***
Ушей робко касается едва уловимый звук — будто кошачьи шаги по лестнице. Я отвлекаюсь от книги и поднимаю взгляд. Ярко-желтый режет глаза, ничуть не уступая свету настоящего солнца. Пытаясь сфокусировать поплывшее зрение, я жалобно моргаю. Раз-два-три! Картинка становится четкой. Кати смахивает прозрачные капли с рукавов, торопливо снимает с головы большой капюшон. Небо все-таки заплакало. Ожидаемо. В этом городе серые облака те еще плаксы. Кати выбирается из объятий дождевика, вешает желтое безумие на спинку стула и топает ко мне. — Опять у меня спер, — не вопрос, скорее утверждение. — Не спер, а одолжил, — не оправдание, скорее констатация факта. — Я поняла, почему Кайл так любит этот дурацкий дождевик. Выразительно вскидываю бровь в немом вопросе. — В нем ты сам себе солнце… Кажется, что дождя не существует. Вторая бровь присоединилась к первой. Ответа не последовало. — Кстати, Кайл тоже вернулся, но его сразу Тед заграбастал и куда-то повел шушукаться. Не знаю, что ему понадобилось от Ангелочка. — Перья? — коротко пожимаю плечами. — Ну и как? — Кати кивает на книгу. — Как импотенция. Теперь Кати вскидывает свои пушистые брови. — Скорбно и безнадежно. — Наверное, пора собираться… Я пойду в душ, — она задумчиво хмурится. — Ты свечи-то купила? — Да. Кати уходит, а я остаюсь один на один с тревожными бла-бла в голове. Меланхолия посетила мою душу, хотя ее никто не приглашал. Похоже, равняется на сраный дождь. Отчего-то гложет дурное предчувствие. Почему-то сердце пропустило удар. Может, это просто минутное волнение или солидарность с печальным небом. Может, все из-за долбаной книжки… Нервно встряхиваюсь и встаю с дивана. Выкидываю дурь из головы, как ненужный хлам, и закуриваю сигарету. Сегодня праздник, мне не нужны грустные истории. Да. Не ту книгу я выбрал. Определенно не ту. Струйка дыма отправляется к потолку, и я медленно прикрываю глаза. Я застегиваю молнию на розовом платье — последний штрих, словно вишенка на торте. Кати недовольно фырчит, разглядывая себя в зеркале. Зря, ей очень идет. Под белым воротничком скрывается серебряный бражник, под недовольством скрывается кокетливый мандраж. Кати просто смущается. Кати не любит, когда ей уделяют излишнее внимание. Сегодня ее день, как иначе? Она до безумия похожа на фарфоровую куклу в этом невинном платье — почти Лолита, почти безгрешность во плоти. Кати нервно теребит свободную юбку, придирчиво поправляет рукава-фонарики и фырчит, фырчит, фырчит. — Срань какая-то! — сетует она. — Успокойся. Все прекрасно. — Да. Тебе очень идет, — поддакивает Кайл. — Вы, блин, чокнулись вместе с Тедом! — Кати продолжает негодовать. — Не-а, — я убираю пепельную прядь и целую висок. — Хватит мне зубы заговаривать! Сам вот его и надевай! Я не выдерживаю и начинаю ржать. — Этот вон вообще сидит как всегда отглаженный в своей рубашечке. Ты, как обычно, распиздяй в леопардах. И я — дура в розовом платье. — Цыц! Прекратить истерику! Ты очень красивая. Но истеришь, правда, будто глупая малолетка. Получаю удар в плечо и морщусь. У Кати тяжелая рука. Фарфоровая кукла умеет за себя постоять. — Больно так-то, — обиженно потираю место удара. — Все! Хватит возмущаться! Пошли. Я веду ее за собой, беру с тумбочки расческу и сажусь на кровать. Кати опускается на пол и вытягивает ноги. Она смирилась. Кати послушно помалкивает, пока я расчесываю ее блестящие волосы. — Я иногда смотрю на вас, — серьезно говорит Кайл, — и