мише даже самому как-то приглянулось. Было в этой песенке что-то задорно-лёгкое. И на Андрея смотреть под неё было хорошо, когда горланишь «вот эта барышня, что я влюблен» и по струнам гитары бьёшь.       И Миша даже как-то выдохнул. Впервые дома за своё творчество не нужно сражаться. Впервые можно играть и то, что попросят, и то, что самому нравится. И внутри что-то озарилось теплотой, как от горящей свечи. Но вот только этот огонь внутри какую-то тяжёлую тень отбросил. И что скрывается в этой тени Миша разобрать пока что не мог.       Пока Владлен Евгеньевич отплясывал, женщины куда-то делись. К сожалению Андрея, они вернулись через пять минут с фотоаппаратом и четырьмя фотоальбомами в руках.       — Лёнь, — Надежда Васильевна отказывалась называть Владлена иначе, как Лёня, и ему пришлось с этим смириться: — Давайте-ка сфотографируемся на память.       — А чтобы сфотографироваться, обязательно нужно альбомы тащить? — демонстративно простонал Андрей.       — Да не выделывайся, ты любишь камеру, — отмахнулась от него Надежда Васильевна. — Давайте, встаём-встаём!       Споры, где кому встать, поправления причесок, красивая расстановка салатов на столе — и через пару минут все встали у новогодней ёлки, сияющей расписными стеклянными шарами, мишурой и гирляндой. После первого снимка, когда Владлен Евгеньевич скомандовал встать ещё раз поудачнее, Андрей быстро вытянулся вперёд, ткнул пальцем в свою тарелку с остатками майонеза от салата и вывел себе белые усы. Вопреки ожиданию Миши, не только он согнулся от хохота, но и вся семья Князевых.       — Майонезные усы — это мода девяносто третьего года! — объявил Андрей под всеобщий смех.       Когда с фотографированием закончили, Надежда Васильевна сказала, указывая на Андрея:       — Миш, это вот он как сейчас балагурит, так и всегда таким был. Хочешь посмотреть, что он нам в детстве устраивал?       — Да не интересно это, — закатил глаза Андрей.       — Да почему, очень даже и посмотрел бы, — Миша с усмешкой подошел к стоящей у стола Надежде Васильевне. Та с готовностью открыла ему альбом.       — Ты, как всегда, умеешь меня хорошо представить. Решила начать с голых фото, да?       — Да ладно, что такого-то? — невинно спросила Надежда Васильевна.       Конечно же, показывать его фотографии мама решила с самого детства. Чёрно-белых, где он на горшке голышом сидит с игрушкой в руках и грызет её. Были и фото, где он ползает по полу в ползунках и смешной детской шапке. Где его положили рядом с большим пупсом, чтобы сравнить, и он по размерам выходил меньше игрушки. Где стоял на стульчике в костюме зайчика, читая стихотворение у ёлки. Где гордо держал у груди один из первых своих рисунков и корчил рожицу в камеру.       — Ты, что тогда рисовал, что сейчас, — мягко пошутил Миша, оглядываясь на Андрея. Тот стоял за его плечом и заглядывал в фотокарточки, чтобы была возможность комментировать.       — Ага. С детства талант, — усмехнулся Андрей. Его ситуация с фотографиями не сильно смущала — большинство из них были довольно смешные, а повеселить Мишу — это всегда дело приятное.       Как-то так вышло, что они отделились от остальной семейной свиты, которая принялась рассматривать остальные альбомы, и переместились в коридор. Тут и потише, и настойчивые дети не стремятся вырвать из рук альбом, чтобы самим сначала всё посмотреть.       Горшенев бережно перелистывал страницы, наблюдая, как рос и менялся Андрей, а дурковатости в нём становилось всё больше и больше. Он корчил рожицы, мазался глиной или грязью, мастерил причудливые наряды каких-то своих героев и наряжался в них, лепил, рисовал, экспериментировал с камерой и объективом. Андрей будто жил на этих фотографиях, а не позировал под гневными упрёками «В камеру смотри. Спину выпрями. Веди себя нормально. Лицо попроще сделай. Улыбнуться сложно?». И опять что-то в этой тени в душе шевельнулось, несмотря на тепло.       В конце концов, под конец толстого альбома стали появляться и кадры Андрея уже нынешнего. А на некоторых даже появлялся Миша.       — Фига, я у тебя тоже есть, — вскинул брови Горшенев.       — А куда бы ты делся? — усмехнулся Андрей, словно Миша как в его жизнь вошёл, так теперь никогда и не выйдет.       