Я дышу, чтобы вымолвить имя твоё

За следующие два дня, проведённые в домике на побережье, Салим окончательно уверился в природном умении Колчека читать людей. Всё случилось в точности так, как он предсказывал — совместный быт Рейчел, Ника и Эрика оказался змеиным узлом из напряжения, неразрешённых обид и тоски. В попытке не перейти границы разумного, троица тратила все силы на то, чтобы сохранять обстановку относительно мирной, и всё же долгое время они не достигали в этом особенного успеха. Были склоки, шипение сквозь зубы, и Ник, который, на вторые сутки своего пребывания во Флориде, заявился в соседний дом среди ночи, чтобы напиться в компании Джейсона, одним голосом кляня всё, на чём Свет стоит. Безукоризненно трезвому Салиму, проснувшемуся от потока их возмущений и шумного излияния горестей, удалось успокоить обоих лишь с большим трудом. Сумев отправить едва держащегося на ногах Джейсона в постель, он заменил его компанию для Ника, успевшего выпить значительно меньше, выслушал его и, велев всё то же самое повторить Рейчел при Эрике, под руку вернул в положенный дом. На следующее утро всё уже было тихо, как осталось тихо и днём. Осман старался держаться подальше от чужих проблем и держать Джейсона там же, поэтому отвлекал его от визита к другу, как мог, вследствие чего, за все минувшие страдания, получил в качестве дара Ника, на закате вновь появившегося у них на пороге и заявившего, что Эрик делает барбекю, и Джейсон с Салимом обязательно должны присоединиться к ним на террасе. Вот, как Салим оказался здесь. Если задуматься, это было вовсе не плохо. Фиолетовый закат, пальмы у дальней кромки берега, разговоры и звонкий смех четырёх голосов. Даже сейчас, немного сблизившись, кажется, с каждым в компании, Осман держался особняком, сидя на выступе террасы и со стороны наблюдая за тем, как, расположившись на двух деревянных шезлонгах и двух пляжных стульях, все, кто был наиболее крепко повязан судьбой здесь, вспоминали прошлое и думали о будущем. Салиму было нечем поддержать их общий разговор, всё, что он мог — не мешать и внимательно слушать, ожидая момента, когда он оказался бы полезен обсуждению. Так за размеренным, сонным бездельем, под трель чужой беседы, он почти что утонул в мыслях, направив пустой взгляд за горизонт, как вдруг прямо перед его лицом появилась рука, сжимающая закупоренную стеклянную бутылку. Бутылка была тёмной, полупрозрачной и, судя по каплям конденсата, охлаждённой, а держал её, несомненно, Колчек, ясно приметивший то, что Салим ненароком оказался забыт. — Джейсон? — Осман выпрямился, подобравшись, и поднял голову, глядя на Джейсона снизу вверх. В рассеянном закатном свете ямочки, окаймляющие улыбку Колчека, выглядели мягко и чрезвычайно трогательно. — Выпей с нами, — кивнув в сторону компании, не попросил, а скорее посоветовал Колчек. — Мусульмане не пьют, дебил, — звонко напомнила стоящая поодаль Рейчел, но огрызаться на бестолковую затею Джейсона, всё же, не стала. Непритязательно осклабившись, Колчек прислонил бутылку к перилам и, ударив по крышке тылом кисти, снял её, погнув в уголок, а затем снова сунул бутылку Салиму уже открытой. — Ты должен попробовать хотя бы для того, чтобы понять, от чего отказываешься. А лучшего дня для этого не будет, поверь — ты в компании друзей на чёртовом пляже в лучах заката… Ты окружён надёжными людьми при самом красивом виде, какой только можно найти на Земле в эту самую минуту, — Джейсон опёрся на перила локтем, нависнув над Салимом силуэтом в сиреневых бликах. — Попробуй пиво, и я отстану. — Я мусульманин, а не святой, Джейсон, — ответил Осман и, приняв бутылку у Колчека из рук, сделал два размеренных глотка под впечатлённое гудение Колчека. Вкус был таким же горьким и отвратительным, как и двадцать два года назад. Ничего не изменилось. Салим зажмурился, скривившись, а затем добавил: — Если ты думаешь, что я пью пиво впервые, ты глубоко ошибаешься. — Ты пил раньше? — встрепенулся Ник. — Но ты же такой… Примерный. Разве Коран не запрещает пить? Смешливо хмыкнув, Салим взялся за протянутую Джейсоном руку и поднялся на ноги, чтобы вместе с ним подойти к остальной компании. Ему было, что ответить на это, но он пока не был уверен, что его станут слушать, а потому терпеливо ждал мгновение за мгновением, пока не понял, что взгляды всех присутствующих были направлены на него. Подобное внимание единовременно ободряло и смущало. Осман больше не чувствовал себя неприметной тенью, но в то же время не мог понять, чем заслужил это неоплатное благо. Ему практически нечего было вспомнить вместе с этими людьми, но, к его вящему изумлению, они, похоже, были не против, чтобы он вспомнил что-то своё для них. Мимолётной вспышкой Салиму в голову пришла мысль о том, что он был старше всех остальных здесь присутствующих и, кроме этого, для них являлся выходцем совершенно другого Мира. Мира странного, безжалостного, пропитанного дымом и бесконечно завораживающего. Мира, покрытого солнечными лучами и вязью бесценных историй. Мира, которому удалось сломать каждого из них. Всех до единого. — Некогда на Свете жил один мусульманин, который много пил, бездельничал и впустую растрачивал жизнь. Его праздное поведение досаждало всем его товарищам и соседям, и попросили они местного муллу вразумить его. Пришёл мулла к пьянице в дом и сказал с порога: «Что же ты делаешь? Ты нарушаешь все праведные заветы! Разве не знаешь ты, какая кара ждёт тебя за это?». Пьяница не растерялся и тут же ответил: «Как я могу вести себя иначе, когда в самом Коране сказано: «Пей, веселись и предавайся наслаждениям тела»?». «Глупец!» — воскликнул мулла, — «Прочти следующую строчку той же суры: «Пей, веселись и предавайся наслаждениям тела, и ты погубишь себя»!». Но пьяница только рассмеялся ему в ответ: «Позвольте, достопочтенный мулла, ведь никто на Свете не может следовать всем заветам Корана!», — Салим подмигнул Нику и поставил бутылку с пивом на небольшой круглый столик, расположенный