вижу что-то родственное. Вы как брат с сестрой, только трахаетесь. — Приехали… Ангелочек окончательно сбрендил! — долго оставаться послушной у Кати не получилось. — С вами сбрендишь, — усмехается Кайл. Пепельные волосы осыпаются на лопатки, скользя между деревянными зубьями. Наш смех рассыпается натрое — идиллия. Кайл помогает Кати подняться с пола, я еще раз поправляю платье и причесанные пряди. Мы готовы. Диэтрии в моем животе тоже. Они ободряюще машут крыльями и желают нам приятного вечера. Они оторвались от пожирания друг друга. Спасибо за передышку. Когда мы спустились, сразу же нарвались на Джима. Он нас моментально заприметил и начал активно жестикулировать — подзывать к себе и возбужденно елозить на стуле. Полегче, старикан! Так и навернуться можно. Побереги свои кости. — Вот она! Вот она! Иди сюда скорей! — он громко пыхтит, того и гляди, лопнет от нетерпения. Бах! — и нет Джима. — Начинается… — обреченно мычу я и встаю за бар. — Ты посмотри, ты посмотри! Какую принцессу вырастил! Совсем большая стала. А платье-то какое! — Да, время летит незаметно, — Тед соглашается с Джимом. — Ой, хватит вам! Чего разорался, Джим? Угомонись, — Кати гладит галдящего старикана по спине, натужно улыбается. — Как же угомониться? Ведь тридцать лет не каждый день бывает! Я тут с гостинцами, — Джим торжественно протягивает благоухающий дымом сверток. — Специально для тебя закоптил! Ты же любишь мою лосятину, — гордо заявляет он. — Эм-м, спасибо, — чуть округлив глаза, Кати покорно принимает подарок. — Давай мне! Пока в здешний холодильник уберу, — находчиво предлагает Джим. — Ага. Лосятина отправляется в укромное прохладное место, а Джим остается. Поток скрипучей трескотни мне обеспечен. Эх! — Я сегодня так удивился. Пришел, значит, я за крендельками, смотрю, а там борзенький ваш. Стоит, задумался. Выбирает. В кепке. Хех. Патлы свои чернявые спрятал, шифровался, что ли… Но я-то сразу его признал! — Джим важно кивает сам себе. — Говорю ему: ты чего здесь? А он язвит, как принято, а сам такой весь вовлеченный, старательный. Весь в процессе. — Ага, как там? Ранний и возбужденный! Стояк херов, — невольно прыснув, бормочу под нос. — Так вот, деловой он такой. Так старался, так старался! А я-то, старый пень, и запамятовал, что это сегодня! Сегодня такой день! А потом Саму мне сказал, и я прозрел. Лося не просто так коптил же, — Джим задирает повыше короткий палец. — Я, значит, говорю вашему борзенькому, какой торт точно вкусный, а он мне: я сам разберусь. Все сам, все сам. Борзый же. Сами с усами… — Усов-то мне еще и не хватало… — устало массирую веки, насмешливо кошусь в сторону. Джим только начал трындеть, а уже достал. Талант у человека. Херовый, но талант. — Ты мне это тут! Не кривись и не косись! Молодежь… — Ну-ну, не беснуйся, старый хрыч, — встревает Тед. — На вот, лучше выпей за здоровье моей племянницы! — наполненный бокал опускается перед Джимом. — Это уже дело! И сам-то ты немного моложе, кстати, — все фаланги на указательном обличают Теда. Что за привычка тыкать в людей? — Налей и мне, пожалуйста, — Ангелочек подал голосок. — И мне тоже! — просит Кати. — И мне тогда, — с ухмылкой смотрю на Теда. — Себе сам нальешь! — он лукаво улыбается и все-таки наливает. — Видишь, Джим, на старость лет еще двумя детишками обзавелся. — Много не мало, ведь так, — он триумфально поднимает бокал. — За Кати! — За Кати! Дружно вторя ему, выпиваем до дна. Горло обжигает