Май '91
— Галстук не забудь. Будешь у меня на выпускном самым красивым, — наставляла мама, гладя причёсанные волосы. — Ага, пионерский, — смешливо поддевал Лёшка. А Мише не до того. У Миши в голове слова Андрея: «У меня родители на дачу уедут, я один буду». А после не вопрос, а утверждение: «Придёшь». Конечно, он уже ночевал у Андрея, и они даже целовались. Но в те разы другие Князевы дома были. Гаврила с Андреем не оставались наедине на ночь. Потерянный в своих мыслях, Миша пропускает мимо ушей слова Юрия Михайловича, за что получает подзатыльник. — Да что? — Я поговорил. Тебя на молочном заводе возьмут. Через три дня первая смена. — Я тебя просил? — пыхтит парень. — Я когда тебя полгода назад спрашивал: «ты о работе подумал?», когда три месяца назад спрашивал, когда неделю назад спрашивал, — ты мне что? «Мне не до работы». Раз сам не хочешь думать — я подумаю. — Я же сказал, мы с пацанами музыку делать будем! — И вот нет бы «спасибо» сказать, он ещё ерепенится, Тань, ты посмотри на него! Сегодня было решено позавтракать всем вместе. Мало Мише необходимости идти в лицей вместо шатания с ребятами, так ещё и перед этим головомойка. Благо, на линейке с выдачей дипломов он будет не один, а с верным соратником. К которому потом пойдет домой заниматься чем? Миша не знал. Сегодня должен быть судьбоносный день. Сегодня решится, пидор он или нет. Ответ как будто уже предрешён, но у Миши ещё какая-то надежда. — Ну ладно, Юр, это потом. Сегодня у Миши выпускной в лицее, пусть ещё чуток насладится беззаботными временами, — мама встала на защиту сына не только словами, но и подошла сзади, погладив по плечу. — А потом станет молочником, — прыснул смехом в кулак Лёшка, на что брат на него чуть не кинулся, но Татьяна Ивановна вовремя успела ухватить его за плечи и усадила обратно. — Ещё раз меня так назовешь! — угрожал Алёшке и всё пыжился Мишка, явно недовольный маминым вмешательством. Если уж с девчонками-то не всегда всё понятно, то как с Андреем? Что делать? И спросить не у кого, и посмотреть или почитать по теме нечего… В библиотеках такого не выдают, что уж говорить о книгах, привезенных отцом из командировок, у них дома. — Как там у тебя на работе? — поинтересовалась Татьяна Ивановна у мужа. — Смутно, как при Годунове. Неспокойно наверху, неспокойно, тьфу ты. Они всё договориться пытаются, наших из-за этого дёргают постоянно. Но это ничего. Так их всех построим, что по струнке ходить будут, — пообещал отец. Миша знал парней, которые покупали кассеты со всякими непотребствами, ещё в школе, но не может же он заявиться к ним спустя три года и спросить плёнок с несколько другим актёрским составом. Информация была только из шуток про заднеприводных и нескольких вырванных листов из зарубежных порно-журналов в комиссионке. Да таких, что их хотелось только стыдливо порвать, сдерживая тошнотворный позыв. — Ох, лишь бы тебя не привлекли, — покачала головой Татьяна Ивановна. Но Юрий Михайлович, заведясь на теме, уже не слышал её слов и продолжал о своём: — Ишь ты, независимости всем захотелось. Вот чуть людям воли дашь — они сразу больше хотят. Нет, я всегда говорил, что все эти местные инициативы нужно пресекать. Но это ничего, проголосовали же, чтоб сохранили мы Союз, значит, сохраним, — на последних словах Юрий Михайлович впервые за сетование на судьбу родины улыбнулся. «Тоже мне проблемы! Разговаривают старые хрены, кто где хочет рулить. У меня вот проблема: у меня Андрей и пустая квартира!» — слушать родительские разговоры вконец надоело. Миша быстро удалился из-за стола, а потом и из квартиры, напоследок получив дозу шуток Лёшки, поцелуй мамы и наставления вести себя прилично от отца. В одном из дворов Ржевки он даже не притормозил. Верин дом. Что-то внутри слабо колыхнулось, и затухло. Раньше при просмотре некоторых мультиков Миша не понимал, как это так: в одной серии происходит что-то невероятное, а в следующей про это уже забывается. Словно обнулились все события и переживания, словно жизнь после мультяшной певучей заставки сначала пошла. В прошлой серии герой грустил, а в этой уже вновь веселый. Ну не бывает же так. А теперь Миша шёл к метро, и Вера в мыслях мелькнула лишь на минуту. Юность требовала жизни. Невозможно было вечно раскаиваться, хоть поначалу это и казалось единственным верным исходом. Выходит, правы были мультсериалы: всё в этой жизни утихает и проходит. Одна серия сменяет другую. Даже если ночью ты рыдаешь, днем ты бодр и весел. Если месяц назад не представлял жизни, теперь не представляешь смерти. Если Миша смог забыть смерть, что ещё он сможет со временем забыть? На пороге лицея Горшенев не остановился — не то место, по которому он будет скучать. Это времесосущий монстр, который отбирал у них время на репетиции и настоящее дело — музыку! Хотелось играть. Чтоб их песни по радио и на каждой дискотеке, чтоб в клубах, чтоб все заценили, как кайфово, классно и с полной самоотдачей они делают. Всю душу вложили — посмотри и увидишь её в переборе струн, грохоте барабанов и надрывных голосах. Не важно, что они говорят, не важно, о чём молчали до них, важно одно — они не беззвучное поколение, у них есть голос. Музыка дала им связки, чтобы прокричать своё слово в бегущей тишине времени. На пороге класса Миша всё же задержался. Андрей сидит там, за их партой. Они сегодня вечером пойдут к нему домой. Нужно ли что-то сказать? Как поздороваться? Может, по-особенному? Миша дернул ручку двери в класс тут же, как эти бредовые мысли в голове зароились. Ну и бред же. Они с Князем, может, и начали что-то новое делать, но всё ещё лучшие друзья: какие тут, блин, заморочки могут быть? Андрея за партой не было. Ожидаемо, но Миша почему-то подзабыл сегодня, что Князев — король отмазок из-за опозданий на каждую пару. Чего только стоила его история Евграфовичу про то, как он лазал на строительный кран спасать голубя, который от психологической травмы разучился летать и жалобно дышал «на помощь». Миша с грохотом опустился за последнюю парту, бросив потёртый коричневый портфель рядом. Ненадолго он даже вошел в щебечущую сеть переговоров одногруппников, которые сетовали на конец учебы. Не из-за того, конечно, что они не смогут больше получать знания, а из-за того, что