между шезлонгами. — У тебя есть притчи на все случаи жизни? — фыркнул Колчек. — Это не притча, Джейсон, — чуть тише пробормотал Салим. — Это анекдот. — У вас, мусульман, странное представление об остроумии, — Джейсон насупился. — И мудрости. Вы все отвечаете на сложные вопросы притчами, как какие-то преисполненные гуру из легенд? — Мой отец делал так, — пожал плечами Осман. — Эту историю мне он рассказал. — А, кладезь опыта на примере говна? — Колчек потянулся к столу, чтобы взять с него своё собственное пиво, но невольно дёрнулся, когда Салим рывком выступил вперёд. Пожалуй, теперь он точно сказал лишнего. И тем не менее Осман не выглядел разъярённым, только предостерегающим. — Ты не знал моего отца, Джейсон, — напомнил Салим. — Он делал для своих детей всё, что мог. Он не был идеален — никто не идеален, — но до сих пор лишь один его совет причинил мне страдания. И даже эти страдания в конечном итоге вознаградились. — Что за совет? — пробормотал Колчек, украдкой покосившись на Салима. — Он сказал: «Ибни, если тебе интересна девушка, и ты хочешь узнать её поближе, сделай никях — потом общайтесь», — Осман понурил голову и бледно усмехнулся. — Никях я сделал, а вот общение как-то не задалось. — Сурово, — вклинился Ник, явно приметив, насколько Джейсону стало неловко. — А про мужчин твой старик что говорил? — Что все мусульмане — братья, а все женщины — сёстры мужчинам. И ещё он говорил, что братьев и сестёр Коран желать запрещает. — Получается, по логике твоего достопочтенного родителя, тебе можно «желать» только не мусульманских мужчин? — вновь подал голос Колчек, но на этот раз плохо сдержанные смешки посыпались уже ото всей компании. Каждый здесь, помимо Салима и Джейсона, был уже несколько за пределами первой бутылки. Джейсон, впрочем, компенсировал собственное ненамеренное отставание «солодовым коктейлем», щедро долив в своё пиво чистый виски из заведомо предложенной Рейчел фляжки. — Получается, что так, — с притворной удручённостью вздохнул Салим. — Но ты женился? — Женился. Она была уроженкой Саид Садика. Я познакомился с ней, когда учился в колледже, но побоялся сближаться. Она не была ярой мусульманкой, хотела уехать, а я… Был сыном своего отца и не поднимал глаза при девушках с непокрытой головой. Я едва успел закончить первый курс, как Саид Садик взял под контроль Баас. Университет, где я учился, закрыли, и мне пришлось вернуться домой, — Осман отвлёкся всего на несколько мгновений, совершенно упустив из внимания тот момент, когда Джейсон вновь подал ему в руки начатую бутылку. Мысль ударила в голову практически мгновенно. — Тогда я и попробовал алкоголь. Один из моих друзей делал дома, ну и… Это произошло будто бы само собой. А через полгода я снова встретил её в Бадре-Мандали. Она бежала от войны, не могла больше оставаться у себя дома и, хотя мы не были близко знакомы, искала меня, потому что считала, что никто другой не станет помогать ей. Мы почти не знали друг друга, и всё равно я предложил ей обручиться, чтобы она могла остаться со мной на законных правах, и она согласилась. Я перестал пить, начал работать учителем, к двадцати годам обустроил для нас с ней собственный дом. Мы жили мирно. Она была благодарна мне. Я пообещал помочь ей и сдержал слово. Может быть, из-за этого, но на какое-то время нам показалось, что мы действительно любим друг друга, и она подарила мне моего дорогого сына, а потом… — он запнулся, приникнув к горлышку бутылки и сделав несколько глотков. Вкус будто бы показался резче и неприятнее, но Салим не придал этому значения, решив, что дело было в горечи его собственных слов. — Потом очень сильно пожалела об этом. Следующие пятнадцать лет я был для неё всего лишь тяжёлым напоминанием о том, на что она была вынуждена пойти, чтобы существовать на чём-то большем, чем руины в пепле. Всё стало ещё хуже, когда мне пришлось пойти в армию. Зейну исполнилось пятнадцать, и он достал где-то наркотики. Его быстро нашли, уже на следующий день я узнал о случившемся. Не от Зейна, конечно же, а от троих гвардейцев, вломившихся в наш дом. Их офицер пообещал закрыть глаза на случившееся, если я добровольно пойду под призыв. А она… Она не могла выносить моего вида с оружием, в форме… Что уж говорить, я и сам делал это с трудом. Так что мы развелись сразу, как она нашла возможность покинуть Ирак. — Ты был в браке… Чтобы выручить девушку, позволь уточнить? — переспросила Рейчел, явно впечатлённая, но по обыкновению умело держащая под контролем каждую крупицу собственных эмоций. Осман мог понять её изумление. После всего, что она сказала ему пару дней назад, после того образа, которым она наделила его, узнавать подробности, которых нельзя было прочесть на бумаге, для неё наверняка было ошеломляюще. Но и винить за предвзятость столь осторожную и рассудительную женщину, как майор Кинг, он не мог. Поэтому в ответ Салим только скромно улыбнулся. — Я не мог отправить её домой. Она рассчитывала на меня и могла попасть в беду, если бы я отказал ей в помощи. Это настоящий позор, но зачастую даже арабским женщинам опасно находиться среди арабских мужчин, — Салим вновь выкроил паузу между словами, чтобы немного отпить из бутылки. — Кроме того, я действительно не собирался на ком-то жениться, так что мне было не трудно жениться на ней. Если бы этой ситуации не случилось, вероятно, мне так и не довелось бы побывать в браке, так что супружеская ниша при мне пустовала. — Ещё бы, — приглушённо рассмеялся Джейсон. — Ты наверняка был примерным сыном и искал себе «не мусульманского мужчину», как велел твой отец. А в Ираке это — настоящая проблема. — Это была «настоящая проблема», пока я не узнал, что под землёй всегда можно найти парочку-другую американских католиков. Так что прими к сведению, Джейсон Колчек, я действительно примерный сын и всегда делал всё, как советовал мой любимый отец, мир праху его. А у меня на тебя виды. С игривым возмущением Джейсон толкнул Османа в плечо и тут же выронил