Кружево, ленты, булавки, тесьма...

В славном городе Париже легко спрятаться, если имеешь причины скрываться от людей ли, от правосудия ли. Шутка ли сказать: за городскими стенами пятьсот тысяч человек каждый день выходят на улицы, покупают всё необходимое для жизни, ругаются и мирятся, отправляются на службу или в кабак, еле сводят концы с концами или служат предметом пересудов из-за непомерной страсти к роскоши! Сюда же стоит прибавить многочисленных приезжих, у каждого из которых имеется своя цель посетить столицу прекрасной Франции: у большинства, конечно, различные судебные тяжбы, кто-то решает навестить родню, кто-то надеется поступить на службу или заключить выгодный брак, кого-то влечёт романтическая слава Парижа – здесь богатство, довольство, перспективы, здесь королевский двор и сам король. Кто же откажется хотя бы одним глазом взглянуть на короля, королеву, королеву-мать, да и на кардинала тоже: правду ли говорят, что у него из-под сутаны виднеются самые настоящие копыта и кончик хвоста? Помимо самого Парижа, шумного и суетного, к услугам парижан и приезжих прелестные живописные предместья: Сен-Жермен, Сент-Оноре и Монмартр, где не слишком-то приятно проживать постоянно, но куда мило выбраться при случае на день, чтобы развеяться, отдохнуть, прочистить лёгкие от вечного парижского смрада, поиграть в мяч или сытно перекусить на свежем воздухе. Это занятие одинаково нравится всем: мещанам, купечеству, судейским, военным, дворянам, аристократам и даже королю и королеве-матери. Самый верный шанс увидеть короля вблизи – очутиться у нужной заставы в час, когда его величество в сопровождении конвоя и приближённых отправляется на охоту. Правда, тогда придётся ждать, когда сам получишь возможность миновать пределы городских стен: королевский кортеж должен проехать определённое расстояние прежде чем стража позволит скопившейся толпе последовать той же дорогой или, наоборот, въехать в столицу. В день, о котором пойдёт речь, господин Дюлорье решил наведаться в «Белую куропатку» - трактир с таким названием он приобрёл примерно год назад фактически за бесценок, приказал полностью перестроить, и теперь довольно быстро возвращал вложенные в переоборудование средства. Почтенный трактирщик не без оснований полагал, что прежний владелец был изрядным жадиной и лентяем, раз не смог добыть прибыль из заведения, расположенного на бойком тракте примерно в трех лье от заставы Сен-Дени – для тех, кто покинул город, самое время дать отдохнуть лошадям и выпить стаканчик хорошего вина, а для тех, кто только приближается к столице, это прекрасное место для последней передышки или ночлега, если припозднился. Важное уточнение: милашка Пулетт нынче ночью была так очаровательна и неугомонна, что господин Дюлорье ощущал приятную усталость, как иногда случалось в молодости, и пребывал в прекрасном расположении духа. - Вот что, - сказал он, когда молодая супруга самолично положила на тарелку мужу изрядный кусок жареного угря. – Я поеду сейчас, займусь делами, а ты, моя милая, собери знакомых, кого хочешь и кого будешь рада видеть, наймите экипаж и приезжайте днём в предместье. Мы давно не веселились, сейчас самое время отдохнуть. Только не зови этого проходимца Шапюи с женой и тёщей – они опять испортят нам всё настроение. Мадам Пулет восторженно пискнула и бросилась обнимать и целовать своего драгоценного мужа. - Ну, будет! – не без сожаления разжал кольцо благодарных объятий трактирщик. – Думай, кого хочешь пригласить. Обещаю хороший обед, музыку и зал для игры в мяч. И прекрати давать мне эту… - он выпятил нижнюю губу, что всегда служило признаком недовольства, и указал на небольшую серебряную вилку. – Один англичанин, не помню его имени, правильно сказал, что мы, когда едим, не сено заготавливаем, обойдёмся и без маленьких вил для того, чтобы попасть в рот! Пулетт засмеялась. - Какой ты смешной временами, мой милый! Ведь мы – приличный дом, у нас собирается хорошее общество, с тобой накоротке важные судейские и советники парламента, а они все пользуются вилками! Пора привыкать к новшествам, чтобы выглядеть достойно! А где ты видел того англичанина? - Он обедал у меня в трактире, важный такой, надутый, - мэтр Дюлорье приложил к губам салфетку, которую заботливо подала ему супруга. – Разряжен был на манер нашей знати разговаривал