мускатная пряность, тело окутывает тепло. Да, сегодня особенный день. Моя Синяя роза стала старше еще на год и только прекрасней. — А вообще, ребятки, не налегайте! Рановато. У нас еще есть дела! Кому на сцену, кому в зал. К слову, куда я подевал свечи? — Тед рассеяно глядит по сторонам. — Ох уж эти сраные свечи… — Кати! — Чего? Ты меня в дождь за ними отправил! А нафиг они сдались, непонятно! — возмущается Кати. — Праздник, дорогая, праздник! — парирует Тед. — Ты должна запомнить этот день. — Ты уже постарался, чтобы я не забыла! Вынудил меня нацепить на себя сие розовое недоразумение, — презрительно фыркнув, Кати обводит себя руками. — Не начинай! Тебе идет! — У вас что, у всех тут пластинку заело? Идет-идет… Дурдом! — Кати резко спрыгивает со стула и сердито топает в зал. Я заметил, как она разрумянилась. Увидел неловкое смущение на бледном лице. Кати, ты правда великолепная. Прошу, спрячь свои шипы хотя бы на сегодняшний вечер. Я смотрю ей вслед — грызня под ребрами снова утихает. Бабочки-каннибалы успокаиваются. — С характером выросла! С характером. — Джим философски заявляет Теду. — Не без этого, — широко ухмыляется он. Кайл уходит за пианино, Тед ретируется за скрипкой. Я остаюсь наедине со скрипучим болтуном. Даже лосятина, и та скрылась в холодильнике. Видимо, я самый стойкий или обреченный. Наверное, мне на линиях судьбы написано периодически выслушивать назойливое бла-бла-бла. Проповеди сменились пьяной болтовней — и на том спасибо! Ладно, потерплю, так и быть. Главное — я рядом с Синей розой и Ангелом. Главное — я обрел дом. Вот такая история. Вот такой расклад. Этим вечером вся музыка в баре звучала для Кати: клавишная и струнная, лирическая и танцевальная, медленная и ритмичная. Джаз, рок-н-ролл, классика — вся! Кто-то танцевал, воодушевленно аплодировал. Кто-то задумчиво выпускал клубочки никотинового пара и просто слушал, погрузившись в собственные мысли, отдаваясь течению мелодии. Посетители улыбались. Кати улыбалась. Атмосфера праздника все же постучала в наши сердца. Джим чуть не залез на барную стойку, но Ангелочек вовремя его остановил. Старому болтуну радость конкретно ударила в голову на пару с виски. Не суть. Сейчас Тед кружит Кати перед сценой, а я пою «Franz Ferdinand — Love Illumination». Не придумал ничего лучше. Нотки веселья ведь тоже нужны. Ведь… Я слишком много за последние сутки общался с Джимом. Похоже, заразился. Конечно, песня для признания в любви так себе. Да и в любви я вроде не признаюсь, всего лишь пою. Хотя… Последние аккорды — и я рывком скидываю с себя кожаный ремень. Отодвигаю микрофон, откладываю гитару в сторону. Жаль, не швыряю от нетерпения. Желание возникло, но я все же берегу свою малышку. Впрочем, в этот момент мне быстрее хочется оказаться рядом с другой малышкой. Если бы Кати узнала, что творится у меня в черепушке — прибила бы. Я резко спрыгиваю со сцены и через несколько порывистых шагов достигаю цели. Обнимаю и Теда, и Кати. Сбивчиво шепчу ей поздравления на ухо вперемешку с теми самыми признаниями. После прошу разрешения у Теда проводить Кати до праздничного стола. Достойный кавалер, хули! БЛА-БЛА-БЛА! Тед согласно кивает — и вот я веду фарфоровую куклу туда, где зажжены свечи. Туда, где красуется шоколадный торт. Да, для вечера мы предпочли шоколадный. В баре остались только свои: Тед предусмотрительно всех выпроводил, кроме Джима — не удалось. Кайл поджигает последнюю свечу, двигает торт