из рук бутылку с пивом, под дружный хохот пронаблюдав за тем, как она, скатившись с террасы, воткнулась горлышком в песок. Пиво утекло в недра пляжа за считанные секунды, провожаемое исполненным тоски взглядом Джейсона. Впрочем, горечь практически мгновенно сменилась на растерянность, стоило только Колчеку получше рассмотреть этикетку. Это было не его пиво, это было тёмное фильтрованное, которое он открыл для Салима из расчёта на сладкий карамельный привкус, способный сгладить общее дурное впечатление. Джейсон осторожно взглянул на бутылку, из которой Осман отпивал прямо сейчас, и лишь стоическим усилием воли сдержал в себе шумный всплеск хмельной весёлости. Осман, не привыкший к алкоголю, пил его пиво с виски и даже не приметил разницы, явно сравняв всё, в чём был градус, под одну гребёнку. То ли сомнительное чувство юмора, то ли туманящее рассудок опьянение, то ли и то, и другое сразу, но всё же вынудило Джейсона смолчать о случившемся перед Салимом. Но были, меж тем, и те, кого Колчека непредвиденно потянуло поскорее посвятить в случившийся казус по крайней мере в отместку за последнее произведённое Османом подтрунивание, которое, отчего-то, показалось необычайно обидным. — Мне нужно другое пиво, — заявил Джейсон и, развернувшись ко входу в дом, похлопал Эрика по плечу. — Пойдём, покажешь мне, где взять. И Ники с нами. — А я-то зачем? — опешил Кей. — Как зачем? Побудь рыцарем, — небрежным взмахом руки Джейсон указал в сторону Рейчел. — Принеси даме светлого нефильтрованного. Своё-то она опять почти допила. — Не думала, что скажу это, но учитесь у Колчека, мальчики, — с ленной приглушённостью пробормотала Рейчел, будто бы намеренно залпом опустошив собственную пластиковую бутылку, купленную с разлива. Слова майора Кинг оказались единственной необходимой чертой под решением. Эрик и Ник беспрекословно поднялись со своих мест, скрывшись в доме следом за Джейсоном и оставив Салима с Рейчел наедине. Едва ли кто-то из них ожидал, что истинным намерением Колчека было разделить хоть с кем-то собственную случайную «хохму», но и всем остальным, по большей части, его предложение показалось не таким уж и плохим. Прочистив горло, Салим медленно приблизился к шезлонгу, где вальяжно расположилась Рейчел и, по-турецки присев прямиком на террасу рядом с ней, сделал пару очередных глотков из собственной бутылки. Должно быть, его молодость, всё же, осталась далеко позади, вместе с прежней стойкостью к алкоголю. С половины бутылки голову уже заполнил туман, мысли начали путаться, а язык показался невесомым и в то же время увязшим в сонном изморе. Осман подумал, что ему определённо не следовало вставать в ближайшее время. Его ноги не казались такими же надёжными, как обычно, и даже свежего морского воздуха было недостаточно, чтобы избавиться от вызванного алкоголем наваждения. — Кажется, у вас с мистером Кингом и Ником всё разрешилось, — скромно приметил Салим, решив, что лучшего момента для этого обсуждения, если ему только дано было произойти, было бы попросту не подобрать. — Даже если я не по душе Вам, майор Кинг, даже если Вы считаете меня врагом, пожалуйста, знайте, что я рад за вас. — Спасибо, муъаллем, — в голосе Рейчел не было ни настороженности, ни агрессии, что Салим принял за добрый знак и позволение продолжить начатую беседу. — Могу я спросить, что произошло? — Твоими стараниями, отчасти… — Майор Кинг умудрённо хмыкнула. — Мы переспали. — О, — вздрогнув, выдохнул Салим. Не привыкший к подобным откровениям, принятым в его культуре за личные и недопустимые для обсуждения с чужаками, он, подталкиваемый давным-давно позабытым чувством опьянения, всё же спросил: — С кем из них? — С обоими, — невозмутимо ответила Рейчел. — Разом. Салим замолк. Замолк несмотря на то, что ему было, что сказать в ответ. Кропотливо вслушиваясь в каждую мысль, что проносилась в его голове, он пропускал их мимо одну за другой, подавляя ту ретроградную, непозволительную в нынешнем положении часть себя, что воспылала возмущением от услышанного. Чужая постель не была его делом. Осман, убеждённо моногамный, до сих пор считающий, что где-то в Мире был лишь один человек, который мог бы полюбить его и принять его любовь в ответ, прекрасно осознавал, что его позиция не являлась всеобщим шаблоном. Культура, к которой он принадлежал по роду, некогда приветствовала многожёнство, что было известным фактом и, хотя сейчас полигамия в Ираке была запрещена законом, Салиму вовсе не было затруднительно представить семейную ячейку, состоящую более чем из двух влюблённых друг в друга людей. Но и задумываться об этом слишком уж углублённо он не спешил, предпочтя остановиться на том, что всё разрешилось как нельзя лучше, раз каждый из участников прежнего конфликта в итоге остался доволен. — Вот оно как, — только и прошептал Салим, мягко взболтав по кругу оставшееся в бутылке пиво. — Если попытаешься поучать меня, я тебе выбью глаз, — респектабельно предупредила Рейчел. — Что Вы, майор Кинг? Я сказал, что рад за вас всех, и я действительно рад. Это, должно быть, было лучшее из возможных решений, раз оно принесло счастье каждому. — Да, есть только одна проблема, — Рейчел приподнялась, оторвавшись от спинки шезлонга и сложив руки на собственных полусогнутых коленях. — С Эриком. Я не хотела этого, но я стала майором, и… Ты умеешь молчать, муъаллем? — Вы читали о моей службе в Арас аль-Ира, Вы и сами прекрасно знаете, что умею. — Я веду дело Эрика для ЦКВС. Пожалуй, это было не совсем то, что Салим ожидал услышать. Он даже не сразу понял смысл прозвучавших слов, а поняв, растерялся ещё пуще прежнего. Эта новая деталь была критически значительной. Объясняя, почему до сих пор Рейчел и Ник не стремились поддерживать активную связь с прежними товарищами, она, вместе с тем, создавала великое множество новых вопросов. Отчасти это тоже было жестоко — Осман знал, что именно Рейчел имела в виду: она вела расследование для трибунала ЦКВС, которого все последние