На этом фото они, Князев с Горшеневым, сидели на полу и играли на гитарах. Мишка тогда был ещё полохматее и с усами-щёточкой над верхней губой. Андрей перевёл взгляд с фотографии на Мишин силуэт. Словно сравнивая, очертил линией его скулу, подбородок, шею, плечо, торс. Андрей стоял чуть позади и, если бы только не родители в нескольких шагах от них, он бы уже прижался к Мишке и обнял. Хотелось до стягивающей в груди нежности. Бывает, когда и весь день, и особенно этот момент так хороши, что от чувств лопаешься, даже если вы уже не первый месяц вместе.       Андрей не удержался, глянул в гостиную, откуда на них никто пока не смотрел, и поддался чуть вперед. Приподнялся, положил подбородок Мише на плечо и чуть боднул его своим виском в щёку. Миша улыбнулся и на него взгляд скосил.       — Хорошо, что вы такое храните, — не зная, что сказать, Миша озвучил первое, что пришло в голову. Не до мыслей было. Просто резко в теле тепло стало, и отчего-то защемило под ребрами.       История Андрея была у него в руках, сам Андрей грел теплом и близостью, в доме стоял хвойный аромат настоящей ели и шампанского, а разноцветные огни гирлянд тепло переливались.       Хорошо. Дома.       Из гостиной послышался возглас «А ну-ка, прибавь-ка, прибавь, а!», и парни обернулись. Сергей Евгеньевич крутил кнопку на телевизоре, прибавляя звук. «Счастье вдруг в тишине Постучало в двери. Неужель ты ко мне? Верю и не верю»       — А ну-ка, Надежда Васильна, разрешите! — Сергей Евгеньевич протянул руку жене и требовательно запросил её на танец.       — Серёж, ну что удумал! — женщина со смехом поднялась со стула. «Падал снег, плыл рассвет, Осень моросила. Столько лет, столько лет Где тебя носило?»       — А это правильно. Правильно! Танцы — оно нужное для семьи! — согласился Владлен Евгеньевич и протянул руку Елене Алексеевне, — ну-ка, дорогая.       Миша взглянул на Андрея, а тот с какой-то мягкой улыбкой неотрывно наблюдал за тем, как весело пошатываются в танце его родители. И Мише отчего-то тоже заулыбалось. Он чуть подвинулся в сторону, чтобы Андрею не загораживать обзор. «Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь! Всё мне стало ясно теперь. Столько лет я спорил с судьбой Ради этой встречи с тобой!»       — А я? Андлей, я тоже хочу! — к Андрею уже подскочила Машка и жалобно посмотрела на него снизу вверх.       — А брат тебе на что? — с усмешкой спросил Миша. Будто у Машки право на Андрея отвоевывал, ей-богу, как в детском саду.       — С блатом не интелесно! — запротестовала девочка.       — Больно надо вообще, ы, — Вова показал ей язык и скрестил руки на груди.       Андрей отвлёкся от развеселившихся родителей, подхватил на руки Машку, крутанувшись вокруг себя, и весело подмигнул Мише:       — Кажется, меня у тебя увели. «Без тебя как жилось Мне на свете этом? Тот, кто ждёт, все снесёт, Как бы жизнь не била. Лишь бы всё, это всё Не напрасно было».       — Танцуют все! — вслед за героем фильма воскликнул Сергей Евгеньевич, и они с женой с энтузиазмом пошли в пляс, в маленькой гостиной пытаясь повторить лихие движения.       Миша заметил, что Вовка хоть и дергает ногой в такт, но всё стоит на месте. Глядит обиженно на сестру, которая с Андреем в танце заливисто хохочет и дрыгается у него на руках — танцует.       — Эй, давай, — Мишка хлопнул мальчика по плечу. — Слабо повторить, как в телике?       И Миша принялся танцевать сам, как чувствует, не особо задумываясь, в какую сторону идут конечности. Было хорошо, а когда хорошо — грех не танцевать. Вовка с секунду помедлил, радостно подпрыгнул и вызвался на дуэль — встал напротив Миши и попытался перетанцевать. Ещё и на экран поглядывал, чтоб движения подсмотреть.       Они скакали по маленькой, заставленной гостиной, резвее, чем мерцали огни на ёлке. Под конец танца Андрей со смехом врезался в Мишу плечом — очевидно, намеренно. И в душе плескалось не то шампанское с водкой, не то неразбавленное счастье.       Под конец Сергей Евгеньевич подхватил со стола бутылки с алкоголем и принялся разливать по рюмкам и фужерам, пританцовывая.       — А теперь тост!       И вся родня — Миша почему-то ощутил и себя в её числе — подошла к столу и взяла по фужеру, пока мужья всё ещё приобнимали жен за талию.       — Ну, заживем, друзья! Чуть-чуть осталось потерпеть, и заживём! Ух, как заживём! — радостно объявил о заходящем на порог 1993-ем году Сергей Евгеньевич. — Чтоб и счастье, и любовь, и семья, и деньга, так сказать. И чтоб у вас, Андрейка, Миха, всё хорошо было, чтоб музыка складывалась! — не забыл он и про стоящих плечом к плечу парней.       — Точно-точно! — подтвердила Елена Алексеевна, придерживая мужа за руку. Владлен Евгеньевич хотел бы высказаться по поводу его видения на это «потерпеть и заживём», но не стал. Слишком уж хорошо было, да и брата не хотелось обижать.       — И поблагодарить надо не забыть! За то, что так нам повезло и друг с другом, и с детьми. Вон, какими все талантливыми уродились — любо-дорого посмотреть! Ну, будем! — торжественно произнесла Надежда Васильевна и под звон хрусталя все выпили.       Миша уже во время нежных пожеланий в их адрес почувствовал, как в груди что-то зашумело, как в старом телевизоре. А упавшая в желудок водка разожгла это шипение сильнее, и Миша едва на ногах устоял. Тень в груди шевельнулась и обрела форму.       Ярость и обида какая-то.       Не может всё хорошо так быть.       Андрей с семьей уже переговаривались о каких-то планах на предстоящий год, а где-то из-за ваты слышал голос Сергея Евгеньевича:       — Ох ты ж, до Нового года двадцать минут. Андрей, переключи на первый Останкино!       — Вовка, переключи по-братски, — перевел просьбу на брата Андрей.       — Ма-аш, тыкнешь? — попросил Вовка, которому тоже было лень вставать.       Машка легко соскочила со стула и наложенных подушек на нём, подбежала к телевизору и потыкала кнопки переключения каналов.       Миша заел горящую в пищеводе водку хлебом, но уже не почувствовал вкуса. Ярость так сильно взбушевалась, что ком к горлу подступил, а глаза увлажнились.       Почему Андрея так любят? Почему всю его чепуху принимают? Чем Андрей заслужил? И, главное, почему он, Миша, — нет?       И он понимал, почему. Отец не раз весьма доходчиво объяснял это ему. Причем, зачастую даже не кулаками или ремнём, а словами. Миша не принимал, но всё слышал и помнил.       — Опять этого слушать, тьфу ты, — раздосадовался Владлен Евгеньевич.       — Я тебе поплюю у меня дома, — пригрозила ему Надежда Васильевна.       — Владленчик, вот не прав ты, не умеешь ты в светлое будущее смотреть, всё о прошлом, — покачал головой Сергей Евгеньевич на брата.       — Лучше б Задорнов поздравил, ей богу, как в прошлом году. Всё равно не страна теперь, а цирк, — продолжал Владлен Евгеньевич.       — Лёня! — прикрикнула на него жена.       — Да молчу я, молчу. Уже и сказать и нельзя.       — Вчера Ельцин говорил, сегодня артисты будут, — сжалился и успокоил его Сергей Евгеньевич.       Миша слышал разговоры и телевизор на фоне, чувствовал дурманящий запах ели, на сетчатке глаз уже отпечатался узор мигающей гирлянды, в руке застыла вилка с выгравированным узором. Но понимать и воспринимать не мог. Все силы уходили на то, чтобы примирить и сдержать ком ярости и слёз. Не выходило.       — Я курить, — просипел, встал и невидящими глазами отыскал дверь на балкон. Пошарил рукой по шторе, чтобы край найти, одернуть и нырнуть к двери. Вышел.       Тупая водка, что вывернула из него не содержимое желудка, а сердца, так что не сдержишь этот душевный рвотный позыв.       — Надь, а ты про рыбу в духовке не забыла?       — Да куда ещё-то наготовили, все уж наелись.       — Ничего не знаю, съесть нужно всё!       — Лен, помоги Надьке-то, ну, — Владлен Евгеньевич и свою жену спровадил на кухню вслед за мамой Андрея. Как только женщины ушли, он потянулся к пустой рюмке, плеснул туда на дно водки и протянул Вовке: — На, пока мамка не видит.       — Да не хочу я, пап, — запротестовал мальчишка в раздражении — предложение явно не первый раз на праздниках поступало, — мне не нравятся пьяные.       — Ишь какой! Пойми, Вов, каждый мужчина должен уметь пить. А тебя папка мужчиной растит! — Владлен Евгеньевич взял сына за шею, как бы пытаясь приласкать, но Вовка вывернулся из-под руки и спрыгнул со стула.       — Мы с Машей играть с Лайкой, — хмурясь, он схватил сестру за руку и повёл в комнату Андрея.       — Да ладно тебе, мал ещё паренёк, вырастет, — успокоил брата Сергей Евгеньевич.       