поближе к виновнице торжества. Кати завороженно смотрит на искрящиеся огоньки, никак не решаясь их задуть. — Ну же! Давай! — подначивает Тед. Она набирает побольше воздуха в легкие. Помедлив секунду, с усердием дует на свечи — огоньки поочередно гаснут. Надеюсь, все желания Кати сбудутся. Надеюсь, мы с Кайлом есть в ее мечтах. — Ура! Моя девочка! — энергично хлопает Тед. — Я на минутку! — внезапно выпаливает и уходит за стойку. Он возвращается с плюшевым львом в руках и бутылкой шампанского. В глазах Кати, словно отражаются звезды, в бездонных лунах блестят слезы счастья. — Дядя! — вскрикивает она, закрываяя рот ладонями. — Вот! — он вручает ей мягкого льва, а она так и застыла, сраженная изумлением. — Замучался я искать, конечно. Однако, по-моему, нашел довольно похожего на того, из детства. — Дядя, ты лучший! — Кати бросается Теду на шею. — Я тебя так люблю! Спасибо тебе за все! И за детство, и за то, что был со мной всегда. Ты мой лучший друг. — Ну-ну! Чего растеклась? Отложи-ка своего плюшевого питомца в сторонку. Пора выпить шампанского в твою честь, — Тед с трепетом гладит Кати по спине. — Нет! Мы должны поднять бокалы в твою честь, а не в мою. Если бы не ты… — Не спорь! Сначала за тебя, а потом видно будет! Кати повинуется. Я открываю шампанское — громкий хлопок и дымок из горлышка. Эффектно. Разливаю игристое по фужерам. Пузырьки прыгают, радуясь вместе со всеми. Я и Кайл по обе руки от Кати. Тед степенно выходит вперед и становится перед ней. Элегантный фужер в пальцах добавляет торжественности моменту. — Кати, дорогая, ты лучшее, что случилось со мной в жизни. Я растил тебя как родную дочь и никогда не жалел о своем решении. И зря ты злилась из-за платья… Тебе действительно очень идет. Спасибо, порадовала старика. И торт, заметь, шоколадный. Не мороженое, а все же символично. Так вот. Я желаю тебе быть неприлично счастливой. Ты этого заслуживаешь! — сухо кашлянув, Тед прочищает горло и продолжает свою речь. — Заслуживаешь, как никто другой. Мне кажется, ты уже на верном пути, — он выразительно смотрит на нас с Кайлом. — А че это ты на борзенького и ангелочка так смотришь? — встревает Джим. — Помолчи, ради Бога! Дай договорить человеку! — раздраженно гаркаю я. — Молчу-молчу, — Джим насупливается, но умолкает. — Не обращай на этого старого пердуна внимания, Самуэль, — успокаивает меня Тед. — Так вот! Будь счастлива, Кати! Ты больше не одинока, пусть так и остается. Я тебя очень люблю и горжусь тобой! Ты лучшая дочь, которую можно пожелать! За тебя! Кашлянув, Тед залпом опустошает бокал. — Спасибо! Это ты лучший отец на свете! Кати нетерпеливо тянется к Теду. Он обнимает ее в ответ, ласково прижимает к себе. Кати повезло с дядей. Момент единения двух родных людей заставляет и растрогаться, и смутиться. Неожиданно. Деликатно отвожу взгляд. Какой я стал скромный и сентиментальный… Ну что ж, все когда-нибудь меняется. И я, видимо, тоже. Мой скелет переломали под новое «Я». Ничего не имею против таких модификаций. От размышлений отвлекает надрывный кашель. Я поднимаю голову. Вижу, как счастье сменяется ужасом в глазах Кати. Тед не перестает кашлять. Он скрючился на плече у взволнованной племянницы, он почти задыхается. Кати паникует, пытается встряхнуть дядю, но тщетно. Они, сцепившись, оседают на колени. Все перевернулось в момент. На лице Кайла расцвел испуг. Джим просто не понимает, что вообще происходит. Я тоже в недоумении. Инстинктивно