месяцы Эрик дожидался в вынужденном и тяжёлом для его эмоционального состояния положении. И, что ж, это определённо было очередное испытание для их взаимоотношений, которые, казалось, только-только дошли до точки консенсуса. В возникшем откровении разом участвовало великое множество нюансов. Салим сомневался, что Рейчел могла намеренно отправить Эрика под полевой суд, но, тем не менее, не спешил и исключать такой вероятности, хотя с первых же секунд убеждённо склонился к тому, что ситуация была не так проста, как могло показаться на первый взгляд. Если бы у этого не было иного, более глубокого и, возможно, трудного, но гуманного объяснения, Осману пришлось бы пережить очень сильное разочарование, но куда сильнее была бы боль, которую подобный расклад ситуации мог нанести самому Кингу. Салим хотел было поподробнее расспросить Рейчел о происходящем, и уже открыл рот, чтобы набрать в лёгкие побольше воздуха для следующих слов, как вдруг дверь из дома открылась, и ему пришлось моментально притихнуть, чтобы не выдать чужую тайну не ко времени. На пороге появился только Джейсон. Неожиданно настороженный и держащий в руках две бутылки. Одну он, впрочем, тут же без лишних слов поднёс Рейчел, поставив на столик рядом с ней положенное светлое нефильтрованное, и отступив на пару шагов прочь уже только с собственным пивом. В его выражении лица, в напряжении и едва различимой скованности движений, Салим безошибочно приметил естественный для Колчека вид смятения. Что-то явно было не так, но говорить об этом вслух Джейсон не спешил. Вместо этого он только неуверенно сошёл с террасы, а затем, словно опомнившись, повернулся к Рейчел лицом и указал на горизонт. Солнечного диска там уже было не разглядеть. Лишь над линией уходящего вдаль моря висел густой, ярко окрашенный осадок последних проблесков заката, меж тем, как по другую сторону островной линии всё уже затянуло ночной синевой. Салим, допив то, что оставалось в его собственной бутылке, бросил её в стоящий у террасы бак и поднялся на ноги следом за Колчеком. — Вы п-простите, майор Кинг, — запоздало заговорил Джейсон. — Но мне что-то не по себе. Поверх пива Ваш виски, наверное, был лишним, — он тактично упустил информацию о том, что большая часть солодового коктейля случайно досталась не ему самому, а Салиму. — Парни скоро к Вам выйдут, они там случайно… Бутылку какую-то… Разбили. Надо прибрать. Завтра увидимся. — Джейсон, — спохватился Салим и, поравнявшись с Колчеком, взял его под руку. Того ощутимо шатало, хотя на ногах он держался с завидной убеждённостью. В глазах же его, меж тем, не было ни капли здравой осознанности. Расширившиеся от сумеречного полумрака и плотного опьянения зрачки казались стеклянными. Лишь напоследок Салим отвернулся от него, чтобы оставить за собой искреннее и беззлобное: — Мы рассказываем чужим людям то, что боимся рассказать своим. Но разве Вы не бесстрашны, майор Кинг? — после этих слов Осман вновь повернулся к снятому для них с Джейсоном дому. — Я присмотрю за Джейсоном. Доброй ночи. На слова Салима Колчек не высказал ни единого возражения о том, что он мог сам о себе позаботиться. Вероятно, потому, что он осознанно искал уединённого общества Османа, желая обсудить нечто важное и, очевидно, крайне скабрезное. Нужен был повод. Джейсон не выглядел уставшим, он просто был пьян, и ему определённо не было плохо настолько, чтобы сейчас же уходить от собравшейся на вечер компании. Дело казалось гораздо более глубоким и сложным. Поэтому Салим не особенно удивился, когда, за порогом снятого для них дома, Колчек, приободрившись, потянул его за руку вглубь гостиной и, развернувшись на границе с коридором, застыл, на вдохе приоткрыв рот. Ему было сложно заговорить. В орехово-карих глазах отражались путанные, замедленные алкогольным туманом мысли. Джейсон застыл, задумчиво приложив палец к губам, а затем, опомнившись, кивнул в сторону дивана, предлагая сесть. Осман послушно отступил, пропустив его вперёд. Сам он, оказавшись среди бездвижного воздуха просторного, но всё же закрытого помещения, неожиданно ощутил тяжкое на подъём желание уснуть. То ли пиво было крепче, чем он рассчитывал, то ли славные дни его собственной телесной выдержки, всё же, миновали вместе с годами. — Я сейчас видел какую-то очень странную херню, — заплетающимся языком заявил Колчек, упав на диван и дождавшись, когда Салим сядет напротив, откинувшись спиной на подушку у подлокотника. — А ты уверен, что тебе можно о ней рассказывать? — осторожно подсказал Осман, на что Джейсон только непритязательно фыркнул. Безвинно пожав плечами в счёт немого ответа, Салим подтянул ноги на диван и обнял себя за колени. Только сейчас он понял, что, войдя в дом, ни он, ни сам Колчек не включили свет, вследствие чего педантично обустроенная гостиная тонула в уютном мраке. Надвигающаяся ночь казалась густой и глухой, словно пуховое одеяло. Под ним можно было спрятаться и полушёпотом делиться тайнами. — Без обид, брат, но в одиночку я это не усвою, — признался Джейсон. — У Эрика с Ники всё разрешилось как-то… Не совсем так, как я представлял. Не знаю, быть может, было бы лучше, если бы они продолжали скандалить, — несмотря на опьянение, отбившее Салиму добрую треть естественной смекалки, он моментально понял, в чём было дело, и поджал губы, на резком выдохе подавив невольный смешок. Возмущение Колчека показалось ему невероятно трогательным и оттого забавным в своей растерянной простоте. — Они не вышли с тобой, — припомнил Осман. — Да, потому что я, блядь, ушёл сам. Они не заметили, были, мать их, слишком заняты, — открыв очередную бутылку ключами от съёмного дома, Джейсон всплеснул руками с многозначительной медлительностью, прежде чем припасть к стеклянному горлышку. — Ты что, злишься? — смешливо ухмыльнулся Салим. — Нет, — оторвавшись от своего пива, взвился Колчек. — Я только удивлён. Мы были на их кухне… Она в гостиной, как эта, один в один, — Джейсон обвёл комнату свободной от бутылки