Когда мама Андрея вернулась с рыбой на большом блюде, она заметила Мишино отсутствие.       — Покурить вышел, сейчас вернется, — ответил на её вопрос Андрей, разливая по бокалам шампанское для дам. Он был погружен в сложный вопрос о том, съесть ли ещё оливье или оставить место в животе для рыбы, и не заметил перемену в Мишином настроении.       — Покурить? — она тут же бросила взгляд в коридор на вешалку. — Как же, без куртки и в такой мороз?!       Андрей отставил бутылку. А ведь он там уже минут пять…       — Я сейчас, — он вышел в коридор и вернулся с двумя куртками: одной на себе, другой в руках.       Андрей проник под закрытую штору, нацепил тапки и дёрнул дверь балкона.       Мишин трясущийся скелет сливался с мраком панельных домов. Мелкие пятна светящихся окон высвечивали его силуэт. Он вцепился руками в железные перила балкона, меж пальцев тлела недокуренная сигарета.       — Миш, ты чего? — Андрей коснулся его плеча, чтоб дернуть и развернуть к себе, но Горшенев вскинулся, прогнулся плечом под его рукой, чтоб без касания, крутанулся на пятках и прошипел:       — Нормально, с-сейчас приду. Уйд-ди, — зуб на зуб от холода не попадал.       Миша выронил сигарету из занемевших пальцев, ладони обожгло: слишком резко оторвал их от ледяной поверхности, за которую так цеплялся последние долгие минуты.       Первое, что Андрей заметил: дорожки инея на Мишиных щеках и побелевшие ресницы.       — Что случилось-то? — Андрей не знал, как к нему подступиться.       «С чего он опять взорвался-то? Всё же хорошо было».       — Ничего. С-сказал же, сейчас в-вернуть, — его черные брови вздрогнули и сошлись на переносице. Съежившиеся плечи било холодом.       — Нормально же всё было, блин. Чего началось-то?       Миша дёрнул носом, всеми силами призывая себя держаться. Но больше не мог. Он метнулся сверкающими глазами к Андрею и бросил:       — Ненавижу я все эти семейные праздники. Не-на-ви-жу.       Отвернулся, вцепился в перила, сжимая так, словно пытался выдавить из себя свою же злость и жалость. Ноги стали такими ватными, будто у Горшенева их больше не было.       Миша понимал, что это не должно выводить его на эмоции. У него, блять, всё даже относительно неплохо было в семье. Он знал пацанов, которые и в двадцать лет с синяками от отцовского ремня или шланга ходили. Такими, что от них лежать больно или что они на весь глаз фингалом расплываются. Юрий Михайлович руки на сына уже не поднимал — не смел. А у Миши всё равно слёзы, просто потому что Андрею лучше живётся. Потому что Андрея, сука, любят за просто так даже с его майонезными усами и увлечением музыкой.       «Тряпка. Какая же тряпка, лишь бы себя пожалеть», — плевался сам с себя Миша.       — Да господи, — раздраженно выдохнул паром Андрей, шагнул вперед, накинул куртку на плечи Миши, который так и не удосужился повернуться.       Он притянул Мишу к себе, впечатался грудью где-то между лопаток и обхватил его обмороженные ладони своими. Горшенёв ощутил, как Андрей крупно вздрогнул и резко выдохнул от соприкосновения, но лишь сильнее обнял.       Плевать, что первый этаж, плевать, что кто-то может увидеть с другого балкона или окон: Горшенев, что на вид, что на ощупь хуже покойника.       — Миша, блять, рассказывай, — Андрей горячим дыханием опалил ему ухо. Он вжимал Мишу в себя, пытался, как мог аккуратно растереть обмерзшие пальцы и грудь. Хоть что-то сделать, пока кровь не превратилась в лёд. — Я думал, всё хорошо.       Мишу трясло в руках, как в лихорадке. Накипевший срыв путал мысли, но он смог процедить:       — В этом и дело. П-пиздец просто. — Миша только на контрасте с горячим Андреем ощутил, насколько по-мертвецки холодно его собственное тело. Попытался объяснить, едва владея голосом: — У тебя дома т-так хорошо, ё-моё. У меня не было никогда. Вот это, чтоб семьей посидеть, и все рады. Типа искренне, б-блин. И праздники я не выношу, понимаешь? Всегда желают нормальным стать… Типа, предков не разочаровывай. И не нужен, как есть. К-короче, со своими я Новый год справлять ненавижу. Твои хорошие, — он попытался оправдаться и шумно втянул воздух, отчего замерзший нос защипало. Даже не смотря на то, что Андрей стоял у него за спиной, Мише было стыдно открыть глаза: «Разнылся, блять».       — Ладно-ладно, разберёмся, — торопливо сказал Князев. — Пойдем обратно.       — Не хочу.       Андрей едва сдержал очередной раздраженный вздох. «Сдохнуть на морозе под самый Новый год мне удумал?!». Но и просто примириться с Мишиными словами нельзя было. Нужно было Мишу с ними примирить. Отвлечь.       — Да забей ты. Ты думаешь, у меня дома всё зашибись всегда? Знаешь, сколько предки всё остальное время срутся? Батя дома не ночует, типа работа, как будто мы не понимаем… Но Новый год, блин, он для этого и нужен. Чтобы хоть ненадолго, но семьей обратно стать. Он же, блин, не только с мамой и батей, он с теми, с кем хорошо. — Андрей крепче прижал Мишу к себе, коснулся своей щекой его щеки, и предложил, уже не зная, как ещё Мишу отвлечь: — давай все следующие Новые годы вместе справлять будем? Мне с тобой и так заебись, так что не будет всех этих «нормальностей и не-разочарований», которые обычно желают. Ну, идёт?       — С тобой?       — Да. Только дожить надо, а не замерзнуть тут нахрен. Пойдём, а?       И Миша вроде двинулся. Ног не чувствовал, но шагнул за Андреем обратно в тепло. Князев его за руку быстро мимо семьи протащил, и они в комнату прошмыгнули.       — Выйдите, — сказал Андрей Вовке с Машей, которые Лайке счастливо брюхо чесали. Скомандовал собаке: — Лайка, вон!       Собака послушно поднялась и жалобно потрусила на выход. Малышня начала сопротивляться, но Князев выставил их за дверь и закрылся на шпингалет.       — Придурок! — тут же зашипел Андрей, толкая Горшенева на диван. — Отморозить себе всё захотел?!       Миша безвольно рухнул на диван, но никак на слова не отреагировал, только смотрел неотрывно, как Андрей с себя куртку стягивает и накидывает на него вторым слоем. Хватает плед с дивана и, опускаясь на колени, принимается им быстро ноги Миши укутывать.       — Ты про Новый год серьёзно? — спрашивает Миша, совершенно не заботясь дрожью в теле.       Андрей поднимает на него взгляд, закатывает глаза и подтыкает одеяло. Накидывает сверху ещё одно, уже на голову и плечи. Качает головой.       — Миш, — Андрей привстает на колено и берёт лицо Горшенева в свои ладони. Греет, осторожно выдыхая теплым воздухом, аккуратно потирает щеки, а большими пальцами и нос. Произносит: — Конечно, серьёзно. В следующем году только вдвоем встретим, хочешь? Буду под курантами тебя целовать. Слово даю. Если от воспаления лёгких завтра не помрешь, конечно.       Миша улыбается, отчего один из пальцев Андрея оказывается в ямочке на его щеке. И у Андрея раздражение куда-то уходит. Мишка хоть и проблемный дурак, зато его дурак.       Кажется, тень в душе у Миши тоже исчезла. Вряд ли надолго, но на сегодня точно. Миша от этих действий зажмурился, а на дрожащих побелевших губах появилась слабая улыбка. Андрей ему пообещал.       Они тогда ещё оба не знали, что Князев своё слово не сдержит.       Через десять минут кокон, в который был завернут Миша, удалось переместить в гостиную, чтобы всем вместе отсчитать время до полуночи. Под бой курантов и звон бокалов Миша ощутил, как под столом Андрей вслепую ищет его руку. Миша протянул и сжал его пальцы в ответ, чувствуя, как счастье плещется через край, словно шампанское в бокалах.       Елена Алексеевна с Надеждой Васильевной подожгли по бумажке с желанием, бросили в стаканы и выпили на брудершафт, после чего принялись обниматься и целоваться с мужьями. Вова с Машей прыгали от радости и сразу, как смолкли куранты, принялись тащить всех взрослых на улицу — смотреть салюты.       — Андрей, помоги Машу одеть! — попросила мама. Елена Алексеевна ушла переодеться в спальню: сменить платье на штаны.       — Машка, а ну иди сюда, — Андрей подозвал девочку к себе, снял с вешалки её и Вовкину куртки. Мальчик забрал одежду и сам принялся одеваться, а Маше нужна была помощь с теплой шубой и двумя кофтами.       Пока в коридоре не столпились все, Андрей быстро накинул на сестрёнку розовую кофточку, вжикнул замком и хотел уже накинуть сверху маленькую шубу, но девочка вскрикнула:       — Ай, плищемил! — Маша захныкала, хотя по поджавшимся губам было видно, как сильно она старалась сдержаться.       — Блин, прости, — Андрей отбросил куртку и принялся потирать чувствительное место под подбородком. Ещё не хватало, чтобы Владлен Евгеньевич и Елена Алексеевна спохватились. — Ну ладно, не сильно же.       — Сильно-о-о! — она заголосила громче, а в глазках блеснули слёзы. — У меня там тепель шлам останется.       — Не останется, брось ты, — вступился стоящий рядом Мишка. Он присел рядом с Андреем перед ней на колени и указал на свой подбородок: — я вчера тоже сильно прищемил, и посмотри — ничего не осталось.       Маша перевела замутненные глаза на Мишу, шмыгнула обиженным носом:       — Он мне сильнее плищемил, у меня там кловь!       — Не, кровь бывает, только когда зубы выбивают. Мне можешь поверить, — Миша широко улыбнулся, обнажая полупустой ряд верхних зубов.       — Плавда? — Маша пристально посмотрела на Горшенева.       — Конечно, — кивнул Андрей, бросив благодарный взгляд на Мишку. — Вон, потрогай сама даже, — Андрей направил ручку Маши на подбородок, чтобы она убедилась: ничего сильнее покраснения там нет.       — Ну шлам всё лавно останется и я буду некласивая! — Девочка уже двумя руками щупала себе весь подбородок и шею, едва удерживаясь от второго наплыва истерики.       — Да нет там у тебя ничего. Да даже если бы и остался шрамик, ты и с ним была самой красивой. Вон, у Миши вообще зубов нет, а он всё равно красивый.       — Да ладно, чё ты, — фыркнул Миша, пока Маша пристально рассматривала его лицо, — красивыми только девчонки бывают.       — А чего это только девчонки? — не понял Андрей, смешливо глядя на Горшенева с каким-то вызовом.       — А чего? — Миша пожал плечами.       — Лен, мы сейчас все салюты пропустим, давай быстрей! Ну-ка быстро на выход, кто одет, — скомандовал Владлен Евгеньевич.       Дети, мужчины и Елена Алексеевна оделись и вышли. Из коридора послышался гул и восклицания: по пути здоровались и поздравляли с Новым годом всех соседей — весь дом, считай, друг друга в лицо знал, частенько в гости ходили, а дети в одном дворе гуляли.       Мише Надежда Васильевна так просто уйти не дала — отправила на двадцать минут в теплую, а затем и горячую ванну, которую начала набирать сразу, как только Миша в одеялах вышел из Андреевой комнаты ещё в прошлом году. Профилактика простуды после его глупой выходки.       — Мам, да давай я подарки разложу, я всё равно дома — Лайка салютов боится, да и Миша ещё в ванне, — предложил Андрей, пока закрывал все окна и двери в доме, чтоб меньше шумно было.       — Ты лучше кресло отодвинь, пусть думают, что Дед Мороз заходил с балкона и подвинул, — проговорила мама, пока шуршала в спальне на верхней полке: доставала подарки.       Выполнив её просьбу, Андрей зашел в свою комнату, взял в руки Мурзилку, тепло поглаживая по макушке и позвал:       — Лайка, девочка, иди сюда.       Собака тут же закрутилась у ног хозяина. Он хотел было зайти со всей братией в ванну — там и тише, и Миша, — да вряд ли бы мама это поняла. Поэтому он, как бывало, уселся на пол в дальнем углу коридора у кухни. Тут было дальше всего от окон.       Когда начали бахать салюты, он поглаживал за ухом жмущуюся к нему Лайку и лежащую на коленях Мурзилку, приговаривая:       — Тише-тише, сейчас они успокоятся.       Мама спешно прошла мимо них с двумя пакетами. Звеня фольгой, Надежда Васильевна уложила подарочные кульки с конфетами и мандаринами под ёлку и принялась уносить опустевшие тарелки со стола.       — Мам, а ты на салюты не пойдешь? — спросил Андрей с какой-то надеждой.       — Ой, да я вон с балкона посмотрю. А то вот это одеваться, выходить, заходить, раздеваться — ну его. Да и детей сейчас не загонишь — они же там на час. А я тут хоть спокойно отдохну от этой суеты.       — Понимаю, — усмехнулся Андрей. Весело хоть и было, но от людей он уже порядком подустал и хотел побыть в тишине — этим он пошёл в маму.       Минут через десять Андрей принёс Мише в ванну свои вещи — его были слишком холодные и даже на батарее не оттаяли, — и они оделись для выхода на улицу. Основные салюты уже отгремели, но в отдельных дворах ещё что-то ухало.       — Миш, — Андрей притормозил Горшенева в своей комнате, когда они уже собирались выходить.       — Чего? — он шмыгнул носом. Если воспаление легких ему и удалось не получить, то насморком он себя точно обеспечил. Да и его хронический кашель участился.       