по-нашему, но этак смешно, что я сразу понял – англичанин. Они все такие: напыщенные, подбородок задран чуть не до небес, и каждый до сих пор пытается при случае напомнить, как они нам шею намылили при Азенкуре. Ну, я такое никогда терпеть не буду, всегда отвечаю, что даже пара проигранных битв исход войны редко решает, а тогда Господь в своей великой милости послал нам Орлеанскую Деву, и уж там англичане удирали так, что только пятки сверкали, и больше их во Франции и не видели! Нечего делать тут, мы сами разберёмся, как жить! Салфетка полетела в сторону, и трактирщик, сделав передышку в своей пламенной патриотической речи, потянулся к кувшину с вином. Несколько глотков слегка снизили градус гражданского рвения почтенного члена попечительского совета церкви Сен-Сюльпис, и Анна-Мария украдкой выдохнула, поскольку женщина, пусть и передовая по своим убеждениям, не должна разбираться в истории и политике, оставляя это неблагодарное дело мужчинам: - Погостить пусть приезжают, - сменил гневное негодование на милость мэтр Дюлорье, – они же нам теперь, почитай, родственники: родная сестра нашего короля замужем за их королём. Но если что, я первый англичанину по голове кулаком тресну, я же не король, у меня таких родственников нет и никогда не будет! Вот что принцесса наша стала их королевой, так это хорошо - пусть научит, как нужно мужей уважать и брак соблюдать в честности и святости. Говорят, что прежний английский король большой ходок был, да только не по женщинам, а по молодым смазливым парням! Мадам Пулетт ахнула и прикрыла лицо руками: её добродетель была оскорблена грубоватой прямотой высказывания, но про себя она поставила за цель при случае подробно расспросить мадам Бонфис или мадам Колен о пикантных тайнах покойного английского монарха. Хотя чего расспрашивать: довольно было посмотреть на герцога де Вандома и его приближённых, сплошь поклонников «итальянской любви»! Пусть англичане и живут за проливом у себя на острове, но уж наверняка не особо и отличаются от французов, хоть и говорят на странном языке, и еретики к тому же. Через полчаса, погрузив в повозку, запряжённую двумя мулами, всё необходимое для весёлой загородной прогулки, мэтр Дюлорье отбыл восвояси, а мадам Пулетт, вооружившись чернилами, пером и бумагой, принялась составлять записки для своих ближайших подруг. До чего же ещё неотёсан её милый Блез! Кто же говорит о намерении устроить званый обед на свежем воздухе всего за несколько часов до его начала? Подумав, молодая женщина решила позвать супругов Делакур, владельцев обувной мастерской и их неженатого кузена, мадам Бонфис, свою ближайшую подругу, супругу королевского обойщика мадам Фоше с пятнадцатилетним сыном-подростком, которого охотно отпустили бы из мастерской, молодых брата и сестру Гонье – весельчаков, прекрасно игравших в мяч, а также господина Жубера, стряпчего, который вдовел уже три года, и свою родственницу, мадемуазель Лавин. В такой компании скуки точно ждать нечего, зато можно отлично провести время, поиграть в мяч и триктрак, потанцевать под бренчание лютни в руках юного Фоше, спеть несколько песен, всласть почесать язычок, с равным удовольствием обсуждая вельмож и соседей, а домой вернуться с пустыми корзинами, потому что хорошие гости всегда оказывают должное внимание поданным к столу угощениям. Избавьте автора от обязанности подробно описывать идиллическую картину шумного и несколько бестолкового веселья простых парижан, выбравшихся за город, потому что всё вышло как нельзя лучше: прекрасная погода, благоухание свежей зелени и цветущих растений, живописный вид с пологого склона холма на запруду, мельницу и пасущихся на берегу речки коров и коз. Господин Жубер, имевший понятия о развлечениях, принятых в высшем обществе, предложил сплести для всех венки и изображать аркадских пастухов и пастушек: ему, правда, пришлось давать пояснения, но когда все поняли суть дела, то с радостью подхватили идею. После нескольких партий игры в мяч, после нескольких бурре и брандлей разыгрался аппетит, потому поданные к импровизированному столу яства оказались как нельзя кстати. Доброе вино (кстати, из погреба мэтра Бонфиса) окончательно сблизило участников веселья, опять танцевали и пели, вернулись за стол, а там уже сидели и разговаривали то на общие темы, то разделяясь на несколько групп, ведущих