рукой. — И коридор, и спальни, и всё остальное… Эрик сказал, что ему нужно в ванную, так что мы с Ники остались у холодильника, и, пока я выбирал, что взять выпить, я говорил с ним о чём-то. Мне казалось, он стоял сзади, а потом я понял, что он мне не отвечает. Я обернулся, и знаешь, что? — Его там не было? — Осман легонечко вскинул брови. — Его там не… — начал было Колчек, но, запоздало разобрав чужие слова, прервал фразу коротким кашлем. — Я взял пиво и пошёл проверить, куда он делся, а потом увидел открытую дверь в ванную. Ники был с Эриком там, они говорили, Эрик казался расстроенным, и всё бы ничего, если бы мой ебучий лучший друг не держал руки на бёдрах этого придурка Кинга, — голос Джейсона постепенно повысился, пускай не до крика, но всё же ощутимо. А затем снова стих в неразборчивом разочаровании. — Вот что, мы все слишком много выпили. Я должен был растащить их? Как думаешь, должен был? Эти идиоты же явно понятия не имели, что делают! Бля, они прикончат друг друга завтра сразу же, как вспомнят это. — Ох, Джейсон, — всё же не выдержал Салим. Приложив к собственному разгорячённому лбу непривычно холодную и вместе с тем слегка влажную ладонь, он склонил лицо к собственным коленям, стараясь не выдавать собственную весёлость слишком прямо и ярко. И всё же плечи его вздрагивали от непрерывной череды сдержанных смешков. — Что? — огрызнулся Колчек. — Что, Салим? Почему ты смеёшься? Это же… Это конец! А если это зайдёт дальше? Чёрт, весь этот кромешный Ад с ЦКВС и Загросом превратил наши жизни в какую-то клоунаду… Людям на пьяную голову нередко приходят идеи и похуже этой. Но как они поведут себя, когда протрезвеют? Чего в этом смешного, по-твоему? — Ты, Джейсон, — с невозмутимой простотой отозвался Салим. — Ты смешной. — Я о серьёзных вещах тебе говорю! У всех нас уже достаточно проблем! Нам не нужен действующий лейтенант, то ли трахающийся, то ли собачащийся с уволенным полковником! Это слишком всё усложняет… — Каким образом? — вполголоса уточнил Осман, и Джейсон тут же притих, растерянный. — Что? — Каким образом это «всё усложняет»? — судя по тому, как скривилось ладно слепленное лицо Колчека, как загустел покрывающий его щёки пьяный румянец, он не ждал услышать этого вопроса и, как и следовало полагать, не имел внятного ответа. — Успокойся, морпех, — голос Салима стих до мягкого полушёпота. — Они взрослые люди, сами разберутся, что им делать, и, поверь, судя по всему, не в их интересах втягивать тебя в это. — Я уже сам втянулся! — Так вытянись назад, — пожал плечами Салим. Колчек побагровел окончательно. — Вот почему тебе всегда надо быть таким умником? — прошипел Джейсон и, поднявшись с дивана, направился в свою спальню, через плечо показав Осману средний палец. Проводив его прерывистым хихиканьем, Салим покачал головой и вытянул ноги на освободившемся диване. Он был не в обиде на Джейсона, на деле хотя бы относительно понимая его бурную реакцию на случившееся. Колчек действительно был рождён католиком, южанином, кроме того, и Салим, даже не имея обширного опыта в познании местного менталитета, мог предположить, что именно столь сильно смутило его экспрессивного друга. В Ираке гомосексуальность каралась жестоко, во многих регионах и культурах США — критически не приветствовалась, и не в правах Османа было лезть к Джейсону в душу с попытками усмирить от рождения взращённую в нём нетерпимость. Вероятно, Салим и сам вырос бы таким, если бы в его семье с роду не было принято стеречься чужих личных границ. Именно поэтому он не стал говорить Джейсону о том, что вся ситуация с Николасом и Эриком была несколько прозаичнее и предполагала наличие третьего участника, а вернее даже участницы. Он пообещал сохранить всё в тайне для Рейчел, пока их положение не примет окончательную форму и, кроме того, не желал влиять на происходящее собственными силами. Вероятно, Джейсон был прав, Салима действительно можно было назвать «умником», хотя все его прежние добрые знакомые предпочитали слово «советчик». Осман имел культурную привычку не давать наставлений без спроса и, кроме того, держать чужие переживания при себе, что со временем в любой, даже относительно чуждой ему компании, превращало его в фигуру поддержки. Он был умудрённым и спокойным, вот только, при всём этом, ему самому не у кого было искать порой попросту необходимой помощи. Опустившись на подушке чуть ниже, Салим сложил руки на груди и склонил голову к плечу, направив взгляд к фронтальному панорамному окну. Вид на пляж из совмещённой с кухней гостиной был обширным и не скрывался ни за чем, помимо стены, куда вписывалась входная дверь. На этом островном участке кроме съёмных домов не было ни единого источника света, и во мраке безоблачного горизонта, сиреневая дымка над которым постепенно рассеивалась, сменяясь ночной темнотой, сияла отчётливая россыпь звёзд. Осману вдруг стало непередаваемо спокойно. Холод, сковывающий опустошённое переживаниями сердце, отступил. Разум покинули все мысли до единой. Салим вспомнил только, почему в определённый период непростой юности его не отвращал алкоголь. До слуха долетал лишь далёкий шум волн, вероятно, пробивающийся в дом сквозь открытое окно его незапертой спальни и добирающийся до гостиной через короткий коридор. Веки начинали тяжелеть, а тело — размякать под давлением мягкой усталости. Осман заснул прямо на диване, за сомкнувшимися ресницами запечатлев бесконечное пространство далёких звёзд. Это было всё, что сохранилось в его опустевшем уме. Он не думал о завтрашнем дне, будто бы даже не ожидая проснуться, но, отчего-то, ни капли не страшась этой мысли. Салим не готовился к тому, чтобы встретить утро, будто не существовало Мира дальше нынешних минут и, пускай в несколько ином смысле, но всё же он не ошибся. Когда Осман проснулся, за окном всё ещё была непроглядная ночь. Судя по тому, что опьянение для него ещё не успело смениться даже подступающим похмельем, прошло не больше часа с тех пор, как Джейсон