Борьба двух

Октябрь '92

      — Как корабль назовёшь, так он и поплывёт! — напомнил Миша.       — А я не понимаю, что тебе в «Апокалипсисе» не нравится? — возмутился в ответ Андрей.       — Ну куда поплывёт твой «Апокалипсис»? Ты представь толпу! Вот как, блин, она будет кричать эту хуеверть на концерте? Язык обломаешь, тьфу.       — Да не все беззубые, как некоторые. Выговорят, — гнул Андрей даже не из-за того, что ему уж очень нравилось «Апокалипсис» для нового названия группы, а просто из веселяще-любящего желания распалить вспыхивающего Мишу. Настроение сегодня было этакое игривое.       — Он не беззубый! — встрял в разговор Шура, важно подняв руку с вытянутым вверх указательным пальцем. — Мы ему все зубы, куда надо, вставили.       Недавно Шурик действительно каким-то чудом дотащил Горшенева до больницы. Только под общим наркозом в безалаберном Мишином рту удалось отреставрировать передние зубы и запломбировать остальные. Дыр в зубах оказалось даже больше, чем в специально порезанных джинсах, так что Шура благополучно шутил, что спустил всю получку не в какую-то дыру, а в Мишины дырочки. Учитывая, сколько на это ушло, имел право.       Миша благодарным должен был ходить, но выглядел он больше обиженным. Словно тащить его приходилось реально за шкирку, а он ещё и за все выступы по дороге цеплялся. Андрей никогда не забудет, как после этого Миша заявился к нему на порог с гордой полнозубой улыбкой, но в итоге ещё с час причитал, как безжалостны стоматологи, и вообще не по-людски это — человека против воли в больничку тащить и рот расковыривать.       Пришлось все новые и старые зубы Андреевым языком по новой залечивать, успокаивать после неприятного вмешательства врачей знакомым вмешательством родного языка. После первого поцелуя Миша спросил:       — Ну как?       — Что? — Андрей и не понял, о чём вопрос.       — Ну, — Миша раздраженно мотнул головой, опустив взгляд и нахмурившись. — Нормально? Типа… когда у меня зубы?       Андрей бровь выгнул в удивлении, а Миша на его показную реакцию только разозлился и уже даже руками в грудь упёрся, чтоб отодвинуться. Князев удержал и, сдерживая смешок, проговорил:       — Нет, блин, щас обратно выбью. Да нормально, конечно, ты чё, Гаврил?       Чтоб Миша — его Миша, который летом Андрея, теряющего сознание от жары, нехватки воздуха и залитых в тело двух бутылок водки, от края сцены через весь зал и беснующую толпу на улицу выволок из Там-Тама, — сейчас переживал, а не изменится ли отношение Андрея к их поцелуям после вставки новых зубов?       — Да ничё, — Миша дёрнул плечом, но уже чуть улыбнулся. — А лучше?       — Да и так, и так нормас, мне без разницы вообще, — но увидев, что Горшенев, кажется, немного подрасстроился, Андрей решил, что не должны Мишины мучения в стоматологии зазря пропадать, и всё же сказал: — хотя ощущается теперь по-новому, это кайф.       Князев навалился на довольно лыбящегося Мишу для нового, подтверждающего его слова поцелуя.       Сейчас Андрей развалился на этом же диване, а Миха наматывал круги по Князевской комнате — думать сидя не мог, вечно неприкаянно куда-то шарахался. Шура сосредоточенно сидел за столом Андрея, на который водрузил старую печатную машинку. Отрыли её в огромных шкафах Князя. Тот на ней порой от скуки перепечатывал свои стихотворения. Нравилось, как клавиши щёлкают. Но постоянно на ней писать — рехнёшься. Никакого простора творческому воображению, жаждущего рисунков на полях или внезапных перескоков с мысли на мысль.       Да и печатать на ней дело не быстрое. Вон, Шурик только сейчас последнюю «с» в слове «Апокалипсис» нашёл и нажал. Тут вина, конечно, не только в машинке: Балунов кнопки тыкал медленно, одним пальцем, и вечно терялся в рое букв. Да к тому же задумался ещё, как «апокалипсис»: с одной «с» или с двумя? На бумаге-то у него природная грамотность срабатывает, а вот на машинке, когда по одной букве — тут уж думать приходится, а правил, кроме «жи-ши пиши с буквой и», Шура не знал, да и не нуждался.       — Да он вообще теперь самый зубастый. Ну, до первой серьезной драки, — усмехнулся Рябчик. Он по-турецки уселся на полу и даром времени не терял: перекручивал шариковой ручкой плёнку на кассете.       Рябчик вообще парень на все четыре стороны. Вроде были у него там то ли проблемы, то ли, наоборот, успехи в отцовском бизнесе, и Диме нужно было постоянно у отца на подхвате быть. Помимо семейного дела он ещё палёные кассеты в ларьки поставлял, да по реставраторскому делу халтурки брал. Да и на репетиции никогда не опаздывал, хотя, бывало, уходил пораньше. «Когда только спать успевает?» — удивлялся Андрей, которому о такой суетной жизни даже думать было тяжко. «Инструментов Рябчик новых не покупает, а на что ещё можно деньги тратить?» — иногда задумывался Шурка, который всю свою получку только на музыку, Мишины зубы, да на братьев с сестрами тратил.       — А почему решили менять «Король Шутов”-то? — спросил примостившийся в углу комнаты Лёшка. В последние недели он заменял отчалившего в армию Поручика.       — Ну вот как ты себе короля шутов представляешь? Логотип отстой выходит, — ответил Князев.       — Алёшк, ты это, давай, тоже идей кидай, — подбодрил младшего брата Миша и скривился: — а-то тут у нас одни «одуванчики» и «апокалипсисы».       — Я же не просто про «одуванчик», я про «зарезанный»!       — Епта, Княже, вот лучше молчи, — Миша демонстративно закатил глаза, а вместе с тем и голову запрокинул так, что чуть не перекувыркнулся через себя. Андрей на его замечание и выкрутасы мог только рассмеяться.       — И вообще, я много накидал названий, а ты, собака, вцепился в «одуванчик» и «апокалипсис».       — Остальное нормальное, — по-доброму улыбнулся Горшенев. — Шурик, что там у тебя? Давай, этывай, ре-зю-ми-руй.       Шурик щёлкнул рычажком печатной машинки и вытащил желтоватый лист. Записал он, с его черепашьей скоростью, не весь молниеносный напор идей, а лишь то, что успел и самому нравилось более-менее. Он придирчивым взглядом окинул лист, заполненный названиями почти до конца, и передал Мише со словами:       — Я за «Король и Шут». Чётко и по делу.       Это название предложили ещё в самом начале обсуждений, но как-то слишком просто казалось из «Короля Шутов» переименовываться в «Король и Шут», так что на этом варианте не задержались и стали выдумывать дальше. Миша глазами по строчкам пробежался, замялся-задумался на некоторых неплохих названиях, но Андрей сказал: «Согласен, «Король и Шут» — хорошо» — и думать больше не стал. Огласил:       — Тогда «Король и Шут»? — Миша посмотрел поочередно на Андрея, Шуру, Рябчика и Лёшку. Кивнул: — зашибись! Это-то ты, Андрюх, точно нарисуешь.       — Теперь на обложках это будем писать, — Дима постучал пальцем по кассете с надписью «Король шутов».       — Когда бы там следующий альбом, а-то материал-то есть, — покрутил в руках карандаш Шура.       — Да сейчас Лёшка на барабанах поднатаскается, и запилим. Вроде с Михой договорились там же записать, он хороший мужик. На радио пустим, а потом как в Там-Таме выступим!       — Ну ты погоди выступать-то, — остудил Мишкин пыл Андрей, вспоминая, как они закосячили на выпускном концерте в Ленинградском рок-клубе и на одной из песен инструменты пошли вразнобой, — сначала бы не только Лёшке, но и всем бы нормально и сразу. В конце-концов, вживую перед толпой играть, оно не то же, что дома или на студийке.       «К тому же, перед такой толпой», — добавил про себя Князев, вспоминая парней и девчонок Там-Тама.       — Конечно, не то же, оно в сто раз круче! — с уверенной улыбкой Миша размашисто хлопнул его ладонью по плечу, бухаясь на диван рядом и стукаясь своим коленом о его колено так, что короткой болезненной вспышкой отдалось.       — Гаврила дело говорит, — подтвердил Шура. — Да не ссы, Андрюх, если косячить, то все вместе ж будем, а раз вместе — чё бояться?       — Я бы предпочел не косячить, — рассмеялся Рябчик.

Апрель '93

      Деревянная форточка поскрипывала позвоночником на легком ветру. Часы на стене капали на мозги. Тик. Тик. Тик. Тик. В тишине кабинета по громкости они могли посоревноваться с курантами на Новый год. Грузный бородатый мужчина сидел за столом и царапал ручкой по бумаге, шумно переворачивая страницы и ставя свою подпись на всех листах толстого договора. Второй мужчина, видом ничем не примечательным, лишь с большой складкой усталости на лбу, щелкал кругом с цифрами телефона и прижимал трубку плечом к уху в ожидании ответа. Спустя ещё минуту молчания и шарканья Шура не выдержал:       — Ну так что?       — Сказали же — ждите, — раздраженно оборвал его бородатый. Расписался на последнем листе, пересмотрел весь документ, собрал бумаги в кучу и, стуча краями по столу, принялся их долго выравнивать.       — Вы нам просто скажите: да, нет. Нам что здесь, целый день торчать? — вставил Миша, пока заусенцы на пальцах теребил. Скрывал запалом и напористостью голоса юношескую робость.       — Молодые, время есть, — не сводя взгляда с бумаг, отмахнулся от них бородач, а затем, повеселевший, обратился к коллеге: — «Комбинация» у нас в эфире, запиндюрили-таки договорчик!       — Ещё бы дозвониться их менеджеру, — сухо ответил второй мужчина и нахмурился, отчего складка на лбу стала ещё глубже и, кажется, готова была разделить не только лоб, но и всю голову на две части. Он со звоном вернул трубку на телефонный аппарат. Потер переносицу, зевнул и только сейчас, кажется, заметил двух мнущихся парней на пороге.       — Ну-с, с вами, — бородатый убрал договор в сейф под столом, скрипнул заржавевшим замком. — Вы у нас?..       — Шурик, Миша, — кивнул Балунов, тыкая пальцем в себя и друга.       — Самодеятельность ваша как называется? — протянул устало мужчина со складкой.       — А, «Король и шут».       — «Король и шут», ну да, ну да, — усмехнулся бородатый и тяжело встал.       Он шагнул к комоду, пригласительно кивнул. Миша с Шурой подошли. Мужчина выдвинул один из коричневых лакированных ящиков, поддавшийся со скрипом. Громыхнула сотня разных кассет. Мужчина кивнул на запылившуюся гору нераскрытого таланта и сказал:       — Своё ищите.       Кассеты эти были от горящей юности — вместо обложки на всех тетрадный лист и написанное ручкой название ансамбля. На лице Шуры дернулись мускулы, и он что есть сил сжал челюсти и губы. Миша щёку прикусил, но выудил их ярко разрисованную коробочку «Короля и Шута». Они сразу решили, что им среди других надо выделиться, а потому Андрей для их кассет, которые они на радиостанции разносили, нарисовал цветные обложки с персонажами их песен.       Как только Миша достал их кассету из вороха других, бородатый мужчина выудил её из его рук и покрутил в своих широких волосатых ладонях.       — Так-так-так. Это у вас, значит, кажется, про лес было, да? Типа сказок детских. И про сапоги, вроде, было.       — У нас про много что есть, — оборвал его Шурик.       — Энто да, энто да, — мужчина почесал подбородок, смакуя исковерканное слово. Вздохнул и прямо посмотрел на ребят: — так что, детвора, почему мы должны выбрать вас?       Миша с Шурой переглянулись, и Горшенев спросил:       — В смысле?       — Вкоромысле. Это вы только один ящик видели, а у нас их шесть. Почему я из всего этого музыкального добра должен вас к нам на станцию поставить?       Молчание затянулось. И ответить бы, что вот, смотрите, у нас и музыка, и тексты, и необычно, и горим этим, и все должны услышать. Но надменная, насмешливая улыбка на тонких, наполовину скрытых в бороде губах и блестящие прищуренные глаза всякую уверенность топтали. Этот умеет — не впервой молодежь обламывать. Все сюда талантами небесной величины приходят, да всё небо уже своей звездностью заняли, не продохнуть.       — Не нравится — не ставьте, — Миша не знал, что ответить, и злился. Он уже собирался выхватить их кассету из чужих рук, но бородач увел руку в сторону и выставил вперед ладонь, приговаривая «ну-ну-ну».       — Нам не то что «не нравится», ребят, — подал уставший голос второй мужчина, не вставая со стула, но впервые так активно включаясь в диалог. — Просто много вас. Да и вы не совсем наш формат, понимаете? Мало у нас слушают рок. Нет гарантий, что вы нашему слушателю приглянётесь.       — Всем, кто нас слышал — нравилось, — пожал плечами Шурик, пряча чешущиеся руки в карманы.       — Э-ге, молодежь, — вновь заговорил бородач, — я вот раньше в рок-группе играл, было времечко, и что же? Стал известным? Нет. Потому что не всё золото, что блестит. Поверьте, парни: не вы первые, не вы последние. Вот вы можете гарантии дать, что народ вас полюбит и слушать станет, а?       — Какие гарантии? — не понял Горшенев.       — Подумай, — усмехнулся бородач.       И, держа их кассету с нарисованным пнём-рассказчиком и выделанными красивым шрифтом «Король и шут», он двинул пальцами, большим и указательным, словно перебирая в руках не кассету, а купюры.       Шура выхватил их творчество из сальных рук и, разворачиваясь на пятках, прошипел:       — Ещё бы мы за нашу музыку платили.       «Платили». У Миши в голове отцовский голос вновь набатом «И сколько вы за это денег отвалили?». У Миши на языке только едкое:       — Пошли нахер!       — Идите во дворы сказочки свои петь, — усмехнулся им в спину мужчина, садясь обратно за стол. Им чего — они этих дворовых отщепенцев потерять не боятся — ещё ворох таких же. Это у дворовых отщепенцев последнюю надежду растоптали.       Парни выскочили из старого кабинета радиостанции, а через минуту — из здания.       — Ну что там? — непонятно, кто спросил первый: Андрей или Рябчик.       — Бабки требовали, — выплюнул Шура, пряча их кассету в кармане куртки, оглаживая пальцами, словно пытаясь успокоить: «не боись — не продадимся».       — Да блять, — Андрей дёрнулся и отшагнул назад.       — Уроды попсовые, — выцедив, Миша сплюнул на землю.       — Не думаю, что вообще где-то получится. Сколько обошли уже, — Рябчик покачал головой.       — Слышь, Димас, завали, — метнул в него взглядом Балунов. Рябчик хоть среди них пацан самый серьёзный, а Шурка за их музыку горой и грудью. Потребуется — сам радиостанцию забацает, чтобы их кассету поставить.       Но обошли действительно не мало. За последнюю неделю обили пороги, кажется, пятнадцати радиостанций. Эта была в конце списка. Кто-то сразу бортовал и показывал большим и указательным пальцем. Кто-то брал послушать и не открывал двери на следующей встрече. Это было обидно, потому что кассет было не много и каждая на счету. Кто-то брал и говорил «приходите через неделю». Они приходили. И получалось так же, как сейчас. Всегда один сценарий.       — Да говно это всё, — Миша ткнулся кулаками в карманы куртки. — На кой хер нам это радио, если там сплошной разводняк?       — А куда ещё? В Там-Там? — спросил Дима.       — Я Севе дал кассету, он обещал послушать.       — Думаешь, реально послушает? — с сомнением спросил Андрей.       — Конечно, — уверенно фыркнул Миша и дёрнул подбородком, будто он в Гаккеле и Там-Таме был уверен больше, чем в себе. Сколько бы радиостанции их не бортанули, он знал единственное место этого города, где сохранились честность и уважение к настоящей музыке. И верил в него.       К Гаккелю он робко подошёл сразу, как только они кассету выпустили. Отыскал его, поздоровался размашистым «здрасьте» на его чуть удивлённое «привет», выпалил сбивчиво: «Я тут кассету нашу принёс. Могли бы вы, ну, послушать? Мы сыграть бы хотели». В голове шумело так, что ответа Севы Миша не понял. Понял только, что кассету из его рук Сева забрал, в карман жилетки положил и кивнул. А затем чуть ли не по-отечески похлопал по плечу и двинулся по делам — после концерта нужно было ставить на ноги перевернутый вверх дном клуб. А Миша не сводил глаз с его спины и чувствовал рдеющую в груди гордость. Не долго, потому что через мгновенье в плечи впечатались тяжелые ладони Дани с криком: «Ну чё, вышло?!».