теперь надо идти в армию и на работу. Но эти люди слишком сильно ничего не понимали в этой жизни, и Миша быстро от разговора отключился. За окном вовсю плясала уже окрепшая весна. Май, как-никак. Погулять бы. — Здоров, выпускник! — прозвучало над ухом, и Горшенев встрепенулся, когда рядом на стул рухнуло тело. — Ебать, а ты куда такой красивый? — Миша усмехнулся, изучив Князева с ног до головы. Взгляд привычно задержался на губах, но сегодня были вещи поинтереснее. Например то, что Андрея родители тоже вырядили в школьные брюки, пиджак и белую выглаженную рубашечку с галстуком. — Чья б корова мычала, стрелочник, — Андрей указал взглядом на Мишины брюки со стрелками. Он тут же подмигнул: — На свиданку собрался. Миша скривился так, что сразу стало понятно: в таком прикиде у Андрея шансов никаких. В кабинет зашёл статный пожилой мужчина, который был в лицее кем-то формально важным, но по факту ненужным. Они видели его на всех этих скучновязых мероприятиях, но никаких пар он у них не вёл. Евграфыч стоял у учительского стола и готовился кивать на прощальную речь лектора. — Всем здравствуйте. Сегодня грустный день, ведь вы покидаете стены нашего лицея. — Ну, завёл шарманку, — Миша закатил глаза. — Зуб даю, он от своей телеги сам через минуту заснёт. — Ты лучше зубы побереги, — Андрей усмехнулся. Но взгляд его стрелял по ближайшим однокурсникам, осматривая помещение. Они сидели на последней парте, и никто из впереди сидящих их не видел. Горшеневу слушать великовозрастных дядечек было слишком скучно, поэтому он принялся за свою историю Андрею на ухо: — А, короче, нас в школе училка была. Смешная, но, это, добрая такая старушонка, вечно… На полуслове Миша оборвался. Рука Андрея под партой легла ему на колено. Пальцы прошлись по ткани брюк на бедре. — Мы всеми силами готовили вас, и уже совсем скоро вы вступите во взрослую жизнь… — вещало радио из уст представительного старика, пока он поправлял сползающие с носа очки в крупной оправе. До горячего и тяжелого касания Андрея Миша будто и забыл, что у его тела есть ноги. Сидел, вертел в руках карандаш, не подозревая, что существует что-то ещё. — Чё делаешь-то? — Миша вытянулся, все черты напряглись и обострились: от скул до коленей. Пальцы обеих рук на карандаше побелели. — Слушаю прощальную речь. Такая трогательная! — невозмутимо ответил Андрей. Он искрящимся взглядом посмотрел на краснеющего Мишу и подпер свободной рукой подбородок, облокотившись на стол. Кадык Князева дёрнулся. Его рука сдвинулась на сантиметр выше по бедру. — Урюк, — прошептал Горшенев сквозь отяжелевшее дыхание. Он нырнул своей рукой под парту и попытался сбросить с себя руку Андрея. Тот не давался. С приглушенным смехом цеплялся за коленку и ткань, вызывая новые приступы расходящегося жара, вырывался из Мишиных пальцев. — Через полчаса состоится торжественное вручение дипломов в актовом зале… — лектор с раздражением отвлёкся от своего водного потока прощаний: — товарищи, у вас там всё нормально? Князев напоследок толкнул Мишу локтем в бок и вновь сжал его колено, невозмутимо отвечая: — В полном. А у вас? — Это Горшенев с Князевым, вы их знаете, местные повесы, — вмешался с обреченным, но беззвучным вздохом Евграфыч. — А как не знать, весь лицей знает, — цокнул языком мужчина. — Спасибо, стараемся, — Миша криво усмехнулся. Ебучий Андрей руку с его колена так и не убрал. Евграфыч, не кинув взгляда на возмущенного лектора, молча принялся набивать свою трубку. — Сейчас выйдете у меня коридорное образование получать, чтоб не мешать приличным людям! — распалился мужчина. — Как скажете! — Мишу долго упрашивать не надо. Он вскакивает так резво, что рука Андрея спадает с его колена. Свобода. Князев не медлит и тут же встаёт вслед за Горшеневым. Следует беспрекословно и без задней мысли. — Спасибо, приятно было попрощаться, — Андрей даже делает взмах рукой, пока они под всеобщий смех одногруппников вылетают из кабинета. Дверь закрыть не успевают — она хлопает за их спинами с тяжелой руки разгневанного лектора. Миша быстро вертит головой. Они одни в огромном коридоре. Воздух тут весомый, наполненный светом солнечных лучей, преломленных большими мутными окнами в скрипучих рамах. Тепло. На подоконниках растянулись зеленью цветы в огромных горшках, в которых окурки, обломки карандашей и фантики стали естественным удобрением грунта. — Ты чё устроил? — Миша толкает Князева в плечо. — А что, отвлекаю от учебы приличного ботаника? — Андрей нагло улыбается. Стандартно зеленые стены межевали доски с пионерской символикой, старыми фотографиями лучших студентов, давно забытым составом преподавателей. На доске возле их кабинета висели красно-желтые плакаты: «Скажи нет пьянству!», «Наркотики — самоубийство!», «Физкультура — здоровье!». Их училище, в целом, и было центром сбора людей, для которых эти плакаты рисовали и для которых они были материалом для самокруток. — Все смотрели, придурок! — шипит Гаврила. В коридоре эхом тихо шумят деревянные двери от кабинетов, в которых сейчас и другие несчастные выслушивают прощальные речи преподавателей. Сонная тишина и умиротворение. Так и хочется или застыть в этом мгновении, или навести громкую смуту. Князев смотрит, как Миша впопыхах облизывает покрасневшие губы. — Идём, — Андрей хватает его за руку и тянет скользящий в пальцах пиджак за собой. В спокойствии коридоров их быстрые шаги по лестнице, кажется, слышит весь лицей. У Миши в груди отбойник и печь паровоза, ведь понимает, куда Андрей его тащит. Князев толкает дверь в каморку для уборщиц под лестницей на первом этаже. Утягивает Мишу в тесное помещение с желтой горящей лампочкой и прижимается лопатками к закрывающейся двери. — Теперь не смотрят. Держа одну ладонь на ручке двери, Андрей другой притягивает Мишу за шею и обхватывает его губы своими. Миша обжигает постоянно. Мишу всегда хочется. Миша такой, что не то что в этой каморке, но и у Андрея в сердце не помещается. Миша отвечает ему в поцелуе. Гаврила находит одной ладонью его талию, большим пальцем чувствует сквозь пиджак и рубашку рёбра, вжимается в его кожу. Наваливается сверху, грудью к груди, чувствует как сердца ударяются друг об друга, но бедрами прижаться не решается. Рука Андрея по талии Миши