ушёл в свою спальню. Салим приподнялся, потерев лоб всё такой же холодной ладонью и зажмурившись в попытке свыкнуться с окружавшим его пространством. Он не сразу понял, что именно разбудило его. На первый взгляд сон будто бы схлынул сам, без причины. И только вслушавшись в лишённый колебаний воздух Осман различил что-то тихое и сдавленное, что-то мученическое и отчаянное, что-то, что было слишком похоже на… Плач. Не помня себя, Салим с трудом поднялся. Ноги почти не слушались, ослабшие в полусонном мороке — приходилось тут и там хвататься за стены или попадающуюся под руку мебель, чтобы не сползти на пол. Приблизившись к двери, ограждающей спальню Джейсона, Осман приник к ней лбом и застыл, прислушавшись. Всхлипы, вне всяких сомнений, доносились именно оттуда. Будь Салим трезвым, он бы додумался постучать. И только навязанная алкоголем бездумность вынудила его повернуть дверную ручку и толкнула за порог. Благо, босые ноги делали даже неловкие шаги практически беззвучными. На постели, в сбитых простынях и скомканном к изножью одеяле, с подушками, сброшенными на пол, лежал Джейсон. Лежал на спине, по центру кровати, и футболка, выбранная им для сна, была задрана до середины торса. Салим решил бы, что Колчека мучил кошмар, из-за чего спальня и пришла в такой беспорядок, вот только тот вполне осознанно закрывал ладонями пылающее лицо, с остервенением вдавливая кончики пальцев в кожу на лбу. Джейсон вовсе не спал, он только лежал и тихо плакал, подавляя рвущиеся из горла вздохи, должно быть, в попытке не привлекать к себе лишнего внимания. Ему это почти удалось. Осман и сам не мог понять, благодаря чему его сон оказался достаточно чуток, чтобы засвидетельствовать Колчека в столь хрупком состоянии — комком распотрошённых нервов, напуганным и бессильным, разбитым достаточно, чтобы не приметить чужого появления в собственной спальне. Благо, на этот раз Осману хватило необдуманного такта обозначить своё присутствие прежде, чем вмешаться. — Джейсон, — Салим позвал его по имени осторожно и ласково, трепетно даже, но Колчек тут же дёрнулся, рванувшись на бок и сжавшись в дрожащий клубок, лишь бы получше спрятать залитое слезами лицо. — Отъебись, — велел Джейсон. — Пошёл вон. — Почему плачешь? — мягко спросил Салим. Он не стал уходить, но и приближаться к Колчеку без позволения не решился. — У нас родным в утешение говорят: «Не печалься, пока я с тобой». Не прогоняй меня, пожалуйста. Ты мой друг, я не причиню тебе вреда. — Я не плачу, тебе ясно?! — Колчек взвился, оторвав руки от лица и оскалившись почти по-звериному. Лицо его было покрыто пятнами румянца, ресницы слепляла солёная влага. — Ясно, — покладисто отозвался Осман. — Тогда можно мне остаться? Это была детская уловка. Безобидная и простая в своей сердечной непосредственности. И всё же она сработала. От растерянности почти что мгновенно смягчившись, Колчек упёрся ладонями в матрас и, приподнявшись, кивнул, а затем принялся торопливо вытирать лицо правым предплечьем, пока Салим ещё не оказался слишком близко. Он, впрочем, дал Джейсону достаточно времени, чтобы хоть немного прийти в себя. Бесшумным, медленным шагом прошёл вглубь спальни и сел в изножье постели, полагая, что Колчек пододвинется ближе сам, если только будет нуждаться в этом. Джейсон, впрочем, остался на месте, потупив полный влажного мерцания взгляд. Судя по едва различимому шевелению губ, он покусывал себя за кончик языка, компульсивно стараясь сгладить охватившее разум волнение. — Я вижу Солнце, — спустя почти полминуты молчания, признался Колчек. Он и сам, должно быть, понимал, как странно прозвучали эти слова, а потому почти сразу поспешил объясниться: — Как тогда, когда мы выбрались из храма, помнишь? Был рассвет. Я увидел Солнце и решил, что всё кончилось, потому что… Свет был тем, что наверняка убивало поганых тварей, оставшихся под Загросом. Я никогда не радовался Солнцу так сильно. В те минуты оно значило, что всё должно было закончиться, что худшее уже позади. Я поверил, расслабился, а потом… Потом случилось затмение. И теперь я думаю, может там, глубоко под землёй, это действительно был… Ад. — Ад? — переспросил Салим. Лицо его мгновенно окрасилось смесью тревоги и горького сочувствия. — С чего бы ты попал в Ад, Джейсон? Сперва Колчек рассмеялся. Рассмеялся нервно, прерывисто и хрипло, но затем понял вдруг, что Салим не поддержал его противоестественной весёлости. Чёрные глаза Османа были непроглядным омутом, почти душащим, когда Джейсон осмеливался смотреть в них слишком долго. Там было всё, что виделось ему в редких беспокойных грёзах, за мысли о чём он хватался, просыпаясь в холодном поту и сдавленными глотками хватая воздух: искренность, открытость, привязанность и бесконечное милосердие. Не выдержав ноющей боли, жажды и алчной привязанности, сжимавших сердце при виде этого, Колчек вдруг поднялся на колени и, в пару небрежных рывков стянув с себя футболку, повернулся к Салиму правым боком. Где-то в ямочке под его ключицей была старая штанцмарка — лопатка порой ныла до сих пор. Рёбра пересекал тонкий шрам — след от вражеского кортика. Но то, что он показал Осману, было куда старше и заметнее. Бугристый, кривой шрам на животе, небольшой, но глубокий, не сшитый, судя по небрежным краям рубца. Этой отметке было двенадцать лет. — Я подрался со своим отцом на кухне. Он всадил в меня нож, но я продолжал прижимать его к столешнице, пока не лишился сознания из-за боли и кровопотери, — Колчек с трудом сглотнул ком, вставший в горле, чтобы хоть немного прочистить охрипший от слёз и волнения голос. — Потому что я боялся, что, если отпущу, он догонит и прикончит парня, которого я трахал на той самой проклятой кухне, когда отец вошёл. Осман хотел что-то сказать, но не успел. Замолкнув, Джейсон практически сразу завалился вперёд, обессиленный и бескостный, упал Салиму прямо в руки, прижав голову к его груди и устало прикрыв глаза. Сквозь полуопущенные ресницы тёмная спальня казалась