подскакиваю к Теду и Кати. Рефлексы, мать их! — Тед! Тед! Ты меня слышишь? — на автомате тараторю я. Он на мгновение затихает. Хрипло прокашлявшись, отрывается от плеча Кати, ослабляет хватку на розовой ткани. — Черт! — выругивается Тед. — Я не хотел, чтобы так получилось… Глаза Кати широко распахнуты. В них уже не просто ужас, а самое настоящее адское пламя. Один момент — и крах. Робкие надежды истлели дотла. Вижу кровь на белом воротнике платья и на губах Теда. Вижу — как разлетается пепел иллюзий. Сердце разрывается на куски. Слышу треск и чавканье бабочек. Срань! — Дядя? — Кати, не волнуйся, все хорошо, — пытается снять напряжение Тед. Вытирая рот трясущейся ладонью, поднимается на ноги. — Что хорошо, мать его? — слезы счастья сменяют слезы горя. — Я так и знала! Я знала, что ты что-то скрываешь! Как ты мог! — Кати почти вопит от разочарования. — Тише! Соберись! — пытается утихомирить ее Тед, но уже поздно. Боль выплескивается наружу, будто лава из жерла вулкана. Ну как так, Тед? — Куда мне собраться? Куда, блядь? Что с тобой? Почему ты мне не сказал? — Я не хотел портить тебе день рождения, не хотел, чтобы ты грустила… После праздника я бы все рассказал, — Тед виновато качает головой. — У меня рак, Кати. Последняя стадия. Она тяжело вздыхает и обрушивается на диван безвольной куклой. По фарфору ползут трещины. — Когда ты узнал? — Недавно. — Когда?! — Два месяца назад, — Тед подкуривает сигарету. — Серьезно? Ты еще и курить продолжаешь? — соленые ручьи нещадно текут из стальных глаз. — А смысл бросать? Ничего уже не изменить. Недолго осталось. — А вдруг? — робкая надежда в голосе. — Может, надо попытаться… — Нет. — Твердо обрывает Тед. — Поздно. Тишина оглушает. Всхлипы Кати раскурочивают барабанные перепонки. Я чувствую парализующую боль. И душевную, и физическую. Ощущаю губительную беспомощность… Я не знаю, чем помочь. Диэтрии продолжают пировать сородичами — я продолжаю разочаровываться в жизни. Почему все именно так? Почему именно сегодня? Прикусываю губы до крови. Кровь на белом воротничке, кровь у меня на языке, кровь на тыльной стороне ладони Теда — вечер с металлическим послевкусием останется дурным воспоминанием, что не вытравить из памяти. Да, Тед, Кати запомнит этот вечер… Жаль, не из-за свечей на торте. Черт! Черт! Черт! Самые худшие бла-бла за двадцать восемь лет оскверняют ноющие мозги. Словно под скальп нагадили и обратно прикрыли… — Кати, — я несмело сажусь рядом с ней и беру за руку. — Кати, послушай… — Замолчи! Да пошло вообще все на хрен! Я хочу побыть одна! Даже не думайте приходить ко мне! Разочарование окончательно вырывается наружу — лава забрызгивает всех и вся. Кайл так и стоит мраморной статуей, которую изваяли смертельным испугом. Тед держится за голову, погрязший в отчаянии. Я сижу не в силах подняться с места. Праздник обернулся трауром — Тед выхаркал из себя трагедию. Джим подходит к нему и утешительно хлопает по плечу. — Крепись, старина! Сочувствую. Дерьмово, что все так получилось, но… ведь жизнь та еще сука! Нам ли не знать. Джим уныло плетется к выходу. Да, он, наконец, оказался в чем-то до усрачки прав. Жизнь — беспощадная сука! Сегодня Джиму никто не вызовет такси, сегодня он справится сам. Я смотрю на шоколадные вензеля и проглатываю тошноту. Свечи на торте потухли вместе с улыбками.***
