Кружево, ленты, булавки, тесьма...

Вот уже неделю молчун Гримо проходил мимо лавки мэтра Бонфиса: доверие доверием, а кредит на месяц был исчерпан, и честный виноторговец не намеревался отступать от раз и навсегда заведённых правил – раз нет денег, то вина тоже нет, даже самого плохонького. Кислые остатки, которые иногда возникали, мэтр Бонфис предпочитал отдавать в хозяйство приятеля Дюлорье – тот держал свиней, а свиньи, как известно, съедят всё. Не совсем пропащее вино Дюлорье покупал для кухонных нужд по бросовой цене, но всё же это было выгодно и тому, и другому. Понятно, что посетители трактира об этой сделке даже не подозревали, да и зачем им знать лишнее? Дюлорье тоже замечал, что некоторые его завсегдатаи, у которых «Проворная белка» была одним из любимых мест, перекочевали столоваться в «Колесо Фортуны» - заведение попроще и подешевле, где основной доход приносили мелкие чиновники и такое же небогатое духовенство из числа церковных служек и певчих, мастеровой народ, более-менее состоятельные приезжие торговцы, а дворяне обедали только в случае, если у них в карманах оказывалось пусто. Два или три дня известная ему компания, состоявшая теперь из четверых молодых людей – трёх мушкетёров и одного королевского гвардейца по-прежнему собиралась в «Проворной белке», но судя по тому, что за всех платил господин Арамис, дела у подчинённых господина де Тревиля шли неважно. Несколько раз, поддавшись уговорам плутовки Пулетт, Дюлорье как бы невзначай выставлял на стол к гвардейцу д’Артаньяну и Атосу, бывшему старшим по возрасту из мушкетёров, кувшин вина, несколько лепёшек и тарелку с местным козьим сыром. Оба чинно благодарили, на еду не набрасывались, но опытный глаз трактирщика видел, что молодые люди очень голодны, и будь их воля – съели бы втрое больше. В такие минуты трактирщик радовался тому, что он всего лишь буржуа: ему не вменялось в вину любая работа, а дворяне могли зарабатывать на жизнь, не запятнав свою хвалёную родовую честь, только собственной шпагой или служа Господу на стезе духовной. В один из дней чета Дюлорье наведалась с проверкой в трактир «Святой мученик», который стоял неподалёку от заставы Сен-Дени, рядом с госпиталем Троицы и кладбищем. Здесь практически никогда не встречалась благородная публика: сплошь торговцы, крестьяне, провинциалы, приехавшие в Париж ради ведения какой-нибудь тяжбы или получения документа. А раз так, то за одним столом, а то и за несколькими сидели и прилежно поскрипывали перьями желавшие подработать студенты, школяры, мелкие клерки, иногда – местные пропойцы-грамотеи, которые всё в своей жизни променяли на бутылку и право вести праздный образ жизни, но способность записывать чужие слова под диктовку не утратили. Господин Дюлорье принялся проверять кассу за неделю и углубился в подсчёты, а мадам Пулетт, зайдя за перегородку, присела у очага и принялась помогать крутить вертел. Она от нечего делать принялась разглядывать присутствующих, среди которых были и дамы, нашла себя самой привлекательной и нарядно одетой, подивилась страсти некоторых провинциалок к неуместно яркой и пёстрой одежде, затем немного построила глазки прыщавому молоденькому судейскому, поедавшему жаркое, довела его до заметного смущения, а затем углядела студента-семинариста, который сидел за столом у окна, где было больше света, и прилежно помогал составлять письмо какому-то собрату по духовному сословию. Святой отец явно был простым деревенским кюре, но напускал на себя важный вид, после каждой фразы шумно дышал и делал большой глоток из оловянного стакана, стоявшего перед ним. Закончив очередной лист послания, семинарист посыпал его песком и, словно ощутив, что на него смотрит