Сентябрь '92, чуть больше полугода назад

      Миша протиснулся к бару, едва подвинув развалившегося на стойке бухого пьяного мужика. Народу в «Бочонке» полно — концерт в Там-Таме через час, надо успеть взять алкоголя и уже потом, разогретым, идти в отрыв.       — Доброго. Водку «черная смерть», двести, пожалуйста, — попросил Миша у грузного уставшего бармена, который кому-то передал три грязных стакана с коньяком.       — Деньги есть? — вместо возраста спросил мужчина в засаленной белой футболке с логотипом «Балтики».       — По-братски, — Миша честно выскоблил со дна кармана пять копеек вместе с катышками и нитками и положил на стойку, — я занесу потом.       — Да мне ваш притон уже три тысячи должен, — проигнорировал просьбу бармен и толкнул спящего на стойке мужика: — просыпаемся! Место другим освобождаем. Ты тоже, — он зыркнул на Горшенева.       — Бля, ну пожалуйста, ё-моё. Я ж всегда тут. В следующий раз не нальешь, пока не занесу за это, — выпрашивал Миша. — Ну по-человечески пойми.       — Будут деньги — тогда и бухайте. Заебала, шелупонь.       Миша сгрёб свои пять копеек в ладонь и выматерился. Он выстукивал по липкой деревянной стойке ребром монеты и выискивал знакомые лица. Знал он пока не всех, но уже были люди, которые могли купить ему в долг. Как назло, Шура подойдёт после работы только через полтора часа, а ни знакомых, ни даже Андрюхи рядом не было. Князев, зараза, выбирал, на концерты каких групп ходить, а не просто, как Миша, каждый день в Там-Там шатался, как в последнее пристанище. Это заставляло Горшенева переживать за репутацию Андрея среди пацанов, поэтому приходилось набивать себе цену ещё больше, чтобы не только его самого, но и его парней по группе уважали.       К счастью Миши, через пару минут в толпе обнаружилось знакомое лицо. С Даней Ляпиным они познакомились ещё в начале лета. Он пришёл к ним на Миллионку для знакомства: его басист Гришка тоже в Эрмитаже работал и разболтал, что каким-то музыкантам дали пятикомнатную хату для репетиций. А Даня с Гришей как раз начинали заниматься своим музыкальным творчеством. Да и Гера, друг Дани из Там-Тама, разболтал, что братия с Миллионки в этом же клубе тусуется. Стало быть, точек соприкосновения у них выше крыши: целых две. Так и зашел Ляпин к ним вечером, так и проболтали до утра за жизнь и за панк-рок.       Даня толковым оказался: много смекал в зарубежной музыке, да и по характеру привлекал. Андрюха, Шурка, Поручик, Рябчик — они, конечно, хорошие, но всё же в сравнении с обитателями Там-Тама Миша понимал: они недостаточно безбашенные. Веселые — безусловно. Но такого угара и отвязной свободы в них не было, какой Мише хотелось. Чтобы в свободу зубами вгрызаться, как в Адамово яблоко. Как будто до свободы они вообще дышать не умели. Если бы не Миша, парни из группы, может, это и стороной бы обошли. А вот Даня его понимал. Даня вообще с двенадцати лет на улице живёт. Как тут не восхититься? Общались они после этого не особо много, на концертах только если замечали друг друга — обменивались приветствиями и алкоголем, да на примету взяли: если есть желание с кем-то толковым поговорить, можно друг к другу обратиться.       — Можешь в долг мне бухла купить, а? Бля буду — отдам, — попросил Миша сразу после приветствия. Общение с Там-Тамовцами, если начинается не с драки, складывается вообще всегда очень просто.       — У самого бы что было, всё тут, — парень покачал остатками пива в железной кружке: все стеклянные стаканы здесь давно перебили. Он улыбнулся с пониманием во взгляде: — хочешь, чтоб на концерте веселей было?       Миша кивнул. Даня в один глоток допил пиво и кинул стакан за барную стойку:       — Пошли.       Миша задумался лишь на секунду. Последний раз стукнул пятикопеечной монетой о стойку, глянул на бармена, который «заебала шелупонь», и двинулся за Ляпиным, как за проводником в новый мир. Особо о его увлечениях наркотиками он не знал, но достаточно того, что Даня с Там-Тама. «Это самый верный признак — не ошибешься в человеке».       Они шли к кишащему вонью туалету сквозь толпу народа, уже пьяного или ещё только на подходе, нервной уборщицы-узбечки и охранника. На последнем Миша невольно задержал взгляд. Тот в полутьме и толпе напомнил отца. Те же черты лица, обвисшая шея и привычка каждую минуту тянуться к нелегальному пистолету за пазухой. Когда черные глаза встретились со взглядом Горшенева, Миша тут же отвернулся.       В уборной парни остановились у длинной раковины на двух человек и одного большого заплеванного зеркала. Под ногой хрустнул пустой шприц. Даня даже не обратил внимания на рослого мужчину в очках, который стоял у писсуара в трех шагах от них. Да и тому было на них плевать.       — Дань, у меня реально только пять копеек, — предупредил Горшенев, оглядываясь.       — Ты чё, за барыгу меня держишь? — резко поменялся в лице Ляпин и во взгляде полыхнуло раздражение.       — Да я просто…       Миша не сразу сообразил, а парень расхохотался. Затем широко и по-доброму улыбнулся.       — Мих, ты тормоз. Братану бесплатно, да ещё и впервые. Нам же для общего веселья, ну, — он вынул из внутреннего кармана куртки два небольших пакетика.       Миша в общих чертах знал, как и что здесь толкали. До этого успел только покурить увеселительного, но давно думал присмотреть чего поинтересней, да как-то всё отвлекался. А тут шанс сам к нему в руки — грех не воспользоваться, раз судьба. Если и познавать вкус настоящей жизни, то во всех доступных и недоступных красках. «Батя бы охуел, конечно», — подумал Миша с мысленной усмешкой, — «хотя и бояться здесь нечего». Все знали, что это лишь усиливает головокружительные ощущения — безопасно и смешно. Вон, в Америке вообще каждый первый этим гасится, и все весело живут.       Миша попытался рассмотреть содержимое пакетика. Небольшой полиэтиленовый, должен быть прозрачным, да уже так затаскался и помутнел, что даже цвет того, что внутри, не различишь. На ощупь Миша понял, что в пакетике кубик сахара.       Со скрытым опасением Горшенев взглянул на мужика у писсуара, но тот лишь маялся с ширинкой, не обращая на них внимания. Ему до них дела нет — ни к чему охране сообщать или в ментовку переться. У всех тут свои дела, к другим не пристают.       — Ну, за охуенную молодость, а? — Даня усмехнулся и, запрокинув назад голову, закинул себе кусочек рафинированного сахара в рот.       Оперся на раковину, прикрыл глаза, с улыбкой дробя сахар на зубах и растирая образовавшийся порошок по деснам изнутри. Открыл веки, посмотрел на себя в зеркале, затем на Горшенева.       — А чё это? — мимоходом спросил Миха, уже открывая пакет и примериваясь, как поудобнее закинуть.       — Самоделка от Геры. Пропитал сахарочек кислотой, чтоб слаще жизнь казалась. Ты если не хошь, так и не надо, мне больше кайфа, — с издевательской усмешкой отметил Даня, потому что Горшенев всё ещё не последовал его примеру. Миша, не взглянув на Ляпина, запрокинул голову и принял на язык кубик.       Раскусил. Скрипуче, словно песка наелся, и сладко.       Миша прогнал слюну по деснам, подвигал языком. Он посмотрел на своё отражение в зеркале, чувствуя, как сахара становится во рту всё меньше — растворялся и впитывался в его тело и разум.       — Давай перекурим, пока не взяло, — предложил Даня, с интересом наблюдая за Горшеневым.       Они облокотились на небольшой подоконник и в молчании раскурили одну Данину сигарету на двоих. Наблюдали за мутным миром за заклеенным изолентой стеклом. Там люди куда-то спешили, а зачем спешили — сами не знали. Курс рубля и стремительные перемены им уж точно не догнать. И вместо того, чтобы ловить кайф, они предпочитают унижаться на работе, где никому не нужны, и отмаливать жизнь у местной гопоты в переулке. Отстраивать новый мир слишком долго, и ни Миша, ни Даня не желают класть на это свою молодость — слишком коротка и дорога. Пока есть хоть мизерная возможность веселиться на руинах — нужно веселиться.       Пока снаружи в редких для Петербурга солнечных лучах люди бегают по делам, они сидят здесь, на красном подоконнике, в туалете с разбитым синим кафелем на стенах и на полу. Словно на языке у огромного кита. Смотрят уже изнутри на мир и готовятся быть проглоченными, чтобы перемололо и выплюнуло новыми людьми. И даже слышно, как хлещет хвостом по воде кит в Балтийском море. А может просто кто-то открывает очередную бутылку в баре.       — Сегодня, видал, опять новенькие. Пауки-хуеки, что-то такое, — произнёс Даня. — Говорят, Гаккель их полгода футболил, типа сильно на «Секс Пистолс» косят, а пацаны всё ж выпросили себе сцену.       — А, я их кассету слушал. Прикольная музыка, но, знаешь, не разберешь, что поют.       — Да это-то ладно. Тут главное, чтоб разъебывало, а так хоть на латыни пой. Вот мы тоже хуй что поём, а главное — чтобы в зале заряд был.       — Не-е-е, фигня, — активно закрутил головой Миша, затягиваясь. — Вот музыка это да, кайф, но она никакой идеи не донесёт как бы сама по себе, понимаешь, да? То есть будет очень смутно это, большинству непонятно. А вот когда текст охуенный — это же вообще сразу по-другому. Вот мой Андрюха пишет, и из-за этого ты не только на сцене кайфанул, ты ещё идею донёс, понимаешь, да? Одно без другого прикольно, но не то.       — Ну и какая у вас идея-то? Пишете типа этих… ну, как сказки детям рассказывают.       — Это истории, ё-моё! Да и сказки — это ж круто, блин. Ты вот Гоголя читал? А Хармса? Читал? Я тебе щас объясню. Вот…       Или создатель мира решил пошутить, или сама планета сошла с орбиты, но мир накренился под сорок пять градусов, и Миша уперся головой в стену, чтоб не упасть. В нос ударил усиленный запах мочи, отчего-то пахнуло черной смородиной и бензином, так что Горшенева замутило. По ушам задробила струя, которую какой-то незнакомец оставлял в писсуаре. Волосы на руках и спине встали дыбом — мурашки охватили и стали листьями впитывать в него кислород. Миха почувствовал, как его карие зрачки расширяются, отделяются от глаз. Смотрят на мир иначе: ярче и веселее. А его проглатывает большой черный кит для путешествия в своё чрево. Мысли о музыке и об Андрюхе размякли, словно хлеб в молоке, и ушли на дно.       Миха беззащитно улыбнулся своему новому отражению в мутном стекле окна.       Так и сдружились с Даней.