свою беседу. Только в такой непринуждённой обстановке мадам Делакур смогла убедить мужа отпустить её вместе с товарками в паломничество к святому источнику, способствовавшему чадородию, господин Жубер по-свойски смог приобнять раскрасневшуюся и вовсе не возражавшую против подобной вольности мадемуазель Гонье, а мадемуазель Лавин – та, укрывшись за стволом огромного вяза, страстно целовалась с молодым Гонье. Почтенные буржуа, трактирщик и обувных дел мастер, ничего не замечали, поскольку ожесточённо спорили на политические темы, и спор их становился всё менее многословным по мере того, как убывало количество бутылок в большой корзине. Когда же там осталась только солома, а солнце задело своими лучами кроны деревьев, мадам Дюлорье негромко кликнула прислугу и, как положено хорошей хозяйке, принялась хлопотать, руководя сборами. Пришлось задействовать вторую повозку, в которую уложили изрядно перебравшего Делакура и клевавших носом Жубера и мальчишку Фоше с его лютней. Поскольку политический диспут невозможно было прервать, то рядом с приятелем уселся сам господин Дюлорье, продолжавший ругать англичан и славить французов. Пулетт, которой надоело пустое препирательство мужчин, поначалу хотела воспрепятствовать, но поняла всю тщетность своих усилий. Мадам Делакур тоже махнула рукой: пусть себе едут и разглагольствуют по поводу наглых англичан и коварных испанцев, ничего крамольного в этих темах нет, а про французского короля и слова плохого на сказано, как и про кардинала, что, пожалуй, ещё важнее. Вроде и путь до города был совсем недальний, но мулы еле тащились, потому что то и дело приходилось сторониться и пропускать многочисленные крестьянские телеги, порожние и нагруженные с верхом, почтовые экипажи и кареты знатных странников, курьеров, которые спешили так, что могли смести всё на своём пути. В тряской тележке, пусть и наполненной хорошей свежей мягкой соломой, за время неспешной дороги всех разморило, да так, что мадемуазель Гонье по-настоящему уснула, уронив голову в несколько увядшем венке себе на руку, мадам Фоше даже похрапывала в забытьи, хотя время от времени приоткрывала веки и, убедившись, что они всё ещё не достигли городской заставы, тут же задремывала снова. В сон не клонило только Пулетт, которая устало смотрела на дорогу. Перед самой заставой её взгляд столкнулся со взглядом незнакомца в простом длинном плаще, который по случаю летней жары был вовсе лишним элементом наряда. Пулетт тотчас обратила внимание на то, что мужчина оделся нарочито просто, подражая обычным горожанам, но камзол его был скроен из отличной ткани, складки рукавов рубашки, выглядывавшей из прорезей, струились слишком нежно даже для добротного полотна и намекали на то, что портной использовал куда более деликатный и дорогой материал для пошива. Если даже это был кокетливый буржуа, подражавший дворянам, то следовало признать: ему удавалось выглядеть как полагается изящному придворному – высокий, статный, с удивительно стройными ногами, а из-под шляпы с простым пером выбивались светлые кудри. Незнакомец показал кошелёк и сделал жест, словно желал бы оказаться на повозке рядом с хорошенькой трактирщицей. Пулетт в ответ кивнула и пододвинулась, освобождая место. Свидетелей проявления её неожиданной доброты не нашлось бы: на тележке, которая ехала первой, все дремали, а на второй телеге один полупьяный мужчина продолжал что-то доказывать другому, вовсе пьяному. - Сударыня? – очаровательно улыбнулся незнакомец, обнимая трактирщицу как старую знакомую и пристраиваясь на краю телеги поудобней. Рука у него оказалась крепкой и надёжной, а взгляд столь искристым и откровенным, что Анна-Мария поспешно потупилась. Хотя бы так, потому что отстраниться и дать по рукам нахалу у неё не хватило духу: наглость оказалась неожиданно приятной и даже заставила судорожно вздохнуть. - Да, сударь? - Моя карета сломалась, да, кроме того, я имею причины полагать, что на заставе меня ждут слуги, которым ревнивый супруг приказал задержать меня… Но вы молоды, вы поймёте, что нет для любящего цели важнее, чем увидеться с возлюбленной. - Она красива, да? Ведь только красивых женщин ревнуют до такой степени, чтобы высылать слуг к самой городской заставе. Незнакомец негромко засмеялся, обнажая белые ровные зубы. Ах, он был прекрасен, от него пахло дорогими