очаровательная молодая женщина, оглянулся. Щёки его тотчас залил румянец, он торопливо отвернулся, но было поздно. Женский взгляд часто улавливает то, что не замечает мужской. Мило улыбаясь, Пулетт дождалась, когда священник пересядет за стол, на котором его дожидались остатки обеда, и неторопливо подошла к семинаристу, который, кажется, собирался уходить. - Сударь, - не без лукавства спросила она, - неужели дела так плохи, что вы прибегаете ко всем средствам, чтобы добыть кусок хлеба? Молодой человек вздрогнул, нашёл в себе силы улыбнуться, но улыбка получилась кривой и даже жалкой. - Мадам, я готов отдать вам свои гроши, но быть уверенным, что вы ни слова никому не скажете! - Конечно, не скажу! – пообещала Пулетт, жадно рассматривая блестящего королевского мушкетёра, длинные локоны которого сейчас были спрятаны под обычную потрёпанную шляпу без пера. Никаких кружев, бантов, декоративных розеток, никаких шнуров на рукавах – поношенная серая сутана, полотняный воротничок, скреплённый простой булавкой, пальцы в чернилах, а из-под стола выглядывала нога в – о, ужас! – заметно стоптанном башмаке. Вот разве что скромные семинаристы вряд ли имеют деньги на шёлковые чулки. Господин Арамис чем-то смазал свои тонкие мягкие усики, и они напоминали не слишком аккуратно сбритый юношеский пушок, дозволительный для слушателя старших курсов семинарии. Он был очень привлекателен внешне, спору нет, особенно сейчас, когда щёки его пылали непритворным румянцем, но мадам Дюлорье, при всём своём женском тщеславии, дурочкой себя никогда не считала и прекрасно понимала, что такой кавалер нипочём не обратит своего внимания на какую-то трактирщицу, пусть и состоятельную, и молодую, и прехорошенькую. Ею двигало даже не столько кокетство, сколько озорство, ну, и ещё желание задать вопрос про господина Портоса: неужели друг господина Арамиса находится в столь же плачевном состоянии? О, тут, пожалуй, она могла бы помочь… - Давно вы здесь? Сколько удалось заработать? - С утра, - признался молодой человек, слегка успокоившись, но всё ещё не вполне оправившись от смущения. – Тридцать семь су. Пулетт притянула к себе листок, на котором мушкетёр пробовал перо. - У вас красивый почерк. Вот что. Вы сейчас составите мне расписку и обяжетесь… - глаза плутовки лучились, румяный хорошенький ротик улыбался, и ни у одного мужчины не хватило бы духу на неё рассердиться. – Обяжетесь… написать что-то к моим именинам. Я слышала, что ваш друг, господин Портос, говорил, что вы сочиняете стихи. - Немного, - во взгляде молодого человека сквозило недоумение. - Ну вот, вы напишите мне стихи к именинам, а я обязуюсь открыть вам и вашим друзьям кредит до того времени, как вы поправите своё материальное положение. Сколько можно ходить по улице с таким видом, словно вы ищете в грязи упавшую монету? Ну, и… Мадам Дюлорье быстро оглянулась, и убедившись, что муж занят документами, сунула в ладонь господина Арамиса небольшой кошелёк. Прежде, чем тот успел разгневаться, она чуть сжала его пальцы и вновь мило улыбнулась. - Разве это вам? Вы едите столько, что, право, мой муж даже не заметит моего благодеяния. К тому же я уверена, что у вас есть добрые друзья, которые не оставят вас в затруднительном положении – просто преодолейте свою гордость и признайтесь им, что нуждаетесь в поддержке. Вот, и я уже купила у вас стихотворение. Но господин Портос… Она потупилась. - Господин Портос наверняка нуждается в помощи больше, чем вы, а я – его друг. Вы ведь передадите ему мой скромный дар? Только умоляю – не говорите, что это я. Я желала бы оставаться… - она вскинула глаза и посмотрела на мушкетёра с подкупающей нежностью. – Да, я желала бы оставаться для