Андрей достал из-за спины обернутый бумагой подарок с перевязанной синей лентой.       — С Новым годом, ё-моё, — Князев улыбнулся. Он шагнул к застывшему Мише, вложил ему в руки подарок и поцеловал.       В щёку.       Коснулся губами мягкой после душа кожи и отстранился с улыбкой, собрав всю нежность в легких морщинках вокруг глаз.       Убивать Мишу сразу двумя выстрелами — подарком и поцелуем — было совсем нечестно. Он, смущённо теребя ленточку на упаковке, произнёс:       — Блин, Дюх, я это… я не подумал как-то. Забыл, блин, вообще.       — Да знаю я, что ты с подарками не дружишь. А я хочу подарить. Зря делал что ли?       Миша, смущенно взглянув на Андрея, развернул шуршащую бумагу. Князев сделал ему книгу. Собрал все комиксы, где у него главный герой особо на Мишу похож, все шуточные стихотворения. Ещё и фотографии вклеил. И билеты на концерты, куда они все вместе с пацанами ходили. Ещё страницу со всеми Мишиными любимыми музыкальными группами сделал: сначала шкаф нарисовал, в котором пластинки стоят с названиями групп, а потом у каждой группы участников изобразил. И про их собственный ансамбль написал и нарисовал, конечно. Это всё только на первый взгляд: что ещё прятала эта книга, предстояло выяснить.       Миша быстро пролистал толстую, набитую вкладышами тетрадку и светящимися глазами посмотрел на Андрея.       — Спасибо, — тихо выговорил он, двинулся вперед и крепко обнял.       — Рад, что понравилось, — Андрей довольно улыбнулся. Стоять с Мишей, утыкаться ему в плечо, вдыхать его свежий после ванны запах, сжимать пальцами свитер — оно действительно по-новогоднему и по-семейному. Ради этого стоило с подарком заморочиться, раз на обычный денег не было.       — Я тебе тоже чего-нибудь подарю, ё-моё. Обещаю, — сказал Миша.       — Ага. Ну это потом. А пока пошли на улицу.       Во дворе они почти сразу нашли остальную родню. Точнее, не они нашли — их выследили и безжалостно расстреляли снежками Вовка с Машкой. К счастью малышни, ни Андрей, ни Миша ещё не выросли, а потому устроили ответную атаку. Восторженные визги ребятни и громкие перекрикивания Миши с Андреем наполнили двор, а на морозе от бега и стрельбы стало даже жарко. Папы и мама тоже в стороне не остались — они примкнули к битве чуть позже, зато за это время успели нагромоздить себе укрытие из снега и теперь расстреливали детей из «окопов».       В какой-то момент Андрей схватил разгоряченного Мишу за руку и поволок за собой из-под обстрела Вовы и Елены Алексеевны. Но вместо того, чтобы остановиться за ближайшим деревом, он рванул в дальние уголки дворов. Куда-то за дома, где куча нетронутого снега и темнота. Но что важней — туда практически никто никогда не заглядывает.       Андрей со смехом повалил Мишу на землю под ругань и маты того и крепко оседлал сверху. Горшенев в запале игры сначала сопротивлялся, но потом понял. Успокоился, лежа на снегу и ощущая его за воротником, по краям варежек, и на ресницах. Придерживал Андрея, что на него сверху сел, за талию и улыбался.       — Увидят же, — заговорщицким голосом сказал Горшенев, не находя силы воли для того, чтобы Князева с себя скинуть.       Андрей поправил сползающую на глаза шапку и уперся руками по бокам от головы Миши. Тяжело дыша после борьбы и забега, он хитро улыбнулся:       — Я, по-твоему, не красивый?       Этого вопроса Миша не ожидал.       — Че? Да блин, я ж про девчонок.       — Ну раз только девчонки красивые, а я не девчонка, выходит, я не красивый, — Андрей выгнул бровь, усмехаясь.       — Ну, блин, Андрюх, красота же она, там, про девочек. Пацаны-то они про другое. Что за вопросы, блин?       — Я восприму это как личный вызов, — Андрей усмехнулся и тряхнул головой, так что снег с его шапки упал Мише на щеки. Тот фыркнул. Андрей склонился чуть ниже и тихо спросил, выдыхая теплым паром: — а какой девчонке подаришь первый поцелуй в этом году?       Миша улыбнулся. Щеки и губы у Андрея, черт возьми, действительно красиво розовели от холода и бега, а потонувшие в полутьме голубые глаза отражали Новогоднюю зиму. Потрескавшиеся губы блестели от того, что Андрей часто их на морозе облизывал. Миша вытянул шею вперед и ухватил губами губы Андрея.       