Июнь ‘93

      Прежде, чем на улице замаячили знакомые фигуры, Миша выкурил две сигареты подряд — непозволительная роскошь в его положении. Вперед Лёшки его чуть не сбил с ног Бим, их пёс, с которым Миша уже второй месяц не виделся.       — Приве-ет, заморыш, — Миша опустился на одно колено и обеими руками принялся трепать за ушами борзую.       Он появлялся тут слишком редко, и собака должна бы его подзабыть, но она всегда упрямо бросалась к нему и ластилась. В детстве именно Миша проводил с Бимом больше всего времени. С собаками всегда проще: они понимали. Они превращались в драконов, разбойников, соратников — стоило только по щелчку воображения добавить им крылья, пиратскую повязку или рыцарские доспехи. С ними можно было говорить о чём угодно и не слышать в ответ: «ну ты и напридумывал, лучше б матери помог», «вот разнылся, как девчонка, стыдно должно быть», «вырастешь — поймешь».       Миша жмурился, поджимал разъезжающиеся в улыбке губы, пока верный друг пытался лизнуть ему лицо.       — Какой ты, блин, сильный, — ласково произнёс Миша, едва не падая под натиском Бима. А в душе болью отозвалось: «Старый ты стал, приятель». Бим возрастом чуть младше Миши, взяли его, как только в Ленинград переехали. Миша каждый раз думает о том, как он в Ржевку придёт, а Бим к нему больше не выбежит. «Ушёл ты от меня, хозяин. А я от тебя уйду».       — Бим соскучился по тебе, загульному, — Лёшка подошёл к ним и прикрыл глаза от солнца козырьком ладони. В другой руке он держал два полных набитых пакета — брату для свободной жизни.       Лёшка дома жил, хоть и играл на барабанах и в «Короле и шуте», и у Дани в «Вибраторах». Без рекомендации Миши не обошлось — он считал, что младшему нужно больше репетировать, да и другу хотелось подсобить с группой. На Миллионку и в Там-Там Лёша заглядывал только за репетициями и весельем. Этого было достаточно, чтобы восхититься свободой и алкогольным угаром, но не познать все тяготы взрослой безденежной жизни. Да и Миша, на удивление, сам не настаивал, чтобы Лёшка с ним во все тяжкие пускался. Хотя порой в Мишином голосе проскальзывали нотки вины.       — Тут старая куртка зимняя моя, мне новую купили, пока лето и дёшево, — Лёшка потряс первым пакетом в руке.       С верхней одеждой было тяжелее всего, потому что стоила она дорого и так просто ни у кого не одолжишь. Миша в чём ушёл, в том и ходил по сей день. Лёшка спасал и своё старьё из дома ему тащил. Жизнь вообще штука интересная: раньше младший брат за старшим донашивал, а теперь наоборот.       — Тут жратва всякая, — Лёша указал на другой пакет с мамиными котлетами, пачками макарон, хлебом и бабушкиными варениками.       — Спасибо, спонсируешь, — хохотнул Миша, поднимаясь с земли. Бим тёрся у его ног и всё стремился встать на задние лапы, чтоб Миша ещё его погладил по загривку. — Я чё пришёл-то вообще. Мы играть будем! В Там-Таме, ё-моё!       — Гонишь?       — Не гоню, блин! Сольник на следующей неделе в субботу.       Лёша чуть не подпрыгнул на месте и так разулыбался, что и сказать не смог ничего. Пакеты к лежащему во дворе бетонному блоку отбросил, чтоб кулаками потрясти и осознать. «Ну какой же Миха! Уже и клубы окучивает!» — только и билось в мыслях.       — Я с Севой договорился, — Миша довольно улыбался.       — Я только… а когда мы репаем?       — Завтра с двух у нас.       Миша сразу и не заметил, как его «у меня» превратилось в «у нас», когда они начали жить с парнями на Миллионке. Просто внезапно жизни их так переплелись, что уже никакого «у меня» невозможно — всё общее, на двоих или четверых. «Ко мне сегодня? А день какой? Среда? Не, по средам не могу, Андрюхе пообещал тишину для вдохновения. А в пятницу Балу попросил хату освободить — с девчонкой встречаются, тоже не прокатит. Вы к нам лучше в понедельник подваливайте». Так и выходит, что какой тут «ко мне», когда только «к нам».       — Может, сегодня тоже порепетировать? — беспокойно спросил младший Горшенев.       — Ой, вот чё ты, как Андрюха? Тот тоже со своими «давайте и сегодня репать, и завтра, и послезавтра», — передразнил Миша. — Нормально, завтра начнём.       — Ну, вы-то давно играете, я сегодня ещё побарабаню.       — Так, мелкий, ты чё — ссышь? — Мишка схватил брата локтем за шею и притянул к себе, как в детстве.       — Да блин, — попытался выкрутить Лёшка, — просто налажать не хочу.       — «Налажать он не хочет». Не налажа-аешь. Ты, вон, у Даньки ещё играешь, — подбодрил Миша и кулаком растрепал Лёшины волосы на макушке.       — Да отцепись, — паренёк вырвался из захвата и толкнул Мишу в ответ. Говорил он хоть и раздраженно, но с улыбкой.       — Прикинь, Горшенёвы на сцене, а? — Миша рассмеялся. — Целых двоё.       — Да, папа охуеет, конечно, — хмыкнул довольно Лёшка.       — Да вообще, — Миша довольно гыгыкнул. Он вновь почесал Бима за ухом и спросил невзначай: — чё там, дома как?       — Да ничего нового, как обычно, — отмахнулся Лёшка.       Мишу эта фраза кольнула укором совести откуда-то из затылка. «Сам сбежал, а Лёшку там бросил». Оставаться дома было невозможно, но и уйти нелегко. Даже не из-за того, что его впереди поджидало, а из-за того, что он в этом доме оставлял. Участь старших — уезжать и оставлять младших разбираться с проблемами родителей в одиночку. От всего их не защитишь, как ни старайся. И вроде и счастлив в новом месте, а неправильно как-то, что младшего бросил.       «Но Лёшка нежный. Да и с отцом у него получше всегда, батя его любит. Не надо ему к нам», — сознавал Миша. Он бы свою жизнь ни на что не променял, но вот отчего-то Лёшку в неё тащить не хотелось. Какая-то подсознательная чуйка, что не всё так хорошо тут, как ему, Мише, видится.       Только и остаётся, что встречаться в одном из дворов Ржевки неподалёку от его былого дома, чтобы Лёшке с Бимом было недалеко идти да родители или соседи из окна не увидели. Не поняли, что Миша возле дома их ошивается, как брошенный пёс, который и к хуевым хозяевам возвращаться не хочет, и без них ему тоскливо — приручен с детства.       Как бы плохо дома не было, а порой тянуло. К вечернему маминому «привет» из кухни. К семейным ужинам, которые зачастую ссорами заканчивались. К играм с Бимом и Лёшкой, когда бегали по всей квартире, прыгая по диванам. К репетициям на советских гитарах и бочонках из-под пива — когда во всем мире были только Миша, Андрей, Шурка да Поручик. К временам, когда у них с Андреем всё только начиналось и было до жути страшно и ново. И сейчас было страшновато, да уже где-то далеко, что порой и забывалось. Спокойно больше. И непонятно ещё в юности: хорошо это спокойствие или плохо, не наскучит ли.       Миша с трудом отмахнулся от назойливых воспоминаний и тоски. Ни к чему сейчас. У них тут новый этап музыкального творчества предстоит, ему нужно открыться и его прочувствовать.       Они с Лёшкой проболтали ещё с час обо всём и ни о чем, пока шатались по дальним дворам, и перед уходом, уже на рукопожатии, Миша сказал:       — Чтоб не репетировал мне сегодня, понял, да? Получится у тебя всё. Завтра начнём прогонять.       Лёгкие весенним воздухом наполнились — вот-вот расцветёт и пробьётся сквозь холодный асфальт нечто новое и важное. Лёшка верил с трудом: его Миша — да и он сам! — будут играть в крутом месте. И не в каком-то рок-клубе, где брат уже выступал, потому что был экзамен. А будут играть в Там-Таме, потому что их песни реально оценили. Кто-то послушал их рваное и из душу вывернутое и сказал: «вот это хорошо, вот это другим будет интересно». И старший брат в Алёшку верит так, как никто в него самого никогда не верил. Какие у Лёши тут могут быть сомнения?