Кайл остался успокаивать Теда, а я не смог сидеть внизу. Я измеряю время сигаретами. В пепельнице двенадцать окурков — уже два часа я сижу под дверью комнаты Кати. Сигарета каждые десять минут. Я стараюсь выкурить боль изнутри, но не получается. Пытаюсь собрать волю в кулак, увы — унылая ломота сильнее меня. Я подбираю спиной запертую дверь и не ощущаю ничего — лишь непрекращающуюся тошноту. Мерзко. Как же мерзко! Одна нога согнута в колене, другая выпрямлена. Руки — безвольные отростки вдоль тела. Мощности в конечностях хватает только на то, чтобы поднести сигарету к губам. Меня скрючило пополам от тоски. Я готов заскулить, как брошенная псина под этой сраной дверью, разделяющая горе хозяйки. Хозяйки, которая не желает собачьих утешений. Пошел третий час. Я в очередной раз щелкаю зажигалкой. Блядство! Зарываюсь пальцами в волосы, зажимаю фильтр зубами — в горле застыл ком. Болезненно сглатываю удушливую боль. Слеза предательски скатывается по щеке. Хочу выть! Я не услышал осторожных шагов Кайла, как и не слышал ничего по ту сторону двери, кроме убийственного молчания. — Тед уехал домой, — тихо говорит он, опускаясь рядом. Он принес с собой плюшевого льва. Я снова сглатываю ком в горле. — Ты знал? Я не увидел на твоем лице удивления. Испуг — да, но не удивление. — Я… я… Да, знал. Я застукал его в туалете, когда у него был приступ. Но… но я не мог… Не знал, что делать… Он просил не рассказывать, он… — Тише, Ангелочек. Я понимаю. Я тоже догадывался, что что-то не так. Иди сюда, — тушу окурок и поднимаю тяжелую руку. Кайл пристраивается у меня на груди, я глажу беспокойные лопатки, а он нервно перебирает пушистую гриву. — Я не знаю, что делать… У меня сердце разрывается от боли. И от вины… — Кати поймет. Не паникуй. Мое сердце уже разорвалось… Пиздец какой-то! — целую блондинистую макушку и замученно прикрываю глаза. Кайл отчаянно барабанит пальцами по моим ребрам — костяные клавиши для встревоженного пианиста. Ангелочек, если тебе поможет это утешиться — можешь ломать. Мне не жалко. Я прижимаю его к себе и убаюкивающе мычу. Похоже, спать мы сегодня будем здесь. Вдвоем, без третьей части единого целого… Это до одури мучительно, это прогрызает изнутри. Бабочки переключились с друг друга на мои кишки. Еще три сигареты. Проходит полчаса — и распахивается запертая дверь. Мы с Кайлом чуть ли не вваливаемся в комнату. — Заходите. Кати все-таки впускает нас в свою спальню. И в израненную душу. Заботливо подбирает с пола Кайла, меня и подарок Теда. Розовое платье сиротливо покоится на стуле. Наивная надежда повесилась на белом перепачканном воротничке, измазанным в драме, что выкашлял из себя Тед. Опустошающий суицид веры. Дрянная история. Слишком грустная. Кати ложится на середину кровати вместе с плюшевым львом. Сдавленный всхлип, после тишина. Мы пристраиваемся к ней. Мы опять втроем в нашей колыбели. Слева я, справа — Кайл. Мы укрываем Кати одеялом рук, пока нас накрывает белым саваном скорбь. Нет! Ты рановато собралась нас хоронить. Мы разделим печаль натрое и воскреснем. Моя Синяя роза колючими шипами разрежет свою боль на мелкие кусочки, а я ей помогу. Диэтрии под подбитыми ребрами утолили голод, перестали жрать мою и свою плоть. Мы снова засыпаем бок о бок. Когда утро наступит, тусклый свет озарит сплетение трех тел и развеет горе. Мы продолжим жить. Пусть три пары рук навсегда останутся вместе. Три пары глаз всегда будут смотреть в одном направлении. Три рта целуют губы до крови. Три тела врастают друг в друга. Три сердца бьются в такт. Три души станут одной. Аминь.