По чем ретивое ноет

Крепкие руки обвивают со спины, утягивая, укладывают, и сопротивляться этому невозможно. Крапивник послушно оборачивается, откидывается на чуть жесткую землю, не открывая глаз, и слышит короткий довольный смешок. Что бы сержант ни говорил о колком норове сталкера, он ведь ни разу не получал сопротивления. Ладони в тертых армейских перчатках забираются под длинный плащ, сжимаются на поясе, подтягивая ближе — Крапивник скользит касаниями по рукавам цвета хаки, чувствует на одном твердость крупной нашивки, ведет выше, закидывая руки на широкие плечи. Немного жесткое ребро бронежилета стучит по указательному пальцу; раздевать сержанта они явно будут дольше… Вдох переламывается напополам — Сводченко наклоняется ниже. Его дыхание почти на губах, его горячие даже сквозь ткани ладони выглаживают по телу, не добираясь до кожи только из-за тонкой майки. Он прижимается крепче, и уже заведенный до дрожи Крапивник обнимает его ногами, не желая отпускать. Непослушные руки шарят слепо, натыкаясь на складки грубой материи у шеи сержанта. Крупные подушечки пальцев поддевают сталкера за подбородок в просьбе запрокинуть голову — и тут же влажная теплая ткань ложится поцелуями вдоль артерии. У него армейская балаклава, плотная, закрывающая губы, но это никогда не мешает им целоваться… Крапивник шумно втягивает воздух, выгибаясь в этих знакомых руках, утопая в знакомом дыхании, более тяжелом и хриплом, сжимая в горсти рукава в камуфляже, теснее жмется сапогами к бедрам, перехваченным ремнями — так и тянет стукнуть пятками под зад, чтобы сворачивал прелюдию… но на деле Крапивнику это слишком нравится, и сержант это знает. Он по одной спускает руки сталкера со своих плеч, мягко вжимая в землю, плотнее притирается к паху — у Крапивника дрожат густые ресницы, а в горле мечется слабый стон. Пахнет легкой кислинкой болотного воздуха, сыростью почвы, но терпкий мускусный запах солдата окутывает и расслабляет. Его горячее дыхание ласкает шею, следом с поцелуями перетекает под челюсть — Крапивник улавливает собственную дрожь, как со стороны, не сдержав едва слышный скулеж. Выдох припечатывает жар к нежной впадине под ухом: — Тише, Птенчик… Тянет с ухмылкой огрызнуться, бросить ехидным: «Что, голосок разонравился?», но слова не рождаются в глотке. — Тише. Хриплая мягкость голоса, такого ласкового, баюкает до последнего. До прострела единственной мыслью: почему? И Крапивник распахивает глаза, глядя в черноту. Кислый травянистый запах болота становится сильнее, смешиваясь с мокрой землей, металлом, пылью и бетоном, а тело деревенеет, стоит услышать где-то левее, вдалеке чуть рычащее, с болезненными хрипами придыхание и шарканье по комьям земли и камням. Там снорки, вроде бы два… но тогда какого черта? Крапивник, не двигаясь, поводит глазами, пока мало что видящими. Он слышит мутантов, слышит тихий шелест ветра откуда-то сверху — и различает странное более светлое пятно над собой. Он лежит рядом с рельсом, холодящим ладонь, будто нарочно вдоль, и постепенно осознает сквозь хмарь, что ноет затылок и бок, а болотом пахнет от него самого и от тех трав, что где-то сверху шуршат на ветру. Мозг складывает потрескавшуюся картинку: после перехода через трясину Крапивник провалился куда-то под землю и, судя по всему, попал в старый тоннель с неприятными соседями… те, кстати, шагают с частыми собачьими вдохами-выдохами уже дальше, уходя, и стоило бы уже сейчас удирать в другую сторону. Крапивник растерянно дотрагивается до щеки, укрытой маской, проводит по шее, ничего не понимая. Он ведь… чувствовал. Осязал. Слышал. Это был его Олег, больше никто другой — его голос, его запах, его руки, то, что он вызывал… Так не бьются головой. Под все удаляющееся шарканье снорков Крапивник осторожно и тихо садится, всматриваясь в темноту вокруг. Он не ошибается. После того, как его годы назад шарахнуло по мозгам, навсегда поломав восприятие, он никогда и ни в чем не ошибается на слух. Тогда что это было? Чертов ангел-хранитель? Крестик на шее не отзывается тяжестью. Зато обласканное тело под тканями болезненно ноет, а эхо привычной клички будоражит память. Еще никогда боль от того, что кто-то влезал прямиком в реберную клеть, не была такой сладкой. Так не бьются головой. Так сходят с ума те, кого не умертвят люди, монстры, аномалии и лучевая болезнь.