***

      «Блять, мы же проебемся где-нибудь», — крутилось без конца в мыслях Андрея. Пока Миха ржал с пацанами, сидя на подоконнике большого окна, Князев стоял чуть поодаль и пытался унять трясущуюся пустоту внутри.       «Я здесь кто?» — выплясывало в мыслях. Вот Лёшка у них на барабанах — сиди да бей по тарелкам и бочкам, да и не думай ни о чем: ни как ходить, ни как стоять, ни как дышать. Шурка с Рябчиком на гитарах, с ними тоже всё ясно. Миша уже горит тем, чтобы их песни в микрофон поорать. А Андрей… Андрей вроде как тексты писал да с музыкой помогал. Но на сцене-то ему что делать? Мишка, конечно, всунул ему на репетиции микрофон и сказал подпевать, где надо, да ещё и по плечу ободряюще потрепал, да тут-то, в Там-Таме, он нахера?       Андрей сцепил пальцы на четвертой за полтора часа бутылке пива и знатно отхлебнул. «Надо было соглашаться», — с раздражением на себя подумал Андрей, глядя на то, как Горшенев в очередной раз развеселил свою Там-Тамовскую компанию. Утром Миша предложил ему цветастую марку для храбрости, да Андрей отказался.       Марка была интересная: яркая, розово-синяя, с изображением слона с огромными глазами. Он уже пробовал и ему было прикольно, но спросонья чего-то расхрабрился, разумничался, да и решил, что ему и алкоголя хватит. А то в прошлый раз он музыку стал чувствовать языком, а запахи обрели звуки. Сейчас он и без кислоты в ощущениях путается, не хватает ещё и за своё тело переживать. Но вдруг это помогло бы ему так же круто, как Миша, вписываться в этот будоражащий мир?       Миша вообще здесь так же органично, как и космические узоры на стенах. Яркая фантасмагория будоражила и пугала. Андрей чувствовал в этом что-то себе родственное: так же безумно, ярко, из самого нутра воображения. Да только у него образы были хоть и безбашены, но конкретны, здесь же абстрактная нервозность линий. Словно умалишенному художнику руки ломали в процессе, потому так дёргались краски. В этом художестве не было гармонии: оно боролось само с собой. Фигуры стремились вытеснить, заполонить, разодрать друг друга. Нет завершенности, есть торжество вечного безумья. Парадоксально, как в этой борьбе линий находилось гипнотическое умиротворение. Всё со всем борется — и это правильно, в этом секрет. Только в хаосе рождается гармония, противоположность выковывается из противоположного. Как жизнь превращается в смерть, так и смерть превращается в жизнь — дихотомия Вселенной.       Музыка здесь влекла. Она гремела, кричала, визжала. Но порой так мерзко проезжалась кочергой по затылку, что Андрея тошнило. Мише он не скажет: Миша слишком воодушевлен. Князев тогда для себя утвердил, что надо лишь подождать, вникнуть, и ему тоже зайдет по самые уши. За год попривык к музыке, да только всё же не включал кассеты местных обитателей в свободное время. Миша же, кажется, уже весь Там-Там переслушал: вечно пригонял домой с какими-то новыми песнопениями для магнитофона, а в следующий поход в клуб долго и упорно тёр с пацанами из прослушанной группы, поясняя им, где в моментах ему клёво, а где фуфло.       Андрей бы нашёл в этом смысл, нашёл историю — в рисунках, песнях, людях, — но когда Мишка с блестящими глазами чуть ли не за руку притащил его в Там-Там, Князев ярко запомнил только одну сцену. Во дворе почти лысый мужик с татуировкой якоря на всю шею отпинывал в пацана с зеленым ирокезом. Андрей бы и внимания не обратил, на улицах такое каждый день, да только этот парень лежал с оглушающей улыбкой на лице. Ему тело ломали, а он лыбился. Находил в хаосе гармонию, иглой боли вышивал счастье.       Пацаном тем был Павлик. Улыбчивый, нервный и до военного выпрямленный — никого с такой павлиной осанкой Андрей тут не встречал. Будто парень хотел выглядеть выше и солиднее, но получалось только смешнее. Андрей сам бы с ним и не сошёлся, но его верным проводником в это подземное царство был Горшенев. Андрей помнил это сжимающее чувство, когда Миша втаскивал его в новую компанию и объявлял незнакомым Князеву людям самое его личное и важное: «Знакомьтесь, пацаны, это Андрюха Князь. Он у нас как раз тексты охуенные пишет, ну, вы слышали. В смысле, не слышали? Щас услышите». И давал новому знакомому кассету «Истинный убийца». Чаще всего, плёнка была в одолжении кого-то другого из Там-Тама, приходилось ждать, когда вернут, и тут же передавать новому слушателю — так и завоевывали своих людей.       Андрею и приятно должно быть, а внутри-то, блять, всё сжимается от обжигающего холода. Как будто Миша его главный секрет всем направо-налево разбалтывал. «Да ну, хуйня какая-то. Чего? Это он-то гений песен? Сам вообще слышал, что сказал?» — крутил в башке Андрей фразы, которые могли в любой момент прилететь ему осиновым колом в грудь. Прилетали уже как-то в детстве, после того он и не особо о своём творчестве трепался другим людям. До Миши. И сколько себя не убеждай, что плевать на чужое мнение, сколько себе не говори, что ему свои собственные тексты и рассказы очень нравятся, а всё равно душу наружу выворачивать не хотелось перед этой публикой. Себе-то нравятся и нравится не перестанут, кто бы что ни говорил, но зачем ему знать, что кто-то его самое классное фигней считает?       — Андрюх, ты чё там встал? Иди сюда, — крикнул ему Миха, вырывая из плена мыслей.       «Ладно, не так и стрёмно», — выдохнул Андрей. Самое главное, что ему и Мишке его идеи нравятся. А если понадобится, Горшенев за них грудью встанет. Андрей подошёл и хотел встать ближе к Мише, да Даня как прилип, так и не отходит — хоть за шкирку оттаскивай.       — Подвинься, а, — пьяно говорит Дане. Стрёмно-то стрёмно, а он не сопливая школьница — на своё права заявит.       Ляпин не стена, двигается, и Андрей расслабленно приваливается боком к Мишиному колену и опирается поясницей и руками на подоконник.       — Нихера ты уже всосал, — смеётся Миша.       Рукой, которая к плечу Андрея потянулась, он в последний момент в стенку уперся. Вокруг куча авторитетных пацанов, нельзя слишком нежничать. Миша хоть себя давно и убеждал, что панки за всё свободное, а у реальных панков всё не спрашивал о том, как они здесь к этому западному влиянию относятся. Улавливал по каким-то интонациям и мимолетным упоминаниям, что не всё может быть радужно и легко, потому и не поднимал никогда темы. С удовольствием болтал обо всём, кроме того, что напрямую к себе самому относится. Уж лучше в догадках сидеть, чем спросить, — с него ведь самого потом спросят.       — На сцену-то выползешь? — спрашивает Горшенев.       — Вылечу, — усмехнулся Андрей. Руки потряхивало, а из вспотевших ладоней выскальзывала стеклянная бутылка.       — Верный настрой, — поддерживает Шура и опрокидывает в себя остатки бутылки с какой-то смешанной алкогольной бадягой. После кивает на стоящих рядом девушку и парня: — кстати, познакомься — очаровательные люди.       — Катя, — опережая представительство Шуры, веснушчатая девушка игриво улыбается Андрею. «Ведьмочка» — думает про себя Князев, изучая мутным взглядом разбросанные по плечам рыжие волосы.       — Приятно, — кивает Андрей и улыбается в ответ. Тянет руку лысому пацану, рядом с которым стоит Катя, и представляется: — Андрюха Князев.       — Знаем, — руку в ответ пожимают крепко, но голос отчего-то мягче мужского. — Нина.       Видимо, Князевская бровь всколыхнулась вверх без его участия, потому что вокруг заржали все, кроме самих девушек.       — Не ты первый, кто Нинкоса с мужиком перепутал, — хохочет Даня.       — Она же просила так не называть, — Катя бросила угрожающий взгляд на Ляпина.       — Кать, — осадила её уже сама Нина. Она сама за себя постоять может.       Даня девушкам кивнул с извинением, но, отвернувшись к Мише, только глаза закатил, мол, посмотрите на этих требовательных баб. Горшенев неопределенно пожал плечами.       — Ну, рука у тебя сильная, — пробормотал Андрей и вновь оглядел Нину. Одета она была в черную майку, рабочий синий костюм со спущенными по бокам лямками и разношенные кроссовки.       «Грудь так сразу и не заметишь, лысая, не накрашена, какой-то шрам на брови, ещё и в прикиде мужика — и как я должен понять, что она девчонка? Я б с ней не лёг», — думает смазано Князев, отхлебывая из бутылки ещё. А потом вслух ржёт над своей же мыслью, что с ней бы он не лёг, хотя уже давно «лежит» с Михой.       — Ты чего? — заинтересованно тычет Горшенев его в плечо, но Князев, обливаясь пивом, только головой машет, жмурясь губами и глазами в попытках сдержать ржач. «Ни к чему такие подробности сейчас».       — Девчонки третий раз только, не знают никого, надо знакомить, — снисходительно говорит Даня. — Да, Кать? Ты вообще-то с панк-роком знакома?       — Меня Нина второй раз привела только. Но мы смотрели «Сида и Нэнси», так что немного в курсе. Больше именно из кино узнали.       — О-о-о! «Сид и Нэнси» вообще крутая тема, да, Андрюх? Мы тоже три раза смотрели, — оживляется Миша, размахивая бутылкой водки в руках.       — Пять, — поправляет Андрей, утирая пиво с подбородка.       — Схуяли? Мы тогда три посмотрели. Или ты без меня смотрел?!       — Да на кой мне это в сотый раз самому пересматривать, ты ж прицепился. Вот два раза с пацанами у Поручика, потом ещё…       Шура это слушать был не намерен, и так почти каждый день этот цирк на Миллионке, так что переключился на девчонок:       — Это хорошо, что вы сразу на наш концерт — сегодня будет такой разъёб, все охренеют. Да, Лёх? — он толкнул рядом стоящего Горшенева, который был немногословен и больше скрывался за плечом Шуры.       — Ага, — только и кивнул Лёша, глуша бутылку пива.       — А о чём поете? — интересуется Катя. Пока что в их дуэте с Ниной она была ведущим голосом.       — А о чём хотим, о том и поём, — гордится Шура. — Тут слушать надо. Истории мы рассказываем, самые разные. И главное — это кайфовать и прикалываться. По-доброму так, как шуты.       — Шутовство, возведенное в степень. Как жизненный принцип, — хмыкнула Катя, а Нина улыбнулась, одна улавливая отсылку на недавно просмотренный ими фильм.       — А вы, ну, по чесноку только, панк-рок-то любите? — не унимался Даня.       — А чего, девчонки тяжелую музыку слушать не могут? — Нина подняла бровь.       — Да мы ж без наезда. У меня у самого Инка увлекается. Девушка моя, — с улыбкой пояснил Шура. Даня усмехнулся в кулак.       — Мы пока немного послушали, но нам понравилось. Под такое не думаешь. А тут как раз заебало это всё, хочется просто кайфануть, — пояснила за двоих Катя и улыбнулась. Легкие морщинки вокруг глаз сложились в натянутый узор усталости, а зеленая радужка и лопнувшие сосуды вокруг будто покрылись пылью. Не удержав этот невеселый порыв, она глубоко вдохнула и с выдохом переломала себя на улыбку: — черт, вот бы выпить.       — Хочешь? — Шура взял с подоконника свою ещё непочатую бутылку с пивом и добродушно предложил Кате.       — Ты виски пила, не понижай, — предупредила Нина, наблюдая за передающейся жестянкой.       — Да уже выветрилось, давно было, — Катя приняла галантно открытую Балуновым бутылку и отхлебнула пиво. Поморщилась: — ну и ссанье.       — Чем богаты, — рассмеялся Шура. — Нина, тебе надо?       — Не пью.       — Знали мы таких. Но ничего, они быстро от трезвости вылечивались, — рассмеялся Даня.       Нешуточный спор Михи и Андрюхи перешёл на новый уровень громкости, и очередной размах Мишиной руки пришёлся Шуре по плечу. Он вскинулся:       — Да аккуратней, ёпта!       — Ты мне скажи, — Миша дернул Балунова за плечо к себе, — мы месяц назад, когда ещё на Невском тусовались, ходили в прокат? Этот мне заявляет, что ходили.       — Да я откуда помню-то? Нахера вам вообще это выяснять, какая разница?       — Да в смысле какая? — возмутился Андрей вперёд Михи. — Чё он мне по ушам ездит, что я с ним это пять раз не смотрел?       — Потому что не смотрел! — упрямо повторил Горшенев.       — Клоуны, невозможно, — Шура указал глазами на Андрюху с Михой.       — А твоя Инка придёт на концерт? — спросила Катя, посмеиваясь над парнями.       — Конечно. У неё учеба была просто, — Шура посмотрел на часы на руке. — Вот через пять минут пойду на Восьмую линию её встречать. Сразу и Рябчика с работы захватим, он у нас работяга на басу. А пока разогреться надо.       К Дане подошёл Гера, ткнул его в бок и что-то шепнул на ухо. На лице Ляпина расплылась улыбка, и он толкнул Мишу в колено:       — Эй, Горшок! Хошь покурить выйти? — Даня взглядом указал на Геру и подмигнул.       — Не сейчас, — махнул на них Миша, всё ещё поглощенный спором с Андреем.       — Как хошь. Вы? — он обратился к Шуре, Лёше и девушкам.       — Нет, — покачала головой Нина.       — Не, сказал же, мне ещё на улицу идти, — покачал головой Балунов. Не хотелось, чтоб менты в округе повязали прямо перед первым концертом. И Лёшке наказал: — и ты давай не надо пока, от этого руки трястись могут, а ты на барабанах. После опробуешь.       — Да я и не хотел, — покраснел Лёша.       — Катюш? — Даня улыбнулся ей и приобнял за талию.       — Нина же сказала: мы пас пока, — она не рискнула убрать его руку, но поежилась плечами. Нина вытащила сжатые кулаки из карманов.       — Отцепись от девчонок, сказали же — не хотят, — фыркнул на Даню Балунов, закуривая сигарету.       — Вот вы нудное сборище лохов, — закатил глаза Ляпин. Они с Герой и ещё двумя малознакомыми Шуре пацанами удалились куда-то во двор. С недавних пор Сева стал следить за туалетами и наказал охранникам выгонять оттуда ширяющийся молодняк.       А заветный час наступил быстро. Только их время. Время грандиозного триумфа или позорного провала. По крайней мере, так казалось Андрею. Волнение удалось унять — этот спор с Михой оказался тем, что нужно, чтобы переключиться.       Вот сейчас они будут петь, нести слово и музыку, и весь мир должен озариться секундной тишиной прежде, чем зазвучит их песня. Но тишины не возникало — у невысокой сцены уже толпились орущие пьяные тела.       Миша что-то командовал звуковику, и не выглядел обеспокоенным, только смазано пьяным и возбужденным. Рябчик чего-то мудрил над старым комбиком, Лёшка пытался приноровиться к барабанам на новом месте, Шура орал на него за то, что мешает гитару настраивать. Андрей в спешке прописывал для всех список песен: в каком порядке что играют. Он сделал это заранее и положил в карман куртки все пять листочков, да Горшенев пока искал сигареты, выложил их ещё дома и забыл. Андрей его знатно обматерил, когда понял, да времени на ссоры уже не оставалось.       — Слышь, погнали, — Мишка подскочил к Андрею, едва не упав на пол — от алкоголя ноги не держали.       Андрей не глядя передал Горшеневу бумаги для парней, а сам стал рыться в своей тетрадке и повторять тексты, которые все из головы повылетали. Миша метнул короткий взгляд на зал, присел на карточки рядом и тряхнул Князева за плечо:       — Андрюх, — он дождался, когда Андрей поднимет на него мутный взгляд.       Закрывая их своей спиной от парней внизу, Миша сделал небольшое движение большим пальцем на плече Князева — пригладил, успокаивая. Сейчас по Андрею не особо было видно — алкоголь давал своё, но с утра он был на редкость собранным и молчаливым — Миша за эти годы успел разгадать, что Андрей так волнуется. Он произнёс:       — Круто всё будет, я тебе обещаю.       Андрей кивнул, не особо вникая в значение Мишиных слов, — в башке билось «кажется, хочу ссать». Горшенев хлопнул его по плечу, забрал готовые бумажки, раздал парням и одну скрутил себе в карман. Андрей не услышал даже, что там Миша в микрофон прокричал перед началом. Мотало пиздец. От алкоголя и треклятого страха, который не глушился.       «Написал какую-то хуйню и обманывает всех, будто гений».       «Вы че за клоуны, что на сцену выперлись про охотников да лесников петь?».       «Иди мамке своей стишки эти читай, а тут нормальные панки собрались».       «Нашёлся поэт-хуэт».       Андрею не нравилось смотреть в зал. Не хотел видеть пожирающую, дышащую горячим паром и перегаром темную массу и остервенелые, пьяные, впивающиеся в нутро огромные зрачки. Они орали Мише, ругались и толкались между собой. На секунду все их копошащиеся силуэты сложились одну огромную огненную гиену, призванную разорвать Андрея на части. Он даже поудобнее перехватил микрофон, будто этот меч мог его спасти. Князев моргнул — гиена рассыпалась.       На его счастье все эти мысли были слишком вязкими и смешными под пивом с водкой. Даже если и скажут ему «ну ты и поэт-хуэт», так он им в рифму какую-нибудь чушь и ответит, раз поэт. Главное с этой веселой волны не съезжать, а то алкоголь штука двоякая: может и донельзя самоуверенным сделать, и в самобичевание загнать. А бухой в хлам Андрей как раз балансировал меж этих двух пропастей. Благо, чаще всего его утягивал первый вариант.       Когда Миша гордо запел, Андрей посмотрел на зал. Волны людей затряслись, как в бурю, и он сделал несколько шагов назад, чтоб не снесло. Вот сейчас. Сейчас все они резко хлынут на них и раздавят, затопчут, похоронят прямо в этой душной коробке. Андрей видел, как пространство вокруг становится меньше, а люди идут и идут на него. Блестящие от алкоголя губы, летящие бутылки, безумные пустые глаза, освистывания и махач кулаками. Андрея пробила изматывающая усталость. Баскетболист накидал ему мячей в лёгкие, и в них не осталось места для воздуха. Сейчас задохнётся.       «Быстрее бы это закончилось», — мелькнуло в голове.       Андрей задержал дыхание и метнулся глазами к единственному, что могло удержать его на плаву.       Миша хватался двумя руками за микрофон и пел, болтаясь на месте на пьяных ногах. Андрей сфокусировался на звуках и понял, что Миша не спел и двух строк первой песни. Андрею же казалось, что он тонул в себе уже полконцерта. Всё же, воображение разыгралось.       Найдя точку баланса, центр композиции, Андрей от него решил строить мир. Медленно, не выпуская из вида Миши, он впускал в фокус толпу. Они рвали Горшенева взглядами. Свистели, кричали, подпевали его голосу.       Голосу, который пел его, Андреевы, строки.       Андрей резко выдохнул, переходя в безумную улыбку.       Весь, сука, Там-Там слушал Андреевы тексты Мишиным голосом под их общую музыку.       Андрей сбросил трясину с ног и шагнул по сцене. Не зная, как перемещаться, он просто позволил водке и пиву вести этот танец. И тело било дрожью драйва и безумья.       Миша нёс их песни горящим сердцем над толпой и ношей гордился до невозможности, аж улыбка с лица не сходила. Он её затоптать не даст — он в неё больше Андрея уверовал. Несёт тем, кому это, быть может, и не нужно, а он верит, что идея хороша и её полюбят. Тем, кто только в бесплатном Там-Таме ошиваться и может, а больше нигде не нужен.       Из глыбы памяти искрой воспоминание выбилось. Тот самый.       Тот самый герой, про которого мифы слагали. В далёком детстве к бабушке на чай приходил один старичок в очках и причудливые истории рассказывал. Одна из них про атланта, что сам над миром высится, а людей из любви защищает. Старичок этот ходил недолго. Обещал многое рассказать, да не успел — пропал куда-то, как изредка пропадали умные люди. Андрей запомнил лишь крохи по сравнению с теми народными сказками, что бабушка сказывала. Сейчас и вспомнилось. «Взбунтовавшийся Прометей», — отстранённо подумал Князев, завороженно глядя на Мишину спину.       Миша, повязанный с Андреем невидимой нитью, обернулся. Глаза счастливые-счастливые, что через край льётся, и Андрей этим сиянием заражается.       Никогда их музыка не звучала так громко. Это не репетиция в советской квартирке, это не запись кассеты. Это ревущие колонки и содрогающийся пол. Они на сцене. Люди их слушают. Смотрят на них. Дрожат стены, здание, Питер — весь мир. Весь мир слушает.       Миша ревел в микрофон, а его юный голос от возбуждения и выпивки порой срывался на высокий крик. Но он чувствовал себя на своём месте. Впервые в жизни он чувствовал себя на своём месте. Он пел то, что ему нравилось, и безумное количество людей — человек сто! — разделяли его страсть, свистели ему, одобряли его.       Внутри всё крутило — опьяняющий восторг, страх, водка, курево, безумье, кайф от песен, — головокружительный коктейль прорывался наружу. Так что на четвертой песне Миша не выдержал.       Едва успев отшатнуться от края сцены, на которую, как тонущие тараканы, лезли парни из первых рядов, Миша сделал витиеватые размашистые шаги вбок. Из желудка вышло всё содержимое. Звуки заглушили барабаны и гитары, только во рту и глотке остался мерзотный кислый привкус.       Миша смачно сплюнул, утёр рот ладонью и с неловким гыгыканьем вернулся на центр сцены. Даня с пацанами одобрительно заорали и засвистели «Горшок!». Незапланированный перформанс удался. Горшенев нащупал нужное место в музыке и подхватил слова. Перед следующей песней Андрей толкнул ему в руку бутылку с водой, и Миша, прополоскав рот, вновь сплюнул в то же место, которое недавно запачкал.       «Пизда нам от Гаккеля», — подумал Лёшка, из-за барабанной стойки глядя на это месиво.       А для Князева всё на свои места встало. Чего ему не хватало, о чём вообще парился? У него есть микрофон, Миша и сцена. Теперь точно знал — с Мишей вообще ничего не страшно. Миша на сцене и для сцены рождён. Мишка даже из глубокой жопы найдёт смешной выход. С Мишей этой одичалой толпы можно не бояться — она его любит. С Мишей можно просто кайфовать и во всю глотку орать то, что они оба так любят. А больше от жизни и требовать нечего — и так прекрасна.       После концерта драйв и мандраж никуда не делись. Музыка продолжала пульсировать в мозгу и в венах, так что они всей толпой поорали на следующих группах «Tequilajazzz» и «Нож для фрау Мюллер». Дальше никто из них ничего и не помнил — за выступление дали целый ящик пива. Чувствовали только на следующее утро болящей башкой и телом, что было до безумия весело. Остались прямо в Там-Таме, видно, даже охрана не смогла вытолкать их с лавочек в коридорах или же попросту пожалела в честь первого концерта.       До Миллионки добираться было бессмысленно: суббота, снова концерты, а они очухались лишь в три часа дня. Только Лёшку Миша всё равно домой отправил — тот у отца на одну ночь отпрашивался. Так и вышло, что все остальные пробухали в Там-Таме до самого понедельника и только в начале новой недели доползли до Миллионной. Спать сном измотанным, юным и счастливым.       — Андрюха. Андрюх!       — М? — прохрипел Князев сквозь сон.       — Дюха, блин.       За бок ущипнули, и Андрей со стоном приоткрыл глаза:       — Чего?       — Всё, наспался, понимаешь, да! — Миша вскочил с матраса и бешено замотал кругами по комнатке. Тут же к Князеву бросился с горящими глазами, хватая за плечи и заставляя сесть: — у нас концерт свой был! Свой концерт, ё-моё! Понимаешь, да?       Андрей улыбнулся. Сон снимало Мишиным энтузиазмом. Да и за год совместной жизни пришлось привыкнуть к тому, что посреди ночи иногда жизненно необходимо выслушать какую-нибудь Мишину телегу.       — Было охуенно, — согласился Андрей, переворачиваясь на спину и приподнимаясь на локтях.       Он на протрезвевшую от трехдневного запоя голову вдруг понял, что они с Мишей это вдвоем так и не обсудили. Было миллион разговоров с пацанами, были совместные поздравления, гулянья, крики, бухло. А разговора вдвоём не было. Даже, сука, поцелуя не было.       — … там, конечно, была лажа в некоторых моментах: Рябчик потерялся в «Мотоцикле», Лёха куда-то погнал на «Леснике»…       Андрей ухватил его за болтливую голову и прижался губами к незакрывающемуся рту.       — Ты был таким охуенным, — пробормотал в поцелуй и нагло проник языком в чужой рот. Рот, который всему миру готов был его идеи донести, на весь мир его тексты петь.       Миша гулко и влажно промычал в ответ. Содрав с Князева одеяло, он перекинул через него ногу и прижался всем телом, вминая сквозь худые матрасы в бетонный пол так, что лопатки саднило.       — Правда? — выдохнул Миша. Чуть не вырвалось: «повтори». Он жался пахом, животом, грудью сквозь футболки и рубашки.       — Конечно, — Андрей сжал его волосы — рука Миши легла между ног.       Концертное возбуждение и драйв, который так хотелось выместить друг на друге и который нужно было сдерживать целых три дня. Нахлынуло заново, как будто только что со сцены сошли.       Миша отполз назад — скинул с себя всю одежду. Андрей избавился от водолазки, но отвлекся. Питерская белая ночь была хорошим художником. Уложила светотень на Мишу так, что не оторваться от глубины силуэта. Увидеть искрящиеся глаза под тенью взлохмаченной челки, коснуться бликующей нижней губы. Ощутить волнующийся кадык, проникнуть в легкую тьму правой ключицы.       В предвкушении Миша левым клыком прикусил свою нижнюю губу («блять» — простонал Андрей в мыслях), стянул с Князева джинсы вместе с трусами. Возвращаясь, Миша нежно провёл ладонью от голени и к бедру, отчего Андрей сжал ягодицы и едва не дернулся вперед. Огладил Мишины плечи, придвигая к себе.       — Сегодня не хочу просто дрочить, — Андрей говорил шепотом, чтобы их не услышали за стенкой.       Они попробовали полноценный секс уже давно, просто в большинстве случаев было лень: это надо готовиться, растягивать, делать всё медленно, — а они музыканты с амбициями в квартире с двумя другими пацанами, у них времени и возможностей не так много. Куда проще, быстрее и дешевле руками.       — Ты? — хрипло спросил Миша, шаря ладонью под матрасом и доставая вазелин и последний оставшийся презерватив. Внутри у него сжалось от предвкушения.       — Мне лень, — Андрей откинулся на тонкую подушку и потянулся, как бы случайно сгибая ноги в коленях по бокам от Миши. Он прилично так выдохся за последние дни и даже сон не помог.       — Ленивая жопа, — огрызнулся с тихим смехом Миша.       — Зато в твоём распоряжении.       Миша щедро макнул пальцы в вазелин, приставил ко входу Андрея и медленно стал проникать внутрь. Поднялся выше и подразнил Андрея: едва прикоснулся своими губами к его губам. То приближаясь, то отдаляясь, не давал поцеловать. Приоткрытые губы Андрея растянулись в улыбке.       Миша мог быть таким. Миша больше не стесняющийся себя мальчишка. Миша с каждым их разом брал на себя все больше инициативы. Миша не краснел, Миша мог играть и дразнить. Миша открывался. С Андреем Миша не боялся быть страстным. Сексуальным. Возбуждающим. Собой.       Но в чем-то он всё же оставался Мишкой. Андрей лукаво улыбнулся и обхватил рукой Мишин член и чуть сжал у основания. Миша упал на его губы и заглушенно промычал, сдаваясь. Андрей прихватил его за волосы, отстраняя и стал целовать горячую кожу под подбородком, пока Миша осторожно толкался внутри.       Миша добавил второй палец. Андрей прекратил ласки и выдохнул. Попросил, чуть разгибая ноги:       — Тише-е.       Миша с извинением ткнулся губами ему в висок, надавливая осторожнее. Андрей прижался ближе.       — Тебе понравилось? Концерт? — прошипел Миша, чувствуя дрожь в своём члене от заглушенного стона Андрея и его движения на пальцах.       — Конечно.       — Даже когда я блеванул? — тихо хохотнул Миша, носом тыкаясь в висок.       — Хуевый ты какой-то романтик, — прыснул смехом Андрей. До боли закусил губу: от напряжения живота слишком отчетливо почувствовал Мишу внутри и мышцы отдались болью. «Надо почаще пробовать снизу», — подумал где-то вдалеке. Собрав мечущиеся мысли, он выдохнул и прошептал: — ты такой, что все были в восторге даже от этого.       Миша прикрыл глаза. Ближе, чем сейчас, они быть уже не могут. Всё же спросил:       — Ты тоже? — «был в восторге?» не договорил, но Андрей понял.       — Догадайся, блин, — Андрей двинул бёдрами, требуя глубже и больше, и сжал пальцами Мишины волосы.       Миша усмехнулся довольно и добавил третий палец.       — Только они тебе микрофон слабо выкрутили, хер услышишь.       — Я сам-м-м, — Андрей дёрнулся бёдрами: Миша присогнул пальцы внутри, задевая новые участки, раскрывая его сильнее, — сам попросил.       — Зачем? — Миша отстранился и удивленно посмотрел на него. Хорошо хоть пальцы не вынул, иначе бы Андрей потерял все точки опоры.       — Ты поёшь лучше. Сейчас об этом поговорим? — Андрей обвел влажным языком раскрытые и раскрасневшиеся губы.       Миша сглотнул нервно и сухо. «Пиздец, какой же Андрюха». С этими растрепанными волосами, пошлыми губами, усмехающимся голубым взглядом, красными щеками и ушами. Когда из дополнительного на нём только сережка, тонкая цепочка на шее и Мишины пальцы внутри.       Миша дернулся вперед, впился губами в губы. Вытащил пальцы, зашуршал упаковкой с презервативом, приставил горячую головку к анусу. Андрей одну руку переместил ему на торс и слегка подтолкнул: двигайся.       Миша вошёл с громким и облегченным выдохом. Ещё один минус такого секса: пока одного растягиваешь, сам уже от его вида кончить готов. Миша влажно ласкал чужой рот. Сталкивал мокрые языки и покусанные губы. Выдыхал резко, приглушенно. Андрей горел под ним, дышал часто, вбирая больше, пока ноги разъезжались шире. Его член терся между их гудящими животами, заставлял выгибаться, чтоб прижаться ближе.       Поцелуй и после крепко сцепленные зубы не помогли, когда Миша нашел идеальный угол и глубину. Андрей застонал.       — Тише! — Миша рванулся рукой и крепко зажал его рот. Андрей с силой дернул головой, скидывая Мишину ладонь, а после прожег раздраженным взглядом. Ещё бы он ему рот затыкал.       Не прекращая двигаться внутри — слишком охуенно, Горшенев с извинением пояснил:       — Пацаны услышат.       — Знаю я, — прошипел Андрей в ответ и облизнулся.       Больше он не стонал, плотно сжимал губы и выдыхал лишь носом. Но мечущийся Мишин ритм, его сильные поцелуи в шею и большая горячая рука, которой он принялся ласкать член Андрея, не могли не довести.       Андрей сжал его волосы, плотно уткнулся губами куда-то в шею, чтобы не произнести ни звука, и задергался под Мишиной рукой и с членом внутри.       Миша тут же вышел из Андрея, попытался стянуть презерватив одной рукой, с матами привстал и снял уже двумя. Андрей поднялся выше, схватил Мишу за шею и наклонил обратно к себе. Обхватил его член ладонью, впиваясь губами в губы, и успел сделать лишь одно движение прежде, чем Миша со стоном прикусил ему губу и член в руке запульсировал. У Миши задрожали локти, и он упал на Андрея, прижался плечами, грудью, чуть оттопыривая таз, чтобы было пространство для финальных движений руки.       Мимолётными поцелуями Андрей нарисовал на изможденном Мишином лице улыбку. Они привычно уместились вдвоем на узком матрасе — сил придвигать второй не было. Миша ткнулся лбом Андрею в подбородок, укладываясь на голом плече, облизнул губы. Андрей взял дыхание под контроль и стал вдыхать редко и глубоко, так что и Мише пришлось утихомиривать свою часто вздымающуюся грудь. Ему нравилась гармония дыханий, когда они лежат вместе. Вдохнули-выдохнули одинаково: словно два инструмента сыграли вместе чисто и синхронно.       Андрей с расслабленной улыбкой лениво выбирал в голове фразу для разговора. «Никогда ещё не видел тебя таким» или же «ты опять был охуенным». Сегодня был какой-то новый уровень страстности, и Андрей был в восторге. Единственный неприятный момент с этой ладонью на губах — Андрей даже до конца не понял, отчего так разозлился в моменте, ведь сам пацанов разбудить боялся, — но всё остальное было крышесносно. Миша был крышесносным. Не робким, а жаждущим и страстным. Обычно он разогревался только под конец, а тут с самого начала.       Миша рассмеялся и Андрей удивленно вскинул бровь:       — Ты чего?       — Да чего-чего. Я гулять хотел, — едва управляясь с остатками смеха, выдавил Мишка. — Скучно было спать, не мог больше. А пошли сейчас?       — Гулять?       — Да. Невозможно, блин, сидеть, меня всё ещё колбасит, — Миша вскочил на ноги и потянул Андрея за руку, чтоб тоже не залеживался.       Андрей перевёл взгляд с воодушевленного, растрепанного и обнаженного Мишки на ночь за окном и обратно. С надеждой спросил:       — Может, я лучше с натуры тебя порисую, а?       — Пошли-и-и, блин. Потом порисуешь, — Миша утерся брошенным в углу полотенцем.       Пришлось вставать, умываться и одеваться. Когда Миша собирался уже выйти в коридор, Андрей остановился и предложил:       — А через окно давай? — он с дурашливой улыбкой посмотрел на Горшенева.       Миша хохотнул в ответ. За это нельзя было не влюбиться в Князева. Даже если он ему предложит какую-нибудь дичь вроде «пошли шататься по Питеру в два часа ночи», Андрей не только не осудит, а поддержит и своей изюминки добавит. Чтоб веселей и интересней.       — Погнали.       Андрей распахнул окно и перемахнул через стол, убрав с него кипу Мишиных книжек. Он сел на подоконник и легко спрыгнул с невысокого второго этажа на тротуар набережной. Удобно — Нева прямо под окном.       Миша наверху затормозил.       — Ты развернись и ноги свесь, а потом и прыгай. Я тут подхвачу, — попытался Андрей смягчить Мишин страх высоты.       — Да сам я, отойди лучше, — нахмурившись, прикрикнул на него Горшенев. Как обычно: злился, потому что побаивался. Сейчас не то, чтобы страшно — он уже прыгал с такой высоты, просто от легкого адреналина потряхивало.       — Ладно-ладно, летун, — Андрей отшагнул немного назад.       Горшенев сел на окно, развернулся, сполз аккуратно вниз, чтобы повиснуть на руках и убрать из высоты падения хотя бы свой рост. Крикнул назад:       — Ну ты ловишь, блин?       — Да, конечно, — Князев скрыл смешок и вновь шагнул ближе. Сколько бы Миша не кочевряжился, а его тыл Андрей всегда прикрывал.       Горшенев отпустил руки и со шлепком приземлился подошвами кед на тротуар. По инерции качнуло назад, но Андрей подхватил его под руки — поймал.       В ту ночь и утро все улицы центрального Петербурга слушали горячие обсуждения про один небольшой закуток на Васильевском острове, где произошло нечто важное.       Этим же днём написали письмо Саньке Щиголеву, мол, гляди, пока ты в армейке, мы тут клубы собираем, так что возвращайся скорей, чтоб вместе! Строчили письмо всем дружным скопом, да ещё и задачку Сане дали: пусть угадает, что и кто писал. Поручик почерк у друзей знал слишком хорошо, чтобы не понять. Андрей, правда, очень хорошо под Мишин почерк маскировался, но его выдала фраза: «Правда похмелье после концерта не очень: то лапы ломит, то хвост отваливается». Саня это письмо часто перечитывал перед сном и представлял, как круто на сцене с друзьями ощущается.