скользит так, что тело железом становится и тут же плавится. Словно кожа за руками Андрея тянется. Миша прижимается ближе, держа одной рукой его за торс, а вторую не опускает с дверной ручки. С руки Андрея на дверной ручке. — А мне не доверяешь? — шепчет Андрей с усмешкой и шевелит пальцами на ручке, чтоб Миша понял, о чём он. — Думаешь, дам открыть? — Да я для надежности, — бормочет Гаврила ему в губы, не открывая глаз. Андрею Мишино тяжелое дыхание дороже собственного. Потому что от него внутри всё дрожит, словно у него внутренности — тонкая натянутая паутинка, а Миша на неё дует горячими губами. Андрей спиной на дверь опирается, отстраняется, дразнит. Миша глаза открывает. В них — опьяневшее чувство и азарт. Андрею в глаза не смотрит, остаётся взглядом на губах и шее. «Если попробовать там поцеловать?» — думает смазано. Андрей опережает, потому что уже ждать не может. Хватает пальцами самую глупую на Мише вещь — галстук — и на себя тянет. Миша ведётся, как щенок на поводке. Спешащими, влажными, подростковыми поцелуями по губам. Отвлекает шум над головой. Топот ног по лестнице. Пока Миша с Андреем спешат жить, остальные спешат на линейку с вручением дипломов. Сначала среднее образование отрывало их от музыки, теперь друг от друга. Андрей и Миша уже на расстоянии десяти сантиметров. Князев проводит руками по своим волосам, улыбаясь и глядя на растрепанного Мишу. Тот топчется, ослабляет галстук и стягивает его с шеи. Перекидывает удавку через плечо, чтоб в руках не таскать. — Андрюх, у меня тема есть. Гляди, у Петрова одолжил, — Миха уже с усмешкой выуживает из внутреннего кармана пиджака коробочку с кассетой. На обложке из вырванного тетрадного листка в клеточку ручкой выведено «школьные хиты». Серёга Петров был диджеем на сегодняшней дискотеке в честь окончания училища. — Надо Рябчика найти, он магнитофоны притащил. Андрей затею быстро схватывает и смеется. Он вполне определенно резюмирует: — На вручение не идём, значит? — А-то ты реставрировать что-то собирался, ё-моё! Андрею возразить нечего. В этом мире достойным реставрации мог быть только Миша. С карими вороньими глазами, чувствительными губами и душой, что сквозь ямочки на щеках от улыбки просвечивает. Остальное — материальная труха мироздания. Андрей точно знает. Через пятнадцать минут они нашли Диму Рябченко в одной из аудиторий. Парень сидел за партой, курил самокрутку и соединял проводом два магнитофона. Выглядел он куда покруче их: не в брюках, а в джинсах! Кеды у него тоже были явно импортные. Миша тут же прыгнул на парту пятой точкой, вытащил Серёгину кассету и победно поднял её над головой, словно гладиатор на арене. — Отлично, давай сюда. — Слышь, ты только разного пиши. Секс Пистолс там, Рамонесов, Клэш! — скомандовал Миша, стащил у Димы самокрутку и затянулся. — Ты ещё, знаешь, не прям сразу записывай наше, пусть у них сначала всё по плану, а потом «нихрена себе!», — участвовал Андрей. — Ф-фак, Миха, ты че притащил? — Рябчик показал на вынутой из коробки кассеты обломанные зубья. А Петров не дурак. Не зря уже какой раз дискотекой правит. Обломал язычки по краям кассеты, чтоб не переписать было. — Да гонишь, что ли? — Миша выхватил кассету из рук Рябчика и с досадой убедился в отсутствии зубьев. Надо было сразу проверить. Но не проблема, на самом деле, Миша уже думал: «натолкать туда можно этой…». — Да ты сверни туда бумаги, и запишется, — Андрей уже вытащил из портфеля тетрадь и вырвал последнюю страницу. — Ну, верно, Рябый, че драму устроил на ровном месте, — моментально подхватил Миша так, словно сам идею с бумагой и предложил. Ну, в голове она у него возникла, а Андрюха просто озвучил, так что всё верно. Миша почему-то инстинктивно уверен, что Андрей этот их симбиоз тоже понимает. Князев на его слова только хмыкнул. Миша передал Андрею самокрутку, быстро оторвал две бумажки от листка, скатал их в шарики и сунул по краям кассеты. Засунул в магнитофон, но в последний момент его что-то смутило. Палец задержался над кнопкой «запись». — А если ему нужна эта кассета? — озвучил поздно пришедшие сомнения Андрей. — Он же на всех дискотеках её крутит. Хотел ещё добавить, что порой там прикольное что-то попадается, под что можно даже потанцевать, но в компании Рябчика и Горшенева решил всё же промолчать. Миша раздраженно дрыгал ногой, сидя на парте. «Да, неправильно как-то». Кассеты нынче редкость. Они, как музыканты, это знали. Поверх своих же собственных старых песен записывали новые, потому что деньги на кассеты только Шурка мог достать. Но и слушать скучный тухляк на дискотеке тоже не вариант. Панки они или кто? — Высокоморальные собрались? — вздохнул Рябчик. Забрал у Андрея самокрутку, затянулся и отправил остатки в мусорку в углу. Промазал. — Так может твою кассету просто и покрутим? — предложил Князев. — Ага, а если Серёга с ней че-то сделает? Она у меня в единственном экземпляре! — Димка отрицательно мотнул головой. И думать нечего. Он спешно вытащил свою кассету из магнитофона, затолкал её в коробочку с надписью «the best» и сунул подмышку. — Да я тебе головой клянусь, верну в целости! — принялся заверять Мишка, но Рябчик отрицательно мотнул головой. — Слышь, Димас, ты мне друг? — уже начал наседать Горшенев. Если ему что в голове взбредет — клещами не выудишь. — Дружба дружбой, но кассета — это другое, — Рябчик и с места не двинулся: ни на стуле, ни в своей позиции, что касается записей. — Не, ты скажи честно — друг? — Ну, друг. — Смотри, и Андрюха мне друг. Андрюх, вот ты бы мне кассету доверил, если б я попросил? — Миша повернулся к Князеву. Андрей кивнул. Он Мише не то что кассету доверил, он ему свой мир передал, всеми мыслями поделился, в черепушке у себя поселил. «Какая уж тут кассета, Гаврил, о чём ты». Миша вернулся к Рябчику. — Вот видишь! Ну так, раз ты мне тоже друг, дай, ну. — Гаврюх, ты задрал, это не так работает, — Рябчик закатил глаза, но по проступившим высоким нотам в голосе было ясно — позиции он сдавал. Миша брал штурмом, как умел. — Честно, отдам. Или ты не веришь мне? Давай по-чесноку только! Князева могло бы что-то смутить в такой тактике убеждения, но он уже слишком хорошо выучил лазейки, по которым выходил сухим из потока Мишиных обвинений. У него только