него тайным другом. Во всяком случае – пока. - Сударыня… - Никаких возражений, господин Арамис. Я простая женщина, но я верю в слово и честь дворянина. Никаких слов Арамис ей ещё не давал и даже не думал об этом, но почему-то кивнул и опустил кошелёк в карман. - Не сомневайтесь, всё будет передано моему дорогому другу. Она намеревалась продолжать расспрашивать про бедного господина Портоса, но тут к ним подошла кухарка. - Мадам, там люди герцога Вандома, двое ливрейных, они сказали, что хотели бы продать избыток дичи, которую отняли у браконьеров. У них есть разрешение от управляющего. Там в основном птица – фазаны, куропатки, и две косули. Свежие. Сторговаться? - Позови их сюда, - приказала Пулетт, тотчас забыв про кокетство и господина Портоса. Сейчас она была хозяйкой и принимала решение, не советуясь с мужем. Вот ещё, отвлекать его по таким пустякам! Арамис отвернулся к окну и принялся старательно затачивать перья. - Господа, сколько вы хотите за вашу дичь? И покажите разрешение. Двое мужчин – один высокий, широкоплечий, другой пониже, оба в ливреях дома Вандомов, одетые как помощники лесничего, дружно переглянулись. Тот, что пониже, достал бумагу. Что ж, она была составлена по всем правилам и заверена печатью. Но почерк… Вот если этот самый, по-женски изящный и аккуратный, постаравшись, сделать более крупным и размашистым, писать не быстро, а медленно, нарочито выводя каждую букву, то... Трактирщица после своей блистательной догадки внимательно пригляделась к просителям. О, святой Дени! Если у высокого убрать накладные усы и бороду, то… О, разумеется так! А тот, что пониже? Да, конечно, кто же ещё! Она оглянулась на переодетого мушкетёра и закусила губы, чтобы не расхохотаться – это означало бы погубить всё дело. Как же они не договорились о месте и времени? Один не знал о том, куда собирались остальные, и просто написал бумагу? Эти двое не узнали того, кто им отлично известен? Ведь и вправду не узнали, даже не заподозрили! Вот потеха! - Приносите ещё, если будет, - с самым деловым видом сказала мадам Дюлорье. – Мы с мужем готовы покупать у вас дичь. Не торгуясь, она отсчитала требуемую сумму и жестом отпустила посланцев герцога. Те раскланялись и удалились, не требуя большего. - Они ушли, сударь, - сказала Пулетт, проводив их взглядом. – Ну, и что вы думаете про браконьерство? Право, господин Портос не пропадёт, пока у него в услужении этот плут Мушкетон. Вам бы стоило отправить своего лакея поучиться у него, как это уже сделал господин д’Артаньян… Эй, Жавотта! Подай господину семинаристу парочку жирных пулярок с томлёными бобами и доброго вина, да не требуй оплаты – это я угощаю, он мне услугу оказал! И не выгоняйте, пусть сидит сколько нужно, зарабатывает. Потом она ласково обратилась к переодетому мушкетёру. - Какой же вы, оказывается, сухонький, сударь! И откуда у вас сутана? Ведёте себя ни дать ни взять как настоящий семинарист. Правда, что вы и по-настоящему собирались стать священником? Ответа не последовало, потому что перед господином Арамисом оказался поднос, полный самой соблазнительной и аппетитной еды. Мадам Дюлорье снова лукаво стрельнула глазками, ухватила кусочек окорока и принялась есть его, показывая ровные белые зубы. - Ешьте, не стесняйтесь. Так что насчёт моего предложения послать лакея учиться браконьерскому ремеслу? Мушкетёр, наконец, овладел собой, понял, что его никто никогда не выдаст и послал хозяюшке взгляд, полный кротости и смирения. - Это моего Базена? Сударыня, я лучше научу его азам стихосложения – это будет проще. Пулетт засмеялась. - Но, надеюсь, мадригал для меня напишет не ваш Базен? Кстати, меня зовут Анна-Мария, и у вас в запасе ровно месяц, сударь!