совершенно другой, не пустой и одинокой, а уютной и тихой. Под правым ухом Колчек слышал только мерное, далёкое и гулкое биение чужого сердца. Он не стал вырываться или даже просто возражать, когда ощутил одну руку Салима на своём плече, а другую — на голове. Пальцы вплелись в растрепавшиеся, слипшиеся от лёгкой испарины волосы, методично поглаживая из стороны в сторону, без нажима, но с ощутимым, живым весом. Невольно Джейсон задумался о том, всегда ли руки Османа были такими холодными. Он едва ли мог вспомнить подобную странную и глупую, но кажущуюся на удивление важной именно в этот миг мелочь. — Какой грех в том, что тебя предали? — на мгновение крепче прижав Джейсона к себе, прошептал Салим. — Человек, который должен был защищать тебя, и человек, которого взялся защищать ты? Я сам убил бы за своего сына, я сам умер бы за него. Я сам убил и умер бы за того, кому был бы обязан любовью. — Отец сказал, я — грязный пидор, — вновь прошипел Колчек, но на этот раз не озлобленно, а так, будто что-то сжимало его горло. — Любовь и преданность не могут сделать человека «грязным», Джейсон, — возразил Осман. Колчек завозился вдруг, приподнявшись. Когда они оказались лицом к лицу, Салим, неожиданно оробев, убрал руки на собственные колени. Склонил голову, ненароком скрыв собственные глаза, и это показалось вдруг Джейсону самым страшным из возможных исходов. Придержав Салима указательным пальцем за подбородок, Колчек вынудил его вновь поднять лицо, а затем потянулся ближе, впитывая чужой взгляд. Дыхание Османа постепенно начало сбиваться, но он не решался двигаться. Его внимание было приковано к лицу напротив, к чётко очерченным губам, алым от жара слёз, и тонкой каёмки усталости у Джейсона под глазами. В этот миг Салим понял, в чём была разница между желанием жить и нежеланием умирать. В этот миг Салим понял, что дышал до сих пор лишь затем, чтобы раз за разом произносить лишь одно имя. В этот миг Салим понял, что никому на Свете не был нужен, ни бывшей жене, ни старшим сёстрам, ни открещивающемуся от него подростку-сыну, а только Джейсону, цепляющемуся за него в последней попытке выбраться из пещер и увидеть не скрытое затмением Солнце. — Если не врёшь, дашь себя поцеловать, — заключил Колчек. — Не вру, — пообещал Салим, а затем опустил плечи в беспутной покорности. — Целуй. Это было логично. Во всяком случае, Осману так показалось. Он говорил о том, что любовь чиста и безгрешна, и, если это действительно было так, не должен был бояться её сам. Что ж, любви он не боялся. Но, напротив, боялся того, что Джейсон его не любил. И тем не менее, загнанный в угол необходимостью утешить его, Салим не двинулся с места, когда почувствовал чужие горячие губы на собственных мертвенно холодных. И он притих, затаив дыхание, когда Колчек вдруг опустился ниже, зубами вцепившись в выемку под его ухом, аккурат за изгибом нижней челюсти. Укус обжёг, но Осман только тихо сглотнул. Он старался не думать о том, что они с Джейсоном оба были ещё пьяны, что не должны были делать ничего подобного, что ему, вероятно, следовало бы сейчас же встать и поскорее уйти, чтобы не сделать всё сложнее и хуже. Вот только Салим не мог, боялся увидеть разбитым последний проблеск надежды, который ему едва удалось разжечь в чужой изломанной душе. Поэтому он сжал губы и поддался, когда Колчек, опрокинув его на постель, потянул за бёдра, переворачивая на живот. С наибольшей вероятностью это не сулило совершенно ничего хорошего. Вряд ли это была «любовь». Скорее уж болезненное, отчаянное метание Джейсона в попытке сделать хоть что-нибудь, чтобы прервать въевшуюся в его существо агонию. Осман не думал, что это могло помочь, но не сумел найти в себе силы резко отвергнуть происходящее, тем самым только всё усугубив. А ведь Салиму было страшно и неуютно чувствовать чьи-то пальцы на кромке собственных хлопковых брюк. Его жгла одна только мысль о том, чтобы оказаться перед Джейсоном обнажённым. Его мутило, ему было стыдно и тревожно. Он содрогнулся, едва почувствовав, как прошлись по его коже чужие ногти, стащив штаны и бельё до середины бёдер. — Почему ты такой холодный? — пробормотал Колчек будто бы машинально, а затем Салим ощутил вдруг давление его веса на собственной спине и грубую ткань спальных бриджей, прижавшуюся к обнажившемуся участку его тела сзади. — Джейсон, пожалуйста, я не… — Горячее прикосновение скользнуло вниз по животу. Крупная, хотя и тонкая ладонь Колчека огладила внутреннюю сторону смуглого бедра, и Салим, выгнувшись, спрятал лицо в смятом под ним одеяле. — Я не могу… Не могу перед тобой раздеться. — Не страшно, я раздену тебя сам, — отозвался Колчек. Судя по тону лишённой бремени ухмылки, отразившейся в его голосе, Джейсон не придал словам Салима особого значения, не воспринял их всерьёз, приняв за фарс или даже причудливую, растравляющую его запал игру. Он не понял… Конечно же, он не понял. Никак не мог знать, что испытывал Салим, даже думая о том, чтобы открыть грудь ниже ключиц и, уж тем более, обнажиться ниже пояса перед другим человеком. Он и себе не смог бы объяснить, почему впадал в дрожь и омерзение при одной лишь мысли об этом. Некоторые вещи были запретны только потому, что их было принято считать таковыми, а сделанные в их пользу нарушения не становились от этого легче. — Не надо, — выдавил Осман, но остался на месте. Только бёдра его напряглись, а тело то и дело вздрагивало под бережными, ласковыми касаниями, всё ближе подбирающимися к тому, что Салим больше всего хотел скрыть. — Не надо, пожалуйста… Мне стыдно. Джейсон… Я не могу, мне стыдно. Салим притих, почувствовав поцелуй на собственной пояснице, там, где оканчивалась выемка, прочерчивающая линию позвоночника. Он не мог ничего сделать. Он не желал кричать и боялся даже представить, что сотворил бы с Джейсоном, если бы попытался его оттолкнуть. Поэтому всё, что осталось Салиму, это обвить локтями собственную голову, лицом уложенную на постель, и выдохнуть в беспомощном