два полюса: друг или враг. Веришь или не веришь. Как я сказал или никак. Да или нет. Андрею оставалось только ждать, когда Рябчик сдастся. Сам-то он всегда умел находиться в центре меж двух огней и не попадать под обстрел. Потому что это же Андрей и это же Миша. — Вот ты пёс вшивый, — процедил Димка и сунул в требовательные ладони Горшенева кассету. А былого сурового выражения лица Миши как и не было — сиял довольной добродушной улыбкой ребёнка. Чертово противоречие. Попытаешься разгадать и обломаешься. Миша обхватил Димку за плечи и воодушевленно потряс: — Зато прикинь, что благодаря тебе мы на этом дискаче устроим! — Угу, — буркнул Рябчик, но обида на его лице не могла держаться долго под веселым Гаврюшиным напором. — Дюх, что ты там предлагал? — Миша уже вертел в руках кассету. — Ну, чтоб мы начало песни оставили, как у него на кассете, чтоб с минуту какая-то лабуда играла, а потом наш панк-рок как вдарит посреди какой-нибудь Пугачевой! — О, тема! — Миша тут же загорелся и дёрнул Димку. — Смекаешь, Рябчинский, какую Андрюха тему предложил? Давай две минуты с Петровой кассеты тебе перезапишем! — Да вы че, издеваетесь! Там первым «God Save The Queen»! Ты хочешь, чтоб я это под вашу попсу отдал?! — Ё-моё, да кассета эта и у меня, ну, чирканём и готово, понимаешь, да! — Миша от возбуждения из-за предстоящей феерии уже упускал слова в предложении. — Вот-вот, — поддакнул Андрей и перевёл Мишин на общечеловеческий: — перезапишем тебе потом начало с Мишкиной кассеты. — Вот ещё раз вы у меня хоть что-то попросите, — прошипел Димка, вставляя свою кассету в проигрыватель и с ужасом нажимая кнопку записи с красной точкой по центру. Пока писалось, Рябчик достал из потертого портфеля три бутылки пива на их скромную компанию. Пускай все там слушают чьи-то речи — они кайфуют на собственной волне. Через час святая троица толпилась в дверях актового зала. Другие пацаны уже растаскивали стулья с центра в углы квадратного помещения, чтобы было, где потанцевать. За внимание малочисленных в их колледже девушек намечалась борьба. Как удобно, что Андрей больше не видит смысла в ней участвовать. Они успешно пропустили часть с вручением всех дипломов по списочку (нельзя, что ли, просто так отдать, чтоб не заставлять всех ждать?) и прощанием преподавателей. На сцену в зале уже вытащили кучу колонок и пульт. Рябчик отвлёк Серёгу на поболтать о том, как дальше жить, а Миша с Андреем прошмыгнули за большие пыльные шторы по краям сцены. Нашли вещи Петрова и кинули туда кассету с Димкиными песнями в коробке «школьные хиты». — Да нам головы оторвут, — прошептал Андрюха со смехом. — Зато будем безголовыми всадниками! — Миша сгримасничал, закатив глаза, скривив нос и открыв беззубый рот, и принялся размахивать руками. Он прохрипел зловеще: — гоняться за местными ботанами! — Да при нашем-то видочке за нами самими гоняться можно. О, дай, — Андрей, быстро оглянувшись, шагнул к Гавриле и двумя руками ринулся в его волосы. Миша шумно выдохнул, пока руки Князева наводили на его голове бедлам. Размашистыми разномастными движениями он превратил причесанного Мишку в растрёпанную хтонь. — Ты тоже соответствуй! — Миша своей пригоршней прошелся по волосам Андрюхи и взлохматил. — Панк-рок, ё-моё! Из-за того, что оба начали ржать, они в последний момент засекли шаги на сцене и едва успели смыться до прихода Серёги. — Давай прям в центр! — Миша потянул Андрея за рукав за собой, по пути подцепил Димку, и они протиснулись в сердцевину уже набирающей в массе толпы. Другие студенты со смехом посматривали на двух взлохмаченных придурков, но этим придуркам было всё равно — они были заодно, а, значит, им ничего не страшно. На сцену уже вещала директриса: — Дорогие наши выпускники, мы больше не будем томить вас нашими скучными речами — знаем, как вы от них устали, — на эти сказанные с улыбкой слова женщины в зале раздались одобрительные смешки, — и потому объявляем последнюю дискотеку! Танцуйте и чувствуйте себя молодыми! Директриса удалилась со сцены, и Серёга Петров перехватил у неё микрофон: — И перед полным отрывом давайте все попрощаемся с детством и вспомним популярную песню из известного фильма, с которой многие из нас выпускались из школы, — сказал он это так безэмоционально и нудно, чтобы все сразу поняли — это не его идея, его заставили. Серёга поднял микрофон и нажал «play». Из колонок затрещало надрывной музыкой и звонким детским голосом, сквозящим неуловимой безнадёжностью:«Слышу голос из прекрасного далёка,
Голос утренний в серебряной росе.
Слышу голос, и манящая дорога
Кружит голову, как в детстве карусель»
— Бля, мы чё, из детского сада выпускаемся? — Рябчик закатил глаза, а вокруг уже закопошились недовольные улюлюканья, приглушенный смех и маты. Да, аудитория была явно не та и не в той кондиции, чтобы включать детский хор. Миша недовольно фыркнул на самого себя — ему не нравилось, что такая детская песенка вызывала в нём какие-то эмоции, кроме иронии. Его на секунду вернуло в то время, когда они в детстве с мамой и Алёшей ходили на «Гостью из будущего» в кино, а потом ели мороженое в буфете. Барный стул был очень высоким и было смешно и страшно, сидя на нём, болтать ногами. Он, не изменяя себе, даже с него свалился, расшибив локоть. Мама потом дула и целовала, чтоб не болело. И песня вязалась с чем-то таким — устрашающе далёким и близким. Вот оно здесь — а прикоснуться не можешь. И близкое будущее, в котором прекрасное почему-то далеко. Горшенев мотнул взбалмошной головой под звонкое:«Я клянусь, что стану чище и добрее,
И в беде не брошу друга никогда»
— Щас начнётся! — в нетерпении сообщил Андрюхе с Рябчиком Мишка, уже пружиня на пятках и готовясь ввязаться или в танец, или в драку. — Слышь, только устраиваем полный аншлаг! — в нетерпении потирал руки Димка, едва оставаясь на месте и всё топчась, словно ужаленный. Последними напутственными словами советской жизни стали просьбы высоких детских голосов:«Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь»
Мишка, слушая их, каждый раз думал «да чего там жестокого-то, в этом прекрасном и далёком?». К счастью, раздумывать больше не надо было. Вдарили грязные рифы «Sex Pistols», и голос Джонни Роттена вынес новый манифест:«No future!