Июль ‘93

      Андрей частенько любовался Невой, пока работал над песнями. Стол удачно разместился напротив окна, и если распахнуть старые рамы, то можно наслаждаться лёгким гудением тонкой набережной и реки.       Заскрипела входная дверь, и Князев вздохнул. В груди появилась раздражающая тяжесть. Текст он ещё не закончил, а побыть одному больше не удастся.       — Здорова, — Миша громко распахнул дверь в комнату, заметив Андрея за столом, стушевался и тише произнес: — а, блин, ты ещё того.       — Ага, — Андрей не сразу отвлёкся от тетради. А когда отвлекся, удивленно присвистнул: — ты что, в армию собрался?       — Да заколебали эти патлы, — Миша провел рукой по короткостриженной макушке, почесал. — Пацаны подсобили.       С отросшими волосами на Миллионке действительно было трудно. Ладно в душ можно под холодную воду, а вот кастрюлю кипятить, чтоб голову нормально помыть, уже другое дело. Всё вечно грязнится и чешется. Проще уж под единичку.       — Ну спасибо, что не лысый, — невесело хмыкнул Князев. Скины в последнее время стали жестче и уже нешуточно цеплялись ко всем, кто не подходил под их типаж правильного человека. Типаж же этот постоянно менялся. Заинтересованный в новых ощущениях, Андрей тут же сказал: — дай потрогать.       Князев протянул руку, и Миша послушно подошёл и наклонился, уперевшись руками в стол. Андрей положил ладонь на голову, но вместо привычных жестковатых отросших волос, которые было так охуенно сжимать во время секса и поцелуев, почувствовал лишь колючий ёжик. Андрей сделал несколько массажных движений, тщательнее пробуя новую прическу на ощупь. Миша толкнулся в руку, словно кот, и улыбнулся:       — Что, не нравится?       Андрей сомнительно улыбнулся в ответ:       — Отрастут. — Сделал привычное движение, каким обычно трепал Мишку по волосам, и мягко оттолкнул: — всё, отстань, мне текст надо доделать.       — Погоди-погоди, ты самого главного не заценил. Даже не заметил, блин! — возмущенно воскликнул Миша. Он отшагнул назад и гордо упёр руки в бока, выставляя ногу вперед: — зацени, чё Гера подогнал.       Андрей опустил взгляд со стриженной головы ниже. Миша красовался кожаными штанами. Шурша от его движений, они борились по всей длине и оттопыривались от талии даже с заправленной внутрь футболкой и кофтой.       — Они ж велики тебе — выпадешь, — усмехнулся Андрей. — Не дорос ещё до кожи.       — Ниче не велики! В самый раз, — обиженно буркнул Миша.       — А ты «во всеоружии» ходишь, я смотрю, — Андрей лукаво улыбнулся и взглядом указал на оттопыренную ткань кожаных штанов в области паха.       — А, — Миша опустил взгляд и рассмеялся. После пояснил: — Да дыхалка это. Хочешь?       Миша вытащил из кармана черный цилиндр от плёнки, открыл крышку и поднес Андрею. Внутри была натолкана какая-то пахучая коричневая вата. Не очень сильная штука, но последствия непредвиденные из-за того, что пропитать её могут чем угодно.       — Что даёт? — поинтересовался Князев.       — Да голову кружит и прикольно, — Миша поднёс к своему носу и вдохнул. Андрей положил свою ладонь поверх его и поднёс к своему лицу. Резкая химоза дала в носоглотку и в висках засвербило.       — Я лучше позже, сначала тут разберусь, — подернув носом, Князев кивнул на тетрадку и отодвинул руку Горшенева.       Миша пожал плечами, вдохнул ещё и шагнул к большой сумке в углу комнаты. Он принялся по-хозяйски рыться в вещах Андрея, которые тот взял из дома.       — А у тебя подтяжки есть для штанов? — вернулся Горшенев к старому.       — Не, не планировал на светские вечера ходить. Из дома потом могу тебе захватить, — Андрея это всё только рассмешило. Ну какие Мише кожаные штаны? Вываливается из них, как выпускник из огромного отцовского костюма. Не по плечам ноша.       Миша удрученно бухнулся на матрас в углу комнаты, а Князев вновь взялся за ручку и вернулся к тексту.       — Андрюх, а иди сюда, — позвал Миша, которому уже через две минуты стало скучно.       — Я пишу, — упрямо ответил Андрей.       — Пиши тут, — Миша похлопал по матрасу рядом с собой.       — Да ты отвлекать будешь, я ж тебя знаю.       — Да честно не буду, — пообещал Мишка. Они с Андреем уже дня три не обнимались нормально — Андрей маялся над текстами, Миша веселился в Там-Таме. Скучалось.       Андрей остановился писать, постучал задумчиво ручкой по столу. Придумывать вместе, дополнять, править — оно с Мишкой хорошо. Но вот этот поэтический момент, когда он рассказ в стихотворение превращает, требует невмешательства и тишины. Ему не особо нравилось, когда кто-то наблюдал за его творческими потугами и случавшимися тупняками. Сбивался настрой.       Но и Миша в последнее время чуть реже бывал в мягком настроении. Не хотелось упускать момент. Андрей обернулся, посмотрел на Мишку, сидящего на матрасе и смотрящего на него этим своим взглядом. Вот как сведет брови жалобно, так и не откажешь.       — Ладно. Только не комментируй, — предупредил Андрей с напускной суровостью. Миша тут же в улыбке расплылся.       Андрей взял ручку, тетрадку и дощечку — подкладывал под тетрадь, когда писал лежа. Он уже по привычки сел у Миши между ног и удобно облокотился спиной ему на широкую грудь. Подтянул к себе ноги, чтобы на колени положить дощечку с тетрадкой, и продолжил. Готовый рассказ уже как неделю жил на предыдущих страницах, и Миша его даже читал. Мише он понравился, вот Андрей и решил его в стихотворение.       — Что пишешь?       — Миха!       — Ла-адно, — Мишины руки обвили вокруг талии, и Андрей удобнее улёгся затылком на его плече.       Он постарался не думать о том, как Мишины глаза бегают по незнакомым строчкам, а в голове уже зреют комментарии. У Андрея только настрой появился, так рифма легко складывалась, сейчас нельзя отвлекаться на правки. Пока всё произведение не готово, мучить себя одной строчкой — дело гиблое и нудное. К тому же, всё равно потом под Мишину музыку текст перелопачивать и сотню исправлений делать под руководством всех остальных парней.       Прежде, чем продолжить, Андрей заново пробежался глазами по тексту. «На Миху чем-то похоже. Тоже, блин, подстригся да вырядился в то, что велико, чтоб крутым считали», — мелькнуло в мыслях, но Андрей тут же переключился на творческий лад. Его Мишка пусть внешне и меняется, а в душе всё тем же добрым и задумчивым чудом остаётся, — это неизменная данность.       Миша потерся щекой о висок Андрея и с интересом следил, как прямо при нём Андрей превращает прозу в поэзию, как воду в вино. Насыщает новыми эмоциями, энергетикой, так, что слова сами с языка начинают соскальзывать. Рассказ начнёшь читать — его бросить легко, а вот если стихотворение или песня какая увлекла — это уже из башки не вынешь, будет весь день вертеться. «Как-то незнакомец на базар пришел, К самой первой лавке подошел: «Эй, продавец, ну-ка думай быстрей, Какую одежду мне выбрать в лавке твоей. Я хочу, чтоб видя облик мой, Все меня обходили стороной, Чтобы сразу понимали, кто я в душе такой».       По первым строчкам Миша понял, по какому рассказу пишет Андрей. Он, кажется, все Княжеские истории помнил. Миша уже тут же беззвучно начал пробовать Андрюшины слова на вкус и звучность: как будет петься. Андрей, не прекращая писать, тут же ощутимо ткнулся ему виском в челюсть. Горшенев понял: «Мешаешь». Миша двинул ушибленной челюстью, чуть не пошутил «щас бы мне опять зубы выбил», но со вздохом улегся Андрею на плечо и принял роль спокойного наблюдателя.       Андрей был удивлен и выдержкой Миши, и тем, как безболезненно и легко было впускать его во все этапы такого личного творчества. Теперь Миша окончательно был везде: зарождение идеи, её раскрутка, написание рассказа, превращение его в стихотворение, правки, вычитка, правки. Проник везде, под предлогом объятий залез своими огромными ручищами и вплёлся в Андреево творчество неразрывно. И писать с Мишей было тепло и уютно. Вместо шума улицы — тихое синхронное Мишино дыхание над ухом, вместо плеска Невы — Мишино сердцебиение под ребрами, вместо напряженных плеч — Мишины руки.       Уже через полчаса Андрей вывел последние строки: «Но когда снял он шапку, с ним случилась беда — Вместе с шапкой снялась и его голова».       Он ещё раз пробежался по строчкам. В целом готов набросок. Интересная история выходила, поучительная и с чёрным юмором. «Назвался злодеем — получишь по заслугам. Даже если и захочешь образ снять — а уже всё, сросся. Теперь только вместе с головой».       Андрей уже даже спиной почувствовал, как Миша внутренне заёрзал, не в силах больше молчать. Усмехнулся:       — Ну говори уже, говори.       — Вот тут косая рифма какая-то, — Миша ткнул пальцем в одну из первых строк. Андрей перечитал, мысленно согласился и поставил галочку рядом со строчкой. Надо будет поправить. Затем Миша указал на монолог торговца шапкой: — а это я вообще не прочитаю, набухтил тут, ё-моё, хрен выговоришь. А, или погоди… Это по ролям можно, да? Ты можешь тогда спеть куплетик этот. Офигенно будет, а?       Андрей довольно улыбнулся, когда Миша понял его задумку. Два голоса тут будут хорошо.       — Ты музыку сначала напиши, потом уже выделывайся, — со смешком ответил Андрей.       — Напишу-напишу. Тут хочется написать, понимаешь, да?       Андрей прикусил щеку, чтоб уж сильно не разулыбаться: Мишке песня понравилась. Да, поправить надо, но главное что общее впечатление в точку попало.       — Вот будет круто в Там-Таме её по ролям спеть! Прикинь, никто там по ролям не поёт, мы одни будем, а? — Миша довольно улыбнулся и хотел было тыкнуть в следующий момент, где ему фраза не нравилась, но ему помешала рука Князева.       Андрей чуть наклонил голову и нервно сжал серёжку на ухе, протягивая размытое «угу». Миша решил пока оставить критику и бережно убрал руку с уже покрасневшего уха Андрея. Оно вообще у него раздражалось и краснело очень быстро: Князев в последнее время вновь принялся частенько тягать, как в самом начале их отношений. Как будто вновь о чем-то переживал.       Сам Андрей не обратил внимания на это действие и уже гонял в мыслях, как заменить фразу, которая Горшеневу в первом куплете не приглянулась. А оттого вздрогнул, когда Миша нежно коснулся его уха губами.       — Хорошо вышло, Андрюх, — пробормотал Миша в самую душу своим глухим шепотом. У Андрея кадык подскочил и упал, таща за собой ворох мурашек.       Мишин голос ему с самого знакомства понравился. Как услышал этот гогочущий смех и первое одобрительное «во у тебя круто выходит» на свои комиксы. И песню эту тупую «Спид! Дотрахались!». Херня-херней, но голос. Разный, глубокий, трогающий. Идеальный такой. Самое то Андрею на ухо шептать.       Миша даже брови удивленно вскинул от того, как у Андрея от поцелуя сбилось их общее дыхание. Миша на пробу коснулся покрасневшего уха ещё раз, обжигая чувствительную кожу сухими губами. Вспомнил, как Андрей рассказывал, что в детстве его Чебурашкой и Лопоухим звали за слишком большие и оттопыренные уши. А Мише казалось, что они в самый раз. Целовать ведь удобнее. Да и Мише палец в рот не клади, дай что-нибудь рассказать, для этого уши побольше нужны.       Андрей аккуратно подвигал головой: потерся ухом о Мишины губы.       «Нравится», — с удовольствием зажегся Миша, обещая себе целовать здесь чаще. До этого он почему-то игнорировал все части тела, кроме губ, шеи и члена. А по совершенной случайности сейчас выяснилось, что приятно могло быть не только там. Миша поудобнее перехватил Андрея за талию и медленными поцелуями стал обхаживать ухо и кожу вокруг него.       Андрей прикрыл глаза с нежной улыбкой на губах и отложил тетрадь, полностью расслабляясь в Мишиных руках. Он задрал одну руку и хотел было сжать пальцы на волосах Горшенева, но получилось лишь провести подушечками по стриженой голове.       Миша целовал, терся носом, водил языком, прихватывал губами мочку, игрался с сережкой — разнеживал до невозможности.       — У тебя что, уже встал? — ухнуло смешком Князеву в ухо.       — А ты проверь, — усмехнулся Андрей, переплетая свои пальцы с пальцами Миши у себя на животе. Другой рукой нежно поглаживал по затылку.       Так и случилось, что неосознанно нащупали чувствительные и хрупкие места друг друга. Постоянно так случалось, что в юношеской слепоте и влюбленности касались самого важного, что сами про себя не знали. Откупоривали забродившую от жестокой реальности детскую нежность, запрятанную на чердаке сердца.