онемении. Пожалуй, это не было чем-то страшным — так он успокаивал себя. Джейсон, на самом деле, никогда не пытался причинить Салиму боль, и даже сейчас, когда они оба были пьяны, а их мысли путала усталость, в каждом прикосновении Колчека отзывалась беззаветная нежность, которую он попросту не умел выражать словами. Собравшись с мыслями, Салим сосредоточился на том, чтобы дышать. Ласка была приятна, но он хотел только, чтобы она поскорее прекратилась, не заставляя его дальше сжимать зубы и прятать в душном одеяле пылающее смесью смущения и вины лицо. Рука Джейсона скользнула Осману поперёк пояса, приподняв его таз повыше, а затем на несколько мгновений исчезла, оставив бездвижным и неприкрытым. Салим терпел. Салим дышал, ожидая момента, когда ему снова хватит воздуха на то, чтобы произнести нужное имя, как он делал в каждой непростой ситуации, что случались до этого. Быть может, тогда Джейсон не только услышал, но и понял бы его. — Тебе нечего стыдиться, — успокоил Колчек. Осману хотелось выть, но он не мог выдавить из себя ни единого звука. — Я не знаю людей, лучше тебя. В следующий момент прикосновение Джейсона прошлось уже между ягодиц. Скользкое — должно быть, слюна. В тон возбуждению живот сдавило беспокойство. Осман чувствовал струящиеся по его телу импульсы, от кончиков пальцев рук и до босых, окоченевших стоп. Первый палец, проникший в нервно дрожащее тело, вырвал из Салима недостойное шипение. Он подался вперёд, подсознательно стараясь увернуться от прикосновений, но Колчек удержал его на месте, взяв под талию свободной рукой, а затем впившись зубами в оголившийся участок спины. Выгнувшись, Салим задышал шумно и сбивчиво, сквозь разомкнувшиеся от бессильной растерянности губы. Его взгляд опустел, но Джейсон видел лишь затылок, не глаза, и под собственными прикосновениями чувствовал, как тело Салима постепенно начало отогреваться. Второй палец присоединился к первому, за ним — третий. Осман не знал, сколько времени прошло, потеряв счёт минутам, когда Джейсон надавил на какую-то точку внутри него, вырвав в ответ что-то среднее между тихим вскриком и обрывистым стоном. — Джейсон! Ах… — Осман вновь спрятал лицо в небрежно скомканном одеяле, ощутив, как Джейсон, пристроив колено между его ног, постепенно подталкивал их, разводя в стороны. — Я не знаю, что делать, — признался Колчек, подкрепив слова очередным поцелуем, оставленным на чужой спине, а затем приникнув к ней лбом. — До тебя меня никто, никогда не защищал. Ты мне нужен. Ты мне слишком сильно нужен. — Остановись, — ответил Салим, но с удивлением обнаружил, что произнёс это слово одними только губами, без голоса или даже выдоха, который мог бы стать шёпотом. И тем не менее, пальцы Джейсона вдруг выскользнули наружу, заставив тело Османа напряжённо сжаться. Его просто нельзя было услышать, это было невозможно — Салим не услышал себя и сам. Поэтому, разобрав шуршание ткани и возню позади, он закусил язык и принялся мотать головой, растирая лицо о мягкую ткань постельного белья. Джейсон проник в него медленно, без нетерпеливых рывков или распалённых стонов. Возбуждение в нём ограничилось звуком сбивчивого, тяжёлого дыхания, а напряжение — пальцами, крепко впившимися Салиму в талию. Осман, меж тем, почувствовал неожиданный приступ слабости в ногах и размяк, окончательно прекратив дёргаться. Это было приятно, приятно, как никогда, но в то же время, несомненно, категорически неправильно, почти что невыносимо. С рождения относясь с уважением к совершенно любой степени свободы чужих взглядов, сам Салим оставался в быту покладистым и закрытым. Он верил старым привычкам, подкрепляющим его мягкий образ и, будучи дерзким в боях и спорах, оставался застенчив в любви. Это была одна из тех черт, которые остались ему от строгого отца и умницы матери, тех черт, от которых он так и не смог или даже не захотел избавиться. На какое-то время всё смешалось густым, удушливым туманом. Салим пытался поднять голову, чтобы отдышаться, но у него не было для этого сил. Он едва не заваливался вперёд под толчками Джейсона, порой тихо поскуливая сквозь сжатые зубы и одёргивая себя от того, чтобы вцепиться ими в одеяло. Бельё здесь было белоснежным, не дорогим, но ухоженным и новым. Осман не хотел доставлять проблем Эрику и Джейсону, испортив что-то в найденном и снятом ими доме. Хотя задумываться об этом даже мимолётом, казалось, было странно. Быть может, Салим намеренно отвлекался от происходящего, стараясь подавить болезненный, снедающий его изнутри стыд, а, возможно, просто не хотел ещё сильнее усугублять собственное непростое положение. Он никогда не сумел бы сказать, что ничего не чувствовал к Джейсону. Он, определённо, солгал бы, если бы сказал, что не любил его. Но именно сейчас старые, за многие годы твёрдо устоявшиеся границы личной неприкосновенности перечили позывам его естества. И всё же Салим не мог не ощущать отдалённой признательности за то, как Джейсон обхватил его член, поглаживая в такт собственным движениям. Осману было хорошо, и оттого — непередаваемо стыдно. Всё закончилось неожиданно и вместе с тем, как показалось Салиму, недостаточно быстро. Джейсон вышел из его тела сразу же, как Салим кончил, позволив ему без сил упасть на бок и дав время на то, чтобы отдышаться. С трудом глотая воздух и не спуская опустошённого взгляда с изголовья постели, Осман дождался, когда Джейсон, рукой доведя себя до оргазма, склонится к нему и потянется губами к губам, и лишь затем отмер. Было душно. Взмокшее тело казалось липким и непоправимо испачканным. Под собой, на одеяле, Салим чувствовал перегревшиеся следы влаги, а над собой — исходящий от Джейсона, обжигающий жар. Трепетно вдохнув через нос, Осман положил ладони ему на щёки и бережно потянул ближе к себе, разомкнув губы для поцелуя. Он вспомнил, как, пересилив собственное нежелание, пошёл за Колчеком в воду два дня назад, и бледно понадеялся на то, что случившееся сейчас по своей сути было тем же самым.