No future!
For you!»
Вдарило, как слова Маяковского по поэтам Золотого века. По толпе прокатилось оживление и яростный смех. Панковскую культуру понимали, может, и не все, но большинство, замученное писком детской непосредственности о жестокости будущего, оценило переход. Троица зачинщиков радостно закричала и засвистела. Все они, как в приступе или нервной болезни, или высшего наслаждения, начали дёргаться. Танцевали. Теперь они втроём за штурвалом Парохода Современности. Толпа даже расступилась, выделяя в своём нутре взрывоопасную сердцевину. Немногие из однокурсников, в основном самые пьяные, даже присоединились к танцам и начали скакать. Остальные ржали, а кто-то даже решил потратить плёнку на отцовской камере для записи сего представления. За диджейским пультом Серёга не понимал происходящего, но прекращать веселье не спешил. К нему со всех каблуков уже спешила директриса. Под взмахи её рук он стал лениво рыться в своем портфеле в поисках нужной кассеты, но грохочущих «Sex Pistols» из магнитофона не выключал. — Слышь, надо забирать моё добро! — прокричал Димка Михе с Андрюхой. Вытащить Мишу из экстаза было легче сказать, чем сделать. Он плясал от души — размахивая конечностями и крутясь по кругу, пытаясь телом выразить каждую ноту. Андрей сграбастал его за воротник и потащил за собой и Рябчиком. Они со всех ног пронеслись к сцене, где их уже готовились принять целой бригадой разгневанных: Петров, директриса, двое преподавателей и, кажется, завхоз. Миша запрыгнул на сцену в один присест со своими длинными ногами и обогнал Андрюху. Увернувшись от лап завхоза, как наездник уворачивается от пули, он махнул мимо диджейского пульта и наугад вдарил ладонью по нескольким кнопкам. Одна из них сработала и кассетоприемник магнитофона отворился. Андрею, бегущему за Мишкой, пришлось чуть сбавить скорость, чтобы выхватить оттуда кассету с Димкиными песнями. Один из преподавателей даже успел схватить его за рукав, но он дернулся вбок и удачно вырвался. Рябчик на сцену не запрыгивал, а готовил им путь отступления внизу — расталкивал смеющихся студентов. Видя, что Миша с Андреем с задачей справились и уже, наподобие летучих мышей, спрыгивали с высокой сцены под крики преподавателей, Дима запустил кассету Петрова с его «школьными хитами» ему в пузо с криком «Лови!». — Уходим! — Рябчик махнул парням рукой и первым рванул в устроенный человеческий коридор к заднему выходу. Миша с Андрюхой летели за ним, едва находя силы дышать в приступе смеха. — Не видать вам дипломов! — донесся до них крик директрисы. — Да хоть подавитесь! — ответил Миша, когда они уже вынырнули за двери актового зала и прошмыгнули по коридорам к запасному выходу. На улице на заднем дворе лицея они остановились, упираясь ладонями в коленки и смеясь. Через пять минут бурных обсуждений Миша резюмировал: — Ёпта, ну хорошо вышло! — Особенно лицо Серёги, когда после его «прекрасного» вдарили Пистолсы! — Андрей хотел только усмехнуться, но Миша вновь сгримасничал, утрируя выражение Петрова, и Князев зашелся в новом приступе смеха. Живот уже прилично болел, но разве могло Мишино шутовство на него не подействовать? — Да там все знатно прикурили от такого! — Рябчик только усмехнулся на кривляния Горшенева. — Эх, жаль, пацаны не видели! — Миха аж дёрнулся от того, как хотелось, чтобы Шурка с Поручиком были при их перформансе. — Расскажем всё завтра. А захотят — даже повторим, — заверил Андрей. — Блин, — Димка взглянул на окна лицея, — мне за магнитофонами сгонять надо, забрать. Вы бухать сегодня будете? Миша взглянул на Андрея, который посмотрел на него в ответ, и медленно покачал головой: — Да мы б завтра с пацанами. — Ну, как знаете, а я и сегодня наверну малёхо. Там в туалете пацаны разливают. — Они пожали руки: — до завтра тогда. — Ага, давай. Потом расскажешь, что веселого было, — кивнул Мишка с какой-то досадой. Веселья среди их одногруппников особо не было, но даже при таком раскладе не очень хотелось пропускать угарные события и выпивку. Но у них с Андреем вроде как были планы. Когда ноги Рябчика исчезли в открытом окне одного из классов, а Миша уже повернулся к Андрею для очередной веселой шутки, им свистнули. Парни обернулись на звук. Из-за угла здания вырулил сутулый худощавый паренёк в мятом пиджаке и с синяками под сверкающими глазами. — Здоров, парни. Уходите? — Ну собираемся, — кивает Андрей, не очень обрадованный новой компании. — А ты кто? — Тухляк дискотека, да? — не слыша вопроса, паренек оглядывается вокруг и расширенными зрачками смотрит то на Миху, то на Андрея. — Да мы там её распалили нормально так, на самом деле, — Миша хмыкает довольно и тыкает Андрея в бок для подтверждения. — А чего тебе? — Хотите, чтоб повеселее прошло? — худощавый тянется рукой во внутренний карман пиджака и чем-то шуршит. — А есть тема? — любопытствует Миша. Ему всё новое интересно. Не для себя даже конкретно — для противовеса прошлому. Напихать побольше необычного, чтоб старое отвалилось рудиментом. — Есть-есть, — парень самодовольно усмехается. — Пара затяжек — и любой тухляк в драйв превращается. — Слушай, мы б в другой раз. У нас, — Андрей глядит на Мишку: — были на сегодня планы. — Князев пихает затормозившего в нерешительности Горшенева в плечо: — Да, Гаврил? — Ну, да, вроде, — Миша с секунду мельтешит в сомнениях, а затем тянет Князева за рукав на шаг назад, подальше от незнакомца, и склоняется к уху: — слышь, а вдруг реально кайфовая тема? Упускать драйв молодости не хотелось. Только в кураж вошли! — После этого можно всю ночь здесь проболтаться, а мы ко мне хотели, — отвечает Андрей таким же полушепотом. Незнакомец вежливо кивает и отшагивает назад, не мешая им совещаться. Князев добавляет свой последний аргумент: — и я слышал, от травы может не стоять. Миша отшатывается от Андрея и смотрит ошалело-укоризненно. В беззвучном диалоге взглядов читается: — «Дурак, что ль, при других такое говорить? Вдруг этот поймет». — «Да ты посмотри на него — что он там поймёт!» Миша сдаётся Андреевым аргументам и глазам. Мотает лохматой головой и