Ноябрь ‘93

      Андрей стоял на остановке и ждал Лёшку, а в башке вертелось одно. Бумага из военкомата. Так, дескать, Андрей Сергеевич Князев, 06.02.1973 года рождения, получите её 20.11.1993 и пожалуйте на медкомиссию, а дальше решим, годны ли ваши руки-ноги Родину защищать.       «Осталось ли что от Родины-то?» — задал риторический вопрос сам себе Андрей, пока глядел, как бабушка у остановки, разложив клетчатую сумку и маленький стульчик, пыталась наскрести себе копеек на продаже вялой петрушки.       «Медкомиссия — ещё не призыв, верно? Ещё, может, и не годен. Да и не заберут, может. Кому я там сдался?». Паниковать действительно было ещё рано. Подумаешь, что у Андрея уже добрая половина знакомых на нарах отлёживается. 20 лет — достаточный возраст, чтобы взять в руки автомат, ведь так? Спасибо, что не в 18 забрали. Ещё успел и с Мишкой, и на сцене.       От мыслей пришедший Лёша не избавил, но отвлёк. Что-что, а со старшим братом у него чувство юмора схоже, так что и с Лёхой тоже поприкалываться можно. Мелкий ещё, конечно, да ничего. Князев сегодня ехал на репетицию из Купчино — со своего одного честно отвоёванного дня в неделю, когда жил он не с Михой, а дома. Там-то и попался мужику в погонах.       Лёшка ехал с Ржевки на репетицию, вот и решили с Андреем встретиться на остановке, чтоб веселее идти. Рябчик задержится, но тоже скоро подтянется. Он в последнее время что-то уж очень активно крутит в отцовском бизнесе и вечно занятой. Ему нужно, чтобы если репетиция с трех до семи запланирована, то к трём уже все и всё были готовы, в три ровно начали и в семь ровно закончили. А потому очень злился в первый час. Князев это время называл «творческим разгоном» — они лишь перешучивались, настраивали инструменты и больше гоняли балду. А потом уже задерживались часов до девяти с репетицией.       «Не буду пока Михе говорить про приказ. Ещё ничего не решено, а он бучу поднимет. Если не заберут — то пустые разговоры только, если заберут — то там и поговорим», — решил Андрей, пока они с Лёшей поднимались на второй этаж.       — А вы вообще бандюков не боитесь? — спросил Лёша и указал взглядом на деревянную дверь.       Она была приоткрыта.       — Забыли, наверно, — пожал плечами Андрей. — Да у нас и брать-то нечего.       — А инструменты? — Лёха покачал головой: — беспечные.       «И всё ж с Мишей они разные, этот реально больше в отца», — отметил Князев. Хотя и в Мише порой замечал что-то… Юрий Михайловское. Не понимал пока, что именно, а чувствовал.       Зашли внутрь и чуть не поскользнулись — подошвы ботинок проехались по размазанной слякоти. Пара человек столько явно не нанесёт. В углу коридора покоилась груда курток, а из соседней комнаты тянулся лёгкий дымок.       — Да опять, что ли, — пробормотал Андрей и быстро направился в их с Мишей комнату.       По пути заглянул во все остальные помещения. Везде спали, храпели, дымили и пили тучные тела парней и девчонок.       — Ничего себе тут отрыв был, — вскинул бровями Лёшка и последовал за Князевым.       Андрей остановился на пороге комнаты и что-то пробормотал себе под нос. На Мишином матрасе какой-то парень, кажется, спал, отвернувшись к стене. Даня Ляпин, забравшись на Андреев матрас прямо в слякотных ботинках, сидел в позе лотоса и упирался взглядом в потолок. Говорил откуда-то изнутри, словно и не он слова произносил, а какой-то обиженный ребёнок изнутри:       — Пойми, ты если сам не возьмёшь — тебе в этом мире никто ничего не даст. Вообще никто никому ничего… просто так не бывает.       На столе Андрея сидел Гера и водил ватными пальцами по струнам бас-гитары Рябчика. Вверх-вниз, без какого-либо ритмического рисунка. Правда, он забыл подключить инструмент к комбику, так что в комнате едва были слышны его потуги. Ещё трое незнакомых Лёше парней сидели у стен и курили так, что вся комната провоняла травой. В углу, где был как раз Андрюхин выпуклый замок нарисован, стояла полуразвалившаяся коробка. А из неё торчали длинные ноги в кожаных брюках и чёрных гадах.       — Здорова, — Андрей окинул всю эту котовасию и усмехнулся — пацаны умели веселиться. Но почему, сука, в их квартире? Андрей был не против, но не третий раз за неделю.       Князев зашагал к коробке — эти ноги он из тысячи узнает — и с силой шлёпнул по худой голени. Миша перевел пустующий взгляд на Андрюху, но его, кажется, так и не увидел. Смотрел куда-то или в себя, или в пустоту.       — Гаврюх, подъём, — Андрей ещё раз хлопнул его по ноге.       Грязь с ботинок на задранных ногах капала Мише на кофту. Мешанина из снега, пыли и земли расплывалась влажными пятнами, но он не замечал. Горшенев только сейчас поймал Андрея в фокус расширенных зрачков и сощурился так, словно он был солнцем, а Миша без солнечных очков.       — Андрюха-а. Ты знал, что музыка — она, на самом деле, вот тут, — он ткнул себе куда-то в солнечное сплетение и бешено поглядел на Андрея. — Во-от тут всё. И дом. Мы нашли с пацанами. У меня есть дом, — Миша засмеялся и пощупал стены коробки. Сам удивился ощущению картона под пальцами, посмотрел на них. Произнес задумчиво: — синяя…       — От алкоголя так не вставляет, — сказал Лёша и посмотрел на Андрея. — Нет же?       — Не вставляет, — согласился Князев.       Он взял Мишу за локоть и потянул наверх. Леша подсобил с другой стороны, и вдвоём им удалось поставить шатающегося Миху на ноги. Андрей кивнул Горшеневым, чтоб шли из комнаты. Сам подошёл к Гере и забрал бас. Не дай бог, чтоб Рябчик увидел, как к его басу притрагиваются. Он и так от этих добродушно-увеселительных посиделок, которые в последнее время зачастили, был не в восторге, а тут ещё и его инструмент трогают. Взбесится.       Гера хотел было воспротивиться, да Андрей одним легким толчком усадил его обратно на стол. Завалившись назад, парень сбил со стола жестянки из-под пива, шприцы, окурки сигарет и пустые блистеры.       За свои самые ценные вещи Князев тоже переживал. Он наклонился и дёрнул ящик. Закрыт. Значит, всё в целости. Он уже после первых таких собраний приделал на ящик замок. Туда складывал все свои тетради да бумаги — не хотелось, чтобы кто-то из этой Там-Тамовской братии прочитал, прожёг сигаретой или залил водярой.       Андрей вышел в коридор, где Лёша сунул в руки Миши стакан с водой из-под крана.       — Миха, — Андрей взял его за плечо и потряс, чтоб застывший взгляд переместился на него: — хули опять у нас на хате?       Мишина башка долго улавливала смысл его слов. Но вскоре он удивительно четко ответил:       — Им идти некуда. Они — как я.       Андрей тяжело вздохнул и отпустил его плечо.       — А н-нам сейчас где репетировать? — спросил Лёша.       — Куда ему репетировать, он в космосе, — кивнул на Миху Андрей, который уже видел Горшенева в таком состоянии.       — Да могу я всё, чего вы. Парни… не помешают.       В дверь застучали. Князев указал на неё взглядом и пошел открывать, попутно бросив:       — Зато вон Рябчик тебе сейчас помешает, — пообещал он Михе и уже себе под нос пробубнил: — вот до послезавтра не могли потерпеть? Нахер чуть ли не каждый день-то?       Андрей подумал о том, что у Рябчика есть ключи, только в тот момент, когда уже отпирал замок.       — Здорова, э-э-э, Антон. Катя здесь? — спросила девушка с порога.       «Нина», — вспомнил Андрей по характерной лысой голове, крепкому телосложению и рабочему костюму. С ней они виделись часто, но, видно, Князев так мало болтал в Там-Тамовском обществе, что Нина даже не смогла запомнить его имени.       — Могу, конечно, для тебя быть Антоном, но вообще-то я Андрей, — усмехнулся Князев. — Если ты марафонить, то уже опоздала.       — Катя здесь? — вновь спросила Нина, проигнорировав его замечание. — Ну, Веди?       Из-за рыжих волос и зеленых глаз Катю в Там-Таме окрестили Ведьмочкой, а после сократили до ласковой Веди. Там-Там, кажется, всех своих детей нарекал по-свойски.       — Без понятия, можешь глянуть, — Андрей уступил ей дорогу. Когда Нина уже заглянула в первую комнату, он с издевкой напутствовал: — да, заходи в сапогах прям, нам тут уже без разницы, какого сорта говно.       Нина быстро прошлась по всем комнатам, даже Эдика Старкова да Даню Ляпина за грудки тряхнула с вопросами, но в ответ получила лишь невнятное бормотание. Только сейчас Андрей заметил, что действовала Нина одной рукой, а вторая была под курткой. Видимо, в гипсе. «Упала, или какой-то отморозок посмел девчонку избить?» — подумал Андрей, но вмешиваться не стал. Не так близки.       Нина вернулась в коридор. Она нервно пожевала верхнюю губу и взглянула на старшего Горшенева с последней надеждой:       — Мих, ты Катю не видел? Она в Там собиралась, а охрана мне сказала, что все тут.       — Веди? Не было её в клубе, вроде, — Миша, кажется, немного пришёл в себя. Взгляд тыкался в случайные места, а на губах то и дело дергалась усмешка, но соображал он уже более-менее.       — Сука. Пиздец! — Нина отвернулась от них рывком и со всей дури зарядила носком кроссовка по стоящей на полу бутылке коньяка. Громким звоном она разлетелась о стену и прыснула на бетон пятном влаги. В соседних комнатах раздраженно замычали несколько голосов.       — Эу! Успокойся ты, чего устроила, — прикрикнул на неё Андрей.       — Просила же её… зачем, — Нина бессильно закрыла лицо рукой, растёрла с силой, чтоб приструнить лишние эмоции, заколоть дерущую изнутри ненависть. Провела ладонью по лысой голове.       — Нормально всё? — с осторожностью спросил Андрей.       Нина шагнула вперед. Ухватилась за стену — мир шатался. Приговаривала то ли мантрой, ли молитвой: «пиздец». Она съехала на пол, нашарила единственной рабочей рукой на полу полупустую бутылку от водки «Чёрная смерть» и, пока не передумала, сделала несколько быстрых глотков.       — Нин, ты чего? — даже полуживого Мишу это отрезвило.       Слова Нины о том, что она не пьёт, не были понтом. Миха за все полгода ни разу не видел, чтобы она сделала хотя бы глоток алкоголя.       — Отвалите, — после громкого кашля на глазах Нины проступили слёзы от водки, разжигающей язык и глотку. Уже себе пробормотала бессвязно, мотая головой: — не надо было. Он же… я… Катя.       И обычно суровое выражение её лица вдруг стало беспомощным. Как будто ребёнок впервые понял, что не всех злодеев можно победить и не все герои хотят спасать мир. Она зажмурилась, гулко сглотнула. Уже спокойней посмотрела на стоящих в оцепенении парней:       — Можно? Здесь побуду?       Миша кивнул первым и спросил:       — Что случилось-то, блин?       — Неважно. Уже… уже неважно, — Нина улыбнулась. Губы затряслись, и ей пришлось вновь приложится к горлышку «Чёрной смерти». По-другому с этим миром не справиться. По-другому не смириться с тем, что он с людьми делает.