Руки в варежках покрепче обхватили Андрея за талию. Он нежно касался губами губ, гладил языком, скользил внутрь, пока в душе трезвонило и ликовало. Он сбился со счета, как много раз хотелось за этот вечер вот так — припасть к Андреевым губам и не расцепляться до самого конца, пока не устанут. Целовать-целовать-целовать, чтобы с привкусом шампанского и мандаринов. Чтобы не только первый, но и самый последний поцелуй этого года — Андрею.       Минут через пять расцепиться всё же пришлось — спина и пятая точка прилично так отморозились, а за шиворот уже намело снега. Андрей смеялся и помогал Мише его оттуда выворачивать, пока они возвращались во двор. Вовка с Машкой на них обиделись за то, что старшие убежали и даже им не сказали, но стоило Мише притащить найденный неподалеку большой кусок снега и предложить слепить снежную бабу — сердце ребятни оттаяло.       Ещё с полчаса повозившись в снегу и окончательно замерзнув, они вернулись в дом. Через полтора часа, когда взрослые всё допили, дети устали после бурной радости подаркам, а постельные места были подготовлены, суета в доме начала стихать. Родители Андрея легли в своей спальне, родителей Вовы с Машей положили на разложенный диван в гостиной, дети же валетом уснули на диване в комнате Андрея. Их пришлось уже сонных переносить в комнату на руках — они не дождались и заснули в спальне взрослых.       Мише и Андрею выпало спать на полу на подушках. В гостиной места не было, поэтому их с трудом разместили в комнате Андрея. Главное, чтобы с утра малышня не решила вскочить с постели не глядя — приземлится прямо на парней.       — Миш, — тихо позвал Андрей, когда в доме совсем всё затихло и были слышны только тикающие часы в коридоре.       — Что? — Миша повернулся к нему, переложив подушку поудобнее.       Они лежали друг напротив друга, а спальные подушки были почти вплотную — слишком тесно в комнате, чтоб оставлять расстояние больше. Андрей, пожалуй, впервые был благодарен своей комнате за то, что она такая маленькая.       — Как тебе Новый год?       Миша разглядел смутные очертания лица Андрея в полутьме и улыбнулся.       — Хорошо. И вот эта херня, там, на балконе… я не знаю, просто нашло чё-то.       — Забей, бывает. Мне больше всего понравилось на улице после салютов. Вдвоём, — улыбнулся Андрей. Чуть подумав, он вдруг приподнялся на локте, потянулся к Мише и прикоснулся губами, куда получилось: в щеку и уголок губ. Прошептал: — с Новым годом.       Миша отчего-то как будто перестал дышать. Спустя несколько секунд он медленно выдохнул.       — У тебя милые брат с сестрёнкой. Ты не думал, что мы… мы на них плохо повлияем? Я про… ну, понимаешь, да?       Андрей оглянулся на свой диван. Он слышал и Машкино, и Вовкино посапывание в тишине. Они крепко спали, отвернувшись к стенке. Андрей вздохнул.       — Да думал, на самом деле, — с неохотой признался он. — Если они увидят что-то лишнее… Не знаю.       — Им с тобой весело. Да и тебе с ними, — зачем-то сказал Миша с улыбкой.       — Это пока они не надоедают, — тихо усмехнулся Андрей, — ты не представляешь, как напрягает, когда на всех семейных праздниках «Андрей, поиграй с сестрой и братом», «Андрей, займи детей чем-нибудь», словно я в няньки нанимался.       Миша подавил смешок — ему это тоже было знакомо.       — В общем, — Андрей вздохнул, — я думаю, что пока я им больше могу дать, чем, ну… короче, пока им со мной интересно, не вижу поводов пытаться себя от них ограничивать. Но не по воздуху же это передаётся, блин.       Миша кивнул. Они замолчали, думая и о друг друге, и о своем, и об общем.       — Я вот сестрёнку себе когда-то тоже хотел. Чтоб младшая, а я типа старший брат, — признался Миша.       — Думаю, ты был бы классным старшим братом. Вон сегодня как Машку заболтал.       Миша только с сомнением усмехнулся про себя и покачал головой. Он тут Лёшку защитить не может, какая ему сестра.       Уже проваливаясь в сон, Андрей почувствовал, как Миша приподнялся на локте и осторожно коснулся его лба губами, прошептав:       — С Новым годом.       Андрей как-то особо четко ощутил, что их связывает нечто большее, чем просто влюбленность или семейные узы. Что-то такое — вселенского масштаба, что через реальность и сны пробивается. Пришиты они друг другу, как варежки на резинке, и уже никуда друг от друга денутся.