извиняется перед незнакомцем: — Слушай, давай, правда, не сегодня. Без обид, лады? — Да какие обиды, братишка. Удачного вечера, — парень чуть нервно кивает и быстрыми шагами двигает к запасному входу. Миша провожает его взглядом, а Андрей теперь тоже в сомнениях. Травку попробовать можно и в другой раз, конечно, но точно ли сегодня они хотят остаться вместе на ночь? — Гаврил, слушай. Ты если, там, ну, домой лучше… — Да ты чё, Андрюх. К тебе же хотели, — прерывает его Миша. В собственных мыслях был бы таким уверенным, ага. Спустя час вагонов метро, веселых разговоров и магазина с алкоголем они вваливаются в квартиру Князевых. Миша следит, как Андрей замыкает дверь на два оборота нижнего замка и вставляет ключ в верхний. Ещё через пять минут, уже закинув купленные на последние деньги бутылки пива в холодильник и оставив себе одну, они оказываются в комнате Андрея. Миша отхлебывает кислого «Жигулевского» из литровой пластиковой бутылки и передает Князеву. Оглядывается, словно в первый раз в комнате Андрюхи и она не стала ему роднее, чем своя собственная. Князев тоже отхлёбывает пива для храбрости. Он, конечно, не волнуется. Не волнуется же? С девчонками было — и с Мишей будет. Что сложного? Главное, профаном не показаться. А то Миша подумает, что у него и с девчонками не было. Надо показать, что он знает, что делать. «Ещё бы реально знать…». Андрей стягивает свой пиджак, небрежно скидывает его на стул и замечает: — А ты галстук посеял. — Блин, — Мишка оглядывается и шарит руками по плечам и шее. Развязал, накинул на шею и посеял. Пока убегали в актовом зале, наверное. Он чешет пальцами подбородок, шею, доходит до первой пуговицы рубашки. Уже расстёгнута. «Тоже пиджак снять? Подумает, я за ним повторяю» — нервно мечется Миша. Останавливается на том, что руки проще всего вновь пристроить на бутылке пива. Забирает «Жигулевское» и садится на край стола. На Мише ещё пиджак и сотни жужжащих сомнений, когда Андрей уже в одной рубашке и с взглядом готовности. И всё же Князев медлит. «Бля, он от меня чего-то ждёт» — думает Миша. «Бля, а что делать-то» — думает Андрей. Допустим, вопрос укладывания в постель он уже изучил, и в целом достаточно начать поцелуй, чтобы дальше всё пошло-поехало. Но уложит он — а дальше? Кто там сверху-снизу и вообще… Пригласил на свою голову. За месяц они уже как-то свыклись с мыслью о том, что целоваться друг с другом приятно и возбуждающе, но о том, чтобы попытаться заняться сексом — были только какие-то размазанные утрированные фантазии. Что Миша о нём подумает, если у него сейчас не получится? И у кого из них, интересно, больше?.. Андрей виду не подаёт, разумеется. Гаврила тоже. Князев делает шаг к столу, на который Миша опирается, и тянет руку, чтобы взять бутылку пива. Горшенев не даёт. Со смешком уводит пластик «Жигулевского» дальше. — Слышь, дай, — смеется Андрей, сокращая дистанцию. — Отними, — Миша перебрасывает полупустую бутылку в другую руку, рассыпав желтые пятна на белые рубашки, и заводит себе за спину. Андрей перехватывает его руки повыше кистей и хитро улыбается. Миша пытается вывернуться, щекотя Князеву лоб своим горячим дыханием. За доли секунд он чувствует ставшую уже родной щекотку в животе и дрожь в груди. Андрей накрывает его губы поцелуем: напористым и влажным, с привкусом «Жигулевского». Руки перебегают с предплечий на Мишкину талию, чтоб притянуть ближе, сжать рубашку до побелевших костяшек. Миша теряется в пространстве. Чувствует опустошенность на руках, потому что на них больше нет пальцев Андрея, и тянется сам, чтобы обхватить за шею. Шея у Андрея Мишке нравится больше всего — пальцы ложатся на неё, как на гриф гитары. Можно чувствовать, направлять, настраивать, играть. Когда попадешь в ноту — палец на какую-нибудь венку Андрюшину поставишь — и чувствуешь пульсацию музыки в крови. И теперь тянется, да забывает, что в руке пиво держал. Бутылка рухает на стол, ритмично изливаясь «Жигулевским» на Князевы тетради и рисунки. Сдобрив воздух крепким матом, Миша отскакивает от стола, чуть не сшибая Андрея. Князев уже хватает бутылку пива и приводит в вертикальное положение. — Андрюх, прости, — Миша гробастает листы и тетради, стараясь уберечь бесценное творчество. — Нормально. И не такое случалось, — после вздоха цедит Князев. Расстроился. Миша чувствует. — Да я не специально, я задел, и там всё… — Горшенев толкает собранные тетради на полки шкафа и сбрасывает пиджак. Кидает его на стол, чтоб помешать растекающейся пенящейся луже достичь новых бумажных жертв и телефона, который на краю стоит. — Ладно, хер с ними. Новые нарисую, — Андрей, видя старания Гаврилы, смягчается ещё больше. — Да я высушу, ну. Или не веришь? — Миша пиджаком пытается собрать пивное месиво со стола. Знала бы мама, когда неделю назад повыгоднее выторговывала белорусскую ткань на рынке, на какие нужды пустит её сынок. — Оставь. Ну оставь ты, баран, — Андрей оттаскивает Горшенева от стола и заставляет на себя посмотреть. — Сказал же: новое нарисую. «Тем более, когда тут муза так рядом» — не произносит, но думает. Когда Миша рядом — он хоть весь мир разрисует. Андрею за неловким Мишей наблюдать смешно и приятно. Но ещё больше хочется чувствовать. И на этом фоне проблемы с рисунками и текстами кажутся неприятной мелочью. Переживут. — Правда не обижаешься? Честно? — спрашивает Мишка. До того наивно. Но ему важно, чтоб на него не обижались. Он ведь не специально. — Правда, — Андрей с улыбкой кивает, находя ладонью Мишину щёку. Поглаживает большим пальцем. Тянет. А Миша уже привык. Движется вместе с тёплой рукой к чужим губам. Андрей на поцелуи не скупится. Андрею льстит, что буйный Горшенев в его руках в мягкого Мишку превращается. Который к губам и рукам тянется. Сам, правда, не поцелует. Андрей всегда начинает. Хотя вести себя Миша не всегда даёт — иногда разыграется и перехватит инициативу, как какой-то шахматист, что, осмелев и поле почувствовав, из защиты в нападение переходит. Андрей от Мишиных губ отстраняется. Своими скользит ниже. По шее. Миша весь воздух из легких