духами, а рука ещё крепче обняла талию трактирщицы. Пулетт, уступая своим грешным тайным мечтам, прикрыла глаза и попыталась вообразить, что господин Портос, королевский мушкетёр… - Она – самая прекрасная женщина в мире! Простите мне моё признание, красавица, вы прелестны, но рыцарские побуждения призывают меня отдать первенство другой. Во искупление этого греха я заплачу вам за вашу доброту вдвойне. Как вас зовут, спасительница? Пулетт не успела удивиться тому, что дворянин всё решил за неё, а ведь она вполне могла заставить его спрыгнуть вниз, да ещё и мужа позвать, чтобы окончательно избавиться от этакого самоуверенного нахала. И вовсе он не господин Портос, вот ещё! Руки-то, руки! Каждую жилочку видать! - Мадам Дюлорье, - поджав губы и выпятив подбородок, ответила она достаточно холодно – вспомнила про утренний разговор с мужем и решила действовать как англичанка. – Вон там мой муж, он владеет несколькими трактирами. - Муж! – с наигранным уважением воскликнул незнакомец. – А я Жорж де Вилье, к вашим услугам. - Вы говорите с акцентом, как англичанин! - Что вы, сударыня, я из Нормандии! - Нормандцы всё равно что англичане! – буркнула Пулетт, вспоминая реплику супруга, которую он изрёк, забираясь в телегу, а потом несколько раз повторил за время дороги. Кстати, застава была совсем рядом, и стражники спешили запустить в город тех, кому хотелось туда попасть до закрытия ворот. Конечно, Пулетт знала достаточно способов оказаться дома и после положенного часа, но все они не годились для двух телег и сонных нетрезвых гостей. Вторая телега буквально у ворот обогнала их, и стражник узнал трактирщика, который несколько раз в неделю ездил мимо заставы туда-сюда. - Проезжайте, любезный! – сказал он, и телеги тронулись с места. В это же мгновение господин де Вилье сгрёб Пулетт в охапку и впился в её губы жадным поцелуем. Таким жадным, умелым и сладким, что Анна-Мария вмиг сомлела и с ужасом осознала, что не только не думает сопротивляться, но и сама обнимает соблазнителя, и даже позволила его руке оглаживать свои колени! Разумеется, что стражники глумливо засмеялись и отвесили вслед пару скабрезных пожеланий. Стоило телеге отъехать от ворот шагов на пятьдесят, как нахал тотчас отстранился, сам поправил на голове трактирщицы сбившийся чепец и потрепал по щеке со снисходительной ласковостью. - Больше не буду. Прошу прощения, мне не хотелось, чтобы эти мужланы видели моё лицо. Даже в сумерках он уловил смятение на лице своей невольной благодетельницы, усмехнулся и поспешил добавить: - Моё нахальство я компенсирую щедростью. Вы не пожалеете о том, что позволили мне так вольно себя вести. Анна-Мария молчала, не в силах произнести не слова, губы и щёки её горели, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Она не знала, чего хочет больше – влепить этому напыщенному индюку пощёчину, чтобы впредь знал, как следует себя вести с порядочной женщиной, пусть и простолюдинкой, или, забыв про пресловутую порядочность, взять инициативу в свои руки и напроситься на ещё один такой же поцелуй. Как бы это не было возмутительно, её удержала в рамках приличия не мысль о муже, а воспоминание о господине Портосе. Нет уж, если ей суждено встать на путь супружеской измены и пасть в пучину разврата, пусть это произойдёт исключительно по сердечной слабости, а не из-за минутной прихоти. - Прощайте, сударыня, я никогда не забуду вашей доброты! – с этими словами дворянин соскочил с телеги, воспользовавшись тем, что она затормозила на повороте, и, чуть приподняв шляпу на прощание, исчез во всё более и более сгущавшихся сумерках. На коленях у трактирщицы оказался туго набитый и очень тяжёлый кошелёк. С его содержимым Пулетт ознакомилась только после того, как рассталась с гостями и проконтролировала процесс перемещения дорогого супруга на уже упомянутый нами диван в «гостиной». Оставшись одна, оиа трижды пересчитала монеты, ужаснулась глубине своего падения, но тут же рассмеялась: если её и заставили сыграть неблаговидную роль, то заплатили так, словно она лицедействовала в пьесе за всех актёров Бургундского отеля разом. «Но я же ничего дурного не сделала! – думала она, вынимая шпильки из волос. – Вот был бы он англичанин, тут другое дело, а нормандцы, пусть и странные, такие же французы, как мы! Вряд ли англичане умеют так здорово целоваться!».