Декабрь ‘93

      Не сработала его удача, обломался. «Распишитесь, что согласны потерять полтора года жизни. Недовольны? Скажите спасибо, что не на флот — все три годика бы от морской болезни крючились».       У них концерт, а у Андрея в башке только армия. Кажется, ну, подумаешь — потерпи ты полтора года. А как он эти полтора без песен, музыки и Мишки? Так уже сроднился со всем этим, что без этого, как без одного лёгкого жить.       Не будет ленивого утреннего поцелуя. Когда друг к другу через сонливость и грязные полы с одного матраса на другой перебираются. Не будет многочасовых споров о том, какое слово круче звучит в тексте песни. И отвлекать Князева никто не будет по причине, что вычитал что-то в книжке и теперь обязательно нужно рассказать. И макаронинами за завтраком, обедом и ужином не в кого будет стрелять.       «Пока здесь — надо оторваться по-полной. Накутить на полгода вперёд хотя бы, а там, может, и отпустят. Шурка, вон, всего несколько месяцев в казармах маялся», — настраивал себя Андрей и глушил очередную бутылку пива прямо в метро. Он уже не помнил, какая она была по счету и сколько рюмок самогонки было перед ней. Организм молодой — выдержит. А вот свободная душа полтора года заточения — нет.       Андрей потянул на себя тяжелую дверь Там-Тама и ввалился в клуб. Тело мазало по стенам, а ноги подскальзывались на разбросанных шприцах. Князев добрался до гримёрки, но пацаны уже ушли на сцену. Пришлось скидывать зимнюю куртку, наспех опрокидывать в себя самогон из фляжки и ползти на второй этаж.       — Князь? — раздался откуда-то гогочущий смех. Андрей радушно улыбнулся, даже не зная кому, и оглянулся. Зеленый ирокез Павлик всё таскался на их концерты да всем трепал, что именно он-то Миху с Шурой сюда и привёл. За что нередко получал втык от Геры. — Помочь?       Павлик закинул его руку себе на плечо, и, держась за парня и стену, Андрею удалось одолеть лестницу.       — Правду говорят, что вы в Москву лыжи намылили, типа гастроли? Или вы уже ездили? Я чёт не врубился, — бодро поинтересовался Павлик, сверкая сколотым зубом. Недавно выбил один лысый мужик. Тот самый, который Павлика во дворе отпинывал, когда Князев первый раз в Там-Там пришёл.       — Ну типа того, понимаешь, да, — ответил Андрей на автомате, искренне не понимая, чего от него хотят, но довольный душевным разговором и поддержкой.       — Миха! Зырь, пришёл, — Павлик махнул рукой и указал ей на Князева.       — Блять, Андрюха, — Миша оказался возле них и кивнул парнишке: — спасибо.       Павлик, кажется, хотел ещё с ними потусоваться, но Миша уже схватил Андрея за руку и оттащил к сцене, спросил:       — Ты чего ещё в пижаме-то, бля? И почему не приехал позавчера? — не понятно, чего в голосе больше: раздражения или обиды.       «Точно, забыл же сказать», — смазано вспомнил Князев. Его Миша не знал ещё, что Андрейка теперь в сапогах будет на нарах спать в одиночестве. В тишине да без ночных прогулок.       И пижаму Андрей переодеть забыл. Приперся в своих полосатых штанах да широкой рубашке, словно на сончас в детский сад, а не на концерт в клубе. Горшенев крепко тряхнул его за плечо:       — Нам выступать, ты че так нажрался? Тебя ж с полбутылки выносит, идиот. Ещё и Рябчик опаздывает. Никакой организации! — Миша смачно сплюнул на пол.       Мало того, что Андрюха его кинул и не вернулся из Купчино на Миллионку в среду, как должен, так ещё опоздал, пришёл нахрюканным и своей пижамой попортил весь их панковский вид на сцене. И Рябчик, как назло, тоже на работе прохлаждается вместо того, чтобы сюда мчать. А у них важный концерт! Когда даёте по одному выступлению раз в три месяца, каждое из них становится центральным событием, вокруг которого жизнь-то и складывается.       — Ты тетрадку взял? — когда Андрей вытащил её из-под резинки пижамных штанов, Миша сунул ему второй микрофон в руки, который уже заранее для него и подключил, и потащил на сцену.       В углу стоял Шура и болтал со своим знакомым из института кино. У того в руках была большая камера — для записи концерта.       — Ну как там, работает там ваша штуковина? Запечатлим? — крикнул им Миша, мечущийся по сцене.       — Теперь, значит, заволновались о записях, да? — с издёвкой спросил Шура, который всё это дело, между прочим, на мамины деньги организовывал, потому что кое-кто (а именно все пацаны из «Короля и шута») скидываться на неё отказался. Но Балунов всё же смягчился и кивнул: — запечатлим, Гаврил.       Миша поморщился и хотел что-то сказать, но его отвлёк грохот барабанов.       — Да Князь, ё-моё! — и Горшеневу со знакомым охранником пришлось вытаскивать парня из барабанной установки, за которой ржал Лёшка.       — Если Рябчик к началу не явится, Андрюха сможет на бас встать? — спросил Шура, уже прикидывая расстановку сил.       — Да он вообще встать не может, какой бас, — выразительно глянул в ответ Миша.       — Тогда бас мне, а ты за гитару. Поэкспериментируем и нормально.       — Экспериментировать на точке надо, а тут надо круто отыгрывать, — пробурчал Миша, взял гитару и принялся орать в микрофон звуковику, чтоб как надо всё выкрутил.       К концертам он вообще относился серьёзно. Не как батя-сапог какой-нибудь, который из рук бухло выхватывает и по шапке за любой промах даёт, нет. Веселиться давал и сам веселился, но за качеством следил неустанно. Концерты были веселыми, а разбор полётов, кто и где накосячил — ещё веселей.       Миша действительно чем-то Павлика напоминал в такие моменты. Если Павлик просто горд был, что его в Там-Таме пацаны принимают, то Миша светился от игры на сцене. Гордо вышагивал туда-сюда, всё лично контролировал, за всем смотрел, лелея теплящуюся в груди детскую гордость. «Слушайте! Внимайте! Мы играем и мы кайфуем!» — говорил всем своим видом, и волей-неволей взгляд к нему и тянулся, как к какому-то вождю революции.       Миша отвлекся от настройки звука и крикнул Князеву:       — С «Мертвой женщины» начнём! Приготовься!       И Андрей подготовился. Мысленно все свои остатки речи собрал, язык напряг и зачитал, надрываясь над каждым словом, только бы все буквы выговорить. Ему только показалось, что пацаны играют как-то криво. А потом Мишка дёрнул Андрея за плечо и сказал читать заново. Оказалось, пацаны ещё играть и не начали.       — Не ходи, не наступай на провод здесь! — закричал ему Горшенев.       Князеву только смешно стало. Такой Миха забавный и ответственный. Чего-то переживает, командует. А Андрею бы на ногах устоять. Но ему и этого достаточно — остальное сделает Мишка. На него положиться можно, ему сцену доверить.       — Погромче сделай его! — проорал Миша, указывая на Князева.       Опять Андрея сильно заглушили. Горшенев и сам мысленно согласен, что в их песнях его голоса больше и он всё ж получше Князева звучит, да только Андрюху совсем обделять не хотелось, да и роль у него была не последняя. В конце концов, его стихами поют, а петь Андрюха научится. Общее дело делают.       Миша на сцене себя свободнее, чем в родном доме чувствовал. Смотреть в зал самому пока страшновато, но ведь достаточно того, что музыка гремит, а он может свободно петь. Как Шура и говорил, раз они вместе, чего бояться? При настоящих друзьях всегда легче собой настоящим быть даже на сцене. И даже если Андрей в хламину пьяный, даже если на ногах не держится и падает то на Горшенева, то на барабаны — он здесь, рядом, и он от Миши и их песен кайфует. Так что Миша и для него одного выступать готов.       Вот они. На сцене. Миша думал, что никогда не будет ликовать и беситься так же, как в детстве, когда ещё мальчишкой скакал по дивану и подпевал песням «Бременских музыкантов» на черно-белом телевизоре. А теперь они сами — музыканты! Они заехали в Там-Там не на час, у них всего сорок минут на то, чтобы покорить вершины. Весь мир у них в руках, они — звезды континентов! И не важно, что континенты их ограничиваются холодным помещением с кучей пьяного народу. Главное, что никакие домашние оковы не заменят им суровой Там-Тамовской свободы. И Миша бросается с горящими глазами к друзьям, зная, что те чувствуют то же самое.       Мыслей, когда поёшь, никаких лишних нет — всё здесь, сейчас. Словно внешнее и внутреннее переплетаются и бьются в катарсисе под собственно сочиненную мелодию. Миша хочет петь — он поёт. Миша хочет, чтобы его слушали и слышали — и его слушают и слышат. И от этого внутри бешено клокочет, что грудь хочется распахнуть пошире — вобрать всего и сразу.              Князев так решил оттянуться, что всё это оттягивание и пропустил. Всё выступление с пузырьками утонуло в самогоне и дешёвом пиве. Осознавал и помнил обрывки какие-то. Как Даня на сцену лез, всё норовя с Мишей в один микрофон спеть, словно Мише как вокалисту мало одного Андрея на сцене. Как кричали «Молодец, Мих!». Как какой-то мужик Андрею постоянно ходить мешал. Вернее, не давал совсем упасть, но в понимании Князева — мешал ходить. И как бешено хорошо и угарно было.       Андрей очнулся от грохота. Алкоголь ещё отчетливо бурлил в башке и теле: значит, прошло не так много времени. Он бы и дальше заснул, да уж очень громко долбили по барабанам наверху, а вся правая половина тела онемела. Князев медленно, чтобы мир не рассыпался, как песочный замок, проморгался и сел. Спал он на занозной лавке в маленькой продуваемой гримёрке на первом этаже. В пижаму нарядился — как знал. Андрей поежился от холода и закутался в куртку. «Мишина», — сообразил. Сам он в зимней и теплой пришёл, а это кожанка Горшенева. Тот с собой притащил, чтоб брутальнее выступать было. Видать, он-то с парнями его сюда и привёл. Князев подцепил единственную в ящике бутылку пива — удивительно, что она вообще осталась, — открыл и до дня опустошил жадными глотками. Стало полегче.       Андрей выполз из каморки и пошёл по бурному коридору, не отлипая от стены. Возле окон на противоположной стене нашарил прищуренным взглядом родную спину в одной футболке и кожаных штанах. «Кажись, дорос до них» — подумалось Князеву, а он даже и не понял, к чему это. Хотел шагнуть к Горшеневу, да мир закачало и Андрей едва удержал рвотный позыв. Он душой бунтует, а организм — содержимым желудка. Князев вернулся к разукрашенной стенке и крикнул, чтобы сквозь толпу слышно было:       — Миха! Миш! — или горло осипло, или Горшенев после Княжеского ора в микрофон оглох. Андрей подобрался, прокашлялся и крикнул ещё раз: — Гаврила!       Горшенев удивленно обернулся с сигаретой в зубах, Князева глазами нащупал в этом кишащем людьми полумраке и сразу зашагал к нему. Андрей не услышал, как Мише в спину прилетело несколько смешков.       — Ну чё, выспался? — спросил Миша с мягкой улыбкой. Явно довольный после концерта.       — Типа того. Чего-то я переборщил с этим, — Андрей хотел стукнуть себя пальцем по горлу, но не смог согнуть руку в кожаной перчатке. Кажется, он действительно собирался прийти на концерт в панковском наряде, но пьяных сил хватило только на перчатки.       — Да ладно, бывает. Кайфово сыграли, — отмахнулся Миша, попутно стряхивая пепел с сигареты на пол. — Пиво там взял?       Горшенев не стал упоминать, что это он отвоевал у Рябчика последнюю бутылку, чтоб Андрюхе оставить.       — Ага. И вот, — Андрей двинул плечами, шурша крутой Мишкиной кожанкой. Тот сам её у кого-то одолжил по большой дружбе. Люди в Там-Таме вообще редко за свои вещи переживали. Слишком привыкли ничего не иметь.       — Да потому что ты, урюк, в пижаме приперся. Это ж надо было, — Миша рассмеялся. Закинул ему руку на плечи, приобнимая, — пошли.       Миша уже было двинулся к своей тусовке у окна, но на момент остановился и тише произнёс:       — Андрюх, только это… Без «Гаврилы» давай, лады?       — Чего? — не понял сразу Андрей.       — Ну, ёпта, че за кликуха такая — Гаврила. Уважать не будут. И без, ну, «Мишки», все дела. Ладно девчонки, а тут вдруг не то, ну… Понимаешь, да? Лучше уж Миха или просто Горшок.       — Дак тебе ж не нравилось Горшок, — Андрей вспомнил рассказ Миши, как их с Лёшкой в детстве Горшками дразнили, и Миша терпеть это не мог. Дрался со всеми, кто его так называл, своё право на имя отстаивая. А тут принял издевательство за прикол и сам себя им нарёк.       — Как не нравилось, так и понравилось. Чего тебе, сложно что ли, ё-моё? — Миша чуть тряхнул Андрюху за плечо и покрепче обхватил пальцами.       — Ну ладно, Горшок так Горшок, — кивнул Андрей. Ему не принципиально было, как Мишку зовут.       Раз до кожаных штанов Горшок дорос, то и до нового прозвища тоже. Как Ленинград в Санкт-Петербург превратился, так и Гаврила — в Горшка. Новая эпоха наступила.