выпускает, так что внутри горячо и пусто. Вот оно как. Внутри вместо чувств телевизионный экран рябит — «мысли недоступны». Трещит, шумит, ничего не понятно, но жарко и приятно. Сглатывает, кадык дёргается, а Андрей его губами касается. Мишу сводит удовольствием. Он и хочет руки Андрею в волосы запустить, да тело в застывший воск обратилось — сжимает пальцами чужие плечи и не может двинуться. А чужие руки ещё и на талии орудуют — сжимают сквозь рубашку, так что Миша под ними себя не помнит. «Ему хоть нравится вообще?» — спрашивает себя Андрей, пока губами приникает к солоноватой коже. Потому что Миша стоит деревом. Ни вздоха, ни стона, ни прижиманий в ответ — девушки обычно так реагировали. А он дышит только и пальцами рубашку на плечах теребит. Но долго играть в одни ворота странно. Андрей, после короткого замешательства, решает, что раз Миша сопротивления не выказывает, можно попытаться расстегнуть рубашку. Андрей скользит правой рукой с бока Миши к его горлу и, отстраняясь, цепляется пальцами за вторую сверху пуговицу. Давит, высвобождая из петли. Миша, будто опомнившись, чуть дергается и своими руками к вороту рубашки Андрея тянется. Повторяет. Пытается стянуть с него галстук. Чуть не душит. Путается руками в руках Андрея. Князеву с такой неловкости было бы смешно, если бы у самого кончики пальцев не одеревенели. В глаза смотреть почему-то стыдно. На открывающуюся под пуговицами рубахи грудь тоже. «Господи, да видел же я уже Мишку голым, когда на речке купались. Какого хрена сейчас-то так?» — мысленно цедит Андрей, сглатывая нервно и коротко. Сейчас цель совершенно другая. Чужое — юношеское! — тело не просто увидеть — овладеть. А Мише стрёмно, что у него на прессе кубиков нет. «Да уж, не Шварценеггер». На тех картинках, что он из журналов видел, все парни накаченные, как бейсбольные мячи. А он что? Шпала без формы. «И что тут Андрюхе может понравиться?». Когда пуговицы на рубашках оказались расстёгнуты, оба застывают в нерешительности. Андрей первым шаг делает и стягивает с себя верхнюю одежду, оставаясь в брюках. Откидывает ткань на диван. Миша повторяет. Кажется, вместе с рубашкой кожу с себя снимает, совсем нагим и беззащитным пред Андреем представая. Это не нравится. Это какая-то слабость. Ещё и замечает, что сутулится, и хочет распрямить спину и плечи, да боится выглядеть напыщенным индюком. Дергает плечами нервно, чуть фыркает. И оба исхода страшат — если у Андрея на него, такого, встанет, значит, действительно пидоры. Приплыли. А если не встанет, то пиздец как стыдно и… у Миши-то уже напряглось всё, и что делать? Андрей взглядом, возбужденным и неуверенным, обводит открывшиеся участки Мишиной кожи. Тянет руку. Миша выдыхает, когда горячая и влажная от волнения ладонь ложится на его худой торс. Миша неловко взгляд отводит и свою шею чешет, переминаясь с ноги на ногу, пока самого мурашками колотит. И непонятно, чего сейчас больше — страха или желания. Андрей тянет к себе — ему нравится Мишку к себе тянуть за талию. Чтобы он ему, как тростник ветру в поле, поддавался. Касаться чужой обнаженной груди своей странно и приятно. Как за руки держаться — только ближе и теплее. И подождать бы, привыкнуть, да Андрею кажется, что нельзя. Ещё подумает Мишка, что Андрей его не хочет или боится, или не умеет. Андрей неумелым казаться не любит. Андрей всегда заранее ко всему готовится. Даже перед тем, как с ребятами в группе играть, ещё в «Конторе», он, немного овладев Мишиной техникой, в одиночку по восемь часов всё репетировал и движения оттачивал, чтоб совсем бесполезным придурком не казаться на фоне уже умеющих играть ребят. И к первому с Мишей сексу Андрей тоже хотел подготовиться, да время поджимало. Родители сказали, что уедут на дачу за неделю до этого дня. Как все знают: вчера было рано, завтра будет поздно. Значит, надо сегодня. Андрей в спешке, конечно, пытался рыскать по доступным книгам, журналам и кассетам — да мало чего толкового нашёл. Хоть с девчонкой репетируй, да времени нет. Перед девчонкой-то не так страшно опозориться. Мысли и страхи опережая, Андрей вновь к губам тянется, телом приникает, руками обхватывает за торс. Миша аж вздрагивает. Пытается вытащить свои зажатые между их телами руки, чтоб Андрея или отстранить, или в ответ обнять. Чего больше хочется — не ясно. «БЛЯ!» — лопается воздушный шар в Мишиной голове. Андрей шаг делает. Подталкивает Мишу к дивану. Своей ногой вперед шагая между его ног, задевает. Тело деревенеет. Тело не слушается. Горшенев пятится на прямых ногах, спотыкается щиколотками, на диван падает пятой точкой. Инстинктивно в падении за Андрея цепляется. Тот чуть смеется. Валится следом. А у Миши зачем-то в голове набатом звучит: «— По приколу это всё, понимаешь, да?» Андрей губами по шее мажет. Андрей его тянет, чтоб поудобнее расположиться. Миша криво на диван ложиться, не полностью — ступнями ещё пола касается. А Андрей над ним нависает, коленями по бокам от его бедёр упираясь. Андрей давит своим телом так, что Миша его пах на своём паху ощущает. Андрей его хочет. Но вместо горячего Андреева дыхания Миша слышит мамино удивлённое и страшное: «Миша?». Миша лежит под Андреем. Миша ничего сделать не может. В комнату мама с отцом заходят. Мама плачет. Отец кричит: «Довел мать?! Позор семьи!». — Сука, — Миша мечет взгляд к плотно закрытой двери, жмурится, злится на себя, сжимает кулак так, что ногти чуть ли кожу не протыкают на ладони. Всё, как в том сне. Давнем, уже подзабытом, ещё после первого недопоцелуя в шею. Он после того, как проснулся в ночи, засыпал с твердой уверенностью, что такого не случится никогда и боятся нечего. Но где он теперь? Только Андрей тут тормозит. В глаза сам боится посмотреть, но спрашивает тихо, носом в шею утыкаясь: — Ты как? — Нормально, — выпаливает Миша. «Ещё трусом меня будет считать», — подгоняет себя Горшенев. Для храбрости даже запускает пальцы в чужие волосы, прижимает обратно к себе. Андрей не отказывается — приникает вновь, ласкает губами нецелованную кожу пониже уха. Но Мише почему-то не хочется больше. Мише нервно и грязно. «Но, блять, Андрюха-то хочет», — думает и терпит. — «А если я всё же не пидор? Если, ну, ошибка вышла? Целоваться, оно, может, со всеми нормально, но трахаться-то можно только с девчонками… Но ведь раньше-то Андрея хотелось». В мыслях, снах, фантазиях. «Да зассал просто», — решает про себя Миша. Но страха он терпеть не может. Надо на краю крыши встать, чтоб заткнуть пасть маленькому внутреннему чёрту, который высоты боится, — Миша встанет. Андрей же на Мишиной коже теряется. «Как долго нужно целовать? И где именно? Грудь трогать? А ниже как? Кто кого трогать должен? Вставлять вообще можно?» — мысли пчелами жалят, сбивая настрой. Андрею неуютно. Андрей хоть и с Мишей, но придурком выглядеть не хочет. Миша должен знать, что на Андрюху положиться можно. А если он сейчас оплошает, в самый первый раз, то как ему вообще доверять можно? Нет, планку нужно держать. Андрей решает, что разберётся по ситуации. Раз хотелось Мишу естественно — так пусть тело естественно и двигается. Как привыкло. Андрей, одной рукой на талии Миши оставаясь, другой скользит вверх, обхватывает за шею, чтоб его губы к себе направить для поцелуя. Миша отвечает яростно и быстро. Сразу языком в Андреев рот проникает. Берёт штурмом, как умеет. Обхватывает за голову, цепляясь пальцами за волосы так, что Андрей аж чуть жмурится от боли. Андрей непроизвольно пахом вперед толкается под таким напором. Просто внутри всё сжимается. Чувствует Мишин член своим сквозь брюки. Выдыхает ему громко в губы, но Миша его из поцелуя не выпускает. Рука Андрея, что у Миши на шее, вниз сползает. От возбуждения он привычным движением пытается схватиться за девичью грудь. Но там пусто. Пригоршня гробастает воздух, пальцы скребут по тонкой коже на Мишиной грудной клетки. Мишин язык у Андрея во рту замирает. Миша поцелуй прерывает. «Блять, идиот!» — Андрей нервно руку от груди отдергивает и на диван плюхает рядом. Отстраняется. И от лица, и от груди, и от паха. Не будь они оба во взвинченно-тревожном состоянии, не обратили бы внимания на такую мелочь. Ну перепутал он Мишу с девчонкой — ну и что. Ну по привычке. Но накапало, накипело, выкипело. Андрей взгляд не знает куда деть. Стыдно. Краснеется. — Гаврил, я это… бля, — Андрей нервно смеется, пытаясь превратить всё в шутку. Миша на локтях поднимается, садится. Андрей ещё до того, как Горшенев вертикальное положение примет, с него вскакивает. Шагает назад быстро. Путается левой ступней в белой рубашке, валяющейся на полу. Когда по волосам нервно проводит, пальцы сами вбок соскальзывают и за серьгу дергают болезненно. Пытается отвлечься. — Блин, Андрюх, я, на самом деле… я это… — Миша нервно шею чешет и выпаливает как-то даже обречённо: — Я не пидор просто, понимаешь, да? У Андрея аж рука на полпути к уху замирает. «Гаврюш, а ничего, что мы с тобой уже месяц почти сосёмся?». Горшенев молчит и тыкается взглядом себе под ноги. — Ты это щас всерьёз? — едва сдерживаясь, спрашивает Андрей. — Ну ты видишь, что ничего не вышло! — Миша дёргает руками в воздухе и нахмуренно смотрит на Князева. Андрей не сдерживается. Смеется в голос. — Ё-моё, да чё ты ржешь! — Миха хватается за подушку у изголовья дивана и швыряет её в Андрюху. А самого уже тоже на веселье пробивает. Ну просто Княжеский заливистый смех напряжение смахивает, как дворники дождевые капли со стекла авто. — Да придурок ты, Горшенёв, вот и ржу. — Слышь, чё сказал! — Мишка вскакивает с дивана, хватает за шею, как боксёр на ринге. Повалить пытается. Соперник из Андрея сейчас никудышный — он в смехе задыхается и сам пополам складывается. Миша его на полу седлает и щекотать принимается. — Пусти, щас сдохну! — Андрей гогочет и из стороны в сторону под Мишкой катается, отбивается. Миша его попытки прекращает — за руки хватает у запястий и сжимает у груди, чтоб не вырвался. Андрей ещё от смеха до конца отойти не успевает, Мишка к его губам приникает. Сам. Впервые с того раза в подъезде в пьяном приступе. Коротко и быстро. Андрей затихает. Борьбу прекращает. А Мишка отстраняется и вновь ржет. — И кто из нас смеётся последним? — победно заявляет Горшенев. — Шут гороховый, — толкает его Андрей и привстает на руках. Хочет дотянуться до губ, но отвлекает звонок. На столе трещит телефон. Мишка с Андрея спрыгивает, а Князев на коленях к столу своему подползает и снимает трубку. — Андрюха, ёпта! Ну как там выпускной? — раздаётся голос Шуры. — Даже нам уже растрепали, что вы там шороху навели! — влезает в динамик голос Сашки Щиголева, отодвигая Балунова от трубки. — Было дело, — Андрей кивает и Мише поясняет: — Это Шура с Саней. Миша приникает к уху Андрея, опираясь рукой ему на грудь, и чуть ли не кричит в трубку: — Здоров, пацаны! — Так что там случилось-то, ну, в вашей шараге? Вы теперь типа дипломированные ремонтники? — Блин, слушайте, — Андрей смотрит на Мишку и даже вопрос задать не успевает — тот уже головой, как пёс, кивает энергично. Тут даже Князев удивляется впервые за это долгое время, как Миша его мысли чувствует быстрее, чем он сам. — А пригоняйте к нам. У нас пиво есть, и мы вам всё и расскажем. — Мне на работу завтра. — Шура думает с секунду и решает ответственно и взросло: — а, в целом, похуй. Сейчас приедем, ждите. Через полтора часа парни уже заявляются на порог к Князеву и Горшеневу. Звонили ещё домой Димке Рябчику, но он так и не вернулся с дискотеки. А потому продолжать кутить было решено, как в старые добрые — вчетвером, под пиво, байки и игру в «Заколдованную страну». Этим вечером они сидят в небольшой гостиной, игнорируя факт существования остального мира с его обязательствами. Миша, в одной из домашних футболок Андрея, всё пытается рассказать Шурке с Поручиком историю с дискотеки. Без Князева ему это не удаётся: он вечно вскакивает, в подробностях пытаясь показать, как оно всё было, и прерываясь на свои комментарии. Андрей поясняет все Мишкины действия с улыбкой, а сам на него глядит неотрывно — такого шебутного и активного — и думает: «Да хер с ним, с